Прогулка

О будущем писать скучно. Нет его, будущего. Покажется оно неслышной волной, изогнётся и пропадёт, даже не подразнив. И выберет тот самый момент, когда отвлечёшься на какую-нибудь сиюминутную мелочь – комариный укус или посторонний всплеск, к настоящему ничего не добавляющих. Так только, очередное повторение прошлого, время, потраченное зря. А хочется красок ярких, незнакомых, гармонии необыкновенной, страстей неземных и полёта к чёрту на кулички…

Пал Палыч от безденежья и безделья с некоторых пор заставлял себя «гулять». То есть бродить без цели среди людей на улице, не придавая этому какого-то значения, заходить в магазины и выходить из них, ничего не покупая, посещать многочисленные заведения сферы услуг, почты и парикмахерские салоны, банки, пивные и кофе-таймы, - всё, что по дороге попадётся, и делал всё это молча, не спеша, но методично, с докучливым любопытством.  Будто турист, выпущенный в свободное плавание в чужом городе, который якобы не понимает местного языка или вовсе прикидывается глухонемым.

Палычу было прикольно встретится с кем-то из знакомых, внимательно посмотреть на него и не поздороваться, пройти мимо, будто не узнав. Снять шапку у «Вечного огня» и простоять так минут пять, вглядываясь в трепещущее пламя. Или присесть на паперти у собора и закурить трубку… Да мало ли чего ещё ни взбредало в его пенсионерскую голову!

Зачем он делал это, Пал Палыч сам не понимал. Уходил из дома, оставив телефон, говоря жене, что «пошёл в народ», а та ещё и подзуживала: «Сходи проветрись! Посмотри, чем люди живут! А я пока в квартире порядок наведу…»

И он начинал действовать, словно по методичке из детского сада, по которой в данное время он должен совершить «прогулку». Не в интернетовском «гугле», а натурально перемещая ногами своё тело по просторам оставшейся жизни. Из конца в конец. Пообедавший. Бессмысленный. Пожилой и равнодушный до той степени, что не ждал от этих гуляний ни свежих эмоций, ни нового опыта в оправдании продолжения своего существования – то бишь гулял в поисках доказательств реальности своего бытия. Тут, сейчас, без прошлого и будущего.

Результат был плачевен. Раз за разом он натыкался на предметы и действия, которые подтверждали, что их положения или колебания в видимом пространстве от Палыча не зависят. Что Палыч с какого-то времени выпал из общей мировой схемы, а она, как действовала, так и продолжает работать, не помня о нём. Мало того, вялая, неповоротливая движуха в мире и не предполагала для своего существования его участия. Оказывается, эта, окружающая жизнь махина, могла и может обходиться и вовсе без него. А настоящее присутствие Палыча скорее случайность, некая ошибка, которая даже поправки не стоит, потому что никак не может повлиять на сложный и бездушный процесс, отрицающий человеческую волю.

Как-то он присел в жаркий день на лавочку перед собором. Тут была тень. Нищий, отдыхавший от солнца, раскалившего камень на паперти, освободил ему место рядом, чуть сдвинувшись, продолжая наблюдать за соратником на солнцепёке, который не покидал своего хлебного места с правой стороны от входа в храм.

Соседи по лавочке были давно знакомы друг другу, хотя и не подавали виду. И Палыч впервые заговорил с побирушкой, не надеясь на ответ, так, лишь бы сотрясти плотный, неподвижный воздух:

- Ждёшь смены караула?

- Да, - бесцеремонно ответил нищий. – Пусть ещё полчасика попарится и подменю.

 Палыч решил дождаться церемонии. Вынул на свет баночку ещё прохладного пива, отхлебнул пару глотков и задал чисто производственный вопрос:

- А каков регламент, если не секрет? Почасовой?

- Спонтанный… Тут больше от времени церковных служб зависит и количества паствы. Погода не главное…

- А что главное?

- Главное – вера. Ну, конечно и надежда, и любовь. Но вера – во-первых!

- А-а… - понимающе протянул Палыч. – Вера в надежду, вера в любовь… Пожалуй, вы правы… А скажите, вы своё предназначение в чём видите? В побирушничестве? Или это так именно ваша жизнь сложилась? Может, вы созидателем когда-то мечтали стать? Или космонавтом, простите…

- Ничего-ничего, - утешил его нищий. – Не извиняйтесь… Многие не понимают, вы не первый… По негласному уставу: наш долг взывать к человеческой совести. Причём, к её материальной части. Откупиться от греха покаянной молитвой не всякому удаётся. Бандюки в своё время на купола золота награбленного не жалели, олигархи ордена патриаршие за вклады в церковь получали, а простой народ где мог свою веру обозначить? Только на паперти… Для этого мы и нужны.

- О блин! – удивился Палыч. – Так вы борцы за идею!

- Идею милосердия, заметьте! – мягко улыбнулся нищий. – Причём боремся за неё совершенно публично, ни от кого не скрываясь, глядя прямо в глаза грешникам, один на один!

