Пивная Мозаика из книги Академия жизни-2

ПИВНАЯ МОЗАИКА


«Неважно, кто ты, неважно, с кем, когда и где, главное, какое ты пьешь пиво...» Это сегодня.
Слушаешь все это, смотришь, понимаешь, что хорошее в такой обильной рекламе не нуждается, и думаешь: «Ну что ж, слава Богу, дожили — изобилие; водка — любая, пиво — любое, сколько хочешь и когда хочешь; все средства массовой информации настойчиво «подливают» нам горячительных и «бодрящих» напитков, таких привлекательных внешне, что трудно устоять и язвенникам и трезвенникам, тем более здоровым людям в возрасте от года до бес-конечности». ..
Но разговор пойдет не о рекламе или антирекламе. Кто хочет, пусть пьет, кто не хочет, — не надо. Моя задача — продолжить историческую серию былей из нашей жизни и показать ныне живущим и будущим поколениям, как мы жили в предыдущие сто лет, как общались и соприкасались с таким общественным напитком, каким является пиво.
Это не мозаика юморесок, это просто жизнь, где-то грустная, где-то смешная, но реальная жизнь. Мне, как рассказчику, скорее всего больше стыдно, чем смешно, но мы так жили, пусть не все, но подавляющее большинство. Сегодня это уже история, а историю надо знать всем, не только чтобы помнить и не повторять то, что было плохим, а чтобы брать в будущее только лучшее.
Родился и вырос я в тех местах, где веками выращивали виноград, делали домашние вина и что-нибудь покрепче; все остальные спиртосодержащие напитки, в том числе водка и пиво, у нас всегда занимали второстепенные позиции, особенно в селах. Водку могли позволить себе, в первую очередь, те, кто имел возможность заплатить за нее деньги, а затем уже, вынужденно, — люди с повышенной кислотностью желудка. Но беда была в том, что основная масса сельского населения в прежние времена работала в колхозах, а эти организации выдавали какие-то деньги в лучшем случае один раз в год, после распределения общеколхозных доходов по начисленным трудодням.

Ситуация с употреблением пива была практически одинакова во всех сельских районах огромной страны.
Если в нашей, виноградной зоне, основным напитком являлось вино, заменяющее пиво и водку, то в тех регионах, где натуральное вино делать было не из чего, пили брагу, самогон, все, что угодно, сшибающее с ног, но опять же не пиво — из-за всеобщего сельского безденежья. Заимев какую-никакую копейку, крестьянин, жаждущий выпить, в девяносто девяти с половиной случаях из ста, покупал чего-то покрепче.
Писать об этом сегодня, может быть, для кого-то и стыдно, но это история нашей страны, это многие-многие годы великих событий и многие миллионы людей. Это, образно говоря, такая  же   фотографии из старого альбома нашей жизни.
В настоящее время можно думать о недавнем прошлом, что угодно, но все это было именно так. На самом деле.
Давайте размотаем одну из тоненьких ниточек огромного, довольно путаного клубка нашей прежней жизни. Пусть не главную, но достойную, по меньшей мере, внимания.
С высоты времени и возраста смотришь на нашу недавнюю «пивную» историю и недоуменно рассуждаешь: Ну ладно, проблемы с хлебом, мясом, молоком, другими видами продовольствия, одеждой, обувью, автомобилями даже как-то можно было объяснить тысячами причин, но мы же никогда, долгие-долгие годы, не имели вдоволь нормальной воды и того же пива, И дело здесь вовсе не в бывшей монархии или опять же в бывшей советской власти, которые так о нас «заботились», что не давали возможности не то что напиться, а просто выпить, когда захочется хороших воды и пива.
Дело — в веками продолжавшемся и в последнее время усилившимся всеобщем стремлении окружающих и не окружающих нас «друзей и партнеров» задавить-таки это непокоримое, необъяснимое и неуничтожаемое образование под общим понятием — «российский народ», который отхватил у мира шестую часть территории земного шара: сам не может дать ей толк и другим не дает.
