Наследие Арна. Время Вдов. Гл. Вторая. Ч Первая

     ГЛАВА II
      Получив известие из Рисеберги, что Альда дочь Арна намерена вернуться домой, ее мать впервые более чем за год почувствовала себя счастливой. Тщательно и добросовестно от рассвета до заката Сесилия Росса выполняла свои обязанности, корабли заходили в гавань Вёнерна, а речные суда покидали гавань Викена в том же порядке, что и всегда, словно в Форсвике не произошло никаких серьезных изменений.

     После долгой борьбы с лихорадкой, вызванной пустяшной раной при Гестилрене, скончался ее любимый Арн, и с этой минуты Сесилия Росса перешла от света к тьме. Она как во сне сделала все, что от нее требовалось, словно это не она, а другая женщина, на которую она взирала как бы со стороны. Но вот похоронная процессия вернулась из Варнхема, похоронный эль был выпит, гости разъехались и все вернулось на круги своя, а Сесилия Росса осталась пребывать в своем отчаянии.

    Она много размышляла, главным образом, о непостижимой воле Пресвятой Богородицы. Почему, спрашивала себя  Сесилия Росса, они с Арном, пережившие долгие и тяжкие годы страданий, он на войне на Святой Земле, а она под пытками злой демоницы матери Рикиссы в Гудхеме,  получившие, наконец, милость новой встречи, почему они разлучены смертью так быстро?

   Каково было намерение Пресвятой Богородицы и что она хотела показать людям,  разбивая в пух и прах награду за любовь и преданность?  Если за долгие годы военной службы под Ее знаменами Арн заслужил право вернуться домой — благодать, дарованную не каждому, то в этом была справедливость. Но какой смысл давать ему то, что он, безусловно, заслужил в этой земной жизни, а затем обрушивать на его любимую жену и дочь самое черное и беспросветное горе? Хотела ли Богоматерь тем самым показать людям разницу между человеком, которого в Форсвике почитали святым, и которому многие тайно молились как святому Арну, - и Сесилией Россой  и ее дочерью Альдой, которые были просто обычными людьми?

  Размышления, вращаясь по кругу, заканчивались вновь приводя ее к изначальному горю- большому, черному и непостижимому. Ответов она не находила.

   Когда Альда призналась, что хочет принять постриг, что ее горе невыносимо и она не может поступить иначе, Сесилия Росса поначалу хотела отказаться от жизни. Теряя дочь сразу после мужа, она не видела смысла в своей жалкой одинокой жизни.

      Однако она начала борьбу за то, чтобы удержать Альду рядом. В конце концов, ее дочь  прожила всю свою юную жизнь на свободе и имела лишь смутное представление о том, какова жизнь по ту сторону стен.  Сесилия Роза провела в монастыре более двадцати лет, сначала в омерзительном Гудхеме, а затем в Рисеберге. Она начала обрисовывать дочери унылую беспросветность монашеской жизни с маленькими и редкими радостями,  лишь в нескольких словах намекнув, что есть хорошего в монашестве — ткачество и шитье, садоводство и пение, все то, что в избытке хватало в Форсвике. И в то же время холодные зимние ночи в продуваемых сквозняками каменных спальных покоях без какого-либо очага, ледяные одеяла, по  нескольку раз за ночь хождение босыми ногами  по каменному полу, покрытому корочкой льда, ледяная вода и другие невзгоды монастыря — все это быстро превращало молодую цветущую женщину в больную старуху.

  Стенания матери были внимательно выслушаны, но помогли мало. Альда, как многие молодые люди, была преисполнена лихорадочных мечтаний о том, чтобы  в ответ на горе принести себя в жертву ради Божьего дела. Она горячо верила, что смерть любимого отца в разгар летнего праздника жизни стала для нее ясным знаком небесных сил, и ей следует затвориться от мира, поскольку счастливая жизнь закончилась и  уже не вернется.

