БАМ Багульник

Примерно в феврале мама принесла домой пучок каких-то веток, очень похожих на остатки от метлы, которыми наши дворники в городе подметали тротуар, и поставила в банку с водой. Папа покосился на этот арт объект, но промолчал, хотя неодобрительно покачал головой, в ответ на что мама заявила, что это багульник, и через месяц голые ободранные веточки покроются цветами дивной красоты. Банка мирно стояла на подоконнике, и о ней все благополучно забыли, благо других дел было невпроворот. А дела были ой какие серьёзные. Солдатики наконец-то достроили баню, которой не было со дня приезда штаба бригады в посёлок, что очень расстраивало комбрига, а особливо замполита, поскольку портило общие показатели, по которым в советское время даже в войсках судили о качестве руководства. По большому счёту, никто от отсутствия бани сильно не страдал, солдат возили в батальонную баню километров за пять от посёлка, что было для них лишним развлечением в тоскливой караульной службе при штабе, а господа офицеры с удовольствием мылись у местных, благо в каждом доме стоял сруб, ну, а после баньки сам Бог велел, так что было весело. Но свою баню все-таки достроили, и замполит решил её торжественно открыть, для чего нарисовал громадное объявление, и пригласил всех на пробу пара. Кочегарили солдатики баню двое суток, с задачей справились не совсем, но отменять событие не стали. После работы служилый народ быстро забежал по домам, и, взяв банные причандалы, собрался у входа в заведение. На улице было прохладно, градусов тридцать с гаком, со знаком минус, разумеется, и все бодро зашли в прихожую, где немного подождали комбрига, после чего с ним во главе организованно ввалились в раздевалку. Заместитель по тыловому обеспечению бригады вместе с замполитом радостно показывали публике лавки и шкафчики для вещей, но сами почему-то полушубки не сняли, и быстро потащили толпу в помывочную. Шайки и вёдра, торжественно расставленные по массивным скамьям, намекали на радость общения с горячей водой и мочалкой, но лёгкий пар изо ртов посетителей слегка омрачал перспективу вожделенного блаженства. Комбриг нахмурился, потом сбросил шинель, и спросил:
- А где у нас парная?
Зампотыл услужливо распахнул дверь, ведущую в парную, и сделал приглашающий жест. Мы вошли.
- Поддай-ка парку, - комбриг ласково посмотрел на зампотыла, которому кто-то из молодых старлеев уже протягивал ковшик с водой. Замполит, который по долгу службы мог легко перекрашиваться на лету, оказался проворным во всех смыслах. Он выхватил ковшик из рук, и плесканул водой на каменку. Каменка тихо пукнула, но промолчала.
- Ну как же так, - горестно завыл замполит, думая, что почти сорвался с командирского крючка, и уже стал примерять на себя роль обвинителя, - Где личный состав мыться то будет?
- Вот вы нам с зампотыла и ответите на этот вопрос, - комбриг развернулся, и вышел в зал, - Даю неделю сроку, и сами баню опробуете сначала, можно мыться или нет.
- Так морозы, уголь, - начал было ныть зампотыл, но, поняв бессмысленность оправданий, грустно сел на лавку. Честно говоря, мне было его немного жаль, строили баню из стандартных деревянных панелей, рассчитанных максимум на минус десять, ну не было других, трубы от котельной шли прямо по улице, а водяной насос сгорел через восемь часов непрерывной работы.
Офицеры стали расходиться, но на улице начальник особого отдела остановил отца, и спросил:
- В баню-то пойдём?