В прежние времена огороженная «железным занавесом» Россия ,подвергалась только внешней, как правило, военной экспансии, а с прорывом «демократии», пошли другие методы воздействия. Вначале — расчленение и разжигание национальной розни, уничтожение жизненно важных отраслей и на этой основе навязывание поставок

не-лекарственных препаратов, канцерогенного продовольствия, фальсифицированного спиртного, явно не перспективных технологий и еще многого того, что отрицательно влияло на российское общество в целом. И если уж не губило наш народ сразу, напрямую, то «выбивало» его из жизни постепенно — как сегодня, так и в необозримом будущем. Перспективы у нас в этом направлении, по-моему, более чем мрачные, и уже не радует изобилие ни «товаров», ни тех же напитков.
Это так, небольшой текущий комментарий. Но моя задача — наша история, наша прежняя жизнь, причем еще совсем недавняя. Казалось, зачем об этом писать? Тем более о негативном. А ведь надо.
До сих пор исследователи находят древние цивилизации, большие красивые уничтоженные города и т.п. Значит, не мы первые, не мы последние на этой Земле. История повторяется, и надо знать ее, чтобы не повторять прежних ошибок и не уничтожать себя своими же руками.
Но вернемся к теме, т.е. к пиву. Когда произносится слово «пиво», оно и сейчас, когда этого добра полно везде, даже там, где нет ни света, ни работы, ни дороги (лишь бы были люди), вызывает у меня и у моих сверстников одну ассоциацию, одну картину: «описанная», из-вините, со всех сторон деревянная будка, в ней — столитровая бочка с пивом и при ней — стандартная «двухсотлитровая» наша классическая буфетчица. Снаружи будки — потная, возбужденная, ревущая, с оторванными пуговицами, с горящими глазами, устремленными на пивную струю из-под крана, очередь, вернее — толпа.  И обязательно — или пиво закончится, или насос сломается, или бокалы последние добьют, или буфетчице отчет надо сдавать, или еще миллион причин, но что-то помешает людям выпить того злополучного пива К сожалению, ничего другого в памяти моей не осталось. Ну, это уже после прожитого, довольно приличного периода жизни.
А впервые я услышал слово «пиво» в первые послевоенные годы. Вернувшийся в сорок шестом с фронта, мой отец работал на автомашине и по выходным дням возил колхозников на рынок в Одессу. Она всегда была основным рынком сбыта сельхозпродукции для многих приднестровских сел. Это был и «наш» город, по определению, — «спутник» Тирасполя, моложе его на два года, а для слободзейских сел, которые были намного старше Одессы, он и вовсе значился «ребенком», которого надо было растить и кормить, а потом
 
уже взрослого — обеспечивать необходимым продовольствием на взаимовыгодной основе.
Люди Слободзейщины знали и любили Одессу, ее людей и чаще ездили туда с продукцией, чем в соседний Тирасполь. Во-первых, Одесса, с ее растущими масштабами, скупала все, что привозилось, а во-вторых, там были более высокие цены.
В связи с этим между одесскими рынками и приднестровскими (в первую очередь — слободзейскими) селами постоянно курсировали грузовые машины. Грузовики местных колхозов, по спискам, возили по тем же маршрутам колхозников по выходным дням. Это была от-работанная многими годами система, действовавшая до середины девяностых годов двадцатого века — до тех пор, пока политикам не пришла мысль выставить между Одессой и нами погранично-таможенные преграды и перерезать питающую город продовольственную придне-стровскую артерию, поменяв наше естественное — на искусственные, турецкие и тому подобные суррогаты.
Возвращаясь после воскресных поездок в Одессу, отец, да и родственники-соседи, часто употребляли выражения типа — «зашли, выпили по бокалу пива». Так как говорили они,  как о чем-то хорошем, то мне, пацану, пиво представлялось чем-то особенным, приятным, и я все ждал часа, когда его увижу, а если повезет, то и попробую.
Где-то лет с 8-9 отец начал брать меня с собой на одесские рыночные поездки. Там иногда он завозил меня к родственникам, вечером забирал, но чаще всего я оставался при машине, то есть на рынке.
В те времена не было нынешних «микрорайонных» рынков, поэтому основными центрами притяжения слободзейской продукции были Новый рынок и Привоз. Для пытливого сельского пацана один день пребывания на одесском рынке, наверняка, можно приравнять к одному классу школы. За день там научишься и читать (все кругом исписано, да еще как и чем!), и считать, и историй услышишь неимоверных, и с физкультурой познакомишься.
