Судьба безжалостна. Матушка Мария

  «Закон судьбы совершает своё право... ничья мольба его не               
  трогает, ни страдания не сломят его, ни милость. Он идёт
  своим невозвратным путём … ". (Quaest. nat., II, 35).

            
                Матушка Мария лежала  в монашеском одеянии на узкой кроватке, настил которой был выполнен из обычных досок . На груди покоилась Библия, на ней - ладони рук, с переплетёнными в замок пальцами. Голова покрыта чёрной косынкой, туго завязанной под подбородком. Клобук находился на тумбочке рядом с койкой. Тело было уже прохладным. Она явно умерла вечером или в самом начале ночи. Судя по всему, знала, что вскоре уйдёт и к этому приготовилась. Лицо было спокойным, создавалось впечатление, что даже разгладились отдельные глубокие морщины.
         
                … Соседки по общественному  двору активно изъявили желание помочь пришедшим из церкви прихожанам (те всегда наведывались, когда матушка не появлялась на утренней службе) и собрали старушку в последний путь, завернув в простыню. Любовь Павловна – моя мама, открывшая дверь запасным ключом, предложила забрать иконы и некоторые вещи для раздачи малоимущим.

                    Когда божьи люди с лёгким телом и свёртками удалились, Василий - сосед по квартире рядом, вместе с женщинами начали сперва быстрый, а потом уже обстоятельный осмотр комнатки и веранды. Перетрусили, перелистали все оставшиеся церковные книги. Из Библии, что ранее лежала на груди, выпала старенькая, потрёпанная фотография и упала изображением к полу - на неё никто внимания не обратил. А зря! ... Всех овладевало страстное желание найти очень много денег, которые, как они считали, у Марии Ивановны всегда водились - ведь она постоянно занимала им при нужде и купюры были одна к одной - ровненькие, как из-под пресса, из толстой пачки.

                     В конце концов никаких заначек, о которых столько лет судачили во дворе, не нашли. Все по-мещански были разочарованы… Вот старуха! Казначей, кассир церкви – и ничего в доме не накопила! Истинная монашка!
               
                     Наивные! Как можно надеяться найти какие-то деньги и ценности, если матушка жила только делами и нуждами храма. Там был её дом, её семья, близкие люди. Туда она вкладывала свою душу, труд, всё что могла принести и сделать для общины. А комнатка – это ночлежка, временное пристанище для бренного тела, страдающего, мучающегося, стремящегося поскорей обрести вечный покой после всего ужасного, земного.

                 ... Мария Ивановна была воспитана в любви и достоинстве, ей с детства привили стойкость, выносливость настоящего воина. И понесла она свой крест, страстные молитвы, веру и безграничное, неисчерпаемое сострадание в среду убогих, обиженных бедами начала двадцатого века, а позднее и угнетённых послевоенными обстоятельствами, людей. Будучи телом физически слабой - оказалась неимоверно сильна духом, терпением к невзгодам и лишениям. Стоик! Став воином, рыцарем Христа - умерла в его доспехах и с оружием в руках.  Честь ей за это и хвала! Спи спокойно, матушка Мария!

                               ***

                    Впервые услышал о том, что её называют «матушкой» в 1959 году от зашедших к нам во двор двух странных женщин в длинных, почти по щиколотку, простеньких, мрачноватых тёмных платьях и светлыми косынками на голове. Почему странных? Да потому, что была середина лета, с утра уже хорошо пригревало солнце и мы бегали на улице в майках, трусах и сандаликах на босу ногу.

                    «Мальчик! Ты не покажешь, где живёт матушка Мария?
   
                     - Они обратились ко мне, потому, что был к ним ближе всех остальных детей, игравших в тот момент мячиком, да и по росту, выглядел старше своих десяти лет. Я мгновенно перебрал в голове женщин не только в нашем, но и соседних дворах – их «матушки» там точно не было, а вот Мария Ивановна была одна, у нас.
- Так она рано утром уходит в церковь.
- А сегодня не пришла. Может приболела?»

