Наследие Арна. Время Вдов. Гл Вторая. Ч. Вторая

   Приближался последний в этом году сбор урожая, поэтому гостей в Нёсе было немного. Большинство мужчин, достойных стать гостями конунга, обычно в это время года пили пиво дома или угощались у  соседей и родичей.  Вечерние трапезы в большом зале замка проходили несколько уныло, но довольно приятно, поскольку все садились за стол в будничной одежде, а особы королевских кровей являлись по-простому,  без корон и других регалий. Конунг уверял, что ему нравится это время , когда можно поужинать ранним вечером, лечь спать до полуночи и встать с постели спозаранку. Он и его канцлер могли спокойно работать с документами, не дожидаясь  приближения Рождества, когда   изнурительная бумажная работа занимала большую часть времени.

  В  спокойной обстановке, царящей за вечерними трапезами, закрывали глаза на придворные этикеты. Гостей было мало, все могли беседовать со всеми, и не имело значения, кто сидит рядом с кем — на больших пирах такое поведение сочли бы предосудительным.

   Однако на второй вечер конунг совершил ошибку, пригласив а в Нёс своего молодого родича Кнута сына Хольмгейра. Надеясь сделать как лучше, конунг предложил новому гостю место рядом с юнкером Биргером.  Молодые люди немедленно подчинились, смерив друг на друга  зловещими взглядами. Вскоре вспыхнула ссора, обещавшая окончиться трагически для всего королевства. Кнут сын Хольмгейра, усевшийся рядом с Биргером, пробормотал, что, видимо, у конунга вошло в привычку позволять соплякам сидеть за столами взрослых мужчин. Биргер ответил, что колья для хмеля, возможно, и длинные, но легко ломаются.

 Слово за слова, и Кнут обещал задать ему трепку, на что Биргер ответив, что слышит это не впервой и что один раз — ничего, второй— ребячество, но третий будет означать, что это слова негодяя, которого следует проучить.

  Обмениваясь подобного рода любезностями, они кружили словно в  смертельном танце. Кнут поинтересовался, не его ли имеют в виду под словом «негодяй». Биргер ответил, что, поскольку рядом никого нет, то так оно и есть. На слова Кнута, что не со свиным рылом сидеть за  столом конунга,  Биргер ответил, что мужчине из Форсвика не пристало обращать внимание на  тощего, как кол, негодяя и танцевальные па продолжились в том же духе.

   Когда Кнут сын Хольмгейра повысил голос настолько, что все головы повернулись к ним,  конунг властно прервал спор, резко заметив, что им, видимо не по нраву его угощения и напитки. С исказившемся от гнева лицом  Кнут сын Хольмгейра поднялся, выкрикнув, что для него унизительно сидеть рядом с самкой лисицы, с человеком, недостойным своего меча.

   Слова были сказаны и в зале повисла мертвая тишина. Ибо оскорблять друг друга с глазу на глаз — это одно, и совсем иное — унижать человека перед лицом конунга и его двора. Подобные оскорбления заканчивалось лишь двумя способами, и исход  их всегда был печален.

  Теперь все взоры оборотились к медленно поднявшемуся Биргеру. Вытирая пену с верхней губы, чтобы выиграть время, он  тщательно обдумал, что должен ответить, если не хочет покидать королевский замок на Визингсё.

— Ваше величество, — начал он тихо. — Слышали вы, и слышали все. Кнут нарушил мир за этим столом, и оскорбил мою честь. Если он человек слова, пусть докажет это с мечом в руке. В противном случае, и это было бы для него лучше всего, он должен просто извиниться, загладить свою вину и оставить нас.

 Ингрид Ильва ахнула и в отчаянии закрыла лицо руками. Сесилия Росса, сидевшая рядом, усмехнулась, покачав головой. Обе женщины знали, что дело не может не закончиться  кровью.

Мрачно нахмурив брови, конунг задумался, пока все  молча ждали его решения.

— В нашей стране  язык слишком легко становится проклятием мужчины, — угрюмо начал он. — За  слова, которые ты, юнгер Кнут, произнес в присутствии многих свидетелей, ты должен ответить с оружием в руках. Этого требует твоя честь. Мы пригласили вас, юноши, и вы тут же нашли повод вцепиться в глотки друг другу. Раз так, мы, и никто другой, будем решать, как вы оправдаете свои слова. Наше решение таково: вы  сражаетесь учебным оружием  до тех пор, пока один из вас не сдастся. Это понятно?

