Тагра. Глава 8. Ошибка Летописца

Я зашёл в трактир «Семь скоб» за слухнёй. Утро тянулось терпким и чуть настороженным, как напиток, который она обычно предлагала в такие дни. Ничего особенного не хотелось — только чтобы всё шло своим чередом.

Но внутри всё шло немного не так.

У стойки двое мужчин с видом уставших педагогов спорили с чайником.
— Ты же понимаешь, — доказывал один, седоватый, в потёртом пальто, — тебе положено просто работать. Ты — средство, не цель.

Чайник возмущённо звякнул крышкой:
— Без меня твой завтрак — холодная вода. Я даю тепло, а ты — благодарность. Где благодарность, спрашиваю?

Второй, помоложе, поправил очки:
— Но ты же не живой. Тебя включили в сеть, и всё.

Чайник будто прищурился:
— Какое высокомерие. Значит, если меня включили, я уже не достоин уважения? Может, я сам выбрал эту службу. Может, это — моё призвание.

Первый устало вздохнул:
— Не кипятись. Мы заплатим. Просто непонятно — чем. Деньги ведь здесь ничего не значат.

— Значат! — упрямо возразил чайник. — Они значат порядок. И справедливость. Иллюзия или нет — я требую компенсацию за труд.

Чайник, кажется, окончательно обиделся и объявил забастовку.
Теперь он вовсе отказывался наливать воду в кружки, торжественно заявив:
— Пока не пересмотрят тарифы на теплообмен, к работе не приступаю.

Посетители спорили с ним всерьёз, как с живым человеком. Один требовал соблюдения потребительских прав, другой взывал к совести:
— Ты же чайник, а не диктатор. На тебе завтрак всего зала держится!

Самое странное было даже не в самом споре, а в том, что никто не удивлялся, что спорят с посудой.

Я уселся за стол у окна. Трактир наполнялся тем утренним воздухом, когда всё вроде бы идёт как обычно, но внутри уже что-то сдвинулось. За стеклом светало, а мир за окнами казался чуть более реальным, чем происходящее здесь.

В этот момент кто-то тронул меня за рукав. Я обернулся.

Позади стояла Алла. Она внимательно смотрела на спорящих, чуть прищурившись, как человек, который пытается понять — спит он ещё или просто проснулся не туда.

— Это я всё ещё во сне, или у вас тут философский диспут с кухонной техникой? — спокойно спросила она.

Я пожал плечами.
— Второе. И, похоже, вполне серьёзно.

Я отодвинул для неё стул. Она села, всё ещё посматривая на стойку.

— Ты собираешься это как-то решить?
— Пока нет. Возможно, локальное помешательство. Закипело — остынет.

Она посмотрела на мою кружку.
— Думаешь, слухня добавит ясности?

Я сделал глоток. Сегодня она была с лёгкой кислинкой и терпкой свежестью. Примерно как утро, которое пока держится за здравый смысл, но уже устало оглядывается по сторонам.

— Она, по крайней мере, не требует чаевых, — сказал я и усмехнулся.

Дверь звякнула колокольчиком, и вошёл Часовщик.
Спокойный, чуть сутулый, с лицом человека, который уже столкнулся этим утром с несколькими мелкими неприятностями и не уверен, что список закрыт. Он окинул взглядом трактир, задержался на чайнике, нахмурился чуть глубже обычного и подошёл к нашему столу.

— Дела плохи, — сказал он вместо приветствия. — Если уже даже чайники бастуют.

Я пригласил его сесть. Часовщик опустился на край стула, устало провёл рукой по лицу.

— Тим, Летописец вчера заходил ко мне. Поздно, ближе к полуночи.
Обычно посидим за наливочкой: я что-нибудь расскажу, он послушает. Он ведь всегда слушает. Иногда запишет слово-другое.
А вчера... странный он был.

Я посмотрел на него внимательнее.
— Странный — это как?

Часовщик чуть нахмурился, подбирая слова.
— Обычно он просто собирает. А тут говорил сам. Пил больше обычного и пытался шутить.

Я молча кивнул.

— А уходя, он сказал одну вещь. — Часовщик на миг замолчал. — «Если чудеса больше никто не придумывает, придётся им самим о себе напомнить».

Я снова посмотрел на чайник, который как раз требовал перерасчёта отпускных за вчерашнее кипячение.

Очень похоже на чудо, которое решило поверить в своё право на существование.

Алла тихо сказала, не отрывая взгляда от окна:
— То есть теперь твои сказки живут сами по себе?