                    Указал на квартирку и продолжил игру с любопытством поглядывая, прислушиваясь к тому, что будет происходить дальше. Сперва за дверью было тихо, потом раздалось негромкое многоголосное пение. Вскоре посетительницы ушли. Вот, наверное, с этого времени я и стал более внимательно присматриваться к Марии Ивановне.

                  Когда наша семья в 1953 году поселилась в своей коммунальной квартире, соседкой через стенку уже была эта маленькая старушка, неприметная в жизни большого общественного двора. Каждый день, рано по утру она исчезала, направляясь на службу в храм. Зимой её вообще не бывает видно - по темноте уходит и приходит. Кстати, наша церковь Святого пророка Ильи, начала работать ещё в конце 19 века, смотрелась в те годы огромной, по меркам маленького, волостного поселения, и только одна сохранилась целой во всей округе. В период борьбы с религией её закрывали с 1931 по 1942 годы. Возможно, Мария Ивановна и была направлена позднее сюда на помощь в возрождении и создании новой общины прихожан.

                  Среди многочисленных послевоенных дворовых детей к ней сперва приклеилась кличка «монашка» за чёрное облачение, которое вызывало у нас, воспитанных в духе непримиримости к верующим, только вопросы и недоумение. Она старалась жить среди атеистов незаметно. Мелкими, быстрыми шажками (когда была моложе) прошмыгнёт как мышка в своём одеянии через двор и исчезает за поворотом – до храма было совсем недалеко.

                      Странно, необычно, было наблюдать, когда летом, жара стоит невыносимая, вдруг появляется женская фигура в чёрной длинной рясе и мантии, с клобуком на голове. Правда, цвет одеяния быстро превращался сперва в тёмно-серый, а потом просто в мышиный, так как на крымском солнце ткань быстро выгорала и, после каждой стирки, линяла, а затем покрывалась пылью, гонимой ветрами по улицам городка.
      
                Я был мальчишкой любознательным, много читающим и из библиотечной книжки узнал, даже выписал для памяти самые интересные моменты про служителей церкви. Вот записи тех лет, заботливо сохранённые мамой, спасибо ей.

             «В монашеском постриге это облачение называется “ризой веселия и радования”, знаменует собой отложение всех печалей и смущений, скорбей и бед». Кроме того, «черное монашеское облачение является символом покаяния, скорби о грехах, плача об утраченном райском блаженстве». (По-моему, какое-то противоречие есть. Или мне показалось?).

                    Ещё «святые отцы говорят, что подобно тому, как солдаты, поступая на военную службу, оставляют прежние свои одежды и облекаются в воинские, так и монах, как добрый воин, одевается в особые одежды. А головной убор – клобук - в чине пострига именуется шлемом спасения, согласно словам святого апостола Павла». Последние сравнения было наиболее доступным для ребёнка, начитавшегося с детства приключенческих романов про рыцарей, о разных путешествиях, походах и битвах.

                               ***
   
                      Чтобы понять, что будет описано в дальнейшем, надо познакомиться с нашим двором и житьём – бытьём. Три небольших одноэтажных домика, дореволюционной постройки располагались буквой «П» с некоторыми разрывами между ними, которые со временем застроились разными сарайчиками для дров, угля и прочего ненужного в квартирах хлама. Образовался как бы большой внутренний двор, с годами превращённый в хаотичное переплетение загородок, заборчиков, навесов перед входами.
 
                         Дома, построенные как доходные, для размещения многочисленных курортников, предназначались для летнего отдыха, поэтому печей изначально там не было, а каждая комнатка имела отдельный выход во двор. Со временем, жильцы начали пристраивать лёгкие прихожие помещения, соединять комнаты друг с другом боковыми проходами, для создания квартирок побольше, и монтировать в них печурки. Получилось что-то похожее на старый одесский двор из сериала «Ликвидация», только в одноэтажном исполнении.        
 