   Подобные суждения Сесилия Росса не спешила опровергать ни насмешкой, ни многословной назидательной тирадой.  Она знала, что девушке, переполненной горем и набожностью, не понять ее материнских чувств. Любая девственница, достаточно сведущая в церковных вопросах,  сразу ответила  бы, что подобные разговоры эгоистичны и не могут служить противовесом призванию. Но Сесилия  Росса не хотела и не могла потерять дочь за стенами монастыря.

  В конце концов, именно борьба за Альду помогла ей вернуться к жизни. У  нее остался родной человек, ради которого стоило жить и которого она боялась потерять больше всего на свете .

    Перед отъездом в Ризебергу они долго сидели в розарии, только-только начавшем погружаться в зимнюю спячку.  Все же Сесилии Россе удалось сделать то, что вселило надежду: она заставила Альду пообещать провести в обители, где у ее матери осталось много добрых друзей, первый год не принимая обетов, дабы  доказать себе, что у нее действительно есть призвание. Иногда девственницы из хороших семейств, пребывая послушницами всего  несколько недель, принимали постриг, отрезав себе все пути назад. Сесилия Роза долго и молча смотрела на свои умирающие розы,  увядшие от первых зазимков, и думала, что, возможно,  ее дочери будет достаточно приехать в монастырь с наступлением холодов. Тогда жизнь за стенами начнется с долгих зимних ночей. Было бы хуже, если бы Альда уехала после таяния снега, когда весна и лето делали монастырскую жизнь такой яркой, что забывалось, какую стужу принесет новая зима.

    Видимо, зимние холода не сильно напугали Альду. Прошел год, осень вновь вступила в свои права и настал решающий выбор: принять постриг и навсегда остаться в монастыре или вернуться к жизни.  Самое ясное и суровое испытание для девственницы.

     Альда выбрала жизнь. Узнав об этом, Сесилия Роза провела много часов в небольшой деревянной церкви  Форсвика, молясь и беседуя с Богоматерью. Выйдя оттуда, она почувствовала себя так, словно летний ветер освободил и очистил ее от горя. Подготовка к возвращению дочери домой превратилась для нее в самую счастливую обязанность.

    Однако появилась проблема, заставлявшая призадуматься. Хоть письмо из Рисеберги и было написано аббатисой Кристиной, оно ясно и недвусмысленно передавало пожелание Альды. В нем говорилось, что, учитывая неспокойные времена, когда похищение и изнасилование девственниц на дорогах и по воде было, к сожалению,  не редкостью, неблагоразумно позволять Альде в одиночестве путешествовать по мрачной осенней дороге из Рисеберги в Форсвик. Посему было бы хорошо и разумно, если бы рыцарь Сигурд и его люди проявили любезность и доставить Альду домой в целости и сохранности.
     Сесилии Россе не пришло бы в голову позволить дочери  путешествовать в одиночку и делало просьбу о сопровождении совершенно излишней; Альда прекрасно знала об этом. Поэтому она не видела необходимости в упоминании каких-либо  имен и выражать особые  предпочтения относительно того, кто из воинов Форсвика выполнит эту задачу.

   И все же Альда называла конкретное имя. Для Сесилии Россы это стало подтверждением того, о чем она  скорее догадывалась, чем признавалась себе. Накануне последней войне она не раз замечала, с какой нежностью Сигурд и Альда смотрели друг на друга и как за обедом, будто случайно, оказывались рядом. Обычное увлечение ранней юности, думала  Сесилия Росса,  ничего серьезного, что могло бы обеспокоить мать. Но спустя почти два года, когда  Альда прямо и четко попросила прислать Сигуда, все становилось на свои места. Значит, рыцарь должен стать важной частью жизни дочери, той, которую она выбрала, вместо того, чтобы заживо похоронить себя в монастыре.

   Сесилия Росса сразу и без сомнения приняла сторону Альды, а возможно и Сигурда. Ей ясно было одно, он и никто другой вернет ей жажду жизни.

Имелось кое-что еще, более практического свойства. Она почувствовала острый укол вины, что в свое время не ничего не предприняла по этому поводу.