    Кнут запротестовал против тупых лезвий, огрызнувшись, что он не сможет оправдать свои слова подобным образом. Биргер произнес, что как  пострадавшая сторона, имеет право предлагать способ ведения боя, и выразил желание сражаться верхом на коне. Кнут  сын Хольмгейра не возражал, что заставило конунга едко улыбнуться, покачав головой, и поднять руку, призывая прекратить поднявшуюся в зале суматоху.


— Нет, не верхом! — рявкнул он. — Мы  не намерены объяснять свое решение, даже если причины обоснованы. Завтра перед ужином вы будете защищать свою праведность тупыми клинками, и это произойдет во дворе, пока солнце не зайдет за горизонт . Так мы решили, и да будет так!


   По залу пронесся тревожный шепот, предрекающий, что завтрашний день принесет им мертвого юнкера одного из двух кланов,  споривших за власть в  королевстве. Будущая катастрофа грозила распространиться со скоростью лесного пожара, и это впрямь было вовсе не то, о чем можно  весело болтать за кружкой пива. У мрачного жнеца  появились веские основания надеяться на богатый урожай!


  Ингрид Ильва и Сесилия Росса метнулись к Биргеру, чтобы увести его и образумит. Он поклонился конунгу и королеве и без возражений  последовал за матерью и бабушкой в отведенные им покои.


   Он опустил голову, терпеливо выслушивая, как женщины в два голоса ругали его, и в небольшой выбеленной зале никто из троих не сумел сказать ничего вразумительного. Поначалу он вообще не защищался, и обе вдов  постепенно успокоились и заговорив по очереди, потребовали у него объяснений.


      Прежде всего, он опроверг их подозрения, что  опозорил юношу из рода Эриков из глупого высокомерия. С гневом отметая подобные обвинения, он объяснив, что мог бы уйти и избежать ссоры, но при следующей встрече драки было бы не миновать. Вскоре спор несколько утих, и они позвали слугу, который насыпал раскаленных угольков в железные бочки, зажег восковые свечи и принес им вина. Они прервали разговор, разлили вино по бокалам  и уселись в тяжелые дубовые кресла из Любека, обложившись мягкими подушками из далеких стран.


   В комнате стало светло и тепло, появилось вино, и спор возобновился. Оказалось, мать и бабушка беспокоят  совершенно разные поводы.


— Впервые с минуты твоего рождения мне придется всю ночь возносить тысячи молитв за твою жизнь, — тяжко вздохнула Ингрид Ильва. — Юнгер Кнут на голову выше тебя и в драке свиреп как медведь. Как ты мог быть такими наивными и позволить заманить себя в ловушку? Ведь ты далеко не глуп,  зачем же ты позволил сделал это?

— У меня не было  выбора, — спокойно возразил Биргер. — Ты знаешь, с этим Кнутом мы несли коронационные скипетры в Линчёпинге и уже там он искал ссоры со мной. В то время я не придал значения его грубости, не хватало еще устроить на коронации потасовку. Но что, по-вашему, я должен был делать сегодня, да еще за королевским столом? За королевским столом! Подумайте сами!


— Мой любимый мальчик, ты не должен причинять ему вреда больше, чем это необходимо, —  вмешалась Сесилия Росса, прежде чем Ингрид Ильва  возобновила свои причитания. — Помни, что он будущий претендент на трон. Если ты его покалечишь, то приобретешь врага на всю жизнь, если убьешь, его родичи, жаждущие кровной мести, начнут преследовать нас, и это величайшее бедствие для всего королевства. Обуздай свой гнев, мой мальчик, прояви здравый смысл и не будь жесток с ним!

— Да, я думал об этом, — так же сдержанно ответил Биргер. — Конунг запретил нам сражаться верхом, потому что после удара по голове и падения с лошади может быть только хуже. Обещаю, Кнут выйдет из боя живым и получит по заслугам, но быстро поправится.

  Ингрид Ульва лишилась дара речи от столь непредвиденного поворота, а такое с ней случалось не часто. Жизнь ее любимого сына, на которого она возлагала самые большие надежды, оказалась под угрозой, а ее дорогая свекровь спокойно беседовала с Биргером, словно самыми важными были милосердие и борьба за власть, а не беспокойство о безопасности мальчика.

— Разве гордыня не самый худший из грехов? — тихо спросила она. — Ты не упоминаешь о великом несчастье, словно его не существует, и говоришь о поединке так, будто он уже выигран. Тебя не страшит наказание за такой грех?