                     В послевоенные годы местные власти распределяли квартирки как служебное жилье нуждающимся в крыше над головой инвалидам, приезжим специалистам и руководству, сотрудникам правоохранительных органов, работникам коммунальных служб и ещё непонятно кому и за какие заслуги. Сам факт, что Марии Ивановне предоставили хоть и малюсенькое, но отдельное помещение без печки, уже о многом говорит. Значит в жизни города и района она что-то значила. Но это понимание пришло ко мне гораздо позднее.

                   После Великой Отечественной войны время было очень суровым, полуголодным, бедным до предела. Людям, родившимся позже, этого не понять. В семьях частенько не хватало денег на еду до зарплаты ...
          
                      К середине пятидесятых годов во дворе проживали тринадцать семей с кучей детей. Но было всего шесть мужчин, двое из которых злоупотребляли алкоголем. Все эти почти четыре десятка человек видели друг друга по несколько раз в день (простите за подробности), ходили в один общественный туалет, сушить нижнее и постельное бельё на верёвках, натянутых через весь двор, да и вообще, проводили в нём много часов, постоянно обмениваясь новостями, сплетнями и рецептами приготовления блюд.
         
                      Взрослые работали в разные смены, порой сутки с последующими выходными, так что всегда кто-то из них был дома и мог за малышнёй (садиков не хватало) приглядеть. Все дети называли соседей, как своих родственников: баба Лена, тётя Люба, дядя Миша… Вот только Марию Ивановну почему-то,  вопреки сложившейся традиции, бабушкой или тётей никто не называл…

                ***

                    Так вот, в начале пятидесятых годов, когда мама стала работать секретарём горисполкома, нашей семье из четырёх человек, после некоторых мытарств по съёмному жилью, выделили квартирку, состоящую из трёх комнаток, общей площадью менее двадцати квадратных метров с хлипкой пристроенной верандочкой.

                    Ближайшей соседке через стенку, справа, Марии Ивановне, к этому времени уже принадлежала комнатка размерами где-то два на два с половиной метра без печного отопления, и ещё часть веранды, примерно таких же размеров. Кирпичная кладка там заканчивалась в метре от пола, а дальше шло большое окно вместо стены. Его двухмиллиметровое стекло совсем не держало тепло и в холодное время года завешивалось всевозможными тряпками и кусками одеял.

                  Грелась и готовила пищу Мария Ивановна всю жизнь на электроплитке с открытой спиралью (других тогда и не было), что было не только затратно, но главное быстро выжигался весь кислород в помещении и начинала сильно болеть голова. Придумать более суровые условия существования было невозможно! Кстати, за время её проживания во дворе, несколько раз освобождались однокомнатные квартирки с печным отоплением, но Мария Ивановна никогда на них не претендовала, вероятно, думая, что другим нужнее.

                    Неоднократно заходил к ней в квартирку, занося то воду, то продукты, купленные по её просьбе. Спартанская обстановка! Из мебели на верандочке – маленький обеденный столик с посудой, стул. Вместо шкафа – вбитые в стену гвозди для одежды. В открытую в комнатку дверь, просматривалась тумбочка, узкая самодельная кровать, напоминающая больше деревянные нары, с иконами над ней. В помещении стоял мрачноватый полумрак, наполненный сложными запахами пищи, сырости, старого белья, насквозь пропитанного ароматом ладана и церковных свечей.
 
                    Может вам покажется странным, но мне до сих пор, порой вспоминается и слышится, как Мария Ивановна, иногда зимой, рано утром, перед уходом в церковь, стучалась к нам в дверь и своим неповторимо тихим, тоненьким, почти девичьим голоском спрашивала: "Люба, доброе утро! У вас не закончился уголь? Всю ночь ваша стенка была просто ледяная! У меня опять на веранде вода в ведре замёрзла. Протопи сегодня, пожалуйста, получше, а то я до следующего утра не доживу".

