Покаяние. Роман. Глава 8

VIII
Вспоминая свой грех, проявившийся в предыдущий день, Фёдорович сделал для себя маленькое открытие, которое состоит в том, что несмотря на то, что уже какой день он занят тем, что пытается максимально сблизиться духовно с прихожанами храма, освоив хотя бы минимум познаний, чтобы не выглядеть во время молебен и литургий паршивой овцой или белой вороной. Если бы он был помоложе вдвое, то незнание элементарного, что знают даже дети в семьях верующих, где уделяется большое значение духовному развитию личности, было бы ещё как-то объяснимо и допустимо. Но в 70 лет – это нонсенс и более молодые прихожане, видя неопытность дедули, просто засмеют, не открыто, а в мыслях своих.
И сегодня он понял, что в принципе знает все семь смертных грехов, но только поверхностно. И не плохо было бы, параллельно с заповедями Божьими, основательно изучить все эти смертные грехи, начиная с самых страшных. Малосведущие граждане, если спросить, часто могут сказать – «не убий», «не прелюбодействуй» и тому подобные. И будут не правы, потому что «не убий» – это не столько грех, а Божья заповедь, относящаяся по важности к тем, что в середине из их десятка. «Не прелюбодействуй» – если вы её «примерили» к себе и она пришлась в самый раз, то блуд и измена также относятся к заповеди, по значимости занимающим место после ранее названной заповеди «не убей». Но это вовсе не значит, что, если заповедь не первостепенная, то за убийство вам дадут условный срок или вовсе пожурят. Не стоит быть до такой степени быть наивный, даже если будете судимы не по статьям уголовного кодекса, а законам совести, морали и церковным канонам, отвечая перед Божьим Судом. А вы надеетесь откупиться перед ним, потому что здесь у вас всегда так получалось? Попробуйте.
По этому поводу Фёдорович вспомнил анекдот, хоть и «с бородой», быть может, но по теме:
«Умирают еврей, пусть будет с ним за «компанию» француз, ну и как без русского – никак. Вот предстали они перед Богом, который спрашивает у подсудимых: «Расскажите, как свою жизнь прожили?» Отвечает еврей, ясное дело, самый хитрый и изворотливый: «Жизнь я прожил достойную. Выучился дантистом, работал, людям делал красивые улыбки, всего добился сам: дом построил, женился, троих детей родил, всем детям дома построил, образование дал, стали уважаемыми людьми. Вредных привычек не имею: не пью, не курю, своей Саре верен».
Очередь француза подошла. Рассказывает: «Всего добился сам. Окончил Парижский университет – Сорбонна. Бизнесмен. Имею: недвижимость в Париже, в Ницце и Каннах, яхту, несколько престижных марок автомобилей. Женат, имею дочь. Выдал замуж, обеспечил всем семью дочери, внуков и оставил наследство для правнуков».
Русский послушал предыдущих и понял, тут ему не светит. Вздохнул и говорит: «Прости меня, Боже! Я ничего не буду рассказывать, скажи, где ад и я пошёл».
«Нет, так дело не пойдёт. Допустим, что я всё знаю. Пусть же знаю все. Рассказывай!»
«Ну, что мне рассказывать?! Окончил 8 классов школы на тройки, потом СПТУ, получил права тракториста. Всю жизнь проработал в колхозе. Пил, гулял, дебоширил, матерился, дрался, жену гонял, дети на учёте в детской комнате милиции… Да, что там говорить».
«Слушайте решение Суда Божьего: Авраама и Пьера в зале Суда чертям взять под стражу и отправить в ад. Ивана в рай!»
Первые двое вырываются из цепких, что клещи рук чертей и кричат, возмущаясь: «За что такая несправедливость? Жизнь безгрешную прожили и в ад. Не справедливо. А Ивана в рай за что?»