Хитрый особист, который даже базировался в отдельном крыле штаба, и имел круглосуточную охрану, давно уже соорудил на отшибе территории маленькую баньку на четверых, которой втихаря пользовался. Отец был одним из немногих, с кем дружил особист, как никак редактор газеты, да и мог отец через своего кореша председателя сельсовета, всегда достать вкусной местной брусничной браги, очень полезной после баньки, рыбки там, или свежего мяса. В глухой тайге, в посёлке в двухстах километрах от Комсомольска-на Амуре, в 1976 году, разносолов не было и в помине, парниковые помидоры привезли на вертолёте только к 8 марта, и раздали всем по три штуки. Правда, позже ещё привезли кокосовые орехи, так они долго ещё лежали кучей у магазина, и местные пацанята гоняли ими в футбол на заснеженном школьном дворе. Я потом топил этими тропическими деликатесами печку, предварительно расколов топором, потому что копра внутри была сырая, и орехи иногда взрывались, но пахло после них хорошо. А чем ещё было заниматься, телевидения нет, радио нет, свет выключают в десять вечера, а ночью морозы за сорок. Работа, клуб, спать. Работа, клуб, спать. Кто ж знал, что можно ещё погрызть ореховую скорлупу изнутри, баунти называется. Вот была бы картинка для художника Шишкина: местные медведи выедают кокосовые орехи в дальневосточной тайге! 
Как бы там ни было, а мои господа офицеры отправились в баньку. Дело было у них очень серьёзное, и трёхлитровая банка браги, которую я им притащил, была хорошим подспорьем в долгой беседе о том, что же делать дальше. Так и жили.
           Очередные приключения начались с того, что мне пришла повестка из военкомата с требованием прибыть на военные сборы по танковой части. Сказать, что я был удивлён, было бы не совсем правильно, ибо это состояние не отражало всех чувств и эмоций. Повестка из военкомата в глухом посёлке среди глухой тайги на самом краю земли! Честно говоря, я подумал, что это чья-то шутка, настолько нереально всё выглядело, но бумага пришла по почте в сельсовет, и на ощупь совсем походила на настоящую. Председатель сельсовета, человек неторопливый и вдумчивый, за всё время на посту видел только повестки местным парням на службу в армии, с непонятным призывом на месячные сборы офицеров запаса танковых войск столкнулся впервые, и решил подстраховаться. Ну никак ему не верилось, что худосочный сынок его дружка и собутыльника не просто балбес, который бренчит на танцах в местном клубе, и клянчит у него мотоцикл погонять по тайге, а ещё и командир, лейтенант танковых войск. Почесав репу, председатель позвонил в военкомат в Комсомольск, где ему подтвердили факт призыва, а заодно напомнили о гражданской ответственности рекрута перед уголовным кодексом, и личной обязанности председателя исполнять советские законы. Председатель высказался матерно, посетовав на то, что напрасно ввязался в интригу, и отдал повестку моему отцу. Отец передал бумагу мне для ознакомления, и вечером дома произнёс прочувствованную речь о святой обязанности каждого юноши служить на благо Родины. А чего было ждать от кадрового военного, с детства готовившего отпрыска к военному училищу? Отдать долг я не отказывался, и продолжал себе репетировать в клубе, так как времени ещё было достаточно.
Мама, почему-то, решила по-другому, и так закуковала папу, что он боялся появляться домой. Встреча в бане особиста должна была поставить точки над «i», и стать логичным завершением длинной многоходовой комбинации, деталей которой я не знал. Банное совещание продлилось долго, чему особо содействовали три литра браги, но итоговое решение было принято, как и положено у военных. На следующий день я получил команду готовиться к поездке в Комсомольск, и был отправлен на вокзал за билетом на поезд. Собирали меня как мешочника времён гражданской войны. Трёхлитровая банка красной икры была заботливо укутана остатками старого валенка, чтобы не разбилась, и помещена в прочную сетку. Две копчёные кетины завёрнуты в обёрточную бумагу, и аккуратно перетянуты редакционным шпагатом, командировочное удостоверение дадено, деньги засунуты в самый дальний угол кармана галифе. Но самым главным атрибутом была 10-литровая алюминиевая канистра, которую после завершения операции следовало заполнить свежим пивом, и в целости и сохранности привезти в посёлок. Канистру, естественно, дал особист, он и пообещал прислать за мной машину к поезду, чтобы обеспечить сохранность товара по дороге с вокзала. Переживал, гад, за пиво, а не за то, как я потащу 10 килограмм по морозу. Кстати, за литр холодного пенного наши местные золотоискатели, артель которых стояла в паре километров от посёлка, давали поллитра, так как водки у них на складе всегда было достаточно, а вот с пивом после бани проблемы, поэтому полезная «нагрузка» на молодой организм призывного возраста была вполне оправданным требованием за оказанные особистом услуги.