 Сигурда и его брата Оддварда звали когда-то Сигге и Орм. Приехав в Форвик подростками, они добились разрешения самого Арна сына Магнуса учиться в его школе. Он вспомнил, как однажды по дороге в Аскабергу  встретил двух пацанят, сыновей освобожденного раба, и фактически пообещал им, что, повзрослев, они придут к нему учиться и станут воинами и рыцарями.

   Эти двое сделались первыми учениками в его военной школе не будучи по рождению  Фолькунгами. Возможно поэтому они постигали науку рыцарства с необычайным рвением и скрупулезностью. Когда пришло время, оба оказались в первых трех эскадронах Арна  в битве при Альгаросе, где сокрушили датских рыцарей конунга Сверкера и в последний момент спасли жизнь Эрику сыну Кнута, получив щедрое вознаграждение за свой высокий моральный дух и отвагу. В тот день Эрик вернул себе королевский титул и по совету Арна посвятил в рыцари пятерых молодых форсвикеров, среди которых были Сигге и Орм.

  Вскоре после этого Арн взял их с собой на тинг, где накинул им на плечи синие плащи, принимая в клан Фолькунгов. Став рыцарями, им позволили изменить свои рабские имена на Сигурда и Оддварда,

    До сей поры их жизнь походила на прекрасную сказку о наградах за доблесть. Но  жить одной доблестью не может даже храбрец.  От остальных благородных господ Сигурда и Оддварда отличали не только золотые шпоры, полученные от конунга — честь, которой удостоились лишь немногие.  Главное их отличие состояло в том, что они были бедны, как тамплиеры. Они не обладали ничем, кроме своих доспехов, оружия и коня. Сесилия Росса должна была напомнить конунгу, что два его рыцаря, главные победители при Лене и Гестилрене, все еще бедны, вероятно, пришла пора наградить их.

   В конце концов,  Сесилия Росса сама приобретет им как минимум одну большую ферму на двоих. Если она и пренебрегла этим вопросом, то вовсе не из-за беспокойства о своем серебряном кошельке. Форсвик богател с каждым днем, с каждым новым кораблем и новым грузом. Но она полагала, что для молодого человека, несомненно, большей честью было бы получить имущество от конунга, чем от своей богатой хозяйки.

   Кроме того, стало бы дурным тоном  давать за дочерью щедрое приданное  жениху, который был настолько беден, что не мог позволить себе утреннего подарка в ответ. Подобный вопрос имел далеко не последнее значение среди всех этих гордых воинов Форсвика.

    Независимо от того, как будут развиваться  отношения между Альдой и Сигурдом, она решила уладить эту небольшую денежную проблему как можно скорее. Возможно, между ними вспыхнула лишь маленькая искорка, а возможно, все  очень серьезно. В любом случае, пришло время оделить богатством  Сигурда и его брата Оддварда. Что же касается, Альды, учитывая, чья она дочь и какое приданое получит из богатых активов Форсвика, вскоре она станет самой желанной невестой королевства. Теперь, когда она возвращалась к жизни, у нее наверняка не будет отбоя от женихов.

    Сесилия Росса и ее возлюбленный Арн пообещали себе и своей дочери, что никогда не выдадут ее замуж ради богатства и подарков, клановых гербов и борьбы за власть. Ее мать и отец пошли против желания всех своих родичей и ценой двадцатилетнего покаяния сохранили  обет любви друг к другу. Поэтому Альде никогда не придется против воли возлечь на брачное ложе, она будет свободна выбрать мужа, богатого или бедного, простолюдина или освобожденного раба, лишь по одной причине и с одной уверенностью, что любовь — величайшее чудо на свете.
                *   *   *
  Когда  Альда бок о бок с рыцарем Сигурдом въезжала в Форсвик, ее встречали как юную королеву. Девушку любили за доброту и веселый нрав, который она сохраняла до самой смерти отца. Кроме того, от нее зависело будущее Форсвика, поскольку у нее единственной, помимо матери, доставало ума вести бухгалтерские книги. Самый мелкий помощник на поварне  понимал, что бухгалтерия- голова Форсвика, где подсчитывалось все, в том числе жалование всех работников поместья.