                    Мама что-то объясняла, обещала, спрашивала, может, что надо сделать, помочь и прочее. Мне соседку было жалко до слёз! Я живо представлял, как она всю ночь прижимается к совместной с нами стене, в надежде согреться, укутанная во всё, что есть тёплое, и дрожит от холода своим усохшим от старости тельцем.
             
                С углём и дровами в те годы в городке постоянно были проблемы. Выдавали их по талонам, строго ограниченно по весу на каждую квартирку. Топливо берегли и рассчитывали вёдрами по времени до весны, а то и замёрзнуть недалеко! Ведь в Крыму за зиму всегда бывало несколько морозных недель, а если северный ветер дул много дней подряд - просто бедствие для наших хлипких, рассчитанных на лето, построек! Холод промораживал  стены, окна на веранде зарастали толстым слоем льда - конденсат от пара при приготовлении еды, а на потолке и входных дверях к утру образовывался настоящий иней!

                Я, явно, испытывал к Марии Ивановне внучатые чувства, так как она внешне походила на мою родную бабушку по материнской линии – такую же маленькую и щупленькую. Разница была только в том, что бабушка Аня вырастила семерых детей, имела кучу внуков и посвятила семье всю жизнь.

                ***

             Однако, помню матушку немного другой, в разных, ярко запомнившихся эпизодах.
          
                В 1960 году в общественный двор провели водопровод и поставили одну колонку на всех! Это было выдающееся событие, ведь ранее за водой ходили с вёдрами по пятьдесят и более метров. Соседи стали срочно прихватывать у себя перед квартирками по полтора – два метра территории двора и организовывать палисадники - огородики с плодовыми деревьями, цветами и разной зеленью к столу. Не осталась в стороне от этого процесса и наша семья, отгородив невысоким заборчиком, и засадив кустами и цветами пару метров земли напротив своих и Марии Ивановны окон.
          
                 Как-то летом, в жаркий полдень, когда всё живое во дворе попряталось в прохладные помещения, матушка вышла из своей коморки, села на невысокую скамейку на солнышке в нашем совместном садике и, оглянувшись по сторонам, ещё раз убедившись, что никого нет, скинула с головы платок. Я сидел на веранде напротив окна, читал книгу и движение на улице привлекло моё внимание.

                    Длинные, седые, пепельного цвета, влажные после купания, густые (на удивление для её возраста), волосы рассыпались по маленьким щуплым плечикам почти до пояса. Покрытое морщинками худенькое лицо с правильными, явно, в своё время красивыми чертами, освещало солнце. Было оно без каких-либо эмоций, с мимикой печали и внутреннего сосредоточения. Хорошо были видны тонкие, как всегда плотно сжатые губы, уголки рта, устремленные вниз. Небольшие серо-зелёные глаза, редко  раскрываемые полностью, оставались прикрытые ресницами.

                    Мария Ивановна медленно расчёсывала и сушила волосы, перебирая их длинными, сухими пальчиками. Движения её, на удивление маленьких, казавшихся со стороны детскими, ладошек, были плавными, завораживающими, не потерявшими с годами какую-то, непонятную мне в те годы, женскую привлекательность. Она, похоже, ласкала свои волосы и кожу, как бы всю себя, греясь на солнышке, медитируя, погрузившись в какие-то очень глубокие воспоминания. Показалось на мгновение, что лёгкая улыбка промелькнула по лицу, а может это тень, от движения её руки. Вскоре она повернулась, подставив солнцу другую часть волос, и лица стало не видно.