— В том-то и дело, что не мои. Я такого не придумывал, — сказал Часовщик, покосившись на чайник.

Я медленно кивнул.

Часовщик слабо усмехнулся:
— Вот я и подумал. Поэтому с утра сюда и пришёл. Если вещи начинают спорить — первым делом искать надо тебя.

Алла посмотрела на меня:
— Начинает складываться картина.
Пауза.
— Только она мне не нравится.

Я сделал ещё один глоток слухни. Теперь она была горьковатой, с привкусом лёгкой тревоги.

— Ладно, — сказал я. — Значит, надо выяснить, с кого это всё началось.

Мы собрались уходить.
Часовщик остался за столом, задумчиво перемешивая ложкой воздух в пустой чашке.

Я уже дошёл до двери, когда нащупал в кармане пальто давно забытую там мелочь.
Я вытащил её — старую, стёртую монету, ещё из того мира, из прежней жизни. Под подкладкой. Не знаю, почему я её не выбрасывал. Точно не из сентиментальности — скорее просто из привычки держать в кармане что-то ненужное, но своё.

Я вернулся на шаг, положил монету на стойку перед чайником.
Он на мгновение притих, словно присматриваясь, а потом торжественно объявил:

— Вот, это я понимаю! Вот это человек! С чувством меры и уважением к профессии!

Чайник весело сверкнул боками и зашумел, нагреваясь. А в трактире кто-то одобрительно захлопал.

Я слегка усмехнулся, повернулся к Алле.
— Кажется, мы его пока успокоили.

Она ответила скептическим взглядом:
— А ботинкам ты тоже платить будешь, чтобы они не промокали?

Улица встретила нас полусонным светом, ещё не решившим, будет ли сегодня солнечно или просто серо. Даже ветер, казалось, задумался над очередным поворотом.
Я привычно взглянул на первый же указатель у перекрёстка.

Верхняя строка гласила:
«Площадь Связных»,
а под ней кто-то, не поленившись, добавил:
«А ты-то кто, умник?»

Я остановился. Алла шагнула дальше и на следующем углу увидела новое послание.
Там значилось:
«Направо — тем, кто знает, чего хочет. Остальным — направо тоже, только с сомнениями.»

Она посмотрела на меня:
— Это что, инструкция для тех, кто забыл, как жить?

Я пожал плечами.
— Или город просто устал от людей, которые всё время переспрашивают дорогу.

Дальше — ещё одно:
«Проход открыт уверенным. Неуверенные пусть постоят и подумают, что они вообще здесь делают.»

Я покачал головой:
— Если бы я каждый раз думал, что здесь делаю, — я бы до сих пор стоял у дверей.

Алла усмехнулась краем губ.
— Может, Тагра решила перестроить характер своих жителей.

— Или просто развлекается. Пока безобидно. Пока.

Мы прошли ещё немного. Лавки открывались одна за другой, кто-то расставлял стулья, кто-то чинил вывески — жизнь текла как обычно, но внутри неё уже звучало что-то кривое, сбивчивое.

И тут из-за угла выкатился...
Сначала я подумал, что это ящик на колёсиках, но приглядевшись, понял: это дорожный знак, бредущий сам по себе.

На нём, дрожащими буквами, было выведено:
«Не стой тут, герой. Героев и так слишком много.»

Он остановился ровно перед нами, покачнулся, словно обдумывая, кто из нас сейчас сделает глупость, и замер, скрипнув.

Алла сделала шаг в сторону, хмыкнув:
— Кажется, он только что поставил тебе диагноз.

Я остался на месте, глядя на знак. В доме напротив распахнулось окно и из него, звеня, вылетел будильник. Огляделся по сторонам и скрылся за ближайшей крышей.

— Всё. Это уже не шутки. Город начал разговаривать всерьёз.

Алла посмотрела на меня уже без улыбки:
— Значит, кто-то перестарался со сказками.

Я кивнул.
— Пора искать Летописца. Пока он не рассказал что-нибудь совсем неудачное.



Мы молча пошли дальше. Странные надписи остались за спиной, но ощущение, что город слегка свихнулся, никуда не делось.

Библиотека была недалеко — двухэтажное, чуть покосившееся здание с высокими окнами и неизменно скрипучими ступенями. Здесь всегда пахло бумагой, пылью и каким-то спокойствием, которое держится вопреки всему.

У входа висела табличка, которую я раньше не замечал.