   Запыхавшиеся молодые всадники забили тревогу задолго до ее прибытия. Девушка миновала два мостка, украшенных розами,  и увидела форсвикеров, выстроившихся в  ожидании ее в длинные ряды от последнего моста и до самого двора.

   Стоя рядом с Сесилией Россой, Биргер терпеливо ждал, когда девушка вырвется из долгих, счастливых и полных слез объятий матери. Обняв его, как любимого брата, которым он и  был для нее всегда, с тех пор, как они пятилетними вместе учились у покойного брата Гильберта, Альда поцеловала его в лоб и с радостными восклицаниями бросилась в долгий хороводе объятий, смеха и слез.

     Биргер замер,  ошеломленно глядя ей вслед. Год, проведенный в покаянии, изменил ее, истончив талию, в то время, как грудь под длинным платьем стала полнее или заметной, или и то, и другое. Он ясно почувствовал это, когда обнял ее, а она прижалась к нему с сестринским поцелуем. Внизу его живота возникло странное томление, и он, как заклинание, напомнил себе, что она его тетя, хоть они и одногодки.

   Альда переходила из объятий в объятья, от малыша к малышу, высоко поднимая их и радуясь каждому. Она переходила от доверчивого ученика стеклодува или охотника к почтительно кланяющемуся сарацинскому меднику, который не мог и мечтать обнять ее или прикоснуться к ней как к дочери или жене. В это время на большом дворе собрались все форсвикеры, так что огонь погас даже в кузницах, а жареное мясо сгорело. Поприветствовав всех, а было их более сотни, она поспешила, смеясь и помахав рукой, к дому матери, чтобы сменить свой скромный наряд послушницы  на что-то  более подходящее для приветственного пива.

   Стоило ей  скрыться из виду, все забегали, как сумасшедшие: воины, мельники, кухарки. Каждый спешил в свою сторону, чтобы наилучшим образом подготовиться к празднику. Вскоре из поварен и сарацинских угольных грилей потянуло аппетитными ароматами.

    Большинство домов в Форсвике были небольшими, теснящимися в два ряда вдоль широкой улице, но прохожий не нашел бы здесь ни фекалий, навоза или грязи, свойственных городам, и здесь не рылись свиньи. Свиней держали подальше, поскольку половина жителей Форсвика не выносили даже вида этих животных. 

    Кузницы и  мастерские размещались у мостов и порогов. Самыми внушительными постройками здесь были церковь и конюшни, а также три длинных дома. Сесилия Росса осталась в некотором затруднении, в каком из домов правильнее устроить приветственный пир. Рыцарский зал подошел бы наилучшим образом, но вход туда был строго ограничен. С тех пор, как возвели этот дом, входить туда разрешалось лишь посвященным рыцарям, главам кланов, гостям из королевского замка Нёс и горстке людей, пользовавшихся особой благосклонностью Арна сына  Магнуса. Для большинства жителей  поместья это место было священным, и  хотя Сесилия Росса могла настойчиво воспользоваться своим правом единоличной владелицы Форсвика и распорядиться им по своему усмотрению, она сочла за  благо оставить все как есть.

    Старый длинный дом был бы непригоден по более житейским причинам. Он стал жилищем для большинства бывших рабов, которые каждый день принимали там пищу. Есть и пить там могли сколь угодно людей одновременно. Но имелась существенная разница между короткими и трезвыми вечерами усталых кузнецов и помощников конюхов и пирами от позднего вечера до восхода солнца с гомоном и рвотой. Это было бы не по-христиански по отношению ко всем вольноотпущенникам, а тем более к их детям.

    Оставался последний дом, который в Форсвике называли Святой Землей — наполовину  в шутку, наполовину с почтением. Дом стал пристанищем холостяков- сарацин, где неверные проводили мессы и праздники урожая в самое неожиданное время года. Сейчас он почти пустовал, поскольку каждый неверующий, взяв себе жену, сразу же хотел заиметь собственный дом, который пристраивал к одному из двух рядов широкой деревянной улицы. Вот так она и решила, что приветственный пир состоится на Святой земле.