На рынке было много сельских ребятишек, они в основном помогали родителям торговать. Еще больше было одесских пацанов, у них в те голодные годы были совсем противоположные цели и задачи — украсть, обмануть. Для меня такие поездки были определенной жизненной наукой, и я использовал любую возможность «примазаться» к отцу, если он получал задание везти людей на рынок.

В те годы (сороковые-пятидесятые) трасса на Одессу не проходила через нынешний поселок Первомайск, а пересекала железную дорогу напротив села Ново-Котовск, опускалась к лиману, затем через и поныне существующий арочный мост под железной дорогой обходила с восточной стороны село Кучурган. И вот там, на придорожной площади, стояла то ли чайная, то ли столовая сегодня в том месте знаменитый кучурганский вещевой рынок.
Чайная стояла на перепутье дорог, открытая для всех ветров и проезжающих. Возле нее всегда останавливались, справляли какие-то надобности, ну а кто хотел (или имел за что), мог выпить сто граммов или бокал пива.
Я с раннего детства боялся этого места. Дело в том, что бабушка Маня, когда хотела меня как-то приструнить, часто говорила; «Як бу-дэмо ихать в Одесу, в Кучургани, на бугру, стоять здоровэни козаки, в шароварах, с осэлэдцямы на голови, при шаблях, воны там украински прыкордонныкы, чи що. А з нымы страшна стара соплыва баба Так вона усих нэслухляних пацанив цылуе. Будэм ихать с тобою, так я з нэю побалакаю».
Образ «сопливой» бабы долго держался в моей голове, но так как таких прецедентов не было, я перестал этого бояться. Тем более что именно там отец впервые дал мне попробовать пиво. Отхлебнув несколько глотков, я был настолько разочарован этим напитком, что минимум лет десять после той «пробы»- пиво, как напиток, потеряло для меня всякий интерес.
Так заочная любовь превратилась в очное отвращение, продолжавшееся до самого моего совершеннолетия. И тут приходится констатировать, что, несмотря на то, что где-то лет с восемнадцати я, со-всем по-другому начал относиться к этому напитку, а мне сегодня уже почти четыре раза по восемнадцать, но нормальных дружеских отношений (пиво требует именно размеренного и теплого отношения) у нас с ним так и не получилось.
Дело в том, что свое совершеннолетие я встретил на целинных землях Казахстана и прожил там двадцать два года. Сельский советский Казахстан и пиво — это как земля и небо, космос и преисподняя. Где могло быть пиво в Казахстане (читай Сибири и до Дальнего Востока)? Только в городах (мизер), иногда летом в районных центрах или крупных селах.

Восемь возможных морозных месяцев, с сентября, даже с конца августа — до начала мая, исключали завоз пива, как бутылочного, так и бочкового. А само понятие «завоз» чего стоило? У нас на всю область, которая по территории большей всей Молдавской ССР ровно в 10 раз, был один пивзавод в областном центре — Актюбинске. Производил он, кстати, очень хорошее пиво, ну и что?
Веер развоза пива по районам — от 10 до 500 километров. О какой поставке пива можно было говорить? От нас до пивзавода было более 150 км. Ну, даже допустим, завезут когда-нибудь в село бочонок этого экзотического напитка. Ну откроют ту драгоценную бочку где-нибудь в столовой или в магазине. А дальше? Основная масса потенциальных потребителей пива в поле с шести-семи утра — до десяти вечера. Сказать жене, чтобы взяла пива в банку, в полночь надуться его, а утром с чумной головой — на трактор или комбайн...
А с апреля до октября в селе — ни отпуска, ни выходного. Ну на день Троицы, да еще если непогода, выходной. А так — каждый день в работе, какое пиво?
Это где-то там, в сытых, «культурненьких» странах, мужики по вечерам собираются в кафе-барах, беседуют, общаются, высосут за весь вечер по бокалу пива и чинно расходятся по домам. Никакие жены и дети их не вытаскивают из тех баров и не гонят домой. Они спокойно расходятся, твердо зная, что и в баре будет пиво, и общение с друзьями снова состоится. Культура! Не только привитая веками, но и материально обеспеченная. А мы за сотни лет так и не приблизились к этому.