Поскольку зима была в самом разгаре, в вагоне поезда было реально холодно, не смотря на беспрерывно гудящую печурку, которую топила проводница, по-летнему одетая в телогрейку и валенки. Бедолага вагон скрипел и стонал всеми своими замороженными стенами, окна насмерть заледенели, и почти не пропускали свет, неизвестно откуда поддувал ледяной ветерок, поэтому спать пришлось по-походному, не раздеваясь. Канистру пришлось затырить понадёжней, ибо она одна реально представляла ценность как ёмкость, и, естественно, не для бензина, а икру и рыбу я просто бросил под полку, такого добра здесь пруд пруди у каждого первого встречного. Утро в Комсомольске тоже выдалось неприветливое, поезд долго скрипел тормозами и дёргался, прежде чем окончательно встал. Проводница, тихо матерясь, долго стучала железом, пытаясь открыть двери вагона, который не хотел выпускать наружу своё последнее тепло, но общими усилиями был побеждён, и хмурая толпа высыпала на перрон. Сиротливая лампа на покосившемся столбе тускло освещала угол пригородного вокзала, окна которого тоже были до половины скрыты сугробами. Морозяка стоял такой, что пришлось поднимать воротник полушубка, с Амура дул пронзительный ветер, а ещё нужно было стоять и ждать автобус, чтобы доехать ближе к центру. Более привычные местные бодро рассосались по сторонам, и исчезли во мраке наступающего дня, из чего я сделал вывод, что автобус - это роскошь, а ноги – средство передвижения, и успел схватить за хвост последнего исчезающего аборигена. Он долго непонимающе таращился на меня, пытаясь сообразить, какому чудику в семь утра понадобился военкомат, но потом всё-таки махнул рукой, указывая нужное направление. Пару раз переспросив встречных, я бодро вышел к назначенному рубежу, и осмотрелся. Стандартный двухэтажный дом из бруса, какие до и после войны строили повсеместно, один подъезд, четыре квартиры на этаже, последний раз такой я видел на Сахалине в 2005 году, стоял он недалеко от трассы трубопровода, который мы строили с севера на юг, вполне себе ничего, и в нём продолжали жить люди!
Облезлая вывеска перед входом подтвердила, что сие место и является искомым военкоматом. Почерневшие от времени и непогоды стены напоминали неприступную крепость, и только одинокое окно, светившее желтоватым светом сквозь промерзшее стекло, говорило о наличии жизни в этом мрачном заведении. Я потянул на себя скрипучую дверь, и вошёл. В дежурке сиротливо горела настольная лампа, а из-за конторки появилась помятая физиономия в форме капитана.
- Чё надо? – приветливо спросил дежурный, слегка ошарашенный моим внеурочным вторжением.
- Мне к военкому на приём, - я поставил на пол канистру, которая предательски затарахтела по крашеным доскам, и положил на неё пакет с рыбой.  - Ему должны были позвонить.
Капитан покосился на канистру, и ответил:
- Нет его, ещё не пришел, посиди, подожди.
Сидеть было категорически негде, и я застыл как истукан, изредка переминаясь с ноги на ногу. Раздражённый капитан перекладывал что-то на столе, всем своим видом показывая недовольство моим ранним вторжением, которое нарушило его заслуженный отдых, и теперь он был вынужден нести службу по-честному на глазах у странного посетителя. Мне хотелось курить, я уже совсем было собрался выйти наружу, как входная дверь открылась, и внутрь, сопровождаемый клубами морозного воздуха, вошёл офицер. Дежурный подскочил, вытянулся в струнку, и набрал в себя воздух, чтобы оттараторить рапорт, но вошедший махнул рукой, буркнул «здрасте», и прошёл к лестнице, ведущей на второй этаж.
