Глава 27. А в это время виновник переполоха...

А в это время виновник переполоха уже в который раз растерянно перебирал фотографии заточенных в Самых Высоких Башнях принцесс и читал многословные рекомендации по их охране.

То и дело заглядывал нетерпеливый Иван Януарьич – сделан ли выбор, но Ашенбах каждый раз просил его не мешать, и после двух-трёх таких просьб Тремелюдин, наконец, с раздражением спрашивал:

– Всё придираетесь? Да? Придираетесь?

Но импресарио лишь вздыхал и с досадой говорил:
– Да поймите же:  это так просто не делается…

– Врёт, – решал Иван Януарьич и заносчиво объявлял, что подождет неделю – всего неделю, – и что если Ашенбах  желает работать вот так, через пень-колоду, то он, Иван Януарьич, снимает с себя всю ответственность…
 
Тот упрямо отмалчивался.

– Ну, хорошо же, – злорадно пророчил Тремелюдин… – Посмотрю, что вы будете делать, когда принцессы закончатся.

По утрам приходил Селиванов: шуровал по герцогининым «чиппендейлам» петушиной метёлочкой, менял воду в вазах, пылесосил ковры. Закончив, смущённо осведомлялся, как понять – «мезальянс» или, скажем, «со всей очевидностью». Теперь вечерами он подолгу препирался с почтмейстершей, – заключаются ли браки только на небесах или, в некоторых исключительных случаях, могут быть заключены и на земле, – что заметно расширяло его лексикон.

Но однажды, в свободное от «производственных споров» утро, когда Тремелюдин собирался на «Праздник Первой Борозды» – наблюдать за ростом сельскохозяйственной культуры, – Селиванов признался, что «сил больше нет».

– Уж лучше б она, это, пёрла как танк. Проще было бы…
(О Маргарите Львовне, которая «вьётся, будто птичка», и, как ни гони, прилетает снова: «клюёт прямо в зёрнышко»…)   
Это – уже собирая свои метёлки.

– …А к вам гостья!.. – сахарным голосом доложил Иван Януарьич, вкрадчиво приоткрывая дверь. – Наша очаровательная Пленира Петровна. – И, в расчёте, должно быть, на то, что она его слышит: – Счастливчик!..

Она, в «барбизонском» зелёном  костюме и шляпе «Незабудка», вошла со всей возможной непринуждённостью, вздёрнув субреточный подбородок и небрежно поигрывая перчатками. Тремелюдин радостно оскалился и бросился к её ручкам.

– Ах, Пленира Петровна, – приговаривал он в промежутках между лобзаниями, – разве можно… – чмок-чмок – …быть такой обольстительной!..

Та снисходительно улыбалась, украдкой поглядывая на Ашенбаха, «всё-таки вставшего» при её появлении. Он неохотно обратил к прокурорше свои спокойные серые, так нравившиеся ей глаза, и приветствовал её с хмурой вежливостью. Пленира Петровна неловко кивнула поверх говорящей головы Тремелюдина и, отобрав у него, наконец, свои руки, деланно засмеялась:

– Ну, хватит вам, хватит!.. Проныра. Принесите-ка мне лучше стул.

Тот с готовностью ринулся расчищать для неё диванчик, нечаянно сбросив при этом коробку со столика по соседству: на пол брызнули карандаши.

– Оставьте, – сказал Ашенбах, наклоняясь к одному, подкатившемуся прямо к его ногам: чёрному, остро очиненному, с беглым блеском на гранях… – Я соберу.

Пленира Петровна, всё ещё исподтишка, но уже чуть смелее, уже задерживая взгляд, как будто в задумчивости, посматривала на склонившегося Ашенбаха, – а когда он вдруг поднял (подняв карандаш) к ней лицо (где так твёрд и изящен был рисунок надменных бровей и, мой Бог, так пронзительна была нежность длинных, детских ресниц), глуповато улыбнулась. Потом, спохватившись, начала пробираться к диванчику.
 
Но едва Тремелюдин, по-прежнему расточая улыбки, удалился, шумя хвостом, она бросилась назад – быстро подсела к Ашенбаху, подбиравшему карандаши, и, схватив его за руку, зашептала:
– Я пришла вас предупредить: вы в огромной, просто страшной опасности…

Тот, едва не упав (потерял равновесие), посмотрел на неё с недоумением.
– Простите, – сказал он, осторожно высвобождая руку, – я что-то не понимаю… о чём вы? Я, признаться, не вижу никакой опасности.

– О, слепец!.. – трагическим шёпотом воскликнула Пленира Петровна, умело вздымая грудь. –  Вы не знаете этих людей, это очень серьёзные люди!.. И, поверьте, они не потерпят вас… 

– Кто?
Она промолчала.

– Да кто же?..
Она поднялась и, по-прежнему не давая ответа, подошла к окну. Постояла, задумчиво глядя на улицу. Переложила перчатки из руки в руку, потом, подумав, пристроила их на подоконнике и, обнимая себя за локти, снова отвела взор за окно...