Отвечает Бог: «Вы оба хорошую жизнь прожили в достатке и без хлопот, но ни разу Меня, Бога не вспомнили. Иван же Меня никогда не забывал, ежедневно Моё имя поминал. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит!»
А ведь так и есть. Кто считает, что прожил правильную жизнь, смертных грехов не совершал, по его мнению, не украл, не убил, в блуде не отмечен… Но с трудом вериться, что те, кто имеют всё и больше, чем потребно даже, для безбедной жизни, всё это заработали честным трудом, что их не посещает или не живёт по постоянному адресу проживания гордыня, зависть, алчность, корысть или чревоугодие.
И, если они не обращались к Богу, значит у них, возможно, имеется другой идол преклонения. С большой вероятностью, это «золотой Телец». Возможно, и другие кумиры, которых ставят выше Господа Бога.

И всё-таки, хотелось бы больше узнать о грехах? Да пожалуйста.
Рассуждения Мельника, как всегда, были основательные, если это было раскрытие темы, с использованием первоисточников, справочного материалов, собственных умозаключениями и примеров из своей далеко не безгрешной жизни. И сейчас, раздумывая на собственными грехами, которые он считал серьёзными, а их было немало, он понимал, что тогда это грехопадение было, в большинстве случаев, осознанно, не под действием насильственным действий или стволом приставленному к спине, под лопатку. И получал довольно часто, не разочарование, после совершения того или иного, а удовольствие и сладострастие.
И зародыши, зачатки этих грехов могут закладываться с самого детства. Если домашнему воспитанию, в школу и социальной сфере общности людей, будет уделяться этому вопросу недостаточно внимания, то из молодого человека может получится неисправимый грешник, но даже душевный урод, своеобразный монстр, живущий только ради удовлетворения своих потребительских потребностей и удовлетворения греховных желаний. Конечно, мы в то время, совершая что-либо подобное, даже не думаем о том, что переходим черту недозволенного, она невидима и никак не ощутима, при переходе из одного духовного состояния.
Вот, если на своем примере проследить. Взять самый страшный грех, гордыню. Сколько не вспоминал раскаивающийся старик, то до пятидесятилетнего возраста не мог припомнить у себя таких негативных моментов. О чём это говорит? Что не все грехи закладываются в случае ущербного воспитания личности или, в зависимости от того, в каких условия пребывает молодой человек. Если он живёт в условиях нищеты, то ему все разговоры о благодетели, Божьих заповедях и том, чего делать не стоит – грешно – всё это «фиолетово», он просто хочет утолить голод, жажду и найти на ночь кров или пристанище.
Так вот, гордыню, как минимум, её зачатки начали проявляться в то время, когда в жизни произошёл значимый творческий взлёт, именно взлёт, как это и должно происходить, чтобы оторваться от чего-то, ранее удерживающего прочно и надёжно, преодолев трудности, препятствия, как земное тяготение, под действием стремления к поставленной цели, ставшим реактивной и подъёмной силой на крыло, имеющихся, но притаившихся способностей, сделав «отрыв» и взлёт. Да это было на шестом десятке жизни у человека, уже можно сказать, умудрённого жизненным опытом, с высокими моральными и человеческими качествами. Нельзя сказать, что он стал ходить, задрав голову и выпячив грудь, везде пышаясь своими успехами – нет, конечно, но ростки этого дали свои всходы, бурного роста не наблюдалось, но и увядать не собирались.
Скорее всего, это была реакция на нападки завистников, чтобы указать, на каком уровне, от «уровня болота», находится их творческий потенциал, для сравнения. Но выглядело это, конечно, как проявление гордыни. Когда же Кирилл Фёдорович достиг уровня, к которому стремился и стоял на той высоте уже устойчиво обоими ногами, то и топала и необходимость в проявлении этой самой гордыни. Порою, он даже стал умышленно иронизировать, применяя самобичевание, типа: «я – бездарность», «я не столь гениален, как вы» или «вы – талантищи, а я кто? Я никто и зовут меня никак». Конечно, тут была явная ирония и читалось обратное, не желания самому возвыситься, а притушить в самовозвышении иных.