— Это вовсе не гордыня, дорогая Ингрд Ильва, — ответила Сесилия Роза. — Это факт. Я наблюдаю за этими безумцами в Форсвике уже больше двадцати лет. Я видела самых выдающихся рыцарей королевства, я видел все, что на что способны мужчины, решившие познать военное ремесло. Уверяю тебя, дорогая подруга, у Биргера нет причин бояться этого Кнута. Он слишком яростно размахивает мечом, наверно, унаследовав эту привычку от отца, а меч  тяжел для него. Кнут слишком высок, чтобы ударить по ногам мальчишку ростом с Биргера. Я права, Биргер?

— Да, и это  я уже учел, дорогая бабушка, — быстро ответил тот, не глядя на мать.

— Вот и хорошо, —  вздохнула Сесилия Росса. — В таком случае мне больше нечего сказать тебе. Просто помни, что от твоего меча зависит мир в королевстве. Не ломай ему кости, контролируй свой гнев и, самое главное, не позволяй ему обмануть себя и случайно его убить. А потом сделай все возможное, чтобы помириться с ним. И вспоминай золотое правило тамплиеров твоего благословенного деда.

— Обнажая меч, не думай, кого ты убьешь, думай о том, кого ты пощадишь, — словно молитву, пробормотал по латыни Биргер.
— Верно. Тогда все, что нужно сказать, сказано, — Сесилия с нежностью посмотрела на внука.

    Поднявшись с кресла, она извинилась, объяснив, что устала и хочет лечь спать. Оставшись одни, Ингрид Ильва и Биргер больше не знали, о чем говорить. Вскоре Биргер поклонился и ушел, заявив, что хочет проснуться отдохнувшим, с ясной головой, чтобы завтра во дворе замка не наделать глупостей и досадных ошибок.
   Оставшись одна, Ингрид Ильва долго и безучастно глядела на огонь. В пламени ясно искрилось  будущее Биргера: столкновение двух великих армий, а на кону — корона конунга. Ей не стоило предаваться излишним молитвам на ночь, ибо слишком отличалась она от других матерей.
                *   *   *
   Если в ту ночь Биргер спал сном праведника, то Кнуту сыну Хольмгейра было вовсе не до сна.  Оставшись в обеденном зале в обществе слуг, он опрокидывал в себя кружку за кружкой, надеясь пивом укрепить свою отвагу, и отчаянно похвалялся, что завтра обезглавит Фолькунга. Опорожнив последнюю чашу, он снопом свалился под стол , и королевские слуги смогли, наконец, отволочь его в постель.

  Стоял ясный безоблачный, жаркий для ранней осени день. Оба бойца, облаченные в доспехи, предстали перед конунгом, молодой датской королевой и всем двором. Все заметили  струйки пот, стекающие по вискам Кнута и  красные заплывшие глазки, словно он щурился на  яркий солнечный  свет.

     Пока конунг приводил молодых людей к присяге, Сесилия Росса с веселой решимостью прошептала взволнованной Ингрид Ильве, что скоро юнкеру Кнуту зададут жару. Он выбрал один из новомодных шлемов, предназначенных в основном для всадников и закрывавший большую часть обзора. Биргер предпочел открытый круглый шлем, защищавший лишь нос и щеки. Ингрид Ильва, ничего не понимавшая в боевых играх мужчин, позволила успокоить себя беззаботной жизнерадостности Сесилии Россы.

  Противники надели шлемы, поприветствовали друг друга и ринулись в бой.  Ингрид Ильва заметила, насколько оба на взводе. Длинный, как жердь, Кнут атаковал яростно, заставляя Биргера отступать, и тому ничего не оставалось делать, как отчаянно защищаться. Казалось, еще немного и для Биргера все будет кончено.

  Но Сесилия Росса  выглядела до крайности довольной и лишь с улыбкой качала головой, кивнув Ингрид Ильве, которая сжимала побелевшими пальцами золотой крестик, и часто-часто крестилась.

   Биргеру начало поединка показалось скучным и монотонным, но он мрачно утешил себя, что бойцу в закрытом шлеме, провонявшему пивным парами, скорее всего намного хуже. Несомненным было одно — юнгер Кнут владел мечем все же лучше, чем фермер.

   В Форсвике его бы подняли на смех. Поскольку ему постоянно приходилось наносить удары сверху вниз, он передвигался, широко расставив ноги, выставив руку с щитом слишком далеко от тела, и делал косые замахи  то справа, то слева. Биргер терпеливо отступал назад по широкому кругу и первые, самые мощные удары Кнута принимал на свой щит, так что вскоре от фолькунганского льва мало что осталось. Он не испытывал гнева, гнев стал бы безумием в борьбе не на жизнь, а на смерть, он, напротив, был  полон холодной решимости повиноваться своей любимой бабушке.

