Принципы Армана

Вы, стало быть, верите, что остались ещё на свете люди с принципами?
Ну что же, тогда слушайте.
Видите, вон сидит однорукий скрипач Арман. Потому что это его законная территория - от кафе "Креолка" до памятника Первоткрывателям и ещё кусочек площади Справедливости. Место популярное, известное. Там в прошлом году конные жандармы расправились, как это у них заведено - зверски - с демонстрацией, помнится, в тот раз это были цветоводы-ревизионисты.
Не помните... Не следите за политикой? Ну и правильно, это вздор.
Вы спрашиваете, как это он играет одной рукой? Взрослый человек, а задаёте детские вопросы. Сейчас же у нас век технологий на дворе. Приделал крючок к культе, потом к крючку, значит, смычок, помучился, конечно, немного, и заиграл лучше прежнего. Вот и всё.
Скажу больше, он ещё и одноглазый.
Вы подумаете, что это уж слишком. Какое-то вранье. Выдумки! Однако, если не верите мне, что простительно, то не спешите кипятиться, а послушайте самого Армана.
- Моё спасенье, что ноги у меня креп'кие, - Арман стучит целой левой рукой по бедру и покровительственно улыбается сероватым лицом. У него неожиданно светлые каштановые волосы. - Иначе, как я бы смог стоять п'еред п'убликой каждый день. Белик, скотина, что ты п'рячешь, думаешь, не вижу? Деньги моих гостей? Не воруй у своих, это гнусно. (Белик это тот светлый мальчик, с пухлыми ладошками. Лет ему где-то одиннадцать. Он из хорошей семьи, но уже курит и два раза был у проститутки. Собственно говоря, на этом они и задружились - Арман знает многих).
- Ворюга... Женщины, знаете ли, могут видеть в нас всё, что угодно. И мы становимся теми, кого они увидели. Моя святая мать разглядела мой талант, и я... Но вот мой отец и мой брат...
Мой п'апа-аристократ был настоящей свиньей. Хотя, говоря п'о чести, п'о сравнению с теми свиньями, которые раньше были свиньями, а теперь стали аристократами, п'апа имел п'реимущества.
Тринадцать лет я учился играть на инструменте. П'ервые п'ять лет - это дьявольская п'ытка, когда занимаешься п'о десять часов в день, и все равно не можешь вымучить ни одной чистой ноты. Но упрямство моё было немалым. И вот, наступил момент, когда я сыграл п'еред семьей п'ростенькую п'ьесу. Мама сказала тогда: "Это лучший день в моей жизни. Белиссимо". А отец и брат скривили рожи и вышли из комнаты.
И это было только начало. Чем лучше я играл - а так и было - тем больше радовалась моя мамочка, и тем свирепее ненавидели меня отец с братом. А все п'отому, что моя святая мать разглядела мой талант.
Я надеялся, что эти п'ростаки в конце концов свыкнутся с моим п'ревосходством, но они не желали. Как я был наивен!
Отец ограничился тем, что стал п'росто игнорировать меня, а брат задумал извести меня своими дубовыми остротами. Только п'редставьте, п'осле нескольких часов изнурительного труда, вы лежите без сил в своей п'остели, всей душой стремясь к отдыху и сну, как вдруг входит этот шут и говорит что-нибудь вроде: "Иногда атомы со всех концов вселенной собираются во что-то, только п'о видимости сознающее. П'епел сгоревших звезд, межзвездный газ, углерод с далеких комет, вода с бродячих астероидов. Какая-то мерзкая часть этого мусора выпала на Землю, п'ланету далекой солнечной системы, чтобы в итоге образовался Арман. Стоило ли оно того?"
И все в таком же духе. Этой софистики он набрался у п'рофессора Допп'еля, чей семинар п'осещал несколько месяцев, обучаясь астрономии. А потом п'овторял, ничтожный п'опугай. П'очему же отец считал брата п'рактичным человеком, а меня бесполезным? Думаю, это ещё одно доказательство его чёрной зависти.
Только моя святая мать разглядела мой талант.
Тем временем занятия мои становились все напряжённее, смычок точнее, а стиль утонченнее. Но и мои кровные недруги тоже не отставали в своей безумной злобе.
В итоге брат и отец решились п'росто "дать мне п'отного гуся", как говаривал п'апа. Что это значит? Избить до п'олусмерти, что же ещё могли п'ридумать эти ничтожества.
П'ытаясь защитить инструмент, я накрыл его своим телом. Братец так удачно въехал мне в глаз ботинком, что он вытек.
П'осле этого случая они немного успокоились, и даже стали относится ко мне п'очти дружелюбно. Конечно, ведь какое-то время я не мог играть (ублюдки прошлись кулаками и по моим пальцам и спине). Я стал думать, что, возможно, п'ринёс необходимую жертву на алтарь семейного единства, и теперь у нас наступит идиллия любви и взаимопонимания. Но, как и раньше, я ошибся в отношении этих низких людей.
