БАМ. Подарок

Жизнь текла неторопливо, как и следует быть в захолустном таёжном посёлке, поэтому, когда меня вызвал к себе начальник политотдела бригады, я был несказанно удивлён. Такой официоз в отношениях ничего доброго в перспективе не сулил. Был я лицом сугубо гражданским, работал в автомобильном отделе вольнонаёмным по механической части, да и знал меня замполит с малолетства, чай, жили в одном доме много лет. Деваться, однако, было некуда, а по сему пришлось привести себя в порядок, и идти к высокому начальству, пока оно не прогневалось. В кабинете замполита кроме хозяина ещё наблюдался некоторый старлей, который, как оказалось, олицетворял собой комсомольскую организацию военнослужащих бригады. Пылая от радости как новенький пятак, замполит после недолгих разглагольствований торжественно объявил, что моя скромная персона удостоена великой чести принять участие во второй конференции молодых строителей БАМА, которая состоится через неделю в славном городе Чегдомын. Вторым счастливым местным обладателем мандата, естественно, был комсомольский старлей, таким образом мы вместе гармонично олицетворяли единство армии и народа. Была в этой медовой бочке и своя ложка. От лица передовой молодёжи следовало сделать с трибуны съезда доклад, соответствующий моменту. Доверить столь высокую миссию комсомольскому вожаку замполит не мог, старлей и читал-то с трудом, поэтому роль сознательного и идеологически выдержанного персонажа доверялось сыграть мне. Все возражения и мелкие попытки отвертеться были пресечены на корню железной рукой, но взамен дадена конфетка, доклад замполит напишет сам.
- Ты уж смотри, голубчик, не подведи, - заливался соловьём замполит, - не опозорь бригаду.
Ага, ещё бы добавил, «и папу тоже». Знал ведь зараза, на какую точку нажимать, чтобы заинтересовать.
         Славный город Чегдомын, в который надлежало ехать, для нас тогда был почти столицей, там базировался штаб корпуса, были несколько блочных пятиэтажек, железная дорога, телевизор на две программы, и даже кафе, вечером работавшее как ресторан. Вообще-то, эта дыра в таёжной глуши жизнью своей была обязана шахтам, в которых во время войны добывали полиметаллические руды, вольфрам в основном, ну и уголь рубили попутно. Потом всё постепенно зачахло, но, когда пришли военные, жизнь снова закипела. Я частенько летал в Чегдомын на вертолёте за запасными частями и по другим делам, имел много знакомых, хотя не испытывал особого трепета, меняя одно захолустье на другое. Вот и в этот раз я скромно оделся в офицерскую форму без погон, получил командировочное удостоверение, и сидел в вагончике на вертолётной площадке, покуривая, и ожидая вертушку. Старлей, летевший в «большой город» впервые, нервно подпрыгивал на скамейке, и терзал меня глупыми вопросами. Понятно, человек провёл безвылазно в тайге без телевизора, радио и газет месяцев девять, есть от чего дуркануть.
- Напрасно ты сапожки нацепил. Мороз ещё по ночам будь здоров, будешь в портянках плясать лезгинку, - я неодобрительно покосился на его начищенный до блеска хром.
- Так конференция же, - удивился старлей, - В актовом зале тепло, а по улице я шляться не собираюсь.
Я промолчал. Хоть он и кадровый, но, все-таки, комсомольский, а вернее сказать, деревенский. Думает, конференция - это место, где можно покрасоваться. Да в армии никогда не знаешь, что случится через минуту.
Видал я одного такого выпендрёжистого.
В Чегдомыне тогда стоял мороз минус 52, мы уезжали на поезде в Хабаровск, и выскочили из вокзала на перрон, так как объявили посадку. Скорость передвижения по улице соответствовала градиенту холода, но мы остановились как вкопанные, ибо увидели «картину». По перрону не спеша шёл северный кореец, один из тех, что работали на лесоповале. Одет он был только в чёрный костюм, белая рубашка и галстук оттеняли его красное лицо, на голове красовалась кожаная кепка. Алый значок с ликом могучего вождя Ким Ир Сена горел у него на груди, озаряя священный путь великого Чучхэ. На ногах у гуляки были одеты туфли! Глядя на окружающих с чувством полного превосходства, кореец неторопливо передвигался вдоль состава, раздвигая вязкий морозный воздух слегка обмороженным носом.
