Много чести...

 В голове Скворцова с утра назойливо вертелся отрывок из раннего стихотворения Высоцкого:
"День на редкость — тепло и не тает,
Видно, есть у природы ресурс,
Ну… и, как это часто бывает,
Я ложусь на лирический курс."
   День был действительно — на редкость. Такое бывает только ранней весной. Солнце золотым медальоном древних инков слепило глаза. Но, как и золото, оно было холодным — оно не грело, разве что совсем немного. Свидетельством этому были немые артефакты уходящей зимы — подтаявшие грязные сугробы. Блюстители порядка — дворники собрали в кучи огромными лопатами снег. Снежинки, тесно прижимаясь ледяным плечом друг к другу, держали оборону. Уходить они не спешили. Но скоро, очень скоро чёрно-белые артефакты холодного прошлого смоет с городских страниц неумолимая волна истории. Яркое золото инков растопит их стройные ряды, сделав водой, а вода, окропив живительной влагой семена травы, превратит черно-белые полотна газонов в изумрудные шедевры.
    Вот только с лирическим курсом у Скворцова сегодня складывалось, увы, всё не столь прекрасно, как с погодой... Болела нога, очень болела. Она всегда болит. Когда больше, когда меньше, но – всегда. Сегодня больше, чем обычно. Перепады погоды она чувствует лучше любого барометра-анероида. Тогда, перед операцией, её собирались отрезать, но — обошлось. Нога осталась, а с ней осталась боль. Давно это было...
   Скворцов был мужчиной среднего роста, не самого плотного телосложения, возраст — уже не полтинник, но и до шестидесяти ещё есть. Некогда густые тёмно-каштановые волосы неумолимые годы слегка обесцветили до тёмно-русого цвета, а после этого нещадно проредили, наградив прогрессирующей залысиной.
  Скворцов ехал на работу. В этой фирме он сравнительно недавно, но за несколько лет успел нажить, как и своих сторонников, почти друзей, так и ярых антагонистов его неуёмного характера. Характер у него, действительно, был не подарок. Обострённое чувство справедливости (как он её понимал)нередко бросало Скворцова с шашкой на танки. Отсюда и почти друзья, и недоброжелатели. Бывал ли он не прав? Конечно. Но, вспылив, быстро отходил и, если виноват, признавал свои ошибки. Но если был уверен в своей правоте, то — хоть на плаху.

   ***

   Позади проходная. Охранник на входе знал его в лицо, поэтому, кивнув, пропустил. Лифт, третий этаж, их фирма. Огромное помещение, в центре круглый стол для совещаний и планёрок, занимающий почти треть площади. Вторую треть заполнили длинные рабочие столы, оборудованные оргтехникой. Остальное пространство по периметру — кабинеты начальства: генерального директора, заместителя, секретаря и руководителей отделов и секций. Только вот... И двери, и стены кабинетов были стеклянные. Сотрудники между собой называли их "аквариумами". Это было современно, демократично, не позволяло работникам впустую тратить драгоценное рабочее время. Но... "Всё на виду, всё на беду..."
   За огромным круглым столом уже сидело почти всё мелкое и крупное начальство, а также менеджеры звеньев и направлений. До ежеутренней планёрки оставалось ещё минут десять. Опаздывающие суетливо занимали свободные места.
   — О, скворцы прилетели! — женщина его лет, коллега и почти друг подняла ладонь вверх для ритуального приветствия. Скворцов, здороваясь, хлопнул по её ладони и спросил:
   — Привет! Возле тебя свободно?
   — Падай, — разрешила она, кивая на свободный стул, — Как у тебя? К труду и обороне готов?
   — Как пионер, — слукавил Скворцов — болела нога, несносно болела.
   Скворцов, до кого дотянулся, поздоровался за руку, остальным — кому кивнул, кому помахал рукой, кому улыбнулся. Кое-кто принципиально отвёл взгляд в сторону, не замечая присутствие Скворцова, те самые — непримиримые "друзья".