Теперь же, Мельник ощущал себя в полном равнодушии к тому, что делают или думают о нём другие. Пусть считают себя талантами, а я – такой, на сколько люди оценивают мои человеческие качества и творческие способности. Если отзывы положительные, то благодарю тех, кто верит в меня, в мои способности, за то, что они меня стимулируют, вдохновляют на совершенствование. Если же наоборот, получает отрицательные замечания, критику в адрес жизненных позиций, убеждений и творчества. Сразу, не паникуя и не бросаясь в крайности, начинал анализировать сказанное. Но, одновременно высказывал благодарность этим людям ведь это их мнение, хоть оно и может быть ошибочным, но нужно быть благодарным им за их внимание.
Иногда нужно, приняв к сведению критику, просто убедиться, что всё делаешь правильно, ведь не все люди добродетели. Есть и откровенные твои противники, желающие тебе, как бы из благих побуждений, но в мыслях держащие слова «шоп ты сдох!» По этому случаю Фёдорович часто вспоминал высказывания Брюса Ли – величайшего мастера восточных единоборств, актера режиссера и мудрейшего человека, со своей неповторимой жизненной философией: «Если вас критикуют, значит вы все делаете правильно. Потому что люди нападают на всякого, у кого есть мозги.» И жизнь многократно доказывала ему верность этого утверждения. Современно общество озлобленно во многих сферах его. Люди не утруждаются становиться самому лучше, способнее, конкурентоспособнее, а прибегают к более легкому, по их мнению варианту решения этого вопроса – обливанию грязью того, кто пробился дальше, поднялся выше, кто способнее, талантливее и это с той целью, чтобы опустить того, а самому всплыть над той грязью, которой вы его обливали, так как дерьмо, как известно, не тонет.
Сам Мельник, по прошествии времени, когда все «брожения» по поводу успехов и переживаний за неудачные попытки чего-либо улеглись, говорил: «Гордиться буду с трепетом в душе успехами своих внуков, которые по законам прогрессивного развития общества и личности человека, должны быть в разы выше моих скромных». То есть, он считал, что это не гордыня, а гордость, хоть религия не видит разницы между понятиями-братьями. Вот, если гордость за страну, за успехи общества, победы спортсменов на соревнованиях, любимой команды и прочее – это другое, это приветствуется. А при переходе на личностное – грех. Приходится поверить и смириться, будем не гордиться, а просто радоваться успехам наших внуков. Дай Бог им здоровья и мирного неба над головой!

Зависть. Кто не знает и не испытал на себе даже в молчаливых завистливых взглядах в твою сторону, когда даже нервные окончания кожи на спине, ощутив этот негатив, излучаемый взглядом, вызывают мурашки по коже и заставляют нас обернуться, чтобы не пропустить открытый удар в спину, встретив неприятеля грудью. Ну, опять же, можно и завидовать. Кто завидует нищему? Разве, что блохи в его рванном кожухе или зипуне, завидуя «роскоши» пропревшей от длительного валяния на свалке и уже от пропитки пота нового, отвыкшего от мытья тела и не имеющего такой возможности, нового хозяина.
Редко кто не является обладателем этого порока в большой или меньшей степени. С детства мы завидуем, что наши сверстники имеют то, что они не могут позволить себе, вернее их родители, как восьмилетний Кира, увидев пятилетнего сына директора школы, рассекающего по школьному коридору на детском автомобиле, с приводом передних колёс от педалей. Ведь у него за всё детство было всего три простые игрушки, типа зелёного резинового крокодила и-то одного на двоих с братом-двойней. В студенческие годы завидовал однокурсникам, носившим джинсы, цена которых практически равнялась зарплате бюджетника, учителя или врача.