- Военком? – спросил я.
Капитан молча кивнул.
Воздух в канистре нагрелся, и она неожиданно громко пукнула. Мы вздрогнули от неожиданности, и рассмеялись. Напряжённость исчезла, и капитан ненадолго превратился в нормального человека.
- Ты когда к нему пойдёшь, сильно не разглагольствуй, - напутствовал он меня, - А канистру оставь здесь, вон, в углу, я присмотрю.
Подождав минут пять, чтобы дать военкому раздеться и устроиться на месте, я постучал в двери кабинета, и не дожидаясь ответа, ввалился в комнату.
- Здравия желаю, товарищ полковник, разрешите войти!
Он хмуро уставился на меня, пытаясь понять, что за тип нагло влез к нему в кабинет в такую рань.
- Я по поводу повестки, вам должны были позвонить. А это вам!
Я положил повестку перед военкомом, а банку с икрой и рыбу взгромоздил на край стола. Спасло меня раннее утро, или мороз замедлил реакцию старого служаки, но полковник взял повестку, прочитал её, и снова, но уже внимательно, осмотрел меня с ног до головы. А смотреть и размышлять было над чем. На ногах унты, даже в то время не всем доступный предмет зимней одежды, под расстёгнутым длинным полушубком офицерская полевая форма с подшитым воротничком, длинные до плеч волосы, в руках арктическая зимняя шапка для высшего комсостава, из карманов торчат собольи рукавицы, кстати, подарок моего друга-старовера.
- И чего же ты хочешь, молодой человек? – помедлив спросил военком.
- Да вот, на сборы призывают, а я не могу.
- Не хочешь Родине служить? – военком был само радушие, но глаза стали ледяные.
- Да нет, я уже служу, БАМ строю, вот командировка, - и я сунул ему под нос бланк с синей жирной печатью в/ч 45505. – Как я ребят то брошу?
Военком помолчал, потом посмотрел на подарки, и сказал:
- Придёшь после обеда, заберёшь повестку у дежурного. Свободен!
- Разрешите идти? – я голосил, как придурок, соблюдая Устав и субординацию.
- Пошёл, - полковник вяло махнул рукой, и потом добавил, - Дезертир!
Забрав канистру, я выспросил у дежурного, где находится пивная точка, адрес которой мне вручили перед отъездом, и получил по-военному полный и квалифицированный ответ с точными ориентирами на местности по маршруту следования, после чего благополучно отбыл в нужном направлении. По причине раннего утра пивнуха была ещё закрыта, и я спрятался за угол от пронизывающего ветра, чтобы покурить. Хотите верьте, хотите нет, но руку я почти сразу отморозил, пока доставал сигарету из пачки. Это меня слегка насторожило, так как таких морозов я сроду в Волгограде не видывал, а тут меньше чем за минуту рука на ветру заледенела. Приняв во внимание это обстоятельство, я стал думать, как прикурить, ведь на ветру одной рукой не обойтись. Пришлось действовать поэтапно, доставать спичечный коробок, греть руку, потом доставать спичку, греть руку, а потом уже оголять обе руки, и пытаться прикурить. Ясное дело, что первая попытка не удалась к великой радости моих дрожащих от холода соседей, которые стояли рядом со мной и тоже ждали, когда точка откроется, и можно будет поправить пошатнувшееся здоровье. Вторая попытка удалась, я прикурил сигарету, затянулся, и сунул отогревать замёрзшие багровые руки в рукавицы. На морозе табачный дым показался абсолютно безвкусным, а удовольствие от курения ничтожным, и я снова вытащил руку из рукавицы, чтобы выбросить окурок.