   И все же возникали известные сложности, ибо иноверцы, кроме особых пищевых привычек, не употребляли ни вина, ни пива. В их доме соблюдались идеальная чистота и невиданная для северян роскошь. Полы покрывали пушистые ковры красного и черного цветов. Ей становилось не по себе, когда она представляла, как там начнут блевать и мочиться упившиеся христиане.

    С другой стороны, у язычников  имелась уборная, как  в доме  самой Сесилии. Если только заставить христиан отправляться блевать туда?

   Для начала она поговорила с Гюре, сводным братом Арна, своим верным другом и главным помощником. В Форсвике его боялись пуще смертного греха, и если он приказывал, все исполнялось по его слову. Он пообещал Сесилии вышвырнуть любого, кто вздумает блевать в доме,  не дойдя до  уборной.

   Теперь предстояло договориться с двумя войлочниками, Айбаром и Бюленом, самыми почитаемыми жильцами Святой земли. Они согласились скатать ковры, поскольку трапезничать будут за столами, а не сидя на полу на мягких подушках. Она вглядывалась в их лица, опасаясь, что они соглашаются из подобострастия, но не заметила и тени подобного. Неверные  любили Альду.  Кроме того, девушка прекрасно говорила на их языке, по крайней мере, насколько могла судить  Сесилия.

    Принесли столы, скамьи, высокие кресла для почетных гостей, и зал преобразился. Блестящие медные лампы, тяжело свисающие с потолка, гобелены на стенах с вышитыми  золотыми нитями сарацинскими письменами придавали залу неповторимый восточный колорит. Но столы, скамьи и голый пол привносили суровый северный оттенок. Почетное кресло Сесилия  распорядилась поставить перед камином в дальнем конце, а столы и скамьи расставить не поперек, как обычно, а вдоль зала в три ряда. Таким образом, все воины рассядутся за двумя крайними столами, чтобы иметь возможность  запросто выбежать  на улицу пописать или по другой нужде. Христиане, работники Форсвика, сядут напротив воинов, а неверующие, в самом центре, где  будут изолированы от вещей, по их мнению, нечестивых.

     Пир удался на славу! Казалось, возвращение Альды объединило  всех жителей Форсвика в одну большую дружную семью. Никто не корчил кислую мину, что на столе у кого-то свинина и пиво, а кто-то ест  баранину и пьет воду — веселье царило повсюду,  сарацины хотя и были трезвы, смеялись наравне с христианами. Несколько молодых сарацин овладели особым певческим искусством своей родины и мастерством игры на струнном инструменте, называемом ауд. Вскоре, к всеобщей радости, зазвучала музыка.

    Сесилия Росса восседала на почетном месте в центре стола, слева от нее — Гюре, единокровный брат Арна, прижитый их отцом от рабыни Суом и принятый в семью самим Арном.  Рядом с Гюре — Биргер. Никого не удивило, по крайней мере среди христиан, что дочь Альда села по правую руку  матери.  Неожиданностью стало то, что хозяйка Форсвика позволила рыцарю Сигурду, благополучно доставившему ее дочь всего с четырьмя спутниками,  сидеть рядом с Альдой.

  Сесилии хотелось проверить, верна ли ее догадка, и уже в начале вечера стало ясно, что она не ошиблась. Альда и Сигурд, занятые  друг другом, не видели и не слышали ничего, что происходит вокруг. Значит, решила она, пришло время отправляться в королевский Нёс и улаживать вопрос, связанный с имуществом рыцаря Сигурда. На мгновение мелькнула мысль, что можно упросить конунга отдать рыцарю Сигурду замок Гум. Однако вскоре она оставила мысли о Сигурде,  сосредоточив внимание на жителях Форсвика, собиравшихся пить ее здоровье. 

       Ее все больше беспокоило душевное состояние Биргер. Казалось, он чувствовал себя не в своей тарелке, пытаясь время от времени наклониться вперед и что-то выкрикнуть Альде, глаза и уши которой были обращены только на рыцаря Сигурда.  Мрачный Биргер попросил разрешения спуститься в зал к своим друзьям, на что  Сесилия немедленно и с облегчением согласилась.