   Рассвирепев от невозможности достать врага ничем иным, кроме как сыпать удары по его постоянно ускользающему щиту, Кнут начал выкрикивать новые оскорбления, одновременно замедляя ход  атаки. Биргер не дрогнул, улыбнувшись трусливой попытке вывести его из себя. Кроме того, большинство ругательств и оскорблений заглушались шлемом Кнута, что скорее свидетельствовало о его усталости, чем свирепости.

  Кнут в самом деле заметно устал, его удары становились все слабее, хотя время от времени отчаянная ярость возвращалась к нему. Биргер подумал, что пришло время менять тактику боя.

   Вместо того, чтобы медленно пятиться  назад по широкому кругу, он начал двигаться проворнее, ограничивая круг, из-за чего Кнут с его узкими прорезями шлема  порой терял его из виду.  Биргер начал отводить щит в сторону,  и Кнут, вместо того, чтобы наносить  удары,  вонзал меч в землю, с трудно сохраняя равновесие. 


   Конунг Эрик, сидя рядом со своей молодой королевой, спокойно и бесстрастно наблюдал за боем. Вскоре Рикисса поинтересовалась, что означает этот странный поединок. Эрик нежно и с любовью сжал ее руку, ответив с улыбкой, что у конунга в запасе много способов приструнить юных глупцов, что эта маленькая стычка скоро закончится, и, вероятно, без серьезных последствий. Однако он  должен извинился — в эту ночь королева будет спать без него, поскольку он проведет ее в компании задиристых мальчишек с большим количеством вина и пива. Она со смехом ответила, что согласна терпеть такие страдания лишь в том случае, если они касаются блага королевства, а сейчас, видимо,  именно тот самый случай. Наклонившись, он прошептал ей на ушко, что Бог благословил их, особенно его, браком по обязательству, который мог бы оказаться гораздо ужаснее. Королева расхохоталась и бесстыдно поцеловала своего конунга, но заметив взгляды неодобрения  из-за невнимания к двум сражающимся, она вновь обрела  достоинство, выпрямив спину и вздернув нос.

    Биргер начал подумывать, что пришла пора заканчивать с этим цирком. Кнут широко расставил ноги и  оставил  руку с щитом,  открыв колени и икры, совершив тем самым одну из самых серьезных ошибок. Будь это битва с острым оружием, он давно остался бы без щит и без руки.

  Пока Биргер воздерживался от ответных выпадов, твердо зная, что сделать это придется лишь единожды. Он начал осторожно сближаться, собираясь нанести тот самый  удар, но ему стало страшно, что, несмотря на тупые клинки, он сделает Кнута хромым на всю оставшуюся жизнь. Поэтому решил действовать по-другому.

    Он подождал, пока Кнут поднимет руку, нанося удар сверху справа налево, отразил его  своим наклонным щитом и, развернувшись, сделал полный оборот вправо,  низко опустив меч, и плашмя нанес Кнуту удар  в сгиб правого колена. Отскочив в сторону, он быстро взглянул, насколько тот сильно ранен и не порвано ли его сухожилие.

  Кнут пошатнулся и застонал, но, похоже, сухожилие осталось целым. Он завопил и  шлем заглушил его грязную брань. Опустив меч, Биргер, понимая, что  удар в самом деле получился болезненным, предложил ему сдаться. Кнут яростно замотал головой, поправил шлем, подал знак рукой, что ему нужен небольшой перерыв и, хромая, с пронзительным воплем  внезапно вновь ринулся в атаку.

   Биргер должен был придумать что-то новое. Ответив на нападение, он  заставил Кнута защищать ноги, что для высокого человека было затруднительно, и голову, что еще больше измотало его. В конце концов, он легонько ударил его по шлему, затем нанес столь сильный удар, что шлем прогнулся, и Кнут больше не мог ничего  увидеть. Он поднял руку, чтобы вновь поправить шлем, и  в это мгновение Биргер  одним не сильным выпадом выбил меч противника, постаравшись не сломать ему руку.

    Кнут медленно потянулся за мечом и  Биргер пнул его своей закованной в железо ногой. Спокойно и аккуратно он ткнул тупым лезвием в  грудь противника — туда, где расходятся ребра. Тот рухнул, согнувшись пополам, а Биргер подхватил его меч и поспешил к  конунгу и королеве. Сняв шлем, он опустился на одно колено и положил перед собой меч противника. Конунг улыбался иронично и весело.

— И что ты хочешь этим сказать, юнгер Биргер? — спросил он.