Но с возрастом зависть растворялось в понятии того, что нужно работать больше, чтобы иметь возможность жить лучше, одеваться и кушать не деликатесы, а всё, чтобы не быть одетым и не голодным. А после, по отношению к тем бездушным людям, у которых кумиром стало богатство, машины, квартиры и шмотки, стала проявляться жалось, как к нищим духовно, сами себя обездоливших тем изобилием духовных сокровищ и богатств, которые были вокруг и не требовали больших затрат, но они их не замечали, из-за ненадобности и ущербности души.
В творческом плане, как писатель и поэт, Фёдоровичу в голову даже не приходило завидовать великим или просто тем талантливым современникам, с кем имел возможность встречаться или просто познакомиться с их творчеством заочно. Просто радовался за них и желал дальнейших успехов и побед. Желали ли ему ответно те, кто «варился заодно в творческом котле», того же? Отнюдь, нет. Наоборот. И на это он старался не обижаться, а воспринимая, как оно и есть, как зависть, также сожалел о их духовной низменности. Можно лишь одно было даже не им пожелать, а попросить Господа: «Прости, Боже, заблудших за грехи и прегрешения их!»
В последнее время, как это ощущал сам Мельник, большинство его творческих «соратников» отвернулись от него, в основном из-за этой пресловутой зависти. Другой, столь-нибудь объяснявшей того причины, он не видел в их игнорировании общения с ним и закулисных разговоров и обсуждений, что не могло остаться незаметным в результате «прокрутки» фактов через «жернова аналитического ума» Фёдоровича. «Что ж, – думал Мельник, – раз есть завистники, значит есть чему можно завидовать. А стало быть, у меня есть значимые результаты моего творческого труда».
Пробежав поверхностно по некоторым этапам своей жизни за последние 50 лет, то есть за время сознательной взрослой жизни, без учёта детских капризов и вспомнил некоторые факты проявления этой самой зависти.
Вторая половина семидесятых, служба в ВМФ (Военно-морском флоте). Сослуживец, одного призыва, с кем «карасями» вместе шуршали с «машками» (швабры) и «голяками» (веники), «гнили в трюмах» моторного отсека, несли «через день на ремень» вахту, получали ежедневно наряды вне очереди только за то, что «карасей» обязанность драить, чистить и убирать в кубрике и на подлодке. И вот теперь, отслужив полтора месяца, Кирилл назначен командиром отделения мотористов, а товарищ по службе и по несчастью, Витёк, старшим специалистов на место, занимаемое Киром до этого. Казалось бы, радуйся, что твой товарищ теперь командир твоего отделения, а никто-то со стороны, который тебя знает и понимает лучше других, «пуд соли вместе съели» и она же потом на тельняшки налётом толстым отложилась, так нет же. Строчил этот старший матрос, вначале на старшину второй статьи, а затем уже и на первостатейного Мельника рапо;рты строчил и устно докладывал. Особенно его взбесило то, что когда Мельника за нарушения дисциплины наказали, строго наказали, лишив всех степей старшинских до матроса, а он уже был старшиной второй статьи, но командование решило, что в должности командира отделения матроса Мельника стоит оставить, как самого опытного и профессионального моториста. Негодование своё Виктор высказывал всем и везде, и постоянно «жужжал» на ухо Кирилла, который уже к тому привык и по принципу «собака лает, караван идёт», не обращал на него внимание, что того вообще бесило, именно бесило, бес в душу вселился.
Второй пример. После службы, будучи уже женатым, чтобы прокормить семью, так как жена пошла в декретный отпуск, уволился с инженерной должности и пошёл, поддавшись на посылы зарабатывать не 140, как раньше, а 250-280 рублей, работать в лесхоз трактористом. Летом действительно зарплата было хорошей и в основном из-за переработки. Но он тому рад и работал от зари до зари. К осени, как было принято, хоть ранее на службе, хоть на производстве, так было построена система поощрения в СССР, заранее ему было объявлено, ещё до ноябрьских праздников, что его подали на присвоение звания «Ударник коммунистического труда». Кого-то «жаба душила» и при первой оплошности, из которой, как «из мухи слона сделали» Мельника успели отозвать из списка на награждение.
