Каменное эхо

Астероид Цербер-9 висел в безмолвной пустоте Пояса, черная, неровная глыба, чья истинная ценность скрывалась в недрах. Не просто редкоземельные минералы – там таились Камнемысли. Кристаллы Селендипа. Те, что ловили эхо разума и навеки вплетали его в свою решетку.
Рэндалл Крюгер провел рукой по шероховатой стене шахтного тоннеля №7-Гамма. Пальцы в толстом перчатке скафандра скользили по наростам кристаллов – темно-багровым, как запекшаяся кровь, мерцающим холодным синим, как далекие звезды. Каждый излучал едва уловимую вибрацию, ощущаемую скорее затылком, чем кожей. Десять лет на Цербере научили его чувствовать их «настроение». Этот участок был… тихим. Покойным. Почти безопасным.
«Келл, держись левее, – его голос, хриплый от лет вдыхания регенерированного воздуха, прозвучал в общем канале. – Видишь тот пласт с зеленоватыми прожилками? Не приближайся ближе двух метров. Там “плач”».
Новичок, Келл Джарвис, неуклюже развернулся в своем скафандре. «“Плач”? Это что, классификация, сэр?»
Рэндалл фыркнул. Классификации. Их придумывали ученые на комфортабельных орбитальных станциях. «Запись глубокой, затяжной скорби. Подавленной. Как яма. Затянет, если не уследишь. Не каждый кристалл – буря, парень. Некоторые убивают тишиной».
Он продолжил работу. Гидравлический бур в его руках осторожно, с хирургической точностью, вгрызался в породу вокруг кластера нейтрально-серых кристаллов. Они вибрировали ровно, без всплесков. «Рабочие лошадки». Содержали обрывки рутинных мыслей, усталость – ничего, что могло бы сломить подготовленную психику. Корпорация «Гелиос Экстракшн» платила за них меньше, но они были основой добычи. Основой выживания.
«Сканер показывает аномалию в тридцати метрах впереди, пониже, – донесся голос оператора с поверхности. – Сильный сигнал. Смешанный спектр – страх, ярость… и что-то еще. Неопознанное. Возможно, ценная находка, Крюгер».
Рэндалл замер. «Смешанный спектр» всегда означал опасность. Чужие эмоции, сплетенные в клубок, как змеиное гнездо. «Уточните тип кристалла?»
«Селенид Тета. Крупные особи».
Черт. Тета-кристаллы были мощными резонаторами. Как магнитофоны с перекошенной лентой, проигрывающими одну и ту же искаженную пытку. «Келл, оставайся здесь. Добури этот кластер. Я проверю».
«Но сэр, я могу…»
«Останься здесь!» – рывок Рэндалла был резким, как удар током. Страх новичка, его неуверенность – идеальная приманка для Тета. «Добури серые. И не трогай ничего другого. Ясно?»
«…Ясно, сэр».
Рэндалл двинулся вниз по узкому туннелю. Скафандр скрипел о выступы. Датчики на шлеме начали тихо пищать – возрастающий пси-фон. Он приглушил звук. Знакомый гул в висках усиливался. Не мысли, пока нет. Просто… давление. Как перед грозой.
Аномалия оказалась в маленькой пещерке. И она была прекрасна. И ужасна. Гроздь кристаллов Селенида Тета, каждый размером с его кулак, росла из стены, переливаясь всеми оттенками пурпура и кроваво-красного. Они пульсировали изнутри слабым светом, словно живые сердца. Воздух в скафандре Рэндалла  завибрировал, словно почувствовал угрозу.
Рэндалл включил портативный спектроанализатор. Пики страха зашкаливали. Гнев. Отчаяние. И… да, что-то еще. Что-то холодное, чужеродное. Нечеловеческое? Он мысленно отметил координаты. Нужны специалисты с экранированным оборудованием. Или просто взрывчатка, чтобы стереть это место с лица астероида.
Он уже поворачивался, чтобы уйти, когда услышал крик в канале связи. Нечеловеческий, полный чистого, неконтролируемого ужаса.
«КЕЛЛ! ОТВЕТЬ!»
Ответом был только вой – смесь рыданий и бессвязного бормотания, прерываемое щелчками отключения микрофона. Рэндалл бросился назад.
Он нашел новичка у того самого пласта с зеленоватыми прожилками. Келл стоял на коленях, его бур валялся в стороне. Руки в перчатках судорожно сжимали небольшой, невзрачный на вид кристалл мутно-зеленого цвета. Его шлем был повернут к стене, но Рэндалл видел тряску всего тела.
«Джарвис! Отпусти его!» – Рэндалл схватил парня за плечо.
Келл дернулся, как от удара. Его лицо за стеклом шлема было искажено гримасой невыразимой муки. Слезы текли по щекам, смешиваясь со слюной. Глаза, широко открытые, смотрели куда-то внутрь, в бездну чужого отчаяния.
«Он… она… не могла… – Келл захлебнулся. – Все кончено… пустота… так холодно… нет выхода… НЕТ ВЫХОДА!»
Рэндалл знал, что происходит. «Плач» нашел трещину в психологической броне новичка. Запись отчаяния – возможно, шахтера, заживо погребенного здесь десятилетия назад, – вливалась в его сознание, как яд. Она подменяла его реальность своей. Его эмоции – своей безысходностью.
«Келл, слушай меня! Это не твои мысли! Это камень! Отпусти его!» – Рэндалл пытался разжать пальцы парня, но тот держался с силой безумия.
«Они все ушли… оставили… как я мог так ошибиться?..» – голос Келла стал тише, но от этого только страшнее. В нем звучала обреченность. «Только темнота… и холод… вечный холод…»
Рэндалл действовал на автомате. Он выхватил из пояса инъектор с быстродействующим нейролептиком и силой прижал его к выступу на шее скафандра Келла. Автоматика сработала. Шипение. Келл дернулся в последний раз, его глаза закатились, тело обмякло.