Ашенбах повторил свой вопрос.

И тогда она медленно повернулась к нему и сказала решительно:
– Мы.

– Вы не понимаете, – продолжала она, поймав его недоверчивый взгляд: – у нас в королевстве достигнуто единение по всем вопросам, а вы бездумно угрожаете этому единению. Отец Полоний говорит: не вводите во искушение, – а вы вводите!..

– Глупости, – возразил ей Ашенбах… – Глупости, – повторил он, оставив «отца Полония» в стороне. – Ну, скажите на милость, кого и, главное, чем я могу искушать?!

– Недовольных, – мгновенно откликнулась Пленира Петровна. – Противников единения. Ваша манера поведения, ваш образ мыслей… как бы вам объяснить?.. Понимаете, мы, может быть, и не учились в Баден-Бадене, но зато наш разум не затуманен философскими абстракциями, мы ясно видим, где зло, где добро, – потому что мы чувствуем, мы выбираем сердцем… – а вы хотите это дискредитировать!.. Вы противопоставляете себя общественности… всё усложняете... хотите заморочить нам головы. Но поймите: наша сила в простоте, у нас всё просто, понятно, – как говорится, любить так любить, стрелять – так стрелять. Кто не с нами, тот против нас. Наши предки так жили веками, и наша земля всегда высоко держала голову!..

– Ох, не всегда, – усомнился он…

– Всегда!.. Посмотрите на прекрасные лица пожилых, заслуженных женщин и юные детские… и подростковые… – всех их объединяет одинаковое выражение гордости за наше великое королевство!.. Да, мы живём просто, понятно, – как травинка, как дерево, растущее в естественных условиях, когда ему никто не мешает,  – но если у нас возникает проблема, не сомневайтесь: мы найдём прямое, действенное решение. Мы запретим это – и не будем вдаваться в туманные словопрения, во всякие там межпредметные связи! Потому что мы люди дела, мы берём конкретную, реальную проблему – и решаем её. Быстро и эффективно. И мы все едины в этом порыве, потому что мы знаем: у нас одно государство, – значит, и народ должен быть один, и власть.

– А это не слишком тотально?
– Но как же? – удивилась Пленира Петровна, – ведь… вот, например, Кулындышев и Гогин-Галашенков – прокурор и судья – они же делают одно дело, у них общая цель!.. И, знаете, это взаимодействие высоко отмечено… – а вы снова всё усложняете!.. Но поймите, – воскликнула она: – нам не нужны эти сложности, мы не хотим непонятного, унизительного для нас!.. Мы хотим жить так, как мы привыкли, – и мы верим в нашего государя…

– Но вера слепа…

– Ну и пусть, пусть слепа!.. Как вы не понимаете – мы хотим верить, хотим любить, хотим гордиться, и вы не должны подрывать… вы и так уже слишком далеко зашли… – но я спасу, я спасу вас!.. – она бросилась к Ашенбаху, обхватила его за шею и быстро и горячо зашептала ему прямо в лицо: – Вот увидите, я всё устрою, у меня есть влияние, связи, я обращусь к нужным людям, нажму на все кнопки, я знаю, как нужно действовать, кого подключить… я смогу, потому что ведь если женщина вдруг решает бросить вызов, если она действует по велению сердца…

– Постойте… – Ашенбах попробовал отстранить Плениру Петровну, но она прижалась ещё крепче и, припадая к его шее торопливыми губами, прерывисто говорила:
– Ты можешь мне верить, во всём положиться… Я знаю, что тебе нужно… – да, мудрая и терпеливая подруга… ты будешь со мною счастлив…

– Пленира Петровна!..

– Нет-нет, помолчи… это всё так внезапно, я понимаю, но не возражай мне… потому что я знаю, я чувствую: это судьба…

– Да отстаньте же вы! – он неловко оторвал её от себя и, страдальчески морщась, добавил шёпотом: – Прекратите… ведь это не нужно ни вам, ни мне. Вы всего лишь поддались порыву… сострадания.

Пленира Петровна покраснела.

– Вы правы, – натянуто согласилась она, – мною двигало сострадание. Я рада, что вы это понимаете… и не берёте в голову ничего такого…

– Конечно, – поспешно уверил её Ашенбах.

– Хорошо. Я надеюсь, что не подала вам повода…

– Ни малейшего.

– Что ж… Мне, пожалуй, пора. Нет, не надо, не провожайте меня… не трогайте… – Пленира Петровна, казалось, вот-вот взорвётся в истерике…

Он ещё у неё попляшет, ещё увидит… Он думает – ей можно так вот, запросто наплевать в душу? Так вот унизить, оскорбить? Нанести рану в самое сердце? Нет, не на такую напал!.. Да и как он посмел вообще, кто он такой, чтоб она, словно школьница… – да никогда! Никогда!.. Она ему не какая-нибудь!.. Он ещё узнает, ещё на коленях будет перед нею ползать!.. Он ещё умолять её будет, в ногах валяться…