Кирилла, молодого и перспективного механизатора, который весной, после защиты диплома должен стать дипломированным инженером-механиком, нужно было «остановить», по мнению некоторых, видимо, самого директора, которому нужны были робкие и послушные трактористы, которых можно было журить, наказывать, лишая премий, а этого всегда и на всех собраниях в пример ставили, зачем нужен такой работник. Его «в кулаке» не удержишь, знает себе цену. И нашёлся повод, чтоб расстаться с ним, и не просто, а по статье.
Ещё один пример Мельник вспомнил, когда, работая в училище преподавателем, Мельник, действительно взлетел по служебной лестнице, став и председателем цикловой комиссии училища, а следом и Председателем Совета училища. Когда с его подачи выбрали нового директора, а сам он от этой кандидатуры отказался, то новое руководство всё же опасаясь, что от него можно ожидать всего, с его-то принципиальностью. И после двух приказов, по результатам «доносов» и уговорили: «Лучше уходите «по собственному», иначе, как говорится «был бы человек, а статья найдётся». Вам это нужно?»
А вот последняя работа, где Мельник стоял у истоков, с самого открытия учебного заведения тридцать лет назад и, после небольшое перерыва, последние восемнадцать лет непрерывно уже работал, отняла у него много здоровья, сил и здесь, до последнего он боролся с подобными проявлениями, такими, как зависть и попытки «опустить», не дав взлететь. И как на прежнем месте работы, у него и мыслей подсиживать директора у него не было, ему просто нравилась работа преподавателя и непросто, чтобы провести уроки и «Ванькой звать», забыть обо всём. Также «горел» на работе и работой. Менялись директоры, а он не менял свои принципы и убеждения. Был во многом неугоден, прямой в плане высказывания замечаний и претензий руководству. Но мирились даже с этим, так как работник был, можно сказать, незаменимый, опытный и инициативный.
Но сгорел Фёдорович на этой работе, во многом, конечно, из-за болезни, но пришлось её оставить, на радость многочисленным завистникам, тем, для кого работа преподавателя – источник доходов, а не творческая работа, с отдачей максимума сил, чтобы студенты стали конкурентноспособными выпускниками и просто людьми, без червоточины и гнили внутри.
И вот сидит он теперь за «букварём», за Священным Писанием и, по большому счёту рад, что он теперь предоставлен сам себе, может повышать свой духовный уровень, пусть и в ущерб материального достатка, для себя и семьи, но счастлив оттого, что волен, как ветер в своих желаниях и плане на день, на неделю, на месяц. Вот только бы здоровье не подвело.
Чтобы чуть разбавить скуку раздумий на невесёлую тему, Фёдорович вспомнил анекдот, но ровно на эту же тему. Итак:
«Решили как-то в одной дружеской весёлой кампании воплотить в жизнь идею для вечеринки: каждый вытягивает бумажку с одним из смертных грехов и всю ночь безнаказанно ему передаётся. Все с радостью согласились.
В итоге кому-то досталось чревоугодие, кому-то прелюбодеяние... Мне досталась зависть, а хозяину квартиры – гнев...». Смеяться или плакать?