— Прошу Ваше Величество объявить поединок оконченным, —  Биргер учтиво склонил голову. — Моя честь больше не запятнана. Кнут сын Хольмгейра показал, что он человек слова, и в этом мы с ним равны.
— Встань, Биргер! — скомандовал конунг и тот мгновенно повиновался. — Щит Кнута с тремя нашими коронами теперь твой. Мы повелеваем тебе беречь этот щит, повесить его, как напоминание о том, к чему могут привести неосторожные глупые слова. Меч Кнута теперь тоже твой. Так мы решили, и да будет так!

  Биргер поднял меч противника, поклонился и с высоко поднятой головой направился через двор, приглаживая темные кудри и вытирая пот со лба.  Кнут с трудом поднимался с колен. Он стянул с головы шлем, пунцовое лицо было мокрым от пота. Он стоял, крепко зажмурив глаза от унижения и обеими руками сжимая раненую грудь.

  Не говоря ни слова, Биргер подошел к нему, поднял  его синий щит с тремя коронами, повернулся и зашагал прочь.

  Его мать и бабушка кинулись к нему с объятьями и поцелуями. Биргер с мужественной сдержанностью отмахнулся от комплиментов, поклонился и покинул обеих. Ему хотелось как можно скорее освежиться, приняв ванну по обычаю Форсвика. Он окунулся в ледяные воды озера Вёттерн, сменил  боевые доспехи на парадную одежду из синего шелка, плащ и мягкие туфли из телячьей кожи и, отведав охлажденного темного пива из Любека, поднялся на самую высокую крепостную стену, наслаждаясь прогулкой и одиночеством. Он был чрезвычайно  собой доволен, и на несколько минут  представил, что  на самом деле  сделал бы с этим длинным хмелем-осетром. Однако ему не позволяли надолго оставаться в своем гневе и одиночестве. Один из королевских пажей с поклоном объявил, что конунг ожидает юнгера Биргера в зале на самом верху западной башни. Биргер поклонился и поспешил исполнить волю конунга.

  Оказавшись в темной комнате башни, освещаемой лишь рядом машикулей под  потолком, он в ожидании склонился левым коленом на каменный пол и низко опустил  голову.

— Встань, Биргер! Приходи и садись с нами. По дороге захватите себе пива! — сурово приказал конунг.

 Биргер немедленно повиновался, а подойдя к столу, заметил ярла Фольке. Он вновь поклонился, пролив на себя немного пива.

— Пей до дна, — вновь приказал конунг, и Биргер повиновался. Он попытался одним махом осушить всю кружку, насмешив мужчин, громко и весело захохотавших.

— Сегодня в твоих руках было единство королевства, мой друг Биргер, —начал конунг с долгим вздохом, в котором звучало удовлетворения больше, чем беспокойства. — Если бы ты убил сегодня моего глупого, но любимого, помни об этом, любимого родича, ты вверг бы нас в великое несчастье. Под «мы» я подразумеваю всех нас. Ответь, почему ты не сделал этого!

— Я последовал совету моей мудрой матери, а когда дело доходит до сражений, то и моей еще более мудрой бабушки, — ответил Биргер. — Они долго убеждали меня, пока я не сдался.

— Да, ходит молва, что страной правят вдовы, — рассмеялся конунг. — Между нами, мужчинами, говоря,  это вовсе не так, но нельзя не отдавать должное уму этих женщин, не правда ли, Биргер?

— Ваше Величество — вы наш коронованный конунг, которому мы все поклялись в верности, — быстро ответил Биргер, словно ни разу не слыхал злословий о вдовьем правлении. К его удивлению, мужчины опять рассмеялись.

— Ты, в самом деле, мой родич, — произнес ярл Фольке. — Тебя не так-то легко поймать на слове и ты знаешь, как себя вести. Наш благословенный Биргер Броса не придумал бы ответа, мудрее, чем твой.

— Я сказал только то, что подсказывает мне сердце, — Биргер нахально улыбнулся и невозмутимо отпил из своей кружки — Фольке, а что бы на моем месте сказал ты?

— Ты по-настоящему дорог мне, юный Биргер, — вмешался конунг, избавляя ярла от необходимости отвечать. — Я вижу тебя ярлом королевства из туманного будущего. Но теперь я откажусь от королевского языка и говоря нас, буду имею в виду всех нас. Однако то, что мы трое скажем друг другу, предназначено только для наших ушей. Прежде всего я должен был бы прямо сейчас посвятить тебя в рыцари за мудрость, выказанную тобой в поединке с Кнутом. Но, согласись,  неразумно столь высоко награждать Фолькунга за победу над моим родичем, стоящим вслед  за мной в очереди на корону. Ты понимаешь это?