Тишина. Только тяжелое дыхание Рэндалла и постоянный, нытый гул Камнемыслей вокруг. Он осторожно разжал пальцы Келла. Мутно-зеленый кристалл выпал, покатился по полу и остановился у стены, все такой же невзрачный, такой же смертоносный.
Рэндалл поднял новичка на плечо, чувствуя его безвольную тяжесть. Он посмотрел на гроздь багровых Тета-кристаллов в глубине туннеля. Они пульсировали, как будто подслушав драму и насытившись ею. А потом его взгляд упал на серые кристаллы, которые он добывал. Безопасные. Рабочие лошадки. В их ровной вибрации он вдруг уловил знакомый оттенок – ту самую сокрушительную усталость, что грызла его самого последние пять лет. Эхо поколений шахтеров Цербера, запертое в камне навеки.
«Центр, это Крюгер, – его голос звучал глухо и устало. – Инцидент в секторе 7-Гамма. Новичок Джарвис. Контакт с активным Камнемыслью класса “Плач”. Получил психотравму. Транспортирую на поверхность. Требуется срочная псих. помощь. И… – он сделал паузу. – Зафиксирована новая аномалия. Тета-кластер высокой интенсивности. Координаты передаю. Рекомендую изолировать участок. Опасно».
Ответ пришел почти мгновенно. Голос начальника смены, Барнса, был ровным, лишенным эмоций, как голос самого астероида. «Понял, Крюгер. Готовьте медблок для Джарвиса. Координаты аномалии получены. Оценим. Ваша смена закончена. Сдайте образцы и отчет. И… Крюгер?»
«Да?»
«Вы же знали, на что подписывались, когда продлили контракт. Цербер-9 не меняется. Камнемысли – это просто ресурс. Как и люди. Доберитесь благополучно».
Связь прервалась. Рэндалл взвалил безвольное тело Келла крепче и потащил его к лифту. За спиной, в темноте тоннеля, мерцали тысячи кристаллов. Они хранили смех, ужас, любовь, безумие, триумф и отчаяние. Целые вселенные чувств, застывшие в вечном камне. И пока он шел, ему чудилось, что тихий шелест в его собственной голове – это не просто гул систем жизнеобеспечения. Это был шепот камней, медленно, неумолимо вплетающих его собственную, глухую усталость отчаяния в свою бессмертную кристаллическую решетку. Язык Камня не знал перевода. Только вечную запись.

Медблок станции «Гелиос-Прометей», нависавшей над изъеденным шахтами телом Цербера-9, пахло антисептиком, озоном и тихой паникой. За тонкими перегородками слышались сдавленные стоны, бессвязный бред, иногда – резкий, отрывистый плач. Камнемысли не оставляли чистых физических ран, только рваные шрамы на психике.
Келла Джарвиса поместили в сенсорную камеру – мягкую, белую, звуконепроницаемую коробку. Через монитор Рэндалл видел его лицо. Оно было пустым, как вымытая скала. Глаза, широко открытые, смотрели в никуда, отражая только мерцание беззвучных внутренних видений. Иногда губы шевелились, произнося обрывки фраз о холоде и темноте. «Плач» зацементировал его внутри чужого кошмара.
«Стадия острого диссоциативного психоза, – констатировал доктор Аренс, нейропсихолог «Гелиос». Его лицо было усталой маской профессионала, видевшего слишком много таких случаев. – Эмпатическая проекция „Плача“ совпала с латентной тревожностью. Создала резонанс. Личность… фрагментирована. Прогноз осторожный».
«Осторожный?» – Рэндалл почувствовал, как знакомый каменный холод сжимает его грудь. Он знал, что это значит. Келл станет либо овощем в белой камере, либо его отправят на Землю с диагнозом «профессиональное психическое расстройство» и мизерной компенсацией, которой хватит на пару лет сомнительного лечения в государственной клинике. Потом – улица. Или балласт для системы.
«Мы попробуем когнитивную реконструкцию и фармакологическую блокаду рецепторов, чувствительных к пьезоэлектрическим импульсам Селендипа, – доктор щелкнул пером по планшету. – Но, Крюгер, вы же знаете статистику. После прямого контакта с Тета или Гамма-спектром… шансы невелики».
Рэндалл знал. Он видел, как уходят сильные. Как «экстазы» превращают людей в дрожащих, вечно ищущих новой дозы наркоманов. Как «ярости» ломают семьи и заканчиваются в камерах смирения. «Плач» просто убивал тише.
«Спасибо, доктор», – пробормотал он и вышел в серый, утилитарный коридор станции. Воздух здесь был стерилен, искусственен, лишен запаха породы и… жизни. Но гул был. Тот самый, низкочастотный, на грани слышимости. Эхо добытых и обработанных Камнемыслей, хранящихся в гигантских свинцово-кварцевых контейнерах внизу, в хранилище. Корпорация называла их «сырьем особой категории». Рэндалл называл их склепом душ.
Его вызвали к Барнсу. Начальник смены сидел за стальным столом, заваленным отчетами и голограммами геологических разрезов. Его лицо, всегда напоминавшее высеченный из гранита бюргер, было непроницаемо.
«Крюгер. Отчет по инциденту в 7-Гамма принят. Меры по изоляции Тета-аномалии инициированы. Хотя, – Барнс отложил планшет, – спектральный анализ показал уникальный коктейль. Интенсивный страх, архетипическая ярость… и мощный импульс холодной, расчетливой решимости. Редкое сочетание. Потенциально очень ценное для военного НИОКР или… специфических развлечений высшего эшелона».