- Да-а… Не то что эти телефонные жулики… И что же? Много дают? Ну, я в смысле бюджета?.. На жизнь хватает?

- В этом храме немного… В других побольше бывает… Но у нас же ассоциация, мы друг друга поддерживаем, без куска хлеба никто не остаётся. Нам ни единого храма пропустить нельзя!

- Понимаю… Вы как светофоры на перекрёстках, а есть ли на дороге машины – им всё равно: загораются по своим правилам, но если проехал на красный, сразу прав лишают…

- Или штраф! Как налог за веру! – перебил Палыча весёлый нищий. – Вот это совершенно верное сравнение вы в пример привели. Нагрешил, пришёл в храм, помолился, и нищему обязан подать. И совершенно не обязательно, будет ли тот за грешника Бога молить о прощении. Тут сам факт очищения совести через кошелёк важен. А каким образом ещё научить человека о Боге не забывать? Конечно, можно и через суд, но как ещё Пушкин говаривал: «А судьи, кто?»

Палыч внимательно посмотрел в лицо собеседнику и понял глубину его сарказма над случайным прохожим и ту степень цинизма, что присуща только опытным политикам. Нет, он намеренно спутал Пушкина с Грибоедовым, чтобы проверить пьющего пенсионера на вшивость.

Палыч допил пиво и, аккуратно поставив пустую баночку в сумку, достал оттуда следующую и щелкнул кольцом: пена выползла в знойный воздух животворящим источником мира и порядка. Этот технологический факт Палыча утешил. Он сделал большой глоток и продолжил беседу:

- Ну, если это так серьёзно, и под всем этим есть какая-то клерикальная основа, поощряемая церковью и прихожанами, и степень профессионализма вашей братии достигла таких высот, почему бы не подумать о будущем поколении попрошаек? Организовать нищенские факультеты при семинариях, средние учебные заведения в провинции, школы воскресного дня для подрастающих побирушек? Какие шаги вы предпринимаете в этом направлении?

- Не сердитесь вы так… - чуть нахмурил брови собеседник. – Оно того не стоит… Да и кто в преподаватели пойдёт? Специалисты все давно уже за рубежом! Свои виллы, свои приходы… Кто в буддизм подался, кто в мормоны… Жизнь не стоит на месте. На освоение Сибири людей никаким длинным рублём не заманишь. Все привыкли на удалёнке бабло по инету строгать… Наша профессия теряет свою духовную подоплёку… Но власти этого не понять! А ведь самое время об этом задуматься!

- Вы так считаете? Почему именно сегодня?

- Война, батенька, не всё со счетов спишет! На всех инвалидов новых квартир и пособий не хватит. Это тут в Подмосковье не сильно заметно. А в Архангельске? А во Пскове? Не приходилось бывать?

- Нет. Бог миловал.

- То-то и оно… Надо готовиться к худшему! Нашествие нищих инвалидов с медалями на груди после Японской войны в 1905 году привело к Первой русской революции, второе – после Первой мировой – к Ленину, а третье – после Отечественной – к массовому пьянству и Хрущёву с кукурузой. Афган притащил за собой наркоту. Горбач – палёную водку. Ельцин… Сам пил, как сапожник, и все его либералы, как свиньи, пили… У вас там, в баночке, если глоточек останется, вы не позволите допить? Один только глоток… А банку я верну, вы ведь их не выбрасываете, сдаёте?

- Сдаю… - растерялся Палыч и протянул нищему недопитую ёмкость.

Тот ловко опрокинул остатки пива в рот и вытер губы. И блаженно улыбнулся при этом, возвращая пустую посуду Палычу.

- Вы, конечно, простите, что я сразу не предложил. Вы как бы на рабочем месте. Я даже не подумал, что такое возможно… - извинился Палыч.

- Ничего-ничего… Бог простит!.. Не берите в голову… Так вот, хлынут инвалиды на паперти, поверьте моему опыту. И настанет всей России полная жопа, уважаемый, попомните моё слово.

- И что же делать?

- Храмы строить, дорогой! Храмы! Чтобы было, куда им самим пойти, и матерям их, и жёнам, и детям. Бог он один на всех и замену вере ещё не скоро придумают.
Палыч оторопел от такого вывода, но скоро взял себя в руки.

- Так вы серьёзно считаете, что другого спасения нет?!

- Нет, уважаемый! Война, она… Она как нарыв, а когда нарыв уже произошёл, вскрылся, тут спасение у народа одно – вера в исцеление через Бога и его милосердие к падшим. По-другому не бывает… Эти-то, что живы останутся, чем будут жить? Только верой, надеждой и любовью… У вас пива ещё не осталось?

- Есть ещё одна «нулёвочка» …

- Так вы что, безалкогольное пьёте?