   После полуночи Гюре начал обходить столы, выводя перепивших, у кого начиналась рвота, а в худшем случае, уже началась. К тому времени большинство пекарей, поваров, охотников и кузнецов, все те, кто поднимался с зарей, разошлись на ночлег.

    Однако никто из воинов и не думал покидать вечеринку. Среди них начались ссоры, крики и громкие насмешки над иноверцами, которые изо всех сил  старались  делать вид, что речь не о них.

    Наконец, Сесилия встала, мягко взяла за руку дочь, не желавшую расставаться с рыцарем Сигурдом, и вывела ее из зала. Гюре пообещал остаться на всю ночь и крепкой рукой пресечь непотребства.

                *    *    *
    Юнкер Биргер получил приглашение погостить в королевском замке Нёс, и Сесилия Росса решила  составить ему компанию, дабы обговорить с конунгом дело, лишившее ей покоя.  Они взошли на корабль, который  через озеро Вёттерн должен был доставить их до Му, откуда  им предстояло сделать крюк, остановившись на пару дней в Ульвосе.

    Путешествие протекало спокойно и приятно. Сидя в одиночестве на носу корабля, Сесилия Росса задумчиво всматривалась в воды озера, сверкавшие под ярким осенним солнцем. У нее имелись веские причины сделать крюк через Ульвосу и посоветоваться с Ингрид Ильвой, матерью Биргера. Тот, в свою очередь, разговорился с молодыми моряками, с почтением ему внимавшими. Он отчаянно жестикулировал,  увлеченно о чем-то рассказывая — воины из Форсвика вызывали всеобщий интерес людей со стороны.

  Они пробыли в Ульвосе два дня, и почти все это время Сесилия Росса и Ингрид Ильва оставались одни, вдали от посторонних глаз и ушей.

   Коротая время дома, Биргер скорее из соображений приличия и в угоду матери, проводил время с братьями на молитвах у монахов Линчёпинга и Шёнинге. Его старший брат Эскиль,  единственный из пятерых, воспринимал это учение всерьез. Он собирался стать лагманом, хотя не имел на то наследственного права. Он объяснял, что раз у него нет такого права, он должен обладать глубочайшими знаниями, которые и придадут ему наибольшего веса. Не терпящий шуток и розыгрышей, Эскиль хмурился, когда братья убивали время каким-нибудь дурачеством.

    Карл, из пяти братьев самый стойкий приверженец веры, уже знал от матери, обладающей даром предвидения, что получит  в Линчёпинге сан епископа, а затем, возможно,  и архиепископа. Он, в отличие от Эскиля и Биргера, больше помалкивал, лишь иногда набожно закатывая глаза. Элоф был самым робким, за что старшие дразнили его и шпыняли.

    Бенгт, единственный из братьев, к кому Биргер был по-настоящему привязан. Оба любили шутки и отговорки, донимая двух клириков  нелепыми теологическим вопросам или, что всего сильнее раздражало серьезного Эскиля, высмеивая законы королевства. Оба доказывали, что законы определяют щит и воинство, в крайнем случае, церковь, но уж никак не тинг свободных людей. Их суждения, что тинг -  не более ценен, чем шутовской балаган для народа, сродни выступлениям жонглеров на ярмарках, доводили клириков до отчаяния, а Эскиля до гнева. И в этом случае, добавляли они масла в огонь,  приятнее посмотреть на танцоров и волынщиков, чем  на адвоката, дурачащего народ чепухой, что страна зиждится на законах.

    Когда Биргер в боевом облачении и с тренировочным мечем, отправился, наконец, в королевский замок, Эскиль вздохнул с облегчением.

   Поскольку Ингрид Ильва решила отправиться с ними, чтобы возобновить совет и переговоры с двумя Сесилиями и молодой королевой, Биргер возглавил их маленький отряд, направлявшийся к порогам реки Му, где их ожидал королевском баркас. Он очень гордился, что скачет под стягом своей матери и под  его командой десять стражников  Ульвосы.