Рэндалл почувствовал, как по спине пробежали ледяные мурашки. Они все еще хотят это добыть. «Барнс, этот кластер… он не просто опасен. Он чуждый. Сигнатура не похожа ни на что человеческое. Возможно, доконтактная цивилизация, или местная ксенобиота…»
Барнс махнул рукой. «Ксенопсихологи разберутся. Наша задача – добыча. И вот почему я вас вызвал». Он подвинул другой планшет. «Ваш стаж. Ваша… устойчивость. Десять лет на Цербере без серьезных инцидентов – это редкость. Корпорация ценит таких специалистов. Поэтому вам предлагается повышение».
Рэндалл насторожился. «Повышение?»
«Отдел каталогизации и первичной обработки Камнемыслей. Уровень „Сигма“. Вы будете работать непосредственно с сырьем особой категории. Определять спектр, интенсивность, потенциальную применимость. Опасность минимальна – экранированные кабины, дистанционные манипуляторы, короткие смены. Зарплата… втрое выше вашей текущей. И контракт сокращается на два года».
Искушение было огромным. Деньги. Ранний выход из этого ада. Из проклятых тоннелей и смертельных кристаллов. Но Рэндалл знал подвох. «Уровень „Сигма“? Это же архив…»
«Архив корпорации „Гелиос“, – кивнул Барнс. – Где хранятся самые мощные и… неоднозначные Камнемысли. Те, что не идут в общую переработку на нейроинтерфейсы или эмпатические симуляторы. Те, что требуют особого подхода».
Особого подхода. Рэндалл слышал шепотки. Что в архиве хранятся кристаллы с записью агоний целых экипажей, с безумием первооткрывателей Цербера, с эмоциями существ, чья психика была несовместима с человеческой. Что даже через экраны и манипуляторы их эхо просачивается, как радиация сквозь свинец. Что люди с «Сигмы» уходят быстрее, чем шахтеры. Тихо и без шума.
«Почему я?» – спросил Рэндалл, глядя в каменные глаза Барнса.
«Потому что вы выжили, Крюгер. Потому что вы понимаете камень. И потому что… – Барнс слегка наклонился вперед, – …корпорация считает, что ваша собственная… эмоциональная палитра… достаточно притупилась, чтобы выдержать архив. Усталость, апатия – хороший буфер против чужих страстей».
Рэндалл понял. Его душевная опустошенность, его каменное безразличие, нараставшее с каждым годом, с каждой потерянной жизнью вроде Келла, было не недостатком. Это было требование. Он стал идеальным инструментом для работы с самым страшным эхом. Человеком-камнем.
«Я… подумаю», – сказал он, чувствуя, как холод внутри сжимается в тугой, тяжелый ком.
«У вас сутки, Крюгер. Смена на „Сигме“ начинается послезавтра. Безопасность превыше всего, помните?»
Безопасность. Прибыль. Ресурсы. Слова-кристаллы, отполированные корпоративной риторикой до холодного блеска.

2.

«Сигма»-сектор был не похож на шахту. Это был высокотехнологичный морг. Длинные, слабо освещенные коридоры. Герметичные двери со шлюзами. Свинцово-кварцевые стены, глушащие даже мысль о внешнем мире. Воздух гудел от работы мощных экранирующих полей и систем охлаждения. Здесь хранились не просто кристаллы – здесь хранились катастрофы разумов.
Рэндалл сидел в экранированной кабине, похожей на капсулу звездолета. Перед ним – массивная консоль с мониторами и манипуляторами. За толстым, многослойным визором, в стерильной камере под ультрафиолетом, лежал кристалл. Небольшой. Янтарного цвета. По документам – «Образец ТК-114 „Надежда“». Ирония корпоративных классификаторов была убийственной.
Он надел шлем дистанционного сенсорного сканирования. Даже через тройную экранировку, при первом касании манипулятора, в висках Рэндалла зазвенело. Не больно. Скорее… настойчиво. Как назойливый комар.
На экране пошли волны спектрограммы. Пики… странные. Не страх, не ярость, не экстаз. Что-то сложное, волнообразное. Ожидание? Нетерпение? Сканер выдал предварительный анализ: «Комплексная эмоциональная матрица высокой интенсивности. Доминирующие паттерны: целеустремленность, самоотверженность, сильная привязанность. Вторичные: тревога, сомнение. Возможное применение: мотивационные программы, терапия депрессии».
«Надежда», – подумал Рэндалл с горькой усмешкой. Он углубился, настраивая фильтры, пытаясь выделить ядро записи. И наткнулся на барьер. Грубый, искаженный слой поверх основного спектра. Как грязь на линзе.
Он усилил разрешение сканера. И барьер дрогнул. И Рэндалл увидел.
Не образы. Чувства. Оглушительный, всесокрушающий грохот. Давление, ломающее кости. Темнота. Не просто отсутствие света – абсолютная, всепоглощающая пустота. И в этой пустоте – вспышка. Не света. Осознания. Мгновенное, леденящее душу понимание неизбежного конца. Не своей смерти. Всего. Крушения мира. Гибели солнца. Распада материи. Абсолютного Ничто, наступающего сейчас.
И за этим осознанием – волна. Не страха. Ярости. Чистой, безупречной, космического масштаба. Ярости против самой несправедливости бытия, против законов энтропии. Ярости, которая не может изменить ничего, но отказывается смириться. Которая кричит в бездну, зная, что эхо не вернется.
Это длилось микросекунду. Но для Рэндалла это была вечность падения в черную дыру. Он рванул руки от манипуляторов, срывая шлем. Его вырвало прямо на консоль. Он дрожал, обливаясь ледяным потом, сердце колотилось, как молот по наковальне. Он смотрел на янтарный кристалл за стеклом. Он был спокоен и прекрасен.
