Якоря в пустыне

Ветер дует, двигая песчаные дюны, изменяя рисунок пустыни каждую секунду.

Так и в нашей жизни — секунды, минуты, дни сменяют друг друга и уносятся ветром времени, растворяясь в бескрайних песках, не оставляя следа.

Мы просыпаемся утром и забываем, что нам снилось.

Проживаем день — и забываем его, словно это был сон.

Если в пустыне нет оазиса, а в потоке дней — якоря, который удержит воспоминания, всё растворяется.

Сейчас я бережно размещу среди раскалённых песков Египта свои памятные камни-якоря, чтобы сохранить в памяти эту поездку в жаркую, непонятную, чуждую для меня страну.

Первым якорем стала ярко-синяя бездна моря.

Страх и восхищение одновременно сковали моё сердце, когда я качалась на волнах, опустив лицо в маске.

Я вглядывалась в десятки ярких существ, плавающих среди кораллов, и огромный риф уходил куда-то в темно-синюю глубину.

Толкались рядом люди, сердце тревожно билось, а рыбы, спокойные и грациозные, проплывали мимо, словно говоря мне — ты здесь чужая.

С этого дня ощущение наблюдателя, который с удивлением смотрит в бездну, не покидало меня весь отпуск.

Я наблюдала за болтливыми, приставучими местными жителями и видела в этом их способ выживания.

Я смотрела на худеньких, молчаливых мальчиков — чуть старше моего сына — которым уже приходилось работать, а не резвиться в бассейне, пить лимонад и есть мороженое.

Я замечала отсутствие местных женщин, которых словно прятали — и это бросалось в глаза.

Я видела местных птиц — маленьких ворон, раза в три меньше привычных мне, но особенно смелых. Они пробивались к людям, чтобы урвать то, что плохо лежит. Их круглые, чёрные, внимательные глаза будто ничего не упускали.

Кошки тоже были особенные — худые, но ловкие, трогательные и на удивление ласковые.

Желание накормить — вот, наверное, второе чувство, которое преследовало меня всю эту поездку.

Тур в Египет стал для меня погружением в мир, который всё время что-то от тебя требует.
Мир, который уверен, что ты живёшь лучше и можешь, конечно же, поделиться.

И при этом Египет отвергал меня даже на физиологическом уровне — почти все время я мучилась животом, не могла есть местную еду или пить воду.

Кто-то чувствует с ним общность, а кто-то остаётся чужим.

Я оказалась среди тех, кто дальше от него.

Это особенно ясно показала поездка в пустыню, к племени бедуинов.
Дорога на квадроцикле, которая для других казалась полётом свободы и веселья, для меня стала настоящей пыткой.
Пришлось нестись по "стиральной доске" на большой скорости.
Я всю дорогу изо всех сил напрягала живот, чтобы хоть немного притупить боль.

Волшебный мир пустыни пускает не каждого.

Я смогла оценить аромат местных трав и крепкого чая на привале.
Но не смогла спокойно смотреть на детей, которые просили деньги, водили верблюдов, продавали браслеты. Они были совсем не похожи на детей в моём понимании детства.

Я опять остановилась на границе двух миров, не решаясь ни на полное сострадание, ни на натянутую радость.

Мир пустыни и мир курорта не зря в Египте разделены стеной и охраняются полицией.

Образ этой стены стал для меня третьим якорем — символом отчуждения и границы.

Современные бедуины лишены многих возможностей — медицины, образования.
Но можно ли их жалеть? Разве нет в них гордости и свободы?

Этот вопрос останется для меня пока без ответа.

Возможно, чужой мир стоит открывать не через привычную туристическую программу, где острые вопросы и откровенные разговоры прячутся за яркими шоу и бесконечной едой.

Есть такое развлечение, когда местный гид тащит толпу туристов, держащихся за круг, вдоль кораллового рифа.

А так хочется отпустить круг, нырнуть глубже и оторваться от экскурсионной группы.

Но мир Египта, если не обращать внимания на позолоту и витрины, состоит из совсем иной породы — жёсткой, порой жестокой, не принимающей чужаков.

Открою ли я его когда-нибудь по-настоящему?

Наверное, только если бедуины однажды украдут меня и увезут в пустыню на десять лет.

В ином случае на память останется магнитик на холодильнике и смутный взгляд на подводные красоты сквозь стекло плавательной маски.