Я сегодня могу уверенно сказать: измышления иностранных и нынешних наших «исследователей» о том, что российский народ генетически предрасположен к пьянству и лени, надуманы по внешнему результату, но ересь и глупая чушь — по сути. Мы сами сотворили такое с нашими людьми. И основная вина за то, что мы получили сегодня в селах, — вина властей, как бывших (царских, советских), так и нынешних демократических, с бандитским уклоном.
Проблемы есть, есть и способы их решения, но об этом в будущих историях. А пока полистаем наш жизненный альбом, посмотрим от-дельные фигуральные фотографии, так или иначе связанные с пивом.
Мне их, правда, стыдно показывать, но, повторяю, так жили многие годы многие миллионы людей. В принципе, должно быть стыдно 
тем, кто регламентировал нам такую жизнь, да где их сейчас возьмешь, многих уж нет, другие — далече, или не у дел. Да и неизвестно им такое чувство, как стыд, у них-то все было, а о людях они не знали, да и знать не хотели, как мы жили, особенно в селах.
Классическое фото пятидесятых. Осень. Слух по селу — пиво привезли! Через час все мужики — в столовой. В столовой — это образно, так как в самой столовой вместилось человек тридцать, остальные — на улице, в любую погоду и время года. Над всем этим скопищем мужиков висит негласно: «Бочка всего одна, завтра уже не будет».
Взять пиво можно только один раз, больше просто не успеешь. Никаких друзей-родственников никто не празднует, поэтому, если достоялся до пива, бери, сколько сможешь унести. А можно только шесть кружек, по три в руку. Попробуй выйти и не пролить их. Тут же рядом и пей, кружек в столовой — 15-20, тара тормозит розлив и нервирует людей. Ты пьешь, а вокруг — три-пять человек, у них буксы горят, им нужны пустые кружки, ведь время идет, столовую скоро закроют, а утром на работу и т.д. Поэтому, взял пиво — пей или отдай кому-то, но быстрее верни тару.
Какие там несчастные немецкие или чешские бары, где можно сосать бокал весь вечер... Здесь по-другому, схватил один раз — и тут же где-то в углу вливай в себя те три литра или полтора, если вас двое. Все.
Второй раз в очередь уже не станешь. Не успеешь, так как опять надо выстоять полтора-два часа, а их нет даже по распорядку работы столовой. И весь этот ужас, весь этот позор проходит не в гробовой тишине, а в сплошном шуме-гаме из матершины, оскорблений, толчков, угроз-обещаний.
Пока очередь выстоишь, все лишнее выдавят, эмоционально на-строят, обкурят, обольют, неоднократно обругают. А выпьешь, выйдешь и еще долго не сможешь сообразить, что же с тобой произошло: надутый, намятый и в тот вечер получивший от жизни все...
Дикость, а что делать, никто не знает, когда снова пиво завезут в село. Какие там минизаводы, какая культура, какое общение? Скажите спасибо, что порадовали вас пивом! Это сельская классика наших молодых лет.
Не смейтесь скептически, нынешние «продвинутые»! Если бы вы хоть одну такую очередь выстояли, то смеяться никогда бы не стали. Поэтому я и сейчас не смеюсь, а просто листаю жизненный альбом дальше.

1965 год. Декабрь. Ночь. Минус тридцать. Я на вокзале города Орска жду поезд, чтобы ехать домой — «Орск-Кандагач». Ходил он очень неудобно, где-то в час или два ночи, да еще через день. Буран, другой дороги, кроме ж/д нет. В вокзале — битком, пассажиры, бомжи, да кто угодно. Орск — не Таиланд, где и в декабре можно лежать где-нибудь в кустах только в набедренной повязке или без.
Метрах в ста от вокзала находилась пивная будка, наша, классическая, со столь же классической буфетчицей — приземистой, с бычьей шеей, которая у нее вся в каких-то болячках. Там можно было купить какую-то консерву или печенье, но в вечернее время — не подступись, набито битком, Пиво дают с подогревом. Все как обычно, но буфетчица на электроплитке подогревает пиво и доливает в бокалы. Иначе его в рот взять нельзя — просто ледяное.
Внутри будки, на пяти квадратных метрах, — попавшие туда счастливчики, вплотную один к одному, как патроны в круглом магазине старого автомата ППШ. Часть мужиков стучит ногами на улице. Идет медленная ротация — снаружи вовнутрь и наоборот.
