Альтруистка Часть 2 Глава 13

Гонконг, 1894 год

Путь на Восток был тернист и требовал принятия самоотверженных и зачастую мгновенных решений.

В тот вечер Йерсен был задумчив, раскладывая свой путь до Гонконга на мельчайшие эпизоды, хотя ему было совершенно несвойственно предаваться ностальгии. Возможно, теперь у него было такое настроение, потому что он выпил. Он изо всех сил старался связать в своей голове то, что он видел в микроскопе, с надвигающимся с севера грозным поветрием чумы. Это китайцы делали вид, что никакой эпидемии не существует, не желая тревожить своего императора и изо всех сил пытаясь перетянуть внимание императорского двора с плохих новостей на разнообразные увеселения.

Но он - учёный, и не может закрывать глаза на смертельную опасность, которая грозит большей части простого люда, зная о его помешанности на традиционной медицине и о наплевательском отношении к гигиене. В больших городах, как Гонконг, например, пренебрегали элементарным мытьем рук, чему Александр сам зачастую был свидетелем. Сколько раз он видел, как в туалетах кабаков, справив нужду, гости равнодушно взирали на рукомойники и со спокойной совестью возвращались к своим тарелкам.

Опасность на самом деле грозила всем без разбора: и стару, и младу, и нищим, и богатым, и наивным, и грамотеям, вроде него. Он мог бы сесть на корабль, уплыть домой, повидать маму, переждать эпидемию в безопасном месте… но он был не из тех, кто утверждает своё место под солнцем подобным способом. Йерсен не просто остался, несмотря на свой страх, - он всё это время самозабвенно работал, превозмогая отсутствие самых необходимых для работы условий.

Порой сдавали нервы, как сегодня. С ним такое случалось редко, но сегодня ему попалось хорошее французское вино, которое он в полумраке вдруг разглядел на стойке бара. Британское присутствие в Гонконге заставляло местных торговцев и держателей кафе изгаляться, чтобы порадовать свою публику чем-то, что напомнило бы гостям о родине. А вот о любителях хорошего вина никто не вспоминал, поэтому его внезапное появление на прилавках воспринималось как счастливый случай.

На самом деле в любое другое время Александр скорее всего прошёл бы мимо, даже не взглянув в сторону вина. Он был равнодушен к выпивке и даже к тому блаженному чувству расслабления, которое оно дарило. Вино и вообще алкоголь были ему интересны с единственной точки зрения - научной, и сегодня вечером ему даже пришло в голову, почему бы и не напиться в городе, где бушует чума, где из домов один за другим выносят трупы, чтобы поскорее замуровать их в засыпанные известью гробы под толстой бетонной плитой и где вещи, которые ещё несколько дней назад принадлежали живым людям, теперь  сжигают, бесхозные и зачумлённые, прямо на мостовых? Идёшь по городу, то тут, то там натыкаясь на костры или пепелища, посреди которых чернеет съёжившееся тряпьё, деформированные башмаки и покрытые пеплом черепки битой посуды, - и кажется, что вот, всё сгорело, а смертоносный микроб остался невредим. И тебя охватывает паническое чувство, что, даже если ты стараешься ни к чему не притрагиваться, связь с физическим миром настолько крепка и неразрывна, что, сам того не замечая, ты снова и снова входишь с ней в контакт, становясь следующей жертвой.

Сегодня Александру, обычно хладнокровному и не подверженному фобиям, захотелось отдать себя во власть эмоций. Он впервые ощутил, что устал. Возможно, он устал уже давно, но работал по инерции, как заведённый механизм. А сегодня вечером механизм дал сбой. Впервые за много лет Йерсен чувствовал какой-то надлом и потерю вдохновения, которое нужно учёному не меньше, чем музыканту или художнику. Бытовые трудности никогда не сламывали его, но на сей раз, куда бы он ни ткнулся, у него не просто не было никаких условий для работы, но ему ещё и постоянно втыкали палки в колеса. Как и в детстве, он грудью пробивал себе дорогу к свету, к признанию, но тут как будто наткнулся на такую же бетонную плиту, которую клали на зачумлённый мертвецов.

