Недосягаемая радуга

Мы жили в избушке на курьих ножках. Она уже наклонилась вперед, будто готовилась попрощаться со всеми прохожими. Дескать, я уж стара, тепло сохранить даже не в силах — неизбежно расставание... Но мы прощаться с ней не собирались, потому что денег кот наплакал для строительства нового дома, и настойчиво умоляли ее немного нам послужить.
Решили помочь нашей избушке удерживать тепло от печи. Мудрый наш дед решил каждую осень, до дождей, выкладывать дом опилками — потеплее все будет.
Телега — тележкой ее назвать язык не поворачивается — была деревянная и старая, с двумя большими металлическими колесами, но достаточно вместительная. Мы выкатывали ее, закидывали вовнутрь много пустых мешков и шли к пилораме. Опилок здесь — море, просто завались, сколько душе угодно. Никто в селе нашем этим примером не вдохновлялся — или дома у них были теплые, не понять.
Однажды мы не успели набрать опилок до дождя, потому собрались на лесопилку уже на следующий день, когда земля уже пропиталась влагой. Рулил телегой дед, а мы с братом стойко помогали ей двигаться вперед, а мешкам — не свалиться.
Вот везем мы телегу, груженную доверху полными мешками — и вдруг правое колесо увязло в свежей яме. «Безнадежно застряли», — промелькнуло в моей голове. Дед кричит на нас, а мы что есть мочи толкаем сзади, стараемся изо всех сил вытолкнуть телегу, но не хватает мощи... Вот еще рывок — но воз и ныне там. К нашему огорчению, вырулить не получается. Заново — ухнем!
Я так сильно толкала, что не заметила, как моя нога оказалась под колесом. Я упала на правый бок — телега с грузом проехала по моей ноге и успешно выкатилась на дорогу. Мы с братом запыхавшись от усталости, облегченно выдохнули и покатили дальше к дому. Но у меня тем времени невыносимо заболела нога. Я прикусила губу и старалась не думать о боли.
Наконец мы привезли и разгрузили телегу, обложили опилками избу и сели отдохнуть. Я почувствовала, что нога у меня горячая-горячая, встать на нее получалось.
Я поняла, что поранила ногу, но не стала расстраивать дедушку и себя. Хромала. Мне страшно было даже снять резиновые сапоги и посмотреть на ногу. Вечером я с трудом сняла сапог, рано и незаметно для всех легла спать, чтобы не попадаться старшим на глаза. За ночь боль немного утихла, но не хромать не получалось.
Через неделю мы пошли в нашу баню по-черному. Бабушка сидела в самой бане и ждала меня. Я сидела в сенях и не заходила внутрь. Тогда бабушка вышла и начала громко ругаться, что я клуша-копуша такая. Она увидела, что я разделась, а колготки не сняла. Тогда она произнесла строгим голосом: «Раз, два, три!», а я стояла в безмолвии и с опущенной головой.
Она подошла, чтобы сбросить с меня эти несчастные колготки — а через мгновение в лице переменилась. Дрожащими руками погладила меня по голове и сожалеющим голосом сказала:
— Дусенька, ну почему так? Ты же не мальчик, а такая выносливая, терпеливая, стойкая, как оловянный солдатик. Надо было сразу сказать про беду. Ведь ты могла умереть от потери крови.
Кровь моя спеклась сгустком, так что снять колготки было невозможно даже бабушке. Огорченная, она завела меня в баню, посадила в корыто с теплой водой прямо в колготках. Немного погодя колготки пропитались водой, тогда и удалось их снять, а корыто наполнилось водой темно-коричневого цвета.
О, нашли из-за чего огорчаться! Эта беда вполне поправима, у меня все быстро заживает. Дедушка обещал: «До свадьбы заживет».
Слава Богу за счастливый конец опилочной истории. В память о ней у меня сохранился большой шрам на ноге — забыть этот случай не получится.
Дед, поражаясь моему мужеству, воле и неустрашимости, не раз говорил:
— Зря ты, Дуся, не родилась пацаненком — получился бы вооо! — и показывал большой палец правой руки.

***
Когда мы были шпингалетами, взрослые никогда не журили нас, шалунов и шалунишек, из-за наших игр после теплых летних дождей.
Пройдет летний дождь с грозой — и огромные потоки воды в переполненных канавах мчались вниз по деревне. Все дети босиком по лужам и мокрой траве — чумазые, носились, резвились, кричали и брызгали. Взрослые смотрели и радовались вместе с детворой — себя вспоминали.
Мы срочно мастерили бумажные кораблики, чтобы хоть на мгновение почувствовать себя капитанами (только фуражек не хватало), юнгами и моряками.
— Отдать якоря! — кричим дружно и бежим вдоль канавы за своим кораблем, подбадривая его: — Давай-давай! Мчи! Быстрее!
Иногда кораблики терялись из виду, но затем они неожиданно и проворно всплывали из-под засохшего корня большущего дерева или коряги — и мчались дальше. Зачастую они терпели крушение. Как и в жизни — всякое бывало.
Деревенские старожилы говорили парнишкам и девчонкам:
— Кто хочет быть счастливым, бесстрашным, самым-самым лучшим — тот пусть через радугу перепрыгнет и увидит великое чудо!
Я каждый раз, когда на небе появлялась радуга, все думала: «Как бы мне перепрыгнуть и стать мальчишкой...» Дедушка очень этого хотел.
Но проходили годики, а я все не осмеливалась собраться с духом и со всех сил перевернуться через семицветное коромысло. Оно было для меня недосягаемым, и я осталась девочкой, в душе мечтавшей быть парнишей.
Дедушка при случае, когда я вела себя не по-девчачьи, шутил:
— Дуся, у природы случилась непоправимая ошибочка, — и улыбался.
— Неет, дедушка, не ошибка это! Природа сама вдохнула в нас, девочек, неустрашимость, силу, волю — и мы не хуже этих мальчишек! Ни капельки не хуже! Вперед! Без страха и сомненья! — неожиданно и гордо выпалила я, Дуся.