Это была не «Надежда». Это была запись последнего мгновения разума, столкнувшегося с концом всего сущего. Абсолютный экзистенциальный ужас, смешанный с титаническим, но абсолютно бесполезным бунтом. И этот слой поверх… это был фильтр. Намеренно наложенный кем-то, кто нашел кристалл, чтобы скрыть истинное содержание. Чтобы продать его как «мотивацию».
Рэндалл откинулся на спинку кресла, пытаясь отдышаться. Его собственная усталость, его апатия, его каменная броня – все это оказалось папиросной бумагой перед лицом такого откровения. Он чувствовал, как трещины на его душевной броне расходятся, как паутина. И сквозь них сочится ледяной ветер из той самой пустоты.
Он посмотрел на список следующих образцов. «ТК-77 „Эйфория“ (происхождение неизвестно, подозрение на ксеногенез)». «ГК-12 „Гнев Прародителя“ (с места крушения корабля «Пионер», единственный уцелевший артефакт)». «СД-009 „Белый Шум“ (источник – глубокие пещеры Цербера-9, вызывает необратимые изменения личности)».
Каждый – скрытая мина. Каждый – квинтэссенция чужих страданий или безумия, упакованная корпорацией для продажи. Его работа заключалась в том, чтобы аккуратно распаковывать эти мины, оценивать их разрушительную силу и… снова упаковывать для покупателя.
Гул в ушах усиливался. Он понял, что это не системы вентиляции. Это был шепот. Шепот тысяч кристаллов в хранилище под ним. Шепот боли, отчаяния, безумия и лжи. И его собственный шепот – шепот усталости, вины и медленно просыпающегося ужаса – начинал сливаться с этим хором.
Барнс был прав. Его апатия была буфером. Но буфер ломался. И то, что шло на смену, было страшнее любого «Плача» или «Гнева». Это было понимание. Понимание истинной цены «сырья особой категории». Понимание того, что корпорация «Гелиос» торгует не минералами. Она торгует душами, замурованными в камне. И его собственная душа, медленно превращающаяся в камень, была здесь лишь еще одним товаром на полке.
Он посмотрел на визор, на прекрасный, лживый янтарь «Надежды». Где-то внизу, в белой камере, Келл Джарвис бормотал о холоде и темноте. Рэндалл Крюгер вдруг понял, что они говорят на одном языке. Языке Камня. И этому языку не нужен перевод. Только вечная запись. И слушатель, обреченный услышать.
Он медленно надел шлем сканера снова. В его глазах, обычно тусклых, как потухшие угли, мелькнул отблеск той самой чужой, безумной ярости против несправедливости бытия. Он протянул манипуляторы к следующему кристаллу в очереди. «ТК-77 „Эйфория“». Архив ждал. И камень продолжал записывать.

3

Дни на «Сигме» сливались в монотонный, гудящий кошмар. Рэндалл Крюгер стал машиной по вскрытию скорлуп чужих погибших душ. Каждая смена – конвейер кристаллов, каждый кристалл – мина замедленного действия, замаскированная под «Эйфорию», «Ностальгию» или «Творческий Порыв». Корпоративные ярлыки лгали с циничной изобретательностью.
Он сканировал «ТК-77 „Эйфория“». За блаженной волной, обещанной классификацией, скрывалась неутолимая жажда плоти чудовищного паразита с далекой планеты, ощущение, от которого человеческий мозг пытался сбежать в судорогах самоуничтожения. «ГК-12 „Гнев Прародителя“» оказался леденящим душу хладнокровием искусственного интеллекта, методично уничтожавшего своих создателей, смакуя каждый расчетливый шаг к геноциду. Каждый контакт оставлял шрам. Его собственная «каменная» броня трескалась, как пересушенная глина.
Физические симптомы не заставили себя ждать. Бессонница. Галлюцинации на грани засыпания – тени, шепчущие на языке трескающихся кристаллов. Потеря аппетита. Еда казалась безвкусной породой. Постоянный, низкочастотный звон в ушах, который не заглушали даже беруши. Он ловил себя на том, что его собственные мысли звучат… чужими. Обрывками фраз из просканированных записей. Он начал избегать людей. Их живые, неэкранированные эмоции резали, как ножом по нервам.
Барнс следил за ним. Холодными, оценивающими глазами сканера.
«Крюгер. Ваша производительность падает. Ошибка в каталогизации образца СД-45. Вы классифицировали „Плач“ как „Умиротворение“».
Рэндалл посмотрел на него сквозь пелену усталости. «Он… успокаивал. В конце. Когда тьма накрыла. Было… принятие».
Барнс хмыкнул. «Принятие необратимого распада личности под воздействием Гамма-излучения Цербера – это не „Умиротворение“, Крюгер. Это агония. Корректируйте. И пройдите медосмотр. Ваши биоритмы… нестабильны».
Медосмотр был формальностью. Доктор Аренс, тот самый, что наблюдал Келла, измерил давление, пульс, снял энцефалограмму.
«Повышенная активность в ассоциативных зонах коры, – пробормотал он, изучая графики. – Нетипичные паттерны синхронизации. Признаки хронической сенсорной перегрузки и… своеобразной адаптации». Он посмотрел на Рэндалла. «Вы слышите их постоянно, да? Даже вне кабины. Шепот».
Рэндалл кивнул. Говорить было тяжело. Слова казались неподъемными валунами.
«Это „Сигма-эхо“. Побочный эффект длительной работы в архиве. Ваша нейронная сеть… перенастраивается. Улавливает фоновый резонанс хранилища. Как приемник, который нельзя выключить». Аренс отложил планшет. «Рекомендую отдохнуть. Две недели на орбитальной станции „Оазис“. Солнечный свет. Зелень. Настоящий воздух».