Вы верите, что на свете есть люди, которые не могут гневаться, никогда и ни на кого, и ни на что? Мельник на такой вопрос, на который, с большой вероятностью, даже компьютер, с его «нейросетью» долго бы изрыгал дым, а потом, «выбросив белый флаг» в виде ответа – «вопрос некорректен. Переформулируйте вопрос», ответил бы тоже подобным образом, но молча, покачав своей седой головой. Сколько прожил, а сколько видел он разгневанных людей, начиная от родителей, с их реакцией на выходки детей, учителей, у которых «нервы лопаются» и они срываются, когда не в силах пресечь неадекватное поведение учащегося, который, как и получающий какую-то услугу, будто в магазине, где его обслуживает продавец, то ли в парикмахерской, но любой его «каприз», как клиента – закон для исполнения. А потому иногда видишь такие ролики, с записями, даже не конфликтов, а откровенного издевательства над учителем, порою с применением силы. Такие ролики вызывают у педагога с большим стажем работы, лишь желание двинуть обидчику «между рог», именно так, так как перед учителем уже не подросток, юноша или девушка, с гонором и амбициями – перед учителем уже «дьявол во плоти».
Ну справедливости ради нужно сказать, что за долгие годы работы, конечно, никого он не избил и не ударил кулаком, а имитации избиения: линейкой, иногда битой, исписанной поучительными лозунгами или телескопической удочкой, сидя за столом педагога и доставая до ушей нерадивому студенту за пятым-шестым столом. Все это вызывала всегда всеобщий смех всех, кто не участвовал в «конфликтной ситуации», а виновник, как правило, опускал голову, осмеянный своими товарищами по учебной группе. Было такое в 90-е годы и в начале 2000-х, но потребовало пересмотру и корректировку в 20-е годы двухтысячных. Век интернета изменил мышление учащихся и даже, во многом его убил. Но сейчас не об этом, вопрос намного шире и серьёзнее. Хотя и будущее наших внуков, нашей цивилизации в целом – не последний вопрос для его разбора.
Кирилл Фёдорович напряг извилины, чтобы вспомнить, сколько он мог времени провести без того, чтобы в один миг, не разразиться гневом. Трудно, очень трудно. Если бы вчера не случилось непредвиденного стресса, то, возможно, ближайший случай и пришёл бы на ум, а так, только вчерашний гнев на себя самого затмил всё его сознание.
А можно ли удержаться, чтобы при любом, самом сильном раздражителе, не разразиться в ответ на него неистовым гневом? Возможно и можно, но не все смогут сдержаться, для этого нужно быть как бы прозомбированным, привитым «антиозверином» или быть в полной нирване, под воздействием препаратов, которые делаю небо с грозовыми тучами голубым и безоблачным. Так рассуждал Мельник и прибавил к раздражающим факторам те, что происходят в мире, вокруг нас, в ближнем и дальнем зарубежье. Если ежедневно слышишь в новостях упоминание о III-й Мировой войне, то нервы самопроизвольно, как электрические провода натягиваются на морозе натягиваются и, если не было рассчитано изначально их провисание, то могут при натяжении оборваться.
Почему-то снова вспомнилось детство. Ведь детство без приключений – не детство. Киру, как и соседскому пареньку было лет по шесть, на четыре месяца старше его, но оба ещё в школу не ходили. А осеннюю непогоду лучше всего отсидеться дома, родители всё равно все на работе. Известно, что игрушек в то время не было, а занять себя чем-то нужно. Толик, хозяин хаты, желая чем-то удивить Кирюху, долго шастал по хате, где были полы-мазанка, т.е. земляные, в отличие от наших деревянных полов. Куда он только не заглядывал, чтобы найти то, что могло бы занять их и увлечь. Но ничего интересно не нашёл, и, тяжело вздохнув, предложил:
– Может в дурака? Вот карты нашёл. Умеешь?
– Не-а, не хочу, – ответил Кир, – может я пойду, чё время так без толку коротать…
– Та погодь, кажись нашёл, – улыбающийся Толик, выползая задом из-под высокой кровати, тащил что-то за собой за ремень.
Показалась из-под кровати голова, он выпрямился и потянул с усилием за ремень. Выволок какой-то узел и посылочный ящик с мелочёвкой, а за этим то, что и толкало перед собой барахло – ружьё, старую дедовскую одностволку.