                 ... Была в соседке какая-то таинственность. Никто во дворе не знал кем она была ранее, откуда появилась в нашем городке, сколько ей лет, когда приняла постриг монахини. По походке, умению держаться, по жестам, говору и многому другому, чувствовалась высокая культура, грамотность, интеллигентность, воля, способность подчинять своему влиянию других людей. Она точно считала себя выше и умнее нас, но всегда это скрывала. Со взрослыми говорила только на «вы», а с малышнёй была на «ты».

                     Монашка никогда не говорила с нами о боге, не призывала молиться и тому подобное, хотя порой, от неё можно было услышать фразы, сказанные как бы для себя, о том, что «надо замаливать все грехи родных и близких, уметь терпеть, сносить тяготы и лишения, прощать обиды и оскорбления». Вот только не знаю, кто мог её обидеть? По крайней мере в нашем дворе Мария Ивановна была в авторитете и уважении. Почему так?
 
                    У неё всегда можно было перехватить до зарплаты несколько рублей (что было немаловажно при всеобщей бедности и позволяло на копеечных, по тогдашним ценам, крупах, макаронах, картошке – прожить неделю) или занять небольшую сумму на приобретение необходимой вещи. Матушка, служа в церкви казначеем и кассиром, считалась во дворе «богатым» человеком, всегда располагающей свободными средствами. Единственная проблема заключалась в том, что старушка никогда ничего не забывала, пока не отдашь предыдущий долг, новый не получишь.
             
                В мещанском понимании тех лет чётко было прописано, что, если кто-то работает с деньгами, значит они у него должны накапливаться! Обиходная фраза «не украдёшь – не проживёшь», говорила сама за себя! Соседи с предприятий постоянно что-то приносили домой и по дешёвке продавали другим. Санитарки тащили мыло и дефицитный в те годы стиральный порошок, официантки – продукты, излишки еды и остатки со столов для своих детей, дворовых кошек и собаки; работники химзавода - отбеливатель, синьку, марганец, перекись водорода и прочее, прочее. Это потом их стали называть «мелкими несунами», а тогда – это был способ выживания.

                      
                   Особенно старушку уважали дворовые мужчины! Занять три - пять рублей до получки, понятно, что на бутылку (водка стоила 2 рубля 12 копеек), удавалось при условии, что ты трезвый. Я был как-то свидетелем сцены, когда подвыпивший дядька Васька перегородил ей дорогу и довольно требовательно попросил денег. Он был почти на две головы выше, крепкого телосложения и со стороны казалось, что прямо навис над ней как коршун над голубкой.

                  Начало разговора я не слышал, но, когда голос со стороны мужика стал громче и настойчивей, Мария Ивановна всё так же тихо, спокойно, глядя в землю что-то отвечала, а потом вдруг подняла голову, и посмотрела своими светло-зелёными, в миг ставшими большими глазами в его лицо. Что здоровенный дядька в них прочитал, я не видел, но скорее всего там было столько твёрдости, воли, решимости и презрения, что он отпрянул назад, замолчал, и уступил дорогу.  Я впервые в жизни получил наглядный урок как маленькое, на вид слабое существо, может усмирить другое - большое, наглое и сильное.

                Что ещё интересного вспоминается из эпизодов прошлых лет? Как-то вожусь в палисаднике – мама попросила посадить проросший лук на зелёное перо, и вдруг слышу: «Саша, открой, пожалуйста, банку консервов».

               Вскрываю «Печень трески», а она смотрит на мои руки (наверное, плохо, отмыл от земли), и вдруг неожиданно заговорила сама с собой о белых шёлковых перчатках французских офицеров в Одессе, их интеллигентности и галантности. Я впервые видел, чтобы человек так разговаривал, как бы не сам с собой, а с кем-то посторонним, не присутствующим зримо рядом, был ошарашен услышанным, и не знал, как себя вести в таких случаях. А она помолчала немного, ещё что-то или кого-то вспоминая, и произнесла, опять не для меня, несколько иностранных фраз.
 