- После второго микроинсульта только его пью. Уже года два. Да и безалкогольное доктор рекомендовал исключить из употребления. Но он, правда, другой веры, иудейской, Альтшуллер из "Рамбама" в Марьиной Роще…

- То-то, я смотрю, вкус у пива какой-то странный… Ну, ладно, открывайте, пейте, но оставьте немного, я попробую… Так вот, о чём это я? Ах, о строительстве… Был я в Грузии в Гелати. Там под аркой у входа в монастырь знаменитый царь Давид Строитель похоронен. Один сотню церквей построил! И нет ни одного человека, приходящего в храм монастыря, который бы могилу того Давида дважды ногами не попрал. Царь грузинский сам так решил перед смертью: что, мол, грешен он перед своим народом и прах свой под ноги ему кинул. Честный был христианин… Дерзкий… - и обернулся к Палычу с огнём в глазах: - Что вы там так долго возитесь, давайте-ка банку сюда!..

Он вырвал у Пал Палыча из рук пиво и, отщелкнув металлическую затычку, жадно припал к желанному отверстию. Палыч коротко вздохнул, глядя на мастеровито заходивший поршнем кадык нищего, и сообразил, что торопливость его связана со сменой караула на паперти: стрелки часов на колокольне сходились вертикально к полудню.

Звякнул колокол. Обманутый отсутствием алкоголя в питье нищий поднялся обиженно, гордо вскинул седую голову и пошёл на пост. Вернее, на работу. А если точнее – на служение во имя веры.

Сменщик же его приковылял на лавку к Палычу. Внешности он был такой же, как и его соратник. Тип таких людей, не запоминающихся ни с какого взгляда, был Палычу известен ещё с детства: эти случайные летние знакомые не вытесняли ничего из пространства, а погружались в него, как и в память, тающим мороженым – срок им был минутный, а холод и соль от общения с ними фиксировались в сознании только по ассоциации с погодой. «Да, было жарко, одного бомжа пивом у церкви угостил…» А через неделю встреча истиралась из памяти, как перистое облако на июльском небе.

Всё бы неплохо, но аммиаком несло от уставшего постового, подверженного длительному прокаливанию солнечными лучами, гораздо круче, чем от первого знакомца. К тому же он явно принялся за раздевание себя в тенёчке, обнажая бледные части тела, разбрасывая одежду по лавке, а обувь с носками - по траве. И Палыч решил спешно ретироваться с наблюдательного пункта, дабы спастись дома от лишних вопросов по источнику запаха, занесённого кем-то в квартиру после уборки. Такое уже случалось, когда он по неосторожности наступал в собачий кал возле подвала, или какая-то хозяйская кошка метила ему ботинки в прихожей, когда он менял по заявке УК водяной счётчик. Извинений за такую расхлябанность супруга не принимала…

На том, собственно, общение с верующими и закончилось. Оставалось убить время до обеда, каких-то два часа бесполезного отсутствия в мировом пространстве, и Палыча повлекло к воде. А именно – к городскому пруду, почти круглому гидросооружению в полтора гектара, украшенному серым песочным пляжем и жёлтыми биотуалетами, с одной стороны, и деревянными мостками и кудрявыми ивами - с противоположной.

Благодатная влага плескалась в прудовой утробе, вздыбленная ногами и руками отдыхающих у берега, десятью утками с выводками в камышах, одной семьёй водяных крыс у наливных труб водопровода и бесчисленными головастиками и карасями, приблизительно одинакового размера – с палец, не больше – снующих в водорослях, где придётся.

Жар вокруг водоёма можно было снимать в фантастическом фильме без дополнительных технических прибабахов Голливуда. Знойный воздух расползался во все стороны города, как сирокко в пустыне, приводя многоэтажки и столбы в состояние миража, искажающего в восходящих потоках предметы до колышущегося, зыбкого состояния.

Безбашенное население млело в горизонтальном положении по краям пруда, выбравшись из душных, тёмных квартир на животворно яркое солнце, редкое тут даже летом, и весьма неохотно перекатывалось в воду и обратно, предпочитая не шевелиться по любому другому поводу.

Палыч, следуя общему сомнамбулическому порыву, присел у воды на деревянные мостки, не сняв шлёпанцы, но ноги его до воды не достали. Видно усохли. Или наглый пруд с прошлой субботы в этом месте обмелел настолько, что противился соприкосновению с потным стариковским телом. Или просто пьяный слесарь забыл открыть задвижку от водозаборного узла ночью, чтобы пруд пополнить. Всякое бывает…

Недолго думая, Палыч спрыгнул в мутную воду и поплыл в одежде к противоположному берегу, держа сумку с пустыми пивными банками над головой. За сумкой увязалась было пара уток, но на полпути развернулась в обратную сторону, почуяв, что в ней им нечем поживиться. Выгребая одной рукой к середине пруда, Палыч перевернулся на спину и положил сумку на грудь. Пустые банки помогли ему удержаться на поверхности, и, успокоенный, Палыч задремал, чуть пошевеливая ногами в толстой резине, вдали от городской суеты и мыслях о прошлом и будущем, которого нет.

Только вечность вокруг, сплошная тёмная вечность!