– Глянь, – взяв в руки и вращая перед собой, для лучшего обзора, весь сияя добавил, – жалко шо нельзя на двор взять, хтось побаче, батька заругае.
– Захавай, а-то кто-сь придёт…
– Ищо рано. Мы погуляем и сховаю, – он поднял ствол тяжёлого для него ружья, что и спину прогнул назад и начал водить по комнате туда-сюда, пару раз остановился на Кирюхе, при этом имитировал выстрел, дёргая ствол, со звуками, – бу-х-х-, бу-х-х!
Потом, положив ружьё на кровать, убрал улыбку и обиженно спросил:
– Я ж тебя убил. Чё не падаешь? Так не интересно. Давай по очереди, я, потом ты. Давай?!
– Ну, давай!
Толя бухал –¬ Кира падал со стонами, притворяясь раненным или убитым, потом менялись ролями. Опять стало неинтересно.
Толя, налёг всей маленькой детской ладошкой и у него получилось взвести курок, он повеселел. Несколько раз «расстреляв» друг друга, Толик, сидя на кровати, держал приклад ружья, зажав между ног, а ствол прислонив к правому плечу, прижимая к нему склонённой головой, двумя большими пальцами внакладку положив на курок, пытаясь ещё раз взвести уставшими руками. Кира видел, что его друг даже лицо кривил, для убедительности, наверное, что это нелегко, но он силён и справится. Спусковой крючок, под действием спусковой пружины пришёл в движение, что зафиксировать положение курка во взведённом положении и почти это получилось, как... Никто не понял, что и как всё произошло. Видимо, вспотевшие пальцы соскользнули, боёк ударил по капсюлю давным-давно засаженного в ствол патрону и, после нескольких ударов, добил до требуемого эффекта капсюль. Прозвучал оглушительный выстрел. Комната заполнилась едким чёрным дымом сгоревшего дымного пороха. Толя, машинально отбросил от себя ружьё. Из пробитой в противоположном углу мазанного глиной и побеленного потолка на иконы, расположенные нижу в углу комнаты сыпалась разрушенная дробовым зарядом сухая глина и пыль. Толя сидел на кровати, замерев, что мумия, широко открыв рот.
Естественно, что скрыть эту шалость, если ничего не сказать, было невозможно. И, даже, если дырку в потолке заткнуть наполовину очищенным початком кукурузы, инсценировав то, что крыса на чердаке увлеклась и прогрызла глиняно-камышовый настил потолка насквозь, то едучий запах дымного пороха выветрится не успел бы за час-полтора, до прихода родителей на обед с работы. Толя появился на улице дня через три только. Шкеты общей ватаги стали переживать и спрашивали у Кира, не в курсе ли он, почему его сосед не выходит из дома, не болеет ли? Тот отрицательно качал головой. Когда явился, без всеобщей огласки признался Кирюхе: «Да, влетело от бати, а як же. Сидеть больно…».
Сейчас Фёдорович думал, а ведь отвёл Господь от беды, которая была неминуемой. Что тут скажешь. Ничего, славить Господа нужно за это.
Ну и раз вспомнил за случай с ружьём, то второй случай ещё ближе в тему гнева. Было тогда Кирюхе с братом Вовой по 14 лет. Было лето, двоюродная сестра выходила замуж. Гуляли у невесты, в том же селе, через улицу от той, где жила семья Мельник. Ходили в гости к родным или по нижней дороге, через заросли терновника или, что проще, по более прямой дорожке, натоптанной по меже между усадьбами и огородами соседей. В те далёкие 60-е годы от соседей в селе заборами не огораживались, да и входные ворота не у всех были, только у зажиточных.