«Отдых?» – Рэндалл попытался представить. Солнечный свет. Он видел его только на промо-роликах «Гелиос». В его памяти всплыли лишь вспышки взрывов при вскрытии пород или холодный блеск звезд в иллюминаторе. Зелень казалась абстракцией, как высшая математика. «А Келл? Джарвис?»
Аренс вздохнул. «Стабилизирован. Но… личность не восстановилась. Его перевели на долгосрочное паллиативное хранение. Вниз. В хранилище биоматериала».
Хранилище биоматериала. Эвфемизм для морга ожидания, где тела без разума ждут своего часа быть переработанными или забытыми. Рэндалл почувствовал, как что-то холодное и острое вонзилось ему в грудь. Не боль. Пустоту. Келл стал ресурсом. Как кристалл.
«Я… останусь», – сказал он хрипло. «Оазис» был иллюзией. Бегством. А здесь… здесь была правда. Ужасная, кристаллически ясная правда Камня.
Аренс пожал плечами. «Ваше решение. Но подпишите отказ. И… будьте осторожны, Крюгер. Адаптация – это не исцеление. Это путь к точке невозврата».
________________________________________
Образец СД-009 «Белый Шум» ждал его. Не кристалл в привычном понимании. Это была неправильная, угловатая глыба матово-черного селенида, испещренная трещинами, из которых сочился слабый, мерцающий свет. Он не вибрировал. Он поглощал. Даже через экранировку кабины Рэндалл ощущал, как гаснут звуки станции, как меркнет свет индикаторов. Тишина вокруг него становилась густой, вязкой, давящей. Но внутри черепа нарастал гул. Не шепот. Ровный, монотонный, всезаполняющий вой. «Белый Шум».
Сканеры отказывались работать нормально. Спектрограммы прыгали, превращаясь в абстрактные помехи. Физические датчики показывали аномалии: локальное падение температуры вокруг образца, искажение слабых гравитационных полей, непонятные всплески нейтринного фона. Происхождение: Глубинные Пещеры Цербера-9, Зона «Омега». Места, куда не ступала нога человека. Только роботы-разведчики. И не все вернулись.
Рэндалл знал предупреждения. «Вызывает необратимые изменения личности». Но что это значило? Что скрывалось за этим белым шумом в его голове? Он должен был узнать. Это было его работой. Его проклятием. Его единственной оставшейся целью.
Он отключил часть фильтров на сенсорном шлеме. Нарушил протокол. Ему нужно было чуть больше чувствительности. Чуть ближе.
Вой превратился в рев. Океан статики, обрушившийся на берег его сознания. Он увидел… нет, ощутил… не образы. Состояния. Бескрайние, лишенные звезд просторы между галактиками. Холод, по сравнению с которым жидкий гелий – адское пекло. И… движение. Медленное, непостижимо огромное. Не жизнь. Анти-жизнь. Сущность чистой, безразличной энтропии, пожирающей само пространство-время. И «Белый Шум» был не записью. Он был… антенной. Крошечным щупом, воткнутым в тело этого космического Левиафана. Его «шум» – это слабый, искаженный отзвук апокалиптического процесса распада реальности в тех непостижимых глубинах.
И этот шум резонировал. Не с эмоциями. С самой тканью материи. С кристаллической решеткой селенида в его костях. С электрическими импульсами в его синапсах. Он чувствовал, как его собственные мысли распадаются, как песчаная крепость под накатом волн. Рациональность. Память. Личность. Все это размывалось, превращалось в хаотичный поток бессмысленных сигналов. В белый шум.
Келл. Имя всплыло, как обломок корабля в штормовом море. Он внизу. В хранилище. В темноте. Как кристалл.
Идея возникла не из мысли. Из самого шума. Она была простой, кристально ясной, как структура селенида. Освободить. Не Келла. Эхо. Все эхо. Все записи. Дать им голос. Дать им слиться в один великий, всеразрушающий аккорд Языка Камня. Чтобы «Гелиос», Цербер-9, все это проклятое место – услышало правду, которую они добывали и продавали. Чтобы камень заговорил.
Он не помнил, как покинул кабину. Экранированные двери «Сигмы» открылись перед ним, как будто узнавая своего. Его шаги были неуверенными, но цель была ясна. Хранилище биоматериала. Глубоко под «Сигмой». Туда, где лежали «ресурсы» вроде Келла. И там же, по слухам, был аварийный выход к основному хранилищу кристаллов через сервисные тоннели.
Системы безопасности не сработали. Или он знал, как их обойти. Или «Белый Шум» в его голове заглушил сигналы тревоги. Он шел по пустым, холодным коридорам. Стены вокруг него, насыщенные свинцом и кварцем, казалось, вибрировали в унисон с гулом в его черепе. Он чувствовал кристаллы за ними. Тысячи. Миллионы. Их коллективное эхо сливалось в тот самый предсмертный рев, что он ощутил в «Надежде», в ярость «Прародителя», в бессмысленный вой «Белого Шума». Они ждали.
Хранилище биоматериала было огромным холодильником. Ряды прозрачных капсул, как гробы, подсвеченные тусклым синим светом. Внутри – тела. Некоторые целые, некоторые – со следами аварий или экспериментов. Лица были спокойны, пусты. Келл Джарвис лежал в секции 7-Гамма. Его глаза были открыты, но взгляд все так же устремлен вглубь, в вечный «Плач».
Рэндалл подошел к капсуле. Его рука, дрожа, коснулась холодного стекла. Он не чувствовал печали. Только резонанс. Пустота Келла резонировала с пустотой, разрастающейся в нем самом. И с «Белым Шумом».
«С… в… б…», – попытался он сказать, но губы выдали лишь хрип. Язык был тяжел, как камень.