— Да , и  клянусь вашему величеству в fortitudo и sapientia * так же, как клялся мой дед Арн и вашему отцу, и вам. Для меня благословение завоевать щит Эрика, особенно когда я думаю о сохранении единства, —  ответил Биргер.

*Fortitudo -  сила и мужество, а sapientia — мудрость и смирение.
— Сколько тебе лет, Биргер? — прервал его ярл в изумлении.

— Скоро восемнадцать.

— Ты говоришь как мужчина, и в тебе есть мудрость, которой обладают немногие, — задумчиво произнес конунг. — Ты не трепещешь пред сильными мира, как остальные, но у тебя хватает здравого смысла выказывать  уважение, которое они заслуживают по праву. Откуда у тебя этот дар?

— От Гестилрена, — не колеблясь, ответил Биргер. — Мой дед отдал  свою жизнь за нашу победу.  Если бы это потребовалось, я бы сделал то же, как и вы, Ваше Величество. В тот момент среди нас не было ни Фолькунгов, ни наследников Эрика, ни конунгов, ни подростков. В тот момент мы были единым целым, я ехал рядом с Вами, и мы были близкими друзьями, потому что на кону стояло все либо ничего. С тех пор я чувствую  себя со всей требуемой от меня  покорностью Вашим близким другом, конунг Эрик.

Конунг не ответил, но обменялся долгим взглядом со своим старым ярлом, который тяжело и задумчиво кивнул.

— Гестилрен, — наконец, пробормотал конунг. - Гестилрен настоящее чудо. Это как сон, который никогда не закончится. Мы разгромили величайшую армию, вступившую на нашу землю, мы во второй раз разбили войско самого конунга Вальдемара. Тогда я точно не был конунгом. Нашим конунгом был Арн сын Магнуса, тот, кому мы обязаны нашей победой, и ты, Биргер,  знаешь это не хуже меня.

— Мой  дорогой дедушка сделал то, что требуется от военачальника, мой конунг сделал то, что требуется от конунга, и Матерь Божия даровала нам победу, — осторожно ответил Биргер.

— Матерь Божья, а не Сын Ее, Сам Господь Бог! — конунг удивленно приподняв брови. — Кое-кто  из моих хитрых епископов утверждают иное. Что ты можешь знать такого, чего не знают они?

— Богородица, и никто иной, покровительствует ордену тамплиеров, а ваш маршал был одним из них, — ответил Биргер.

— Преклоняюсь перед твоей мудростью ,— улыбнулся конунг. — Сегодня  ты показал мне именно sapientia, и будешь вознагражден за это в будущем. Но у меня есть к тебе просьба, трудно исполнимая, и все же я требую исполнить ее. Подчинишься ли ты мне, Биргер?

— Да, я сделаю все, что в моих силах, хотя у юнкера их не так много, — кивнул Биргер, опустив голову.

— Ты подружишься с юнгером Кнутом, таков мой тебе приказ, — отчеканил конунг, на мгновение задержав взгляд на удивленном лице Биргера. — Я могу вызвать Кнута сюда в любую минуту. Ты, я и он выпьем пива больше, чем сможем осилить. В конце концов, тебе придется взять на себя тяжелую ношу — сделать из Кнута лучшего фехтовальщика королевства. Подчинишься ли ты моему решению?

— Если это будет в моих силах, — уверенность впервые покинула Биргера. — Кнут считает себя грозным воином. Ему нелегко смириться с тем, что его обучает младший.

— Согласен, твоя задача не из легких. Но я прошу тебя именно об этом. Вы двое- будущее нашего королевства. Вражда и дружба между вами станет решающим фактором в мире или войне между нашими кланами и может иметь катастрофические последствия для всех нас. Ты понимаешь это?

— Да, Ваше Величество, понимаю. И все же это будет непросто, — Биргер нахмурился, представив месяцы рабского труда и потерянного времени.

— Будет так, как мы решили, — отрезал конунг. — Сейчас ярл Фольке нас покинет, и я немедленно позову нашего не особенно удачливого юнкера Кнута. Потом мы долго будем пить эль и говорить о своих делах по-мужски. Или ты предпочтешь вино с медовухой, это женское пойло, вокруг которого вы так суетитесь в Форсвике? Нет, ради Бога, не обижайся, юноша! Твой дед пил вино, и был величайшим воином  Скандинавии. Ну, договорились?

— Поначалу я выпью пива, а потом немного вина, — смущенно пробормотал Биргер, заставив мужчин рассмеяться вновь.