   Ровно в девять ноль-ноль генеральный директор начал с привычных слов:
   — Ну… Опоздавших, я думаю, ждать не будем — семеро одного не ждут. На повестке дня у нас сегодня...
   Сегодняшняя повестка дня мало чем отличалась от вчерашней, да и от прошлогодней тоже. Присутствующие усиленно делали вид, что внимательно слушают. Примерно также половина присутствующих ежедневно, "не жалея живота своего", столь же усиленно делала вид, что что-то делает в рабочее время. Держалась фирма на второй половине, те работали за двоих, а кое-кто и за троих и не ради славы, не ради жизни на земле, а просто не умели по-другому. В их число входил и Скворцов.
    Отзвучав громким эхом, пламенные речи генерального директора ушли в историю и были тщательно задокументированы в протокол секретарём.
    — Ну... Есть кому что сказать по этому поводу? — генеральный пробежался взглядом по лицам присутствующих, — Вопросы, предложения?
   — Я хочу выступить. Мне минуты две нужно, — слово взял брутальный мужчина, рост выше среднего, волосы чернее смоли, усы скобкой в тон волосам и смуглая кожа лица — типичный латинос, герой мексиканского сериала… Не больше, не меньше.
   Его почти никто не называл по имени, все обращались к нему просто Амиго. На это он не обижался, скорее, это льстило ему. Работницы фирмы, подшучивая над ним, вспоминали тётушку Чарли из известного фильма: "О, дон Педро — это такой мужчина", — и — ,"У нас в Бразилии так много диких обезьян". Амиго не опускался до их, пусть и искромётного, как они считают, но низкопробного по его мнению юмора. Он был выше этого. Да что там — он был выше всех присутствующих здесь, а возможно и во всём мире. Только он один пока что не прогнулся под изменчивый мир и оттуда — свысока, с некоторой жалостью поглядывал на копошащийся людской муравейник.
   — Уважаемые, у меня всего одно небольшое объявление — я ухожу из вашей компании, — всех немного покоробило это — "вашей", — Причину объясню, — продолжил Амиго, — Один из членов вашего коллектива опорочил мое честное имя и работать вместе с подобным... индивидом я не представляю для себя возможным. Фамилию я назову — Скворцов. По моему мнению, он опорочил не только моё имя, но и весь ваш коллектив. Я в этом уверен..
   Генеральной вставил свою ремарку:
   — Ну... По поводу Скворцова у нас другое мнение. Да, человек он сложный, прямо скажу — непростой, порой чрезмерно, но, как специалист — он один из лучших, и, как к человеку, многие к нему относятся с уважением.
    Всегда предельно вежливый Амиго дождался окончания короткого спича Генерального и продолжил:
    — Вот моё заявление по собственному… Извольте откланяться. Честь имею, господа!
    Скворцов улыбнулся и, глядя в глаза Амиго, вставил свою ремарку:
   — Про честь из твоих уст — это как-то... — после процитировал бессмертные слова Остапа Ибрагимовича Бендера, — Шура, Вы пижон, сын пижона и дети Ваши пижонами будут.
   Амиго, не обращая внимания ни на слова Скворцова, ни на присутствующих, вышел из помещения. Рефлексировать на... всё это — было ниже его достоинства.
   Большая часть присутствующих в недоумении вращали головами и перебрасывались вопросительными взглядами. Они были не в курсе всего вышеозвученного. А вот те, кто был в теме, испытали какой-то испанский стыд за ушедшего "дона Пэдро". Они знали, что Амиго давненько подрабатывал внештатным сотрудником конкурирующей фирмы...
   Специализация предприятия, на котором работал Скворцов, узкопрофильная, поэтому в городе было всего две фирмы, занимающиеся чем-то подобным. Хозяйка конкурирующей фирмы была первопроходцем на этой ниве, и с тех пор, как появились конкуренты, она их невзлюбила настолько искренне, насколько позволяла широта её души. А душа у неё была, как степь — бескрайняя. Стиль её управления был откровенно самодержавный, и деспотизм на фоне того, что происходило в её коллективе, казался расхлябанностью и вопиющим плюрализмом.