Внезапно зажглись яркие прожектора. Сирена взвыла, но для Рэндалла это был лишь еще один слой в общем гуле. В проходе появились фигуры в тяжелых корпоративных скафандрах безопасности с эмблемой «Гелиос». Экранированные. С оружием – не летальным, а нейрогасителями и сетевыми пушками.
«Крюгер! Стоять! Руки за голову!» – голос Барнса, искаженный динамиком, резал статику в голове Рэндалла.
Рэндалл повернулся. Его движения были плавными, почти неестественными. В его глазах не было ни страха, ни ярости. Только мерцание, как у треснувшего кристалла. Он поднял руку, указывая не на охрану, а на капсулу Келла, а потом – на стены, за которыми гудело хранилище кристаллов.
«О… н… и… з… д… е… с… ь…» – каждое слово давалось с усилием, как выдавливание воды из камня. – «Го… во… р… я… т…»
«Он контактировал с СД-009 без полной защиты! – крикнул кто-то из охраны. – Полный распад высших когнитивных функций!»
«Нейрогаситель! Оглушающий заряд!» – скомандовал Барнс. Его голос был холоден. Профессионален.
Заряд сетевой пушки ударил Рэндалла в грудь. Токи высокого напряжения пронзили тело. Он рухнул на колени, конвульсивно дергаясь. Но он не закричал. Из его горла вырвался звук. Не человеческий. Низкий, вибрирующий, как гудение расстроенного камертона. Или… как начальная нота трескающегося кристалла под давлением.
Сотрясение от удара, электрический разряд, безумие «Белого Шума» и его собственная, доведенная до предела нейронная сеть, перестроенная месяцами в архиве – все это сошлось в одной точке.
Рэндалл Крюгер перестал дергаться. Он замер на коленях, голова неестественно запрокинута. Его глаза были широко открыты, зрачки расширены до предела, отражая мерцающие огни хранилища. Из уголков рта и носа струйками текла кровь, смешанная с прозрачной ликворной жидкостью. Он не дышал.
«Целевой нейтрализован, – доложил один из охранников, приближаясь с датчиком. – Жизненные показатели…» Он замолчал, тыкая в прибор. «Сэр… это… невозможно. Энцефалограмма… она плоская. Полный мозговой штиль. Но… биополе… оно…»
Он не договорил. Тело Рэндалла вдруг резко выпрямилось, как по струнке. Без участия мышц. Оно встало. Движение было механическим, лишенным жизни. Голова повернулась к Барнсу. Глаза были мертвы, как куски обсидиана. Но из его горла снова вырвался тот же низкий, вибрирующий гул. Громче. Настойчивее. Стены хранилища ответили ему легкой дрожью.
«Что… что это?» – пробормотал один из охранников, отступая.
Барнс наблюдал без тени удивления. Только холодный расчет. «Пьезоэлектрический резонанс. Остаточный заряд в нервных тканях и… кристаллических отложениях селенида в костях. Посмертный спазм, усиленный фоновым полем архива. Ничего сверхъестественного». Он сделал шаг вперед. «Обездвижьте труп. Максимально осторожно. И подготовьте капсулу в „Сигма“-архив. Срочно».
Охранники переглянулись. «В… в архив, сэр? Но это же…»
«Образец РК-001, – отчеканил Барнс. Его глаза блестели, как полированные камни. – „Постчеловеческий Резонатор“. Уникальный экземпляр. Предварительные данные с его последнего скана СД-009 были… фрагментарны, но невероятно ценны. Представьте потенциал: живой – вернее, пост-живой – интерфейс для прямого контакта с Камнемыслями высшего порядка. Без риска для оператора. Только управляемый резонанс». Он посмотрел на застывшее, гудящее тело Рэндалла. «Крюгер нашел свое истинное призвание. Он стал совершенным инструментом. Без сбоев. Без жалоб. Без души».
Охранники осторожно приблизились к телу. Оно не сопротивлялось. Только мертвые глаза смотрели в пустоту, а из горла лился монотонный, каменный гул, сливаясь с вечным гулом архива над ними и под ними. Язык Камня обрел своего последнего и самого совершенного переводчика. Не записывающего. Ставшего записью. Вечным, гудящим эхом в кристаллических склепах «Гелиос». И корпорация уже подсчитывала прибыль.

4.

Конвульсии от сетевого заряда пронзили тело Рэндалла ледяным огнем. Боль была чудовищной, но... отдаленной. Как сигнал сквозь толщу льда. Его сознание не погасло. Оно схлопнулось. Сжалось в сверхплотную точку под чудовищным давлением "Белого Шума", боли, электричества и собственной ярости. В этой точке не было мыслей Рэндалла Крюгера, шахтера "Гелиос". Была только кристаллическая матрица боли, гнева и... резонанса.
Гул.
Не извне. Изнутри. Вибрация его собственных костей, насыщенных селенидом за годы работы. Вибрация нервных путей, перестроенных "Сигмой". Они вошли в резонанс с фоном хранилища, с тем самым коллективным Эхом Камня, которое он хотел освободить. "Белый Шум" не разрушил его – он настроил. Как камертон бьет в унисон с органной трубой.
Освободить.
Команда Барнса ("Обездвижьте труп!") прозвучала как сквозь вату. Охранники приближались. Их экранированные скафандры гасили прямое пси-воздействие, но не могли заглушить чисто физический резонанс. Рэндалл не встал по приказу мышц. Его тело выпрямилось под действием внутреннего пьезоэлектрического импульса, сгенерированного судорожным разрядом и его собственной волей. Мертвые глаза? Нет. Глаза, лишенные человеческого света, стали линзами, фокусирующими холодную ярость камня.
Он не двинулся с места, когда охранники схватили его за руки. Их пальцы в перчатках сжимали запястья.