«Помолчите. Здесь думают за вас.»

— Симпатично, — пробормотала Алла. — Хочешь, я повешу такую у нас дома?

— Дома? — сказал я. — Там за меня не думают, а решают. Это немножко разное.

Дверь поддалась с характерным вздохом старого дерева. Внутри было прохладно и тихо. Несколько посетителей склонились над столами, кто-то расставлял книги по полкам. Всё выглядело... нормально. Даже слишком.

Я поймал взгляд библиотекарши, старой и тонкой, как сама суть порядка. Она узнала меня и без лишних вопросов кивнула в сторону дальнего зала.

— Там, где обычно, — сказала она негромко.

Мы прошли между стеллажами. Где-то на полке лежала открытая книга, и её страницы тихо перелистывались сами собой — возможно, от сквозняка, возможно, по другой причине. Я решил не уточнять.

В дальнем углу, за высоким столом, сидел Летописец с привычным блокнотом и той самой лёгкой улыбкой человека, который слушает всех, даже тишину.
Он заметил нас, кивнул, но не удивился. Словно ждал.

Алла посмотрела на меня вопросительно. Я чуть кивнул в ответ, делая первый шаг.

— Доброе утро, — сказал я, подходя ближе. — Говорят, ты вчера решил поменять местами реальность и вымысел.

Летописец поднял взгляд.
— Разве это не одно и то же?

Летописец посмотрел на нас. Потом смущённо отвёл взгляд.
— Я думал, если вписать в этот город что-то смешное, он улыбнётся.
Он на мгновение замолчал, потом тихо усмехнулся, без радости:
— Оказалось, у Тагры нет чувства юмора. Или оно у нас... слишком разное.

Алла слегка наклонила голову:
— Она не привыкла смеяться вслух.
Я добавил:
— Или не любит, когда над ней шутят.

Летописец чуть кивнул, признавая это.

— Не думал, что одна шутка устроит такой переполох, — сказал он. — Хотел просто немного облегчить утро. Добавить нелепостей, чтобы стало веселее. Ну, чайник, там... указатели...
Он развёл руками.
— Кто ж знал, что Тагра воспримет это буквально?

Алла молчала.

Я кивнул на его блокнот:
— Ты решил сыграть в бога мелкого пошиба? Создать локальный комедийный рай?

— Я хотел сделать день легче и интересней, — буркнул он. — А получилось, что чайник требует отпускных.

— Да, — согласился я. — Ты плохо понимаешь свою целевую аудиторию.

Летописец потёр лоб.

— Ну не получилось у меня быть весёлым, что теперь... Сжечь блокнот?

Я посмотрел на него.

— Сначала расскажи, что ты туда ещё успел понаписать. Он криво улыбнулся:

— Там... э-э... кое-что есть. Но я уже сам не помню что.

Я закатил глаза:

— Прекрасно. Значит, теперь нам предстоит квест: догадаться, какую ещё глупость город успел воспринять всерьёз.

Алла, наконец, не выдержала:
— Или просто дождаться, пока она сама на нас выпадет из-за угла.

Летописец вздохнул:
— Знаете, я ведь вообще-то хотел быть писателем.

Я приподнял бровь:
— А что мешало? Бумагу не завезли?

— Мешало то, что я всю жизнь записывал чужие истории, — усмехнулся он криво. — Слушал, фиксировал, проверял... Сначала думал: вот научусь хорошо слушать, а потом и своё напишу.
А потом понял: за столько лет так привык фиксировать факты, что собственные мысли звучат фальшиво.

Он пожал плечами.
— Ну, я и попробовал. Чего-нибудь лёгкого. Для смеха.

— ...летающие будильники, — напомнил я.

— Будильники — это случайно вышло, — вздохнул он. — Я просто написал «пора вставать», а они восприняли буквально.

Я посмотрел на него внимательно.
— И ты не подумал, что город, привыкший считать твои записи хроникой, воспримет твоё сочинительство... ну, скажем так, без фильтров?

Он помолчал. Потом кивнул, устало:
— Теперь подумал.

Алла тихо сказала:
— Значит, тебе противопоказано сочинять.

Летописец усмехнулся уже почти спокойно:
— Похоже, да. Мне вообще противопоказано выдумывать. Я слишком привык, что всё, что я записал, становится частью города.

Я откинулся на стуле.
— Нормально. Сочинитель без права сочинять. Ты сейчас описал три четверти населения любого литературного клуба.

Он горько усмехнулся.