   Из "огромной любви" к конкурентам она перетягивала всеми правдами и неправдами специалистов, ослабляя "коллег" по бизнесу. Какое-то время назад туда ушёл бывший заместитель директора фирмы, в которой работал Скворцов. Того разжаловали за халатное отношение к служебным обязанностям (баклуши бил). И он, тот, кто вчера не стесняясь "пятки лизал" Генеральному, после разжалования обложил грязной нецензурщиной и директора, и всех присутствующих коллег. Скворцов, погорячившись, обещал ему тогда морду набить. Тот, вроде помоложе, повыше, пошире в плечах, но ходил — по стеночкам жался. Скворцов пожалев его, как мог, успокоил: "Да ты не бойся — я женщин не трогаю", —  и тот осмелел, — "И ничего я не боюсь. Я потомственный дворянин, а скрещивать шпаги с подобным тебе плебеем мне не позволяет честь". Скворцов рассмеялся ему в лицо: "Честь? У тебя? Что ты, мальчик в коротких штанишках? Я не собирался с тобой скрещивать шпаги, я хотел тебе морду набить, но передумал — жалко. Спи спокойно, дворняжка".
    После того случая бывший зам, чихвостя на чём свет стоит предыдущее начальство, коллег и всю фирму, переметнулся к царствующей конкурентке. Теперь он искренне и самозабвенно "лизал пятки" новой хозяйке. Устроили его туда рядовым сотрудником, но он очень этим гордился, так как рядовой сотрудник нового предприятия на голову выше всех вместе взятых специалистов его тёмного прошлого. Так он говорил...
   А недавно бывший зам предложил перейти к ним и своему товарищу Амиго. Но тот человек "чести и достоинства", и просто так уйти не мог. Был случай, как-то при нём разок оскорбили женщину, его коллегу... Он промолчал. Потом он неудачно пошутил над другой коллегой, завуалированно назвав её толстой, старой и пускающей слюни на чужих мужчин. Та женщина всё это проглотила… К его сожалению, в обоих случаях свидетелем этого был Скворцов, и тот высказал всё, что думает по этому поводу Амиго, да ещё и прилюдно. Прямых доказательств обвинений Скворцова не было, и Амиго, обвинив "обидчика" во лжи, нашёл прекрасный повод для того, чтобы переметнуться к процветающим сегодня конкурентам. Но... "с честью". Рано или поздно до него, конечно, дойдёт информация, и для его утончённой души будет большим сюрпризом узнать то, что новая императрица в узком кругу своих придворных называет его не Амиго, а Эль Койот. Что поделать — предателей нигде не любят.
    Именно поэтому присутствующие сегодня на собрании, те, кто был в курсе всего выше сказанного, немного покраснели, услышав от уходящего Амиго: "Честь имею!"
    Он ушёл. Ушёл и ушёл... Почти сразу про него забыли. Эффекта взорвавшейся бомбы и невосполнимой потери не получилось. Как гласит народная мудрость: "Если к другому уходит невеста, ещё неизвестно, кому повезло".
    Не отвлекаясь на "невосполнимую потерю", присутствующие продолжали обсуждать наболевшее, не терпящее отлагательств... Все знали — то, что не терпит отлагательств, то, что "кровь из носу" и никак иначе, если это сегодня не обсудят, то отложат на завтра, на ту неделю, на месяц без какого-нибудь ущерба для предприятия…
   Как бы там ни было, но работа шла. Когда активнее, когда с задержками, но шла. Что говорить — специфика предприятия была ближе к творческой, и плановая экономика здесь не работала. Но генеральный директор — человек старой закалки, поэтому любил он, чтобы всё было расписано по пунктам, обговорено с членами коллектива и, как правило — принято общим голосованием, а внесено в протокол. Это никоим образом не мешало работе, скорее даже стимулировало расхлябанную часть персонала.
   Внутренняя политика организации казалась вершиной демократии и либерализма на фоне конкурирующей фирмы с абсолютной монархией их руководства. Именно это привлекло в своё время большую часть работающих сегодня специалистов и даже переманило часть персонала у императрицы всея конкурирующей фирмы, что не добавило ей особой симпатии к коллегам по ту сторону баррикад.
   Генеральный директор, не скрывая от коллектива, рассказывал о тех трудностях, с которыми столкнулась фирма, о реальных проблемах на сегодняшний день. Не лучшие дни переживала организация. Этим умело пользовались конкуренты, всеми правдами и неправдами переманивая персонал. Амиго — как пример.
   Потом слово взяла женщина. По внешнему виду она как будто бы была из одного сериала с Амиго... Тёмные, как битум, волосы, брови и глаза. Цвет кожи смуглый, внешность — яркая. Выступавшая была столь же эмоциональна, как и героини мексиканских сериалов. Коллеги (за глаза, конечно) говорили, что её всегда слишком много. В глаза боялись… "Героиня сериала" старательно поддерживала слух о том, что, если её кто обидит — беда с ним случится: потеряет либо деньги, либо документы, либо здоровье, либо всё сразу. Мол, Бог на её стороне. Какой-то странный бог получатся, если он причиняет вред здоровью из-за своей "протеже"...? Кстати, Амиго именно ей (как он говорит — в шутку) прилюдно указал на лишние у неё два пуда, на далеко не девичий возраст и на падкость на мужчин. Та сперва обиделась, но потом сменила гнев на милость — Амиго пока что был важным звеном в её планах, пока что он был удобен. Но вот то, что она про это забыла... Вряд ли. Придёт время, и она ему это припомнит. Она всё вспомнит, и её личный "бог" покарает его — мало не покажется.
   Жгучая брюнетка продолжала говорить. Речь её была эмоциональной, она щедро жестикулировала, не скупясь на яркую мимику. Всё сказанное было обильно насыщено такими высоконравственными понятиями, как честь, совесть, добро, благородство, нравственность, духовность. Про честь — особенно много.
   — Не много ли сегодня чести? — шепнул на ухо своей соседке Скворцов. Та, не понимая, пожала плечами.
   Какое-то время назад брюнетка, устроившись в эту фирму, стала патриоткой предприятия — святее Папы Римского. Затем, пользуясь добрым именем фирмы, она с другой коллегой стала ввязываться практически во все авантюры… Нередко удачные. Руководство они информировали как правило либо постфактум, либо не информировало вообще... И, если получалось — это была их личная заслуга, если нет — провал фирмы. Невольно приходили на ум нетленные слова Райкина: "Эту бы энергию, да в мирных целях". Остап Бендер нервно покуривал на книжной полке от зависти. Генеральный после их очередной авантюры как-то сказал на одной из планёрок: "Идеи прекрасные — методы нечистоплотные".
   У Скворцовы есть знакомые в контролирующих фирму органах, и там по поводу этого яркого дуэта ходят противоречивые слухи. Кто говорит, что они "засланные казачки" от царствующей конкурентки. Кто говорит, что они, переманивая на свою сторону специалистов, хотят создать свою личную фирму и уже вышли на зарубежных партнёров. Но это были только слухи. Генеральный с этой непроверенной информацией был знаком и готовился к любому развитию сюжета.
   А "латиноамериканская" красавица, продолжая акцентировать внимание присутствующих на неоценимом, да что там — бесценном их личном вкладе в общее дело производства, всё так же напирала на благородные понятия: на честь, на ум и совесть... Завершив на высокой ноте, она присела, принимая как должное бурные аплодисменты.
   — Ну... Если добавить больше нечего, прошу присутствующих разойтись по рабочим местам.
   И Скворцов "разошёлся"... "Аквариум", в котором он работал, его не смущал. В дело он уходил с головой, поэтому о том, что двери и стены стеклянные, он вспоминал только в начале и в конце рабочего дня. От звонка до звонка трудился он, как завещал Ленин учиться — работал, работал и ещё раз работал.

   ***

   Потом был конец рабочего дня, потом проходная, потом троллейбус. Работа действовала на Скворцова, как успокоительное и обезболивающее одновременно. Но рабочий день был позади и снова вернулась боль — нога опять не давала покоя.
    В троллейбусе он сидел у окна. Рядом с ним был мужчина лет тридцати, напротив парень лет восемнадцати, оба, не отрываясь, смотрели в телефон. Возле парня присела девушка.
   "Какая красавица, — подумал Скворцов, — Ровесница сына, наверное. Сколько красавиц вокруг, а он всё в поиске. В поиске спутницы жизни, в поиске работы, в поиске себя... Пока ищет — жизнь пройдёт. Ладно — разберётся".
   В троллейбус ввалилась троица необычайно шумных подростков. Вели они себя вызывающе, говорили громко, изредка разбавляя мат обычными словами. Подростки остановились возле девушки, сидевшей напротив Скворцова.
   — Гля — какая фифа ……., — дальше шла сложносочинённая многоэтажная тирада из отборного мата, — Я бы такую ...... — опять "небоскрёбы" неприличности.
   Тридцатилетний мужчина и молодой парень, сидевшие рядом, с головой ушли в телефоны, старательно не замечая происходящего..
   — Как думаешь, второй или третий? — тот, что повыше, поздоровее, схватил девушку за грудь, — Сейчас проверим.
   Девушка, густо покраснев, вскрикнула.
   — Руку убрал, — Скворцов, отбросив ладонь мерзавца, встал рядом с ним и, схватив того за ворот рубахи, сказал, как плюнул, в лицо обидчику, — Что ты себе позволяешь?
   Тот даже не смутился:
   — Ты что, дядя, бессмертный, что ли?
   Скворцов собирался ещё что-то сказать, но не успел. Удар под дых выдавил набранный для ответа воздух. Почти сразу, желая сделать подсечку, обидчик ударил Скворцова ногой по лодыжке — по незаживающей ране.
    В глазах потемнело. Скворцов упал. Было больно. Нестерпимо больно.
    — Карау-ул, убива-ают! — вопила бабушка метрах в трёх, — Полиция-а-а!
   Водитель, остановив троллейбус, открыл двери салона. С сидений поднялись мужики и торопились на помощь. А молодёжь в это время всё происходящее документировала на камеры телефонов — прекрасный сюжет для соцсетей.
    Троица нарушителей порядка, воспользовавшись суматохой, выскользнула из троллейбуса и, громко хохоча, поспешно удалилась. Через пару минут появился представитель власти. Свидетели во главе с бабушкой-"сиреной" обрисовали ситуацию настолько красочно, что, услышал бы всё это любой из классиков литературы, снял бы шляпу. Троица нарушителей была представлена негодяями, достойными Гаагского трибунала, а вот про подвиг Скворцова рассказали такое — крепкий орешек Брюс Уиллис отдыхает. Всё это операторы добровольцы также фиксировали на свои телефоны.
   Выслушав показания, офицер полиции обратился сперва к девушке:
   — Вы заявление писать будете?
   — Нет, — она была пунцово-красной от стыда, — Можно я пойду?
   — Подождите минуту, — офицер, переведя взгляд на сидевшего на полу Скворцова, спросил его — А Вы?
   — Нет! — не ответил — отрезал потерпевший.
    В глазах блюстителя порядка Скворцов прочитал не облегчение, а свалившуюся гору с плеч.
    Пока пострадавшие не передумали, офицер, взяв под козырёк, отчеканил:
   — Всего вам хорошего. Честь имею!
   "И этот про честь. Не много ли сегодня чести?" — Скворцов сморщился и от боли, и от переизбытка громких слов.

   ***
 
   Уже дома, выпив очередную таблетку обезболивающего, лёг на диван, включил телевизор и закрыл глаза. В дверях щёлкнули ключи. В комнату не вошла — ворвались Родная.
   — Ты как, а? Как ты? — в глазах испуг.
   — Да нормально всё. Всё хорошо, успокойся, — говорил он неправду — боль не проходила.
   — Как ты мог? Ты обо мне подумал? О сыне нашем, а? Ты о нас подумал?
   Он встал, обняв её, поцеловал в глаза, полные слёз, и слёзы вот-вот хлынут:
   — Действительно, всё хорошо, — "Она всё знает, — подумал он, — Интересно, откуда?"
   Она, всхлипывая:
   — Я когда увидела это в интернете, так испугалась за тебя...
   — Понятно... — он её обнял — крепко-крепко.
   ... Потом они сидели на кухне. Она готовила ужин, а он пил чай и смотрел в ноутбуке тот самый злополучный ролик, озаглавленный кем-то громкими словами "Человек чести!"
   Усмехнулся: "Опять про честь. Как много сегодня чести".
   Ролик за считанные часы набрал тысячи просмотров. Больше, чем драки, только котята набирают. Комментарии пестрили разноголосицей от "Ну и дурак" до "Герой нашего времени". Незримый "корреспондент отснял всё в деталях: от вторжения громогласной троицы, до свидетельских показаний бабушки.
   "Прямо-таки фронтовой репортёр, — улыбался Скворцов, — Под свист пуль, под грохот снарядов... Странно, оказывается, длилось это около пяти-шести минут — с показаниями бабушки. А я был уверен, что долго, очень долго".
   Телефон напомнил о себе громким зуммером. Звонил Генеральный:
   — Ну... Ты как?
   — Да нормально...
   — А это — в интернете...?
   — Да ну — ерунда. Было и было... Ничего страшного.
   — А-а...? Но ты молодец!
   — Я знаю, — улыбался Скворцов
   — Прямо — герой... Как там написали…? Человек чести… — Генеральный был серьёзен.
   — Ну о чём Вы говорите? — Скворцова всё это стало немного утомлять, — Вы бы, я просто уверен, поступили бы точно так же. Многие — Ваши, мои ровесники поступили бы так же. Нас так воспитывали. Да и представить подобную ситуацию в то время, чтобы молодёжь вела себя подобным образом... Это просто немыслимо. А — герой...? Это же вирусное видео — поэтому герой. Завтра меня вытеснит девушка, поскользнувшаяся на банане или котёнок, укравший сардельку...
   — Ну да, ну да... — согласился Генеральный, — Но, всё равно — молодец. Завтра будешь? Если что болит — могу дать отгул или там в счёт отпуска сколько нужно...
   — Нет, спасибо. Буду обязательно.
   — Ну... Тогда давай — до завтра.
   — До завтра. Всего хорошего Вам! — Скворцов дождался отбоя и положил телефон.
   
Теперь он обращался к Родной:
  — Вот, опять — человек чести... Ты даже себе представить не можешь, как часто я сегодня слышал о чести. Сегодня очень много говорили о чести, о достоинстве, про совесть говорили и духовность, и никто о любви. А без любви — это всё пустое, всё это — суета...
   Он подошёл, обнял её за плечи и повернул к себе:
   — Помнишь — тогда...? Еще в школе… Первый раз сказал: "Я тебя люблю!". Как подвиг совершил... Потом твёрдо так тебе: "Я тебе сказал это. Теперь ты знаешь. Повторять, я думаю, нет необходимости. Это не те слова, которые нужно повторять, их нужно знать…"
   Теперь они, глядя друг другу в глаза, улыбались — оба.
   — Хорошая моя, насколько я был молод и глуп тогда. Эти слова нужно повторять, повторять снова и снова. Про честь и достоинство не обязательно, и так видно — есть у человека честь и достоинство или нет. А про Любовь...? И можно, и нужно повторять. На Любви непростительно экономить. Я тебя Люблю, Родная! Всегда!
   — Спасибо! — говорила она на пределе слышимости, — Спасибо, что ты есть!
   Они стояли у окна и смотрели вдаль, за горизонт. Он, обняв её, положил свой подбородок ей на плечо и что-то шептал, что-то Главное. Она почти не дышала, боясь пропустить это — Главное...
   Солнце, уходя за горизонт, стало пурпурно-красным, как будто бы впервые в жизни сказало Главные слова: "Я тебя Люблю!" А завтра оно, как сотни и тысячи лет назад, вновь согреет этот мир своей Любовью. Без лишних слов о чести и достоинстве, о духовности и добродетели, а просто — с Любовью. Потому что всё остальное в этом мире без Любви — суета...