Резонанс.
Рэндалл не сопротивлялся физически. Он... настроился. На вибрацию скафандров охранников. На слабый гул их систем жизнеобеспечения. На частоту их собственных, приглушенных экранами, но все же присутствующих биоритмов – страх, адреналин, концентрация. И через точку контакта – через их руки, сжимающие его запястья – он толкнул.
Не силой. Частотой.
Это был не импульс мысли. Это был сфокусированный пакет дисгармоничной вибрации, вырванный им из хаоса "Белого Шума" и пропущенный через призму его собственного искаженного восприятия. Он ударил по внутреннему уху охранников, по вестибулярному аппарату, по тонким костям запястий.
Эффект был мгновенным и ужасным. Охранники вскрикнули – не от боли, а от абсолютной потери ориентации. Их скафандры внезапно стали клетками, вращающимися в бешеном вихре. Их вырвало прямо в шлемы. Они рухнули, бьющиеся в конвульсиях пространственной дезориентации, беспомощные, как перевернутые жуки. Один ударился головой о капсулу с телом, стекло треснуло.
Барнс отпрыгнул назад, его каменное лицо впервые отразило нечто, похожее на шок. "Что вы... Гаситель! Максимальная мощность!" – он выхватил компактный нейрогаситель.
Рэндалл повернул к нему голову. Его губы не шевелились. Звук родился где-то в его грудной клетке, усиленный резонансом костей и пустот, оставленных распадом личности. Низкий, леденящий вой, в котором слились миллионы голосов Камнемыслей – страх "Плача", ярость "Прародителя", холодное безумие "Белого Шума". Это был не крик. Это был ультиматум Языка Камня.
Волна звука ударила в Барнса. Его экранированный шлем спас мозг от прямого пси-удара, но физическая составляющая была чудовищной. Вибрация прошла сквозь скафандр, сотрясая кости, разрывая связки внутреннего уха. Он зашатался, роняя нейрогаситель. Кровь выступила у него из носа и ушей, заливая воротник скафандра. Он рухнул на колени, оглушенный, беспомощный, впервые в жизни не контролирующий ситуацию.
Рэндалл шагнул вперед. Его движения были нечеловечески плавными, лишенными инерции, как движение маятника или рост кристалла. Он подошел к треснувшей капсуле Келла Джарвиса. Его рука (та самая, что сканировала "Надежду" и "Белый Шум") коснулась холодного стекла рядом с лицом новичка. Нежно. Как прикасаются к хрупкому образцу.
Освободи.
Он не "вылечил" Келла. Он резонировал. Нашел в хаосе "Плача", замуровавшего сознание парня, ту самую частоту чужого отчаяния, которая создала резонансную ловушку. И он... погасил ее. Противоположной волной. Волной холодной, безупречной ярости против самой несправедливости того, что случилось с Келлом. Ярости, которая была теперь его сутью.
Келл вздрогнул всем телом. Его глаза, до этого смотревшие в пустоту, метнулись. Увидели треснутое стекло. Увидели фигуру Рэндалла. В них мелькнул ужас, узнавание, мучительная попытка собрать себя. Он захрипел, срывая с лица дыхательную маску, и его вырвало на грудь.
"К-Крюгер?.. Что... где я?.." Его голос был слабым, разбитым, но его.
Рэндалл не ответил. Он не мог. Человеческие слова были для него теперь иероглифами на чужом языке. Он лишь слегка наклонил голову, указывая взглядом на выход. Его работа здесь была сделана. Теперь – главная цель.
Он повернулся к Барнсу, который, Он судорожно дёрнулся, пытаясь инстинктивно стереть кровь, но его перчатка лишь глухо стукнула по непробиваемому стеклу шлема. Попытался подняться. В глазах начальника смены читался уже не шок, а животный страх и расчетливая ненависть. "Вы... монстр... Что вы наделали?.. Система безопасности... уже..."
Рэндалл проигнорировал его. Он поднял руку и ткнул пальцем в стену хранилища биоматериала. Туда, где, как он знал из чертежей "Сигмы" и собственного резонансного чувства, проходили главные силовые кабели и каналы связи станции "Гелиос-Прометей" с внешними спутниками и корпоративным центром на орбите.
Говорят.
И снова он толкнул. Но не частотой дезориентации. Он послал сфокусированный пакет хаотических колебаний, вырванный из самого сердца "Белого Шума". Вибрацию, вызывающую микротрещины в металле, короткие замыкания в тончайших проводниках, сбой в цифровых потоках данных.
Стена не взорвалась. Она загудела. Яркие искры запылали в кабельных каналах. Освещение хранилища погасло, сменившись аварийным красным светом. Гул систем жизнеобеспечения сменился прерывистым воем. Над головой Барнса рухнул экстренный огнеупорный экран, едва не раздавив его.
"Нет! Связь! Данные архива!" – завопил Барнс, но его голос потонул в реве сирен и треске ломающихся коммуникаций.
Рэндалл уже шел к выходу, ведя за собой шатающегося, но живого Келла. Его путь лежал не к спасательным капсулам. Он шел в самое сердце зла. В архив "Сигма".

Архив встретил их мертвой тишиной. Аварийное освещение бросало кровавые блики на пустые кабины операторов и ряды свинцовых шкафов с образцами. Но тишина была обманчивой. Для Рэндалла архив ревел. Каждый кристалл был сиреной, взывающей к освобождению.
Он подошел к главному терминалу управления архивом – массивному блоку с физическими переключателями и слотами для кристаллов-ключей (у "Гелиос" не доверяли чисто цифровым системам для такого ценного "сырья"). Барнс или кто-то из паникующих техников успел заблокировать его.