   Ярл Фольке встал, накинул плащ, поклонился конунгу и юному родичу и посмеиваясь, вышел из комнаты. Мгновение спустя Эрик махнул рукой одному из слуг, и тот поспешил за юнкером Кнутом.

   Оставшись наедине, они почти не разговаривали. Конунг встал, прошелся по залу, хрустя костяшками пальцев, и подойдя к слуге, объяснил, когда и как подавать им соленое мясо буйвола, бедра молодых ягнят и свежую оленину, добытую на днях  на охоте, а также все, уместное случаю. Биргер сидел, мрачно размышляя над своей несчастливой судьбой. Такого самоуверенного парня в возрасте Кнута было бы нелегко обучить с нуля, а этого,  видимо, от него и ждали. Учить малышей в Форсвике было гораздо проще, тем более они сами хотели учиться, несмотря на их  хныканье и нытье от боли. 

  Наконец, появился угрюмый Кнут, прошел, прихрамывая, к столу,  ясно давая понять, что планы конунга превратить старых врагов в друзей ни к чему не приведут. Но Эрик ни на мгновение не поддался хмурому настроению двух молодых господ: он словно не замечал его.  Сначала он рассказывал о войнах, потом о своей любви к королеве Рикиссе и, наконец,  о первой удачной осенней охоте на оленей и косуль, не забывая подливать  пиво двум недовольным гостям.
    Чуть позже приступив к еде, он поделился размышлениями о невероятных военных навыках, принесенных на Север рыцарем-тамплиером, объясняя этим две замечательные победы при Лене и Гестилрене. Юноши по сей день обучаются в Форсвике: именно это  и делает всадников Фолькунгов гораздо лучшими воинами, чем все остальные. Поэтому, беспокоясь за своего красивого молодого родича, он запретил конный поединок меж ними, добавил Эрик.

  Медленно, но верно, с благотворной помощью эля и вина, он растопил их враждебность,  пробудив любопытство Кнута. Конунг попросил Биргера поделиться секретами Форсвика, и тот стал слушать скорее с интересом, чем с враждебностью.

  Конунг Эрик говорил и пил до  рассвета, а утром Биргер сын Магнуса получил нового ученика.
                *   *   *

    Пока конунг Эрик в обществе дерзких мальчишек предавался безумию пьянства, молодая королева не осталась в одиночестве, и тоже была далеко не трезва. Воспользовавшись случаем, она пригласила четырех вдов, своих единственных надежных друзей в этой стране, в королевские покои в западной башне. С наступлением ночи с верхнего этажа, где продолжалась пирушка конунга, доносилось все больше шума и смеха. Женщины сочли это  добрым знаком.

   Рикисса не уставала благодарить Бога за  дружбу с четырьмя вдовами, на чью помощь могла рассчитывать в любое время дня и ночи. Когда она пожаловалась, что конунгу и королеве приходится ночевать в ледяных покоях башни, что не сулило ничего хорошего перед скорой скандинавской зимы, Сесилия Росса тут же нашла выход из положения, а вдовствующая королева Сесилия Бланка объяснила, почему в Нёсе столь неукоснительно соблюдают этот обычай.

  Когда-то замок был построен конунгом Карлом сыном Сверкера, рассказала Сесилия Бланка. В эти зловещие времена несколько конунгов один за другим были убиты теми, кто хотел узурпировать трон. Конунг Карл сын Сверкера поклялся, что его не постигнет участь отца и выстроил Нёс на южной оконечности далекого острова Визингсё в центре озера Вёттерн. Теперь ни один убийца не смог бы  застать его врасплох, устроив засаду по дороге в церковь, где был убит его старик отец. С башен и оборонительных стен замка открывался вид на озеро, не давая возможности ни одному кораблю тайно пристать к берегу Визингсё.

   Возможно, из этого и получилось бы что-то великое и мудрое, усмехнулась вдовствующая королева, однако ее супругу, конунгу Кнуту, удалось убить Карла сына Сверкера прямо здесь, на расстоянии полета стрелы от того места, где они сидели сейчас. Так ее муж стал конунгом, а она — королевой.

   Если бы в нынешние времена мира и спокойствия некоему убийце пришла в голову мысль проникнет ночью в замок, он никогда бы достиг спального покоя конунга.  Бесшумной тенью или приняв обличье змеи он должен был бы  проскользнуть мимо стражи, дежурившей внизу денно и нощно, пробраться наверх и отомкнуть тяжелую дубовую дверь между средними и верхними покоями.