Александр вспоминал весь свой путь от Лозанны до Гонконга и сам удивлялся, сколько всего было пройдено им на этом пути, - и ведь ничто не остановило его и не заставило предать свои убеждения. Возможно, обывателю со стороны казалось, что он совершает нелогичные и непоследовательные поступки, - и только ему одному было ясно, что он твёрдо идёт по жизни, не предавая своих ценностей и не теряя ориентиров. Нужно быть сумасшедшим, чтобы, получив французское гражданство с одной только целью - поступить в лабораторию Пастера - пройдя конкурс и весьма высоко зарекомендовав себя, вдруг устроиться корабельным врачом и уплыть к берегам Индокитая.

Все в один голос скажут, что это решение незрелого, взбалмошного человека, который выменял алмаз на камешек. И только Александр знал, почему он ушёл из лаборатории. Он хотел заниматься наукой, а не давать уроки по микробиологии сынкам богатых родителей, возомнивших, что у них талант к набиравшему в ту пору популярность разделу науки. Именно потому, что микробиология становилась модной, в неё подались все кому не лень, непрошибаемые лбы, ломать которые можно было только кувалдой, и уж никак не деликатными и терпеливыми объяснениями. Йерсен честно старался быть хорошим педагогом, но выдержка рано или поздно всё равно изменила ему. И когда Пьер Ру, коллега по научной работе и правая рука Пастера, однажды попросил заменить его на лекции, Александр, взбрыкнув, отказался.

Лекции и уроки были для лаборатории неплохой статьей дохода, но совершенно отвлекали от прикладной науки, - и это неимоверно бесило Александра. Возможно, в глубине души он не желал делиться знаниями, как всякий, кто открыл путь к тайнику с сокровищами, не желает рассказывать о нём остальным. Уже в ту пору проскальзывало в нём некое профессиональное честолюбие. Со всеми другими страстями Александр справлялся играючи, но вот эта страсть, - открыть сокрытое, познать неизвестное, - жила маленьким червячком в каком-то потаённом месте его души, откуда выковырять её было невозможно, да и не очень хотелось.

А вместо того, чтобы заниматься наукой, ему предлагалось смотреть в маленькие бараньи глазки без следов интеллекта, но с огромным самомнением, и по десять раз повторять один и тот же вопрос, а потом самому же давать на него ответ, чтобы хоть как-то сдвинуться с мёртвой точки. Это действо изнуряло молодого учёного больше, чем бессонная ночь над микроскопом. Ему казалось, что даже бактерии шевелятся на предметном стекле шибче, чем серое вещество в головах этих недорослей.

Александр до сих пор чувствовал, что поступил тогда некрасиво, не по-дружески. Пьер в ту пору заболел, и у него доходило даже до кровохарканья, - но и видя это, Александр стоял на своём и не проявлял гибкости. Он дал себе слово больше никогда не возвращаться в лекторий. Он примирился с мыслью, что преподавание - это не его стезя, и, как только сказал себе, что всё, хватит, - как будто многотонный груз свалился с его плеч. Александр был из тех, кто доверял своему чутью, а Пьер - из тех, кто расшибается в лепешку, лишь бы угодить начальству. Пьер был готов идти наперекор себе, но закрепиться среди научной элиты. Тогда он кинул Александру довольно болезненную фразу: «Деятельность учёного состоит из двух направлений, первое - пресмыкаться, второе - работать, и твоё счастье, дорогой Йерсен, что тебе чаще всего выпадает второе».

Болезненной эта фраза была именно оттого, что Александр не хотел пресмыкаться. Он уволился из лаборатории и устроился на место врача, но и там ему не поработалось, - а всё оттого, что он не желал брать деньги с больных. В этих условиях место корабельного медика показалось ему наилучшим выходом из положения. Компания по морским перевозкам платила ему жалование, и его душа, наконец, ощутила долгожданный покой, совесть очистилась и на короткое время воспарила в высшие сферы.

Поэтому, если кому-то со стороны и казалось, что Йерсен - странная личность, мятущаяся и как-то даже не заслуживающая доверия, сам Александр был вполне доволен решением, которое привело в равновесие его нервную систему. Безусловно, до поры до времени…


Продолжить чтение http://proza.ru/2025/07/15/1089