Чтобы убить время и выпить пива (у нас же его всю зиму не будет!), попал в будку и я. Выстоял на ледяном ветру и при очередном выбросе клиентов буфета оказался во чреве будки. Там шла своя жизнь. Давка, понятно, вроде как собрание единомышленников; в качестве уважаемого президиума та счастливая пятерка, которая уже на финишной прямой, ведь она уже облокачивается на буфетный прилавок. «Президиум» передвижной. Первый получает кружку — уходит, сзади следующий заполняет финишную группу. Одна лампочка над головой буфетчицы; сплошной табачный дым и пар.
К сожалению, а может, к счастью, мне в тот раз пива попробовать так и не удалось. Я успел только втиснуться в будку и продвинуться вперед на три-четыре тела, как розлив закончился. В напряженном полумраке вдруг раздался рев, скорее даже, рык буфетчицы, и через секунду она, откинув прилавочный барьер, метеором протаранив скопление мужиков, вылетела на улицу, покрыв нас, стоящих рядом, и еще кого-то неведомого нам, многоэтажным матом.
Возникла немая сцена. Затем — взрыв негодования, и все — жизнь остановилась.
Я понял, что пива мне, по крайней мере, не видать, с сожалением выбрался из относительно теплой будки и поплелся на вокзал. За время моего отсутствия прошел какой-то поезд, и в вокзале стало свободней. Естественно, меня интересовало, почему вдруг выскочила буфетчица, оставив такое непростое место работы.
Где-то через час ситуация прояснилась. Я услышал, как беседовали дежурившие на вокзале милиционер и старший военного патруля. А случилось следующее. В тот год впервые с размахом отмечался юбилей Победы — 20-летие. Были выпущены юбилейные рубли и юбилейные медали. Рубли и медали были очень похожи. На их лицевой стороне был изображен памятник советским воинам-освободителям в Трептов-парке, в Берлине. И по размерам те рубли и медали были одинаковы, только рубли были белосеребристые, а медали — бронзового цвета. Практически все, кто служил в армии в юбилейном году, получили медали. На вокзале в тот вечер было много демобилизованных солдат. Было их немало и в пивной будке. И некоторые из них, может, денег не хватило, может, для хохмы, расплатились за пиво медалями вместо рублей.
Это было не сложно — отломить от медали ушко, где она прикреплялась к колодке, и всучить в полумраке буфетчице. Отсчитывая кому-то сдачу, та обнаружила «медальные» деньги, три там или четыре штуки, и пришла в ярость. Она кричала, что запомнила того солдата, который с ней рассчитывался, и побежала на вокзал, затем к военному коменданту и т.д.
Вряд ли она нашла тех солдат, но на оставленном ею рабочем месте случилось гораздо худшее. Люди ждали-ждали, а потом один из первых очередников начал раздавать пиво всем подряд и без всякого подогрева. На халяву наш народ и ледяное пиво пить согласен.
Напитка там вроде бы оставалось немного, но когда буфетчица, наконец, вернулась, в ее будке уже никого не было. Не было и пива, и куда-то исчезла вся выручка. Все это она обменяла на четыре медали, пожалев шестнадцать солдатских кружек пива.
Перевернем очередную страницу. Вот фото уже семидесятых. Можете смеяться. Я, главный  экономист, одновременно парторг колхоза, осенним субботним вечером иду в баню. При выходе из своего переулка на центральную улицу села, встречаю Володю Клевако, председателя ревизионной комиссии колхоза. Тоже идет а баню. Через квартал — центр села, перекресток. Навстречу кто-то идет, в селе все друг друга знают, от него узнаем, что каким-то образом в нашу столовую завезли бочку пива — куда-то везли по спецзаказу, но не довезли и у нас сгрузили.
Дилемма. Стоим на перекрестке. Налево, 150 метров, — баня, направо, 50 метров, — столовая. Баня — каждую субботу, пиво — сегодня и появилось случайно, до весны точно не будет. Баня — до 20.00, столовая до 20.00, сейчас — 19.00.
Не сговариваясь, поворачиваем направо, в столовую. Там полно людей. В общем, то, о чем было рассказано выше, — наша сельская классика. Но все-таки мы успели взять по паре кружек пива, а пока побаловались жидким хмелем — почти девять.