     Поскольку ценой этой эфемерной безопасности стали холодные, сырые ночи накануне зимы, королева Рикисса пошутила, что лучше принять быструю смерть от кинжала убийцы, чем медленно умирать от холода.  Но Сесилия Росса, как обычно, кое-что придумала. Она пришлет в Нёс несколько каменщиков из Форсвика, и те, пока стоят погожие дни ранней осени, выложат очаги  и проложат дымоходы в стенах, так что зимой будет тепло и уютно.

   От вдов молодая женщина узнавала все, что должна знать королева о стране, в которой ей предстоит править.  Ингрид Ильва уверяла, что ей непременно следует знать, почему ярл Фольке  так ненавидит священников, причем без всякой причины.

    Архиепископ Валерий - самая хитрая бестия,  обладал обширным списком грехов. Во-первых, после смерти конунга Кнута он с помощью интриг и клеветы добился передачи трона Сверкеру сыну Карла в обход Эрика сына Кнута. Он преуспел, но  и этого ему показалось мало. Тогда он начал вливал свой яд в сердце колеблющегося молодого конунга, что стало причиной долгих лет войн и великих страданий народа. Валерий убеждал конунга, что тот должен убить всех четверых сыновей Сесилии Бланки, чтобы корона крепко держалась на его голове. После долгих колебаний конунг Сверкер дал свое согласие и отправил датских воинов в Альгорасу, где скрывались все четверо принцев.

— Им  удалось убить троих моих сыновей, совсем мальчиков, — холодно закончила Сесилия Бланка, после того, как Ингрид Ильва не решилась продолжать. — Всех их похоронили в Рисеберге. Но четвертый, Эрик, нынешний конунг и твой супруг, скрылся в Норвегии. При поддержке Фолькунгов он начал борьбу за трон, и вскоре доверчивый Сверкер, а с ним и предатель Валерий, бежали в Данию. Начались войны, дважды архиепископ приводил на родину армию датчан. К несчастью, никто из Фолькунгов не догадался отрубить ему голову, как они сделали с изгнанным королем Сверкером после его второго возвращения. Возможно, они боялись отлучения, поскольку убийство архиепископа, даже такого негодного, считается тяжелейшим из грехов.

    И вот теперь Валерий вернулся, и он все еще архиепископ, поскольку лишь Святой отец в Риме вправе лишить злодея сана.

— У этой истории есть чему поучиться,  — невозмутимо закончила свой рассказ Сесилия Бланка. — В жизни, как оказалось, важнее получать знания, чем ненавидеть.  Прежде всего, нужно научиться не доверять людям, занимающим высшие церковные должности, поскольку почти все они стремятся к мирской власти, что  порой оборачивается большой кровью. Во-вторых, можно понять ярла Фольке, страстно  ненавидящего священников, и он при этом вовсе не безбожник. В-третьих, и это самое главное, нужно помнить, что этому Валерию не следует доверять ни при каких обстоятельствах, как бы он не изворачивался и не клеветал. Ибо многие, благодаря его заботам, стали трупами.

— Есть кое-что еще, — многозначительно прибавила Ингрид Ильва. — Никогда не следует есть из мисок и пить из кружек, возле которых крутился этот Валерий, ибо дьявол в  одеянии священника не остановится и перед самым тяжким грехом, если он пойдет на пользу его желаниям. И теперь, прикрываясь маской добропорядочности , он ждет не дождется, чтобы конунг Эрик умер молодым и бездетным, а он  еще раз коронует кого-нибудь из  Сверкеров.

    По мере того, как ночь шла на убыль, вина становилось все больше, разговоры все более непринужденным, оставляя позади смерть и интриги.  Сесилия Роза поделилась счастливым секретом, что скоро в их доме появится зять, но для начала ей нужно уладить с конунгом некоторые вопросы, касающееся денег и земли.

    Услышав об этом,  обрадованные подруги потребовали назвать имя избранника. Узнав, что это всего лишь  рыцарь Сигурд, женщины, безусловно, порадовались, что Альда возляжет на брачное ложе по любви, а не из чувства долга, но и не скрывали разочарования, полагая, что одна из самых желанных невест королевства могла бы найти жениха и получше, послужив при этом делу мира. Сесилия Росса лишь усмехнулась, возразив, что искренне верит- настанет день, когда единственной причиной отправиться на брачное ложе станет любовь.
 
   Теперь и молодая королева Рекисса решила, что самое время сообщить важнейшую новость. Уже четыре недели миновали с тех пор, как у нее было последнее женское недомогание, она полагала, что беременна и в положенное время родит своего первенца.

  Совершив крестное знамение, женщины бросились целовать и обнимать свою молодую подругу, надеясь, что родится мальчик.
  Лишь Ингрид Ильва покачала головой и  не произнесла ни слова.