Когда на свадьбе взрослые стали изрядно подпитые и потеряли контроль за малолетками, со стола стали пропадать бутылки, а дети, как родственники были посажены за столы. Когда народ был занят плясками, столы изрядно опустели от едоков, братья могли украдкой разок-другой «пропустить» по рюмке-другой. И, как не пьющих вообще до этого их начало «плющить». Сейчас спроси у Фёдоровича, он уверенно не ответит, сколько он тогда выпил, но начинало штормить. Видимо, родители это заметили и отправили домой. Дорогу домой Кира плохо помнил. Они с братом цапались за всякие мелочёвки, даже круги друзей были разные. У Кира пацаны покруче, а у Вовки из тех, которых на «серьезные заварухи» и разборки не брали. Но не это сейчас важно, а то, что по дороге домой они начали спорить, друг друга традиционно обзывать и Вовка обогнав Кира побежал по еле заметной тропе домой. Кирилл подошел к входной двери и подёргал за ручку – дверь не открывалась, была изнутри на крючке. Начал звать брата и просить, чтоб тот открыл, но тот, видимо боясь «расплаты» ответил отказом. Вот тогда у Кира голова и заклинила, в душу бес вселился. Он пошёл по двору, подёргал и открыл зимнюю кухню, включил свет и начал искать, чем можно было открыть крючок. На глаза попалось ружьё отца, стоявшее в углу. Как оно тут оказалось, только лукавый, видимо, и знал, а может быть, его сатанинской рукой и поставлено было для греха на видное место. Старший брат уже брал Кирилла на охоту и там научил стрелять. Взяв ружьё и найдя патроны, решительно вышел разгневанный Кирилл во двор, подошёл к двери и ещё раз пригрозил:
– Слышь, Петлюра (такая погоняла была у брата), открой по-хорошему или… я за себя не ручаюсь. У меня ружью, дверь вышибу и тогда… берегись.
 В ответ тишина. Толи сделал вид брат, что не слышит, толи и правда упал на кровать и захрапел.
– Вовка, открывай, придурок! Что я должен тут – вот ку-ка-рекать? – Тишина.
– Я стре…ляю?! Ну ты меня достал! Сейчас я до тебя доберусь… – гнев забирал разум Кира в свою власть, он начинал неистовость, ружьё трусилось в его руках.
Не дождавшись вновь ответа, поднял стволы и практически дуплетом известил всё село, что бес достиг желаемого. Он уже не слышал, что свадебный гул притих, а собаки подняли в округе такой та-ра-рам, что черти спешно начали растапливать котёл с пристывшей смолой на всякий случай.
Прокричав ещё пару раз, с угрозами, что не шутит и высадит дверь и не услышав опять ответа, зарядив еще пару патронов, подождал немного и запустил заряды с эхом раската выстрелов в небо.
Третий дуплет предотвратил отец, который звук своей «тулки» 20-го калибра, с хлёстким выстрелом, мог отличить среди сотни других. Подбежав из-за спины и резким рывком, вырвал ружьё из рук сына.
– Сумасшедший! Что ты творишь?!
Глядя в округлившиеся глаза отца, Кир только сейчас начал медленно «въезжать» в тот свой до этого рассудительный разум, который лукавый его на время напрочь лишил. Опустившись вдоль двери на корточки, Кирилл зарыдал горькими от обиды и осознания всего, что могло бы произойти, слезами. А что могло бы случиться, если бы отец не остановил его вовремя?
Прибежала, тяжело дыша от скорого бега, мать и попыталась, оттолкнув отца, накинуться на сына.
– Мать, не нужно. Завтра! Кирилл, иди спать, – стараясь говорить спокойно, без дрожи в голосе, взял его за плечи и помог подняться. – Всё хорошо, иди, сынок спать. Ты устал, отдыхай. Мама сейчас застелет тебе кровать. Вот и погуляли мы на славу… Свадьбы племянницы не забыть. Что поделать, это жизнь. Малые дети – малые хлопоты, выросли дети – … Ничего, перемелется всё, мука будет!

Продолжение следует