Клевако говорит: «Давай, Андреич, для отчета понатыраем морды снигом, шоб красны булы, вроди як мы с бани, а пока магазын ще ны закрывся, сбигаю, визьму пивлитра, та пидэм до дому!» Так и сделали. Зашли ко мне домой, позвонили его жене, ну и так далее. Что здесь еще сказать? Жизнь именно так прокатывала нас на своих вальцах, а тем, кто управлял этим прокатным станом, до нас не было никакого дела.
А вот еще детское фото, тоже на эту тему. Для смеха, сквозь те же слезы.
Конец пятидесятых. Я — молодой водитель, везу в наше сельпо машину, заполненную бочками с пивом. Рядом в кабине — завторг сельпо, Комаров. Лето. Жара. На небе ни облачка. Где-то на середине пути раньше переезжали вброд горную речку Каргалу. Вода родниковая, холодная, в месте переезда где-то по колено, дно каменное.
Не доезжая до речки метров пятьдесят, чувствую, какие-то капли падают на лицо. Откуда? Температура под сорок, сплошная сушь, откуда капли? Остановился. Надо же! Вся машина в пене, кругом течет что-то непонятное.
Снимаем с завторгом брезент, и точно — одна бочка выстрелила, пробка тут же, под брезентом. Пиво и пена везде. Что делать? Заезжаем в речку, обмываем машину из ведра Потом завторг вдруг залез в кузов, на бочки, и закричал: «Подавай мне ведрами воду, будем выходить из положения!»
Мне то что, он — хозяин груза. Я подаю ведро с водой, он заливает в бочку. Не помню, сколько я подал ведер, но где-то половину бочки мы точно долили водой, а то и больше.
Залили. Поставил завторг на место пробку, я начал подавать тент. Откуда ни возьмись, — несколько мужиков, мокрые, в трусах. Оказалось, ниже переезда, метрах в пятидесяти, бригада строителей из Закарпатья строит по договору с совхозом кошары для овец из камня — горы ведь кругом. В обед они пошли купаться на речку, увидели стоящую в воде машину с пивными бочками в кузове и решили, что машина «захлебнулась». Такое тоже часто бывало, если быстро переехать хочешь. Вот и подошли. Попросили пива Завторг сразу стал в позу: «Да вы что? Пиво государственное...»
После долгих уговоров все же согласился, но при условии, что возьмут всю бочку, без тары, она возвратная, и по двойной цене. Строители сразу согласились, натащили бидонов, кастрюль, всего что угодно, и все 100 литров забрали.
Я с ужасом смотрел как завторг открывал именно ту, выстрелившую бочку, как разливал желтую, с небольшой пеной, водно-пивную смесь в разную посуду, а сам думал: «Ладно, сейчас обман, а ведь я опять скоро буду ехать здесь вброд, машину и меня они запомнят. Разберутся, то на мне и отыграются».
Ну да ладно, завторг получил от жаждущих строителей тысячу рублей, сдали пустую бочку на склад, составили акт, что бочка «выстрелила», половина бочки вылетела, вторая половина на такой жаре прокисла, заплатил завторг за полбочки по госцене двести рублей, восемьсот положил себе в карман, и на этом инцидент был закончен.
И раз пишу я об этом через пятьдесят лет, значит, те строители ничего не заподозрили, и меня, соответственно, не ловили. Как говорят сегодня, «форма и содержание — ничто, жажда — все». Наверное, это правда. Я мог бы листать альбом жизни с пивной мозаикой сколько угодно, но в этом нет необходимости. И сегодня, когда на рынке, даже нашем, уже сотни марок пива, с сожалением констатирую, что нас не только жить и работать так и не научили с феодальных времен до нынешних, но и пить тоже. А теперь этим же и упрекают: в селе остались одни пьяницы, а почему так стало — все молчат. Я знаю, почему, но это уже другая история и другая быль.
И еще я смеюсь, когда смотрю сегодня рекламу пива или водки. Хорошее чего рекламировать? Рекламируют-то все наихудшее. Да пусть, это же двигатель торговли! А по нашему сельскому опыту скажу: наш мужик ни в рекламе водки, ни в рекламе пива не нуждается, и не скоро будет нуждаться. Он пьет то, что есть, и никакими запретами его не остановить. Ведь надо устранять причину этого, а не следствие.