Выглядело это очень эффектно, мне даже стыдно стало за свои унты, полушубок и собольи рукавички. Скупая мужская слеза скатилась по реснице, сверкнула в воздухе яркой бриллиантовой искрой, и разбилась на мелкие льдинки о перрон. Кореец гордо прошествовал мимо.
Чуть позже сняли его бедолагу с поезда с обморожениями, забрала скорая на вокзале в Новом Ургале.
             Комсомольский старлей продолжал суетиться. Ожидался приезд ещё восьми человек, солдатских представителей из батальонов нашей бригады, разбросанных по трассе строительства железной дороги. Ну а как же без массовки, олицетворяющей армию?
Старлей, похоже, сильно переживал, что приедут «деды», и возникнет проблема руководства и обеспечения порядка во вверенном подразделении. Его можно было понять, вырвавшиеся из тайги в цивилизацию старослужащие могли натворить дел, за что расплачиваться звёздочкой пришлось бы комсомольскому вожаку. К счастью, дядя замполит своё дело знал, подобрал молодых, и правильно воспитанных. Тяжеловато ему было, железнодорожные войска высоким интеллектом не отличались, тут больше ценились трактористы и прочие механики.
             Тарахтенье подлетавшего вертолёта далеко разносилось в морозном воздухе, и подуставший в ожидании народ высыпал на улицу. Зелёная стрекоза сделала круг над посёлком, и, натужно взвыв винтами, тяжело села на заснеженное поле. Техник привычно выбросил трап, и махнул рукой, давай на борт. Солдатики, дружно пригибаясь, бросились к вертолёту, опасливо косясь на свистящий винт, проносящийся над головами, как сабля янычара, и торопливо расселись по лавкам вдоль бортов. Дежурный вручил технику полётные документы, и вертушка пружинисто взмыла в воздух. Было видно, что раньше на железяке никто из молодёжи не летал, все завороженно таращились в иллюминаторы на дивные картины первого полёта, открывающиеся с высоты. А посмотреть было на что. Вертушка шла невысоко, иногда казалось, что она вот-вот заденет толстым брюхом макушки деревьев, покрывавших сопки, или напорется на острые камни скальных выступов. Понятное дело, что это была только иллюзия, но смотрелось эффектно. Замёрзшая река белой лентой вилась среди тёмного леса, и было даже видно старую насыпь железной дороги, которую бедные зеки строили в далёкие предвоенные годы. Летом довелось мне как-то попасть в старый заброшенный лагерь, очень впечатлило. Лагерь стоял недалеко от тоннеля, который уголовные и враги народа пробивали сквозь скалу, упиравшуюся прямо в реку. Сложенные из пихтовых брёвен бараки и прочие постройки прекрасно сохранились, (пихта не гниёт, а только чернеет), а на одном даже сохранился сделанный когда-то белой краской лозунг: «Вперёд к победе коммунизма». Двери бараков были заботливо прикрыты, хотя стёкла в редких окнах отсутствовали, видно местные растащили по-хозяйски, а чужих тут испокон века не было. Столбов освещения тоже не наблюдалось, хотя периметр должен же был освещаться, вышки-то по углам сохранились, но ничего похожего на электростанцию я не нашёл. Не уж-то и правда электричества не было? Вот действительно зона в полном смысле! Тоннель в скале был неглубокий, метров тридцать, и дневной свет немного проникал внутрь каменного мешка. Рубили его, похоже, вручную, остались даже брошенные тачки и старые рукавицы, которые невесть как остались целыми за четыре десятка лет. Ощущение жуткое, вроде как люди ушли недавно на перекур, и скоро вернутся. 
             Через час с небольшим полёта мы благополучно приземлились на окраине Чегдомына, и уселись в старенький автобус, заботами замполита неожиданно приехавший нас встречать. Военные поехали в казарму, а я поплёлся в общагу для комсостава, где обычно останавливался. Комсомольский старлей завистливо проводил меня взглядом, из казармы то не очень пойдёшь прогуляться, а так хотелось! Договорились встретиться утром в местном Доме культуры, где намечалось торжество, чтобы зарегистрироваться, и уже потом строить планы на вечер.
В общаге дежурная долго ныла про отсутствие мест, оправдываясь большим наплывом приезжих, но, поскольку хорошо меня знала, засунула-таки в комнату, за что потом получила заслуженную шоколадку и пару скабрезных анекдотов, до которых, почему-то, были так охочи местные дамы бальзаковского возраста. Разместился, ещё раз перечитал для порядка доклад, подготовленный заботливым замполитом, выбросил из него часть ненужной лабуды, и смиренно стал ждать вечера. Шастать по морозу в гости не хотелось, и самым практичным было сходить поужинать в ресторане, и потом завалиться в офицерскую биллиардную, где в приятной атмосфере пообщаться с малознакомыми знакомыми, погонять шары, и послушать последние сплетни. Что и сделал, благополучно завершив день.