                     Не простая была Мария Ивановна! Монахиня одним своим видом, постоянством, сложившимся стереотипом поведения показывала пример выдержки, стойкости духа, твёрдости характера, верности служению выбранной жизненной цели. Соседки поговаривали, что в церкви она – непререкаемый авторитет, умеющая покомандовать, и поговорить по душам, когда надо. Особенно отмечали её удивительную память на лица и имена, способность держать в голове учёт финансового вклада в дела церкви отдельных личностей,  не смотря на свой возраст - далеко за семьдесят лет – это многого стоит.

                                 ***

                     Умерла наша соседка в середине весны. Неожиданно для всех. Не проболев ни дня. Только в последние месяцы явно сдала. Согнулась сильнее, и от этого казалась ещё ниже. Стала передвигаться медленнее, плавно, как бы с трудом передвигая ноги, но палочку, как посох, в руки взяла только перед смертью. Ни на что особо не жаловалась, всё так же себя обслуживала и вела скромный быт.

                      Мы никогда не слышали от неё разговоров о том, что где-то, что-то болит, или беспокоит. Хотя, порой, из-за нашей с ней деревянной перегородки на веранде, слышали хриплый, надрывный грудной кашель. Вся в себе! Стоик! 
             
                Я утром ушёл в школу, а вернулся - старушку уже унесли в церковь отпевать. Пошёл посмотреть на то, что осталось с её жилищем, после поиска соседями несуществующих пачек с деньгами. Двери были распахнуты настежь и лёгкий весенний ветерок растворял старые затхлые запахи. Шторки с окна были сорваны, на веранде стало гораздо светлей. От комнатки веяло убожеством, нищетой и запустением, как будто там давно никто не жил.

               Вместе со старушкой, пропала самая главная интрига в ожидании найти богатства - эту тему потом обсуждали во дворе несколько дней, подшучивая друг над другом, и издеваясь над дядькой Васькой, который всех взбаламутил на поиски «сокровищ».

              … Соседки позднее рассказывали, что проститься с матушкой Марией собралось в церкви несколько сот человек. Члены общины много хорошего говорили о ней. Прихожане делились глубоко личными чувствами от разлуки, рассказывали, как она заботливо участвовала в их судьбах, плакали навзрыд, молились и часто пели.

              НЕВЕРОЯТНАЯ ФОТОКАРТОЧКА!   
               
                   Мама взяла на память о Марии Ивановне маленькую чайную серебряную ложечку. Я рассмотрел её - такая простенькая, неприметная. На ручке ложки были выгравированы какие-то потёртые от времени вензеля, скорее всего семейного герба. Как раз в этой своей, кажущейся на первый взгляд примитивности, и проглядывала большая,  старинная история, может даже не 19 века, а ранее!

                    Через пару дней после смерти старушки, случайно увидел на родительском туалетном столике старую, сильно потрёпанную по краям фотокарточку. Это была та, что выпала из церковной книги, которая лежала на груди покойной, как рассказала мама. Изображение на ней меня просто потрясло!

                 ... На сделанном из ивовых прутиков ажурном, довольно широком кресле, элегантно сидела красивая, молодая женщина 20 – 22 лет, вся в светлом одеянии. Из-под широкополой, украшенной цветочками и ленточками шляпы, на мир смотрели большие, как бы восторженные, любопытные глаза! Маленький ротик украшала лёгкая улыбка, чуть курносый, как бы гордо вздёрнутый носик, округлый, приятный подбородок – от всего запечатлённого веяло весной яркой жизни, привлекательностью и свежестью. Правильные черты небольшого личика обрамляли по краям, аккуратно струящиеся из-под шляпы завитками и волнами, умело уложенные длинные русые волосы. Стройность, изящность шейки подчёркивал невысокий стоячий воротничок закрытой блузки, весь отороченный кружевами.
       
