Названные сестры. Первая сестра

(Все женщины этого мира- сестры, так же, как и все мужчины- братья. Нас объединяет сама человеческая природа, роднит само человеческое естество. Братья по Великой Матери, сестры по Великому Отцу)

Первая сестра

… У нее глубокие, тревожные глаза русской женщины. Ими смотрит на мир застенчивая, незлобивая душа, не считающая себя вправе осуждать проявления мелкого повседневного зла, но с горьким недоумением признающая его существование.  Зло больно царапает ее, не проникая, однако, внутрь ее существа.

Я не знаю, как ее зовут. Она- провизор в крохотной аптеке недалеко от моего дома, провизор или фармацевт. Среди современных многоэтажек в Москве все еще сохраняются маленькие торговые павильончики советских времен. Аптека, магазинчик цветов, ателье, ремонт обуви… И пекарня, из которой веет сказочным ароматом свежих пончиков, именно пончиков, не «донатсов». Свежие пончики, щедро посыпанные сахарной пудрой, лежат в корзинке, поставленной на прилавок, источая запах свежего теста и горячего сахара. Нужно усилие воли, чтобы пройти мимо, не купив хотя бы три штучки в бумажном кульке. Но мне нельзя есть ничего, содержащего глютен, у меня- генетическая непереносимость глютена, поэтому я как раз и прохожу мимо. В крохотной же аптеке можно найти всякие полезные снадобья, изгнанные из аптек сетевых, нарядных и сияющих, но бездушных и не особо толковых- например, масло от кашля, волшебные капли, успокаивающие раздраженное горло. В сетевой аптеке такого не знают. Ну, и Бог с ними.

Иногда люди рассказывают мне о своей жизни. Это началось, когда я стала писать. Знаю, что льщу себе, но украдкой думаю, что располагаю к откровенности, потому что готова слушать, мне интересны человеческие судьбы.

Она- из Ивановской области. Мне знакома Ивановская область, два года назад, в январские морозы мы ехали из Ярославля в Палех, и наш путь как раз проходил через Иваново и Шую.

В Москве она работает «вахтенным методом», приезжая на две или три недели.

И вот, упала на перроне, когда бежала к поезду на Москву. 

- Понимаете, только в вагоне и поняла, что разбила лицо. Кругом кровь, а мне утром на работу! Губу разбила, шрам останется, наверное.  И синяк над глазом, видите? Чемоданчик весь в крови был. Только-только приехала.

Не вижу синяка. Она безупречна. Укладка, макияж, под чистейшим белым халатиком – строгое платье. Невысокого роста, приятно полная.

- А, так это я замазала, - вздыхает она. – На работе же. А больно было, прямо до слез! Очень переживаю из-за шрама.

- Шрам можно убрать лазером, - утешаю ее, - если шрам вообще останется.

- Ой, не подумала, узнаю про лазер! - она расцветает в улыбке. – Спасибо!

В следующий раз, когда примерно месяц спустя я захожу в аптеку и попадаю в ее смену, там темно. Нет верхнего света, перегорел предохранитель. Загадочно светятся витрины.  Касса работает. Смеемся с ней. Правда, смешно.

А затем, в третий раз, она рассказывает мне, как медленно, неотвратимо угасала ее мать, теряя связь с окружающим миром, а под конец и утратив способность обслуживать себя. Старческое слабоумие.

- Это так страшно, - глухо говорила она, - понимаете? Никого не узнавала, имя свое забыла, кому угодно дверь могла открыть, много чего из дома вынесли.

- Страшно, - соглашаюсь я, вспоминая свою бабушку с отцовской стороны. – Искренне вам сочувствую.

В конце концов, ее мать сломала шейку бедра и умерла в больнице, сгорев за неделю.

— Это просто ужас, - ее глаза на миг наполняются слезами, - вот так все забыть! Всех забыть! Всю свою жизнь!

Я слушала ее и с удивлением понимала, что в какой-то миг перестала бояться чужого горя, чужой боли. Скорби очищают наши души, в любом страдании есть смысл, возможно, скрытый, но есть.

Порой я думаю, что души людей узнают друг друга, даже если сами люди формально не знакомы. И не удивляюсь, когда женщины заговаривают со мной о том, что пережила я сама. Они знают, что в этом горьком опыте я для них- не чужая.  Сестра.