Почему про алкашей говорят «пропил мозги»? Ничего подобного! Ко мне подскочил один из компашки, ждавшей открытия, и протянул руку за окурком. Я на автомате отдал окурок, и бич просто прикурил от него свою папиросу, после чего вернулся к товарищам, и поделился с ними огоньком, так легко добытым для компании с минимальными физическими потерями, просто дав всем прикурить от своего бычка. То, что они проделали, было гениально по своей простоте, и я смотрел на это чудо природы, широко раскрыв рот, если такое возможно в сорокаградусный мороз. Но ещё больше я разинул пасть, увидев на улице военного, который вприпрыжку шёл по тротуару. Это был лейтенант средних лет, одетый явно не по сезону. На этой одиозной фигуре были сапоги, шинель, и солдатская шапка-ушанка, и я с ужасом осознал, что на его месте мог быть и я, попав на сборы по-честному. Я сделал шаг ему навстречу, и перегородил дорогу. Лейтенант недовольно вскинул на меня глаза, пытаясь понять, как не замёрзнуть из-за остановки, и чего нужно загородившему путь балбесу.
- Партизан? – спросил я, пытаясь рассмотреть эмблему на погонах.
- Ну партизан, чего надо? – он припрыгивал на снегу, постукивая подошвами сапог, чтобы согреться.
- Танкист?
- Нет, мотострелок, танкисты в другом месте, - он с интересом смотрел на меня, но продолжать не собирался, холод давал о себе знать.
- Как ты в этом ходишь? – не удержался я.
- Другого не дали, - парень явно обиделся, - некогда мне.
И ушёл.
Я оглянулся. Пивнушка уже открылась, и толпа жаждущих мгновенно исчезла в её тёплом нутре, разумно решив не стоять больше на морозе. Я последовал за ними, отстоял очередь, набрал пива, и долго раздумывал, принять кружечку, или нет. Разум подсказал, что ходить с пивом в животе по морозу не самое правильное решение, и я воспользовался моментом, чтобы покурить в уголке, благо это не возбранялось. Публика поначалу слегка косилась, не понимая, как можно взять десять литров пива, а потом просто стоять и курить, но занялась своим привычным делом, и оставила меня в покое. Потрогав толстую шерсть полушубка, и пощекотав нос мягким соболиным мехом подаренных рукавиц, я понял, что служить как бедный парень не хочу, и совесть меня совсем не мучает, и, если даже военком откажет, на сборы я не поеду, лучше смоюсь в самый дальний батальон, покручу баранку на самосвале. Времени в запасе было много, сидеть в пивнушке было бессмысленно, а таскаться с канистрой по морозу, да ещё в военкомат, просто глупо, и я направил бразды на центральный вокзал, к автоматической камере хранения. Почему автоматической? А в обычной канистру очень просто можно открыть и попользовать, и претензии предъявить некому. Марш-бросок к вокзалу был не долог, но не прост. Канистра всё время цеплялась за полы полушубка, на морозе ручка моментально остыла, и морозила пальцы даже через рукавицы так, что они не успевали согреться, когда я перекладывал канистру из одной руки в другую. Попытки взять канистру подмышку тоже не помогали, чертовка всё время выскальзывала, и леденила бок даже через баранью шерсть. Это, кстати, служило хорошим стимулом перемещаться с максимальной скоростью по направлению к вокзалу, что я и сделал, заодно посвятив бросок танковым войскам.
           Военкомат встретил меня суетой, свойственной призывному времени. Личности разного возраста, одетые в гражданку или в военную форму складской помятости, хмуро бродили по коридорам с бумагами в руках, или толпились у стойки дежурного. Я занял очередь, и стал ждать. Мятого утреннего капитана сменил новый дежурный, тоже капитан, который бодро расправлялся с мямлящими посетителями, направляю их в соответствующие кабинеты. Когда подошла моя очередь, капитан долго не мог понять, о чём идёт речь, и какую повестку я требую. Пришлось снова повторить, что утром я был на приёме у военкома, и должен забрать свою повестку с его резолюцией. Слово это было очень вкусное, звучное, не зря у меня папа журналист, и оно оказало на дежурного нужное воздействие. Вернее, капитан впечатлился военкомом, но роли это не играло. Скривившись, он долго лазил в папках и ящиках стола, пытаясь вывести меня из себя, чего, собственно, и добился, но потом достал-таки повестку, и сунул её мне. В углу военком написал: «Освобождён», дата и подпись. Неприкрытая ненависть сквозила во взгляде дежурного, который тоже ходил на работу в такой мороз в шинели и сапогах, но мне уже это было безразлично, и я пошёл в канцелярию, где показал повестку, и отметил командировку, как положено. Жизнь продолжалась.