             Доклад на конференции я отчитал внятно и торжественно, получив свою долю жидких аплодисментов, дождался перерыва, после чего тихонько смылся, пообещав комсомольцу появиться к концу сезона. Старлей долго ныл и канючил, но бросить свою поднадзорную гвардию не решился, тем более что солдат требовалось в обед отвести в столовую, накормить, и привести обратно досиживать номер в массовке. Моей целью был штаб корпуса, вернее, отдел по транспорту, где следовало поклянчить каких-нибудь запасных частей для импортной техники, которую недавно прислали на стройку, ну, и чего ещё, что сами дадут. Просители – это враги кабинетного работника, и меня привычно гнали прочь, а я привычно шлялся по кабинетам с протянутой рукой, стеная и выпрашивая. Поскольку сие действо носило обыденный характер, все участники весело проводили время, в перекурах делясь жизненными историями и рассказывая анекдоты. Из-за этого я слегка опоздал с возвращением на симпозиум, чем чуть не довёл до инфаркта комсомольца. Бедолага метался среди расходившейся публики, которой до него не было никакого дела, и проклинал свою судьбу, так жестоко надсмеявшуюся над его наполеоновскими планами на вечер. Он же должен будет по возвращению рассказать своим корешам, как выглядел ресторан, какие залихватские блюда были съедены, чем их запивали, и самое главное, какие девицы были, и что потом. Чтобы описать эту красочную картину так, чтобы у слушателей потекли слюнки, требовался не только хорошо подвешенный язык, но и грамотный учитель, который заставит зазубрить наизусть рассказ о приключениях в городе. Эта роль отводилась мне, как знатоку местного колорита, а этот гид-переводчик вдруг исчез самым наглым образом. К счастью, всё обошлось, и я потащил комсомольца в общагу. Через магазин, естественно, но перед этим провёл бедолагу мимо ресторана, в который он так рвался. Все столики, естественно, были заняты местными и приезжими чинами в ранге не ниже майора, так что рассчитывать ему на участие в гулянке со своими мелкими лейтенантскими звёздочками было просто нечего. Приуныв от вопиющей несправедливости, комсомолец взял два коньяка, прошлогодних пирожных, и покорно поплёлся следом. По дороге я доходчиво объяснил ему все преимущества общежития и коллективной пьянки среди себе подобных, а уж перспектива похода в биллиардную и вовсе привела его в прекрасное настроение. Так и произошло. Молодёжь в погонах и без устроила отличную вечеринку с продолжением, жаль только, что наш комсомолец не выдержал высокого напряжения момента, сломался на полпути, на радостях хлебнув лишку, и не досмотрел фильм до конца. 
            На следующий день организаторы, слегка утомлённые вчерашними посиделками, через пару часов по-тихому свернули торжественную часть, и объявили концерт художественной самодеятельности. Смотреть выступление местных дарований было лень, и я снова рванул в штаб продолжать начатое вчера дело по добыванию дефицита. И вот во время очередного перекура кто-то из местных сказал, что на концерте будет выступать агитбригада поезда «Комсомольская правда», по этому торжественному случаю оказавшегося в нашем славном городе. Ну, агитпоезд так агитпоезд, ничего нового, только вот среди фамилий приезжих знаменитостей прозвучало имя Максим Дунаевский. Оказалось, что сей великий человек тоже участник концерта, и прямо сейчас выступает на сцене дома культуры. Схватив в охапку одежду, я бросился обратно в ДК. Бежать было недалеко, но я всё равно опоздал, и влетел в зал, когда концерт уже подходил к концу. Перечислить слова и эпитеты в свой адрес, которые крутились на языке, невозможно из-за цензуры, но их было много. Так опростоволоситься! Звёзды вежливо раскланивались, и уходили за кулисы. Занавес опустился.
Но чудеса случаются. 
Под конец мероприятия привезли человек двадцать передовиков с очень дальнего участка, которые по каким-то причинам опоздали на слёт, и их в награду повезли прямо на агитпоезд, чтобы дать им там маленький концерт. Я нагло вломился в автобус, и поехал вместе со всеми, благо слегка напоминал военного. