Истории Марты. После урагана

          
история одиннадцатая

     Вечер стоял невыносимо жаркий. Казалось, весь дом выбрался во дворик в поисках спасительной прохлады. Все скамейки были заняты.
     Знакомая компания в полном составе собралась в беседке, той, что ближе к сиреневым зарослям.  Близнецы Давид-Демид вернулись из лагеря, Марта с Элей всё ещё так и не уехали, поэтому все дружно и наперебой обменивались  новостями.
     Лагерная жизнь не впечатлила близнецов. А вот история про потоп в квартирах Марты и баб Томы  вызвала острую завить: такое пропустили!
     – Эх, только время  в лагере потеряли, – с досадой проговорил Давид, традиционно топча  собственный развязанный шнурок.
     Между тем, сумерки потихоньку сгущались, и над зарослями сирени, в проёме между соседним домами, медленно взошла абсолютно круглая,  до странного алая луна.
    – Марта, давай домой,  – проговорил подошедший Юра.  –  Мама  звонила. Пора.
    Расставаться сегодня почему-то особенно не хотелось.  Но вот Альф звякнул ошейником, энергично зачесав за ухом, и Эля тоже поднялась:
    – И нам пора. До завтра.
    – До завтра, – эхом повторили близнецы, направляясь за Элей в сторону своего подъезда.

     Стук хлопнувшей створки окна  и раскатистый громовой удар ворвались в сон одновременно. Сквозь закрытые веки Марта ощутила яркую вспышку.  Порыв ветра, пахнувший в лицо, резко утих.  Это мама торопливо закрыла окно.
    – Гроза? –  спросила Марта.
    – Да, – с беспокойством в голосе проговорила мама. –  Что-то страшное надвигается, детка.
    Едва она закончила фразу, как хлынул дождь. Он забил прямо в стекло.
    – Ветер в нашу сторону,  – встревожилась мама.  Марта встала, подошла  к окну, и в это время очередная вспышка озарила комнату, сопровождаемая новым раскатом, от которого дом, кажется, подпрыгнул, словно на гигантском батуте,  и вдруг наступила кромешная тьма.
    – Электричество, – коротко прокомментировала мама.
    Тьма прорезалась теперь только вспышками страшных, угловатых, ломаных, пляшущих во всё небо молний. Различить что-либо за окном было невозможно.  Будто кто-то невидимый опрокинул громадный кувшин молока, и оно заливало теперь белым весь чёрный свет, непрерывно, с гулом, сплошными потоками  изливаясь на стёкла. Затем по стеклу и подоконнику заколотили сотни белых камешков.  Горошины запрыгали, отскакивая прочь.  Град,  не долгий, торопливый,  вновь перешёл в сплошной белый ливень. 
    Сквозь непроглядную стену молока, при очередной вспышке,  Марта рассмотрела вдруг, как гигантская берёза, её любимица, что взметнулась чуть правее их окон почти до девятого этажа, совершая страшные, невозможные, невероятные какие-то поклоны, ложится  до самой земли, то в сторону окна, то –  в обратную. Едва разогнув свой гибкий стан, она снова и снова припадет  макушкой к самой земле.  Она словно умоляет  обезумевший ветер: «Пощади меня! Пощади!»
    – Хоть бы не сломалась! – тихонько взмолилась про себя Марта.
    – Отойдите-ка от окна, – тревожно попросил возникший рядом папа. – В гостиной подоконник потёк. А лоджию залило совсем.
    – Да что ты! – огорчённо вскричала мама.   
    Марта прижалась к маме и так,  вздрагивая от каждого удара грома, они простояли вместе, как им показалось, невероятно долго. Папа с Юрой, вооружившись в темноте шваброй, пытались осушать палубу лоджии. На самом деле, прошло всего каких-то десять минут. И стихия, громыхая и сердито посверкивая, огрызаясь, стала откатываться за дом, в чужие дворы. 
    Наконец всё стихло. За окном, разрушая тьму, лихорадочно замелькали белые лучи  – это вышли проверить свои автомобили их владельцы. А Марта с мамой отправились обследовать лоджию.  И тут, глянув вниз, Марта обмерла: на совершенно черном газоне, извиваясь,  резко белели беспорядочно разбросанные, странные  длинные белые полосы. Берёза! Она лежала, уткнувшись макушкой в самое подножие дома.  Сердце Марты оборвалось. Весть о её падении сразила всех. Но взрослым было пока не до дерева. Под ногами плескалась вода.
    Пока управлялись с ней на ощупь, потом – при свете появившегося электричества, за окнами стало светать.  Марта снова подошла к распахнутым уже створкам лоджии, ещё раз убедиться, что берёза, её берёза! –  повержена. Не верилось!  Не хотелось верить!  Но тут Марта ощутила странную пустоту напротив окна и поняла, что берёза – не единственная утрата. Груша! Большая четырёхствольная красавица груша, ростом и размером  вполнеба, со своей невероятной, пышной шапкой, подобно берёзе, лежала на футбольной площадке… 
    Марта так и не уснула до утра. Просто лежала, и беззвучные слёзы тихо катились по щекам. Когда рассвело и снова вышли на лоджию, стало ясно, что город изменился до неузнаваемости. Чудесным образом открылись дали, дома, крыши, лента проспекта – всё то, чего никогда летом не было видно.  Деревьев не стало.
    У подножия дома  вместе с берёзой и грушей лежал вповалку почти весь старый яблоневый сад. Огромная, благоухающая накануне цветом липа переломилась ровно пополам, верхушка её валялась  у собственных ног. «Всадник без головы», –  вспомнилось Марте. Славный двухэтажный жёлтый дом по соседству слева стоял без своей зелёной крыши. Когда позже спустились во двор, сомнений не осталось – ураган уничтожил всё: клёны, рябины, липы, тополя – всё превратилось в сплошную свалку. Больше всего пострадали берёзы.  Скамейки, опоры фонарей, ограждения газонов – всё было изувечено, искорёжено, скручено… 
    Марта не ела весь день и непрерывно плакала: о берёзе, о груше, обо всех и обо всём.
    Тётя Поля приехала лишь к обеду, сообщив, что в городе «всё лежит».

    Через день был объявлен субботник (Марта расспросила тётю Полю, что это за штуковина), но никто на субботник  не вышел. Понурые и грустные, друзья сидели на уцелевшей скамейке у подъезда. Не  хотелось говорить,  и делать было нечего.  Всем было запрещено близко подходить к поверженным деревьям, к огромной яме, зиявшей под вырванным корневищем берёзы: корневище это с громадным комом земли, в три или четыре Мартиных роста, горой возвышалось  над ямой.  Из-за дома раздавались громкие мужские голоса и стук молотков. Второй день крыли крышу жёлтого дома, но уже не весёлым, зелёным, а самым обыкновенным.
    Во двор въехала машина. Несколько мужчин вышли из неё и принялись пилить электропилами стволы, сучья, постепенно разбирая завалы у детской площадки, снося  с дорожек и складывая в стороне  всё,  что осталось от деревьев.
    Никак не верилось, что ещё два дня назад они сидели в беседке, в тени старой разлапистой груши,  стройной, горделивой белоствольной берёзы, тонких, весёлых рябинок.  Здесь берёза устояла, но ровно наполовину: переломленная  посередине, она уткнулась верхушкой в газон. И совсем не важно, что плоды старой груши были мелкие и несъедобные (то ли дело та, громадная, что рухнула перед Мартиным окном – там груши были слаще мёда!). Просто деревья здесь всегда защищали от дождя и солнца, служили пристанищем и кормушкой для шустрых воробьёв, и ласково перешёптываясь между собой на своём таинственном языке,  делали дворик уютным.
    Но не всем было жаль поваленных деревьев.  Мальчишки из дальнего подъезда, парой лет старше Тимы, взобравшись на поверженную грушу, скакали по стволу, пытались обломать мощный сук, который раньше был для них недосягаем, обрывали не дозревшие плоды и швырялись ими…

   – А знаете, что? – решительно проговорил Тима. – Давайте и мы убираться!
   – А как? – удивилась Марта. – У нас же сил не хватит. Стволы во-он какие толстые!
   – А мы не стволы. Мы ветки и сучья. Сук можно вдвоём тащить.
   – Точно! По парам! – оживилась Эля, сразу кинув взгляд на Давида.
   – А ещё можно  позвать папу и Юру! – добавила Марта.
   – И мы – папу! – поддержал Демид.
   Спустя время двор ожил, задвигался,  закопошился, словно муравейник.  Чья-то мама появилась с дачной  метлой, чей-то папа –  топориком обрубал сучья. Даже совсем малыши, путаясь под ногами у большого Юры с товарищами и у совсем взрослых, подбирали веточки.  Детская площадка заметно преобразилась, дорожки освободились от сучьев, и вот уже застучал колёсиками детский самокат.
    – Марта! Не иначе, ты всех подняла,  – улыбнулся дворник, заметая опилки.
Но Марта была не только деловая особа, но и справедливая.
    – Нет, дядя Витя.  Это Тима первый предложил.
    – А мы поддержали, – не преминула отметиться Элька.
    – Все хороши,  – подытожила баб Тома.  На этот раз  без привычного «А что это вы тут делаете?» она наблюдала за суетой с заметным удовольствием, деля скамейку с баб Надей.
    – Надо позвонить в зеленхоз. Пусть срубят и эту вон берёзу, – указала пальцем  Раиса Рамизовна, препротивная тётенька с первого этажа, в цветастом платье и неизменной вязаной панаме. Она только что вышла из подъезда и придирчиво озирала фронт работ.
    Повисла тишина. У Марты сжалось сердце.
    – Ага. А ты  её сажала?  Последняя берёза во дворе. Пусть стоит,  – решительно вступилась за берёзу баб Тома. Баб Надя закивала в знак согласия. У Марты внутри радостно ёкнуло. 
   – Ну, так пусть она на Ваше окно и упадёт!
   – А и упадёт – цела буду. Не твоя печаль,  – парировала баб Тома.
   Словом, никто Раису не поддержал. Она обиженно поджала губы и юркнула в подъезд.
    Пока сообща работали, многие перезнакомились. Те, кто раньше не здоровались, впредь стали здороваться. Те, кто раньше не замечал друг друга, стали замечать и улыбаться при встрече.
    Дворик не сразу, не в один день, но постепенно очистили. Как и весь город.
    А потом настанет пора сажать новые деревца. И дом дружно выйдет на новый  субботник...
 
    13.07.2025

иллюстрация Александра Калама