                    Небольшая нитка ожерелья из жемчужин среднего размера, украшала выступающую немного грудь. Платье свободного покроя, приталенное пояском, выглядело очень богато из-за широкого, ажурного, кружевного воротника,  мягко покрывающего худощавые плечики. На коленях дамы лежал, придерживаемый руками, букетик цветов. Сидела она строго выровняв спинку, но не напряженно, а очень естественно, я бы сказал, привычно. Невольно вспоминаешь описание поведения и выработку осанки в институтах благородных девиц в те далёкие времена.

                      Прямо за креслом стоял стройный, рослый, крепкого телосложения морской офицер, на вид немного старше молодой особы. Красивые черты лица, волевой подбородок, короткие, заметно волнистые, хорошо уложенные тёмные волосы. Парадный китель великолепно украшали золочёные эполеты и аксельбанты, на груди просматривались какие-то государственные награды. Левую руку мужчина положил на спинку кресла, как бы подчёркивая, что это его женщина и он готов за неё сражаться хоть со всем миром. Выглядел офицер очень мужественно, с достоинством.

                    И вообще, от этой фотографии, сделанной в ясный солнечный день, веяло каким-то внутренним светом, большим вкусом, высокородным, дворянским воспитанием. Несомненно, фото была не спонтанное, типа прогуливались и решили запечатлеть себя для семейного альбома.  Нет. Здесь явно всё носило какой-то непонятный нам теперь смысл. Может на память перед дальним морским походом, или после обручения, возможно так запечатлена какая-то дата, или значимый юбилей. Этого уже не узнает никто!

                  Меня, в те минуты, когда я просто впился глазами в эту фотографию, поразила другая мысль. Как Мария Ивановна смогла её сберечь?! Пронести с собой через столько лет и событий!? Ведь в Гражданскую войну за приближённость к золотопогонному царскому офицеру запросто могли расстрелять. А в годы ЧК или НКВД посадить, или отправить в лагерь на много лет. Значит, это фото стоило того, чтобы с ним жить, идти на муки или умереть!

                      На фото - юная, нежная, богатая особа, несомненно, с хорошей родословной, прекрасным воспитанием. Таким с детства прививали любовь к отечеству, веру в бога и в своё особое предназначение властвовать над чернью, над теми, кто по происхождению стоял ниже. Для них вся последующая жизнь должна была стать просто наслаждением, постоянным праздником и торжеством благополучия.
            
                  Как это всё не гармонирует с тем, что получилось в дальнейшем! Где-то произошёл глобальный сбой! Какая драма заставила Марию Ивановну принять постриг? Может муж погиб в Первую мировую войну? Может что-то случилась с их детьми или родными? Возможно роковые события произошли позднее, в лихие братоубийственные годы или после них. А почему не эмигрировала? Ну да, она иногда что-то бормотала - говорила про необходимость замолить грехи родных и близких ей людей. Может хотела быть ближе к их могилам, остаться на Родине и покоиться в одной с ними земле.

                  Ясно только, что всю дальнейшую судьбу этой прекрасной пары в одночасье сломала огромная для их рода трагедия, под названием Новейшая эпоха. А фотография - последнее, что оставалось незыблемой памятью на все последующие годы. Это она и жаркие молитвы, согревали в холодные стужи, спасали в голод и лишения маленькое, но такое решительное, стойкое в выборе своего дальнейшего существования, тельце.

               Несомненно, Мария Ивановна со своим образованием и привлекательностью, могла пристроиться где-то в любой интеллигентной городской среде и просуществовать безбедно, без суровых лишений всю оставшуюся жизнь. Но она выбрала другую, невероятно сложную роль монахини и с честью, большим достоинством, выполнила своё предназначение до конца.

           Спи спокойно, матушка! На земле ещё есть люди, которые чтут пройденный Вами нелёгкий, праведный путь. А пока человека помнят, душа его живёт с нами! Верю, что те, кто прочитает эти строки, тоже будет о Вас порой, как и я все эти десятилетия, вспоминать, а значит дух Ваш будет с нами вечно!