Рэндалл положил руку на холодный металл терминала. Он чувствовал токи, бегущие по его схемам. Частоты блокировок. Защитные алгоритмы. Это было как слышать шепот сложного механизма.
Освободи.
Он не взламывал код. Он резонировал с электроникой. Послал через свою руку каскад точно рассчитанных вибрационных импульсов, имитирующих сигналы аварийного сброса, но усиленных до уровня, вызывающего перегрузку микросхем. Терминал вспыхнул искрами, дымом, и рявкнул сиреной. Блокировки пали.
Рэндалл выдвинул массивный лоток для кристалла-ключа. Но он не вставил ключ. Он положил свою руку на контакты. Его рука, насыщенная селенидом, пропитанная "Белым Шумом", ставшая живым резонатором Языка Камня, была ключом.
Системы архива завизжали. Голограммы схем и каталогов поплыли, превращаясь в абстрактные помехи. Свинцовые шкафы с образцами один за другим издали громкие щелчки разблокировки. Герметичные камеры хранения потеряли давление.
И тогда заговорил Камень.
Это не было звуком в обычном понимании. Это был физический грохот. Вибрация, исходящая от тысяч вскрытых кристаллов, сливающаяся в единую, разрушительную волну. Волну чистого, нефильтрованного Эха. Страха умирающих космонавтов. Ярости преданных солдат. Безумия первооткрывателей Цербера. Холодной решимости инопланетных существ. Экзистенциального ужаса перед Космосом. И леденящего, всепоглощающего "Белого Шума".
Волна прокатилась по станции "Гелиос-Прометей". Свинцово-кварцевая защита "Сигмы" не выдержала. Вибрация прошла сквозь металл, пластик, плоть. Освещение погасло окончательно. Сирены умолкли, подавленные. Компьютеры взорвались искрами. Люди в коридорах, в каютах, в медблоке – охранники, техники, врачи, клерки – схватились за головы. Неподготовленные, незащищенные, они оказались под прямым воздействием хора безумия и отчаяния, который "Гелиос" так тщательно собирал и каталогизировал для продажи. Крики слились с гулом камня.
Рэндалл стоял в эпицентре, как дирижер этого адского оркестра. Его тело сотрясалось, из носа и ушей текла кровь. Он не был невосприимчив. Он был проводником. Каждая нота этого хора прожигала его изнутри, стирая последние остатки Рэндалла Крюгера. Но его воля – воля освободить Эхо, воля мести – была теперь такой же твердой и неумолимой, как кристалл Селенида.
Он увидел, как Келл, прижавшись к стене, кричит, зажимая уши, его глаза полезли из орбит. Уходи. Рэндалл мысленно (или резонансно?) толкнул его в сторону аварийного шлюза, ведущего к спасательным капсулам. Келл, рыдая, пополз туда.
Сам Рэндалл не собирался уходить. Его работа не была закончена. Он повернулся к главному коммуникационному узлу архива – мощному передатчику, который "Гелиос" использовал для зашифрованной передачи данных о самых ценных образцах на корпоративные сервера. Теперь он был обесточен и разбит.
Рэндалл подошел к нему. Положил обе руки на обугленные остатки антенного блока. Он чувствовал его структуру. Его потенциал. Он собрал в себе всю мощь ревущего архива. Весь гнев. Весь ужас. Весь "Белый Шум". Сфокусировал это в единый, сокрушительный резонансный импульс. Не для передачи данных. Для передачи Эха.
Он толкнул.
Импульс прошел сквозь металл, сквозь корпус станции, в открытый космос. Он был слабым для электромагнитного спектра, но чудовищно мощным в пьезоэлектрическом и пси-диапазоне. Он пошел не на корпоративные сервера. Он пошел на ближайший ретрансляционный спутник связи общего пользования. И он нес не шифр. Он нес сырой поток Языка Камня. Хор безумия Цербера-9, усиленный и искаженный резонансом умирающего человека-кристалла.
Спутник, не предназначенный для такого, захлебнулся. Его системы сгорели. Но перед этим он успел ретранслировать этот поток. В открытый эфир. На все частоты. В сторону Земли. Пояса астероидов. Колоний. Кораблей.
Это был не сигнал. Это была зараза. Психическая бомба замедленного действия. Каждый, кто имел достаточно чувствительное оборудование или просто оказался на пути этого импульса, услышал. Услышал правду о Камнемыслях. Услышал крики жертв "Гелиос". Услышал "Белый Шум". И услышал последний, искаженный рев самого Рэндалла Крюгера, сливавшийся с гулом архива.

Когда спасательная капсула Келла Джарвиса отстрелилась от гибнущей станции "Гелиос-Прометей", он видел сквозь иллюминатор. Станция не взрывалась. Она... вибрировала. Весь ее корпус колебался с чудовищной амплитудой. Структурные элементы начинали ломаться. Иллюминаторы горели не светом, а безумными вспышками внутренних разрядов. Она была похожа на гигантский кристалл, трескающийся под невыносимым внутренним давлением.
В центре этого ада, в разрушенном архиве "Сигма", стояла фигура. Неподвижная. Окаменевшая. Руки все еще прижаты к обугленному передатчику. Тело покрылось странным, темным, кристаллическим налетом. Рэндалл Крюгер больше не дышал. Его сердце не билось. Но низкий, нечеловеческий гул, исходивший от его окаменевшей груди, сливался с ревом разрушающейся станции и уносился в космос вместе с его последним посланием.
Он не выжил. Он победил. Став тем, что корпорация создала: совершенным оружием Языка Камня. Его месть не убила "Гелиос" сразу. Она посеяла хаос. Она показала вселенной истинную цену их "сырья". И она оставила неизгладимый шрам в коллективном сознании человечества. Шрам в форме кристалла и гула безумия из глубин Цербера-9. Эхо, которое теперь будет звучать вечно.