Пиво благополучно прибыло к месту дальнейшего прохождения службы, и было моментально реквизировано, дабы сохранность нектара была обеспечена. Мама испекла блинчики, папа хряпнул за здоровье военкома и позор разных там дезертиров, и грустно закусил икрой. Я смылся в клуб.
Все были довольны.
            Примерно через месяц я поехал на машине на южную точку, повёз запасные части для техники. Можно было и не ездить, но ежедневная рутина настолько загрызла, что поездка представлялась прекрасным приключением, и возможностью встряхнуться и развлечься. Рота стояла за рекой Амгунь, по которой проходила ледовая переправа, вернее, пробили дорогу по льду, и ездили себе. Погода стояла прекрасная, солнце заливало светом заваленную снегом тайгу, и блестело на сугробах тысячами зайчиков, ЗИЛок тарахтел потихоньку мотором, переваливаясь на изгибах зимника, зелёные ёлки чередовались с белыми берёзовыми стволами, и чёрными пихтовыми перелесками. Ехать было всего-то километров десять, поэтому мы не особо спешили, наслаждаясь красотами окружающего нас леса. В роте, однако, ждал сюрприз. Звонил главный инженер бригады, и дал команду забрать с собой стрелочные переводы, которые непременно срочно понадобились где-то на другом участке, как всегда бывает при нашей плановой организации труда. Пришлось ждать ещё часа два, пока оные железяки найдут и погрузят в кузов, правда, за это время мы успели перекусить в ротной столовой и забрать бумаги у механика. Зимний день короток, солнце уже начало свой путь к закату, и готовилось скрыться за высокими горными хребтами, окружающими долину. ЗИЛок основательно просел под тяжестью металла, но бодро ринулся в обратный путь. На берегу реки солдат-водитель притормозил, включил передний мост, пониженную, и стал осторожно съезжать на лёд. С нашей стороны уклон к реке был небольшой из-за плёса, а вот противоположный берег был обрывист, потому что река в этом месте делала изгиб, и подмывала кручу. Вообще-то, по правилам на ледовой переправе требуется открывать двери кабины, но нам с водителем было сорок лет на двоих, а молодость безалаберна. Проехали ведь туда, и ничего, значит назад тоже всё пройдёт, а кроме того, мы знали, что лёд на реке стоит давно, а машины и трактора ездили всю зиму. Перед выездом с переправы водитель поддал газу, чтобы с ходу преодолеть береговой подъём и не буксовать на обледенелой дороге. Не получилось. Река Амгунь коварна, у неё очень быстрое течение, и она подмыла береговой припай. Почти десять тонн веса машины задними колёсами проломили лёд, и не умеющие плавать стрелочные переводы в кузове отправили ЗИЛок на дно. С перепугу водитель какое-то время давил на газ, передние колёса яростно скользили по береговой наледи, но потом двигатель дёрнулся, и заглох. Когда смолкли наши крики, вода уже хлюпала на полу кабины. С перепугу мы бросились открывать дверцы, но только усугубили положение. Вода хлынула через приоткрытые двери, и заполнила кабину до сиденья. Машина ушла под воду не очень глубоко, и стояла носом к верху, но сломанный лёд прижал дверцы снаружи, не давая им полностью открыться. Теперь-то, сидя жопой в ледяной воде, мы поняли, что требования по безопасности на ледовых переправах написаны все-же правильно. Выползти в полушубке через боковое окно было не реально, нужно было раздеваться, а сделать это в подтопленной тесной кабине ой как не просто.