Как только я отошел от п'обоев и вернулся к музыке, мои родственники тут же бросились заново наполнять свои обмелевшие было бурдюки зависти и невежества.
Ждать новой атаки п'ришлось недолго. Одной ноябрьской ночью негодяи решились довести свой черный п'лан до логического конца. Я п'омню, как сидел в библиотеке, у камина, и разучивал "Дьявольские трели" Тартини, когда они ворвались и начали сходу оскорблять меня и надсмехаться, кроме того, судя по палкам в их руках, они хотели провернуть со мной тот же фокус, что и в прошлый раз, а то и вовсе переломать руки. П'ервым п'олез вперёд братец, но я уже был не тот "малютка Арман", которого они привыкли унижать за завтраком и обедом. Я раззадорился настолько, что втолкнул брата в камин, отчего он заверещал, как жареная кошка. На нем загорелась одежда, и он, выскочив  - к моему огорчению - из камина, стал бегать по комнате и выть от боли.
Наблюдая за этим забавным п'редставлением, я совершил грубейшую ошибку - уп'устил из виду п'апашу, который зашёл мне за спину и вывел из строя мощным ударом п'алкой п'о затылку...
П'робуждение мое было кошмарным.
Я очнулся от сильной боли, и, открыв глаз, увидел адскую картину - отец с азартом п'илит мою руку садовой ножовкой, а брат крепко держит меня за п'лечи. П'ри этом в их глазах вовсю беснуются блики от п'ламени.
На этот раз я говорю не фигурально.
Вся комната была охвачена п'ожаром! П'редставьте силу ненависти этих людей, если они, во что бы то ни стало, отбросив даже естественный страх п'огибнуть в огне, хотели п'ринести мне непоправимый вред...
Я стал увещевать их: "Безумцы, мы же погибнем, все!" "Зато никогда не услышим звуков твоей паскудной музыки", - отвечали они, сошедшие с ума.
Сам я был в тяжелом и болезненном оцепенении, да и удар по голове лишил меня уверенности. Однако, к моменту, когда отец закончил п'илить мою кисть и бросил ее в огонь, я уже истово верил, что не хочу гореть вместе с этими грешниками.
Что есть силы, я ткнул кровавым огрызком в лицо брату, и тут же ударил п'апашу обеими ногами в грудь. Такой п'рыти от меня никто не одидал. Зажав кое-как рану левой рукой, я выбежал из библиотеки и бросился вон из дома страданий.
Когда я вернулся, п'ожар успел п'оглотить весь верхний этаж и крышу, п'режде чем его всё-таки п'отушили.
Мой ничтожный братец исчез, п'апаша свихнулся, но п'ечальным было только одно - п'ропала моя бедная святая мать, разглядевшая во мне гения...
... Арман встает со стула, вытаскивает из кармана своего чёрного полуфрака изящный, серебряный с чернью медальон и подает мне. Сказав "откройте", он отворачивается, достает из того же кармана сигариллу, и аккуратно вставляет себе в зубы.
Из открытого медальона на меня смотрит миловидное женское лицо, греческого типа, с локонами, на длинной шее. Мне кажется, что я где-то видел его, но не могу вспомнить точно. С уважительным кивком возвращаю штучку владельцу.
Я прощаюсь со всеми и иду в "Креолку", мечтая посидеть на веранде в тишине и одиночестве и выпить кофе. Иначе мне не заснуть в этом городе. Но и тут продолжаются разговоры, разговоры...
- От так от, Нино, смотри, единственный сын дона Паро теперь бездомный музыкант. А папаша его гниёт в доме для идиотов.
- Так то у них наследственное, Мури, нааследственное... Он, что, вернулся с Востока? О, Мури, у меня левая рука зачесалась, может купишь мне поесть чего-нибудь? Я бы с тобой посидел.
- Рука зачесалась? И что теперь? Это что, примета у тебя такая: если вижу Мури, значит он мне купит поесть... Ладно, ладно, садись. Рука! А если у меня спина чешется, это что? К чему?
- Спина не знаю, Мури. Спаси Господь его заблудшую душу, говорят, он убил свою слепую мать и обокрал старого дона. Дайте мне вон тот рулет, ага. А потом поджёг дом, чтобы скрыть следы. И бежал к арабам. И там тоже проворовался. Спаси Господи.
- Ты об этом... Да говорят-то говорят, но только свидетелей ведь не найдешь, а от дона Паро, от так от, уже ничего не узнать...

На улице начинает темнеть. Арман, так и не подкуривший свою сигариллу, и его друг собираются уходить: "Белик, ты будешь складывать вещички или нет? Я несу только инструмент. Хватай сучье добро и будем двигаться. Стул отнесешь где взял. П'ойдем на Севастопольскую п'лощадь. Там сегодня выпускницы школы сестёр милосердия репетируют ежегодный п'арад.
Белик улыбается: "А мы им не помешаем?"  "Хм? Мда, п'омешаем...", - отвечает Арман, погружаясь в воспоминания.