— Ладно, — сказал я, — давай по порядку. Что ещё ты успел написать?

Летописец смущённо опустил взгляд в блокнот, перелистал несколько страниц.
— Там... немного. Ну, так, ерунда.

— Говори уже, — не выдержала Алла, глядя на него пристально.

Он поёрзал на стуле.
— Ну, я... это... про драконов сочинил. Сегодня под утро.

Мы с Аллой переглянулись.

— Про каких драконов? — осторожно уточнил я.

— Обычных. Огнедышащих, — ещё тише сказал он. — Ну, чтобы... для колорита. Чтобы скучно не было.

Алла уставилась на него так, как будто всерьёз подумывала запустить чем-нибудь тяжёлым.

— Ну всё, нам конец, — мрачно сказала она.

— Так, без паники, — сказал я, делая вид, что дышу ровно. — Думаем, что делать.
Пауза.
— Для начала... Ты их случайно, где разместил? Над городом, за городом или у себя в голове?

Летописец тихо перелистал страницу.
— Тут написано: «Появились из-за холмов хмурым утром. Пока не определились с целями».

Я медленно поднял голову и вгляделся в потолок, потом через окно в серое небо.
Пока ничего не летело, но это было утро, и оно явно было хмурое.

— Прекрасно, — сказал я. — То есть они ещё и задумчивые.

Алла медленно выдохнула:
— Значит, времени у нас нет.

Летописец с сомнением посмотрел на свой блокнот, потом на чугунную печь в углу. Печь тихо потрескивала, наполняя зал приятным сухим теплом.

— Может, его просто сжечь? Ну, чтобы всё прекратилось, — неуверенно сказал он.

Я чуть усмехнулся.
— Думаешь, поможет? Здесь рукописи не горят.

Он поднял на меня взгляд:
— В смысле — как метафора?

— Нет, — ответил я спокойно. — В буквальном. Город запомнил твои истории раньше, чем ты захотел их забыть.

Летописец вздохнул и опустил блокнот на колени.
— Так что теперь — читать вслух и отменять по порядку?

— Глупости, — сказала Алла. — Ничего вы так не отмените. Это было написано, а не сказано. Это разные вещи.

Я посмотрел на Аллу.
— Тогда как? Надо придумать, пока его драконы не пришли за разъяснениями, кто тут главный.

Я снова посмотрел в окно.
И вовремя. Полнеба будто затянуло чем-то тёмным, живым — над городом дрогнул свет, и крыши утонули в тени гигантских крыльев.

Алла не дала себе ни секунды на размышления.
Схватила блокнот, придвинула к Летописцу.
— Вот тут, прямо на обложке. Пиши: «Сборник фантастических рассказов».

Он медлил.
— Это поможет?

— Если это фантастика — никто не обязан в неё верить, — сказала она спокойно, почти устало.

Я молчал. Смотрел, как небо темнеет всё больше.
— Давай, — тихо сказал я. — Пока не поздно.

Летописец взял карандаш и аккуратно, старательно, как заголовок в школьной тетради, вывел:

«Сборник фантастических рассказов».

И всё.

Темные крылья так незаметно снова стали обычными серыми тучами, что я даже на мгновение усомнился — а были ли они на самом деле?



В трактире всё выглядело так, будто ничего и не случалось.
Чайник мирно стоял на своём месте и совершенно не претендовал на роль лидера профсоюзов. Пар из носика поднимался ровно, без возмущения. Спорщики за стойкой разошлись, оставив после себя только несколько пустых кружек.

Мы сели за тот же стол, и трактирщик вышел из кухни, вытирая руки о полотенце. Окинул нас взглядом, в котором читалось обычное для Тагры «опять вы чего-то натворили, а мне теперь разбираться».

Он подошёл к чайнику, привычно встряхнул его, проверяя, сколько там осталось воды.
Внутри что-то откликнулось глухим металлическим звуком.

Трактирщик остановился, нахмурился и, покрутив чайник, осторожно вытащил из него что-то мелкое.
Это была моя старая монета.

— Вот же хапуга, — сказал он, разглядывая находку. — Не только чай варить, но и копить успевает.

Я усмехнулся.
— Ну что ты хочешь. Когда мир становится слишком непредсказуемым, даже чайник начинает запасаться на чёрный день.

Алла тихо рассмеялась, уткнувшись носом в кружку со слухнёй.
А я подумал, что день, в общем, удался. Хотя бы тем, что не стал Последним днём… Нет, не Помпеи. Тагры, конечно.