- Давай через стекло! – солдатик смотрел на меня сумасшедшими глазами, ожидая поддержки и помощи. Поддержка из меня была никакая, я не меньше его испугался, не понимая, что делать. Ледяная вода, к счастью, не позволила сильно расслабиться, она просто дала мозгу команду на спасение. Водитель выудил из-за сиденья монтировку, и попытался разбить стекло, но из его порыва ничего не вышло, места за рулём оказалось мало, да и в телогрейке не сильно то размахнёшься.
- Давай выдавим! – я подтянул ноги, и упёрся ими в стекло. Вода ручьём потекла с унт на ещё сухие участки тела, придав моим усилиям дополнительный стимул. Солдату пришлось хуже, он был в валенках на резиновом ходу, которые обрезал для форса, и это ему откликнулось мощным потоком, который освежил его чувства, хлынув в рожу, когда водитель тоже поднял ноги. Вдобавок, пришлось ещё глубже съехать жопой в воду вниз по сиденью, чтобы хорошо упереться спиной.
- Раз, два, три! – мы упёрлись ногами в стекло, и оно легко выскользнуло наружу, но не разбилось, и сползло по капоту на лёд.
Я вылез первым, водитель из-за руля за мной, и мы уселись на ещё тёплом капоте. Водичка тихо стекала с нас обратно в реку, твёрдый берег был прямо перед нами, надо только было спрыгнуть с бампера машины. В погруженном в воду кузове неторопливо плавали льдины.
- Что делать будем? – дрожа и чуть не плача спросил солдатик, - Посадят меня за это, да?
Посадят, или нет, я не думал, меня больше беспокоило то, что солнце садилось, температура падала, и на улице было, наверное, уже минус двадцать с гаком. Я вспомнил своего друга-старовера Артёма, который за брагой между делом учил меня премудростям таёжной жизни, и потянул водителя за рукав.
- Идём в посёлок, быстро!
До посёлка от реки было километра три, это я знал хорошо, бегом минут двадцать, но солдатик скукожился, и идти не хотел.
- Я здесь подожду, - он собрался лезть обратно на капот, - Ты сходи за помощью, и возвращайся.
Спорить было некогда. Унты уже покрылись лёгкой ледяной коркой, хотя внутри хлюпала вода, штаны пропитались влагой до пояса, и приятно ласкали уже полубесчувственное тело, мокрый полушубок тоже готовился к переходу в твёрдое состояние.
Я не помню точно, что я говорил молодому, что-то про жизнь и смерть, маму и папу, мужское достоинство и всякое такое, но парень пришёл в себя, и мы рванули по дороге с максимально возможной скоростью. Вода хлюпала в моих унтах и его солдатских валенках, полы полушубка звенели сотней колокольчиков, кожа ног ничего не чувствовала, но холод постепенно отступал. Хуже было с руками. Солдатик выронил в кабине рукавицы, карманы его телогрейки намокли, и мокрые руки моментально замёрзли. Пришлось отдать ему одну из моих собольих рукавичек, и мы грели свои замёрзшие руки, по очереди, попеременно переодевая рукавицы с руки на руку. Последние метры в посёлке мы почти ползли, но я таки дотащил солдатика до дежурного по части, доложил обстановку, и сдал его по описи.
Машину оперативно достали, дежурный сразу отправил тягач и бригаду ремонтников, которые и притащили её к штабу, солдатика положили в лазарет к его великой радости. Так как двигатель ЗИЛка не залило водой, высохшая машина завелась, чем спасла водителя от наказания, но не спасла от справедливых тумаков сослуживцев, и пинка сапогом от ротного.
От переохлаждения меня лично спасла баня особиста, которая по неизвестной причине стояла натопленная, и ждала каких-то гостей, так что я знатно попарился, хотя опасения за некоторые части тела, подвергшиеся воздействию ледяной воды, ещё оставались некоторое время.
             Когда я встал утром на следующий день, чтобы подкинуть дров в печку, то увидел дивную картину. Стоящие в банке на окне огрызки метёлки выпустили нежные фиолетово-розовые цветки, которые усыпали тонкие веточки, и просто фантастически смотрелись на фоне замёрзшего стекла.
Багульник расцвёл!


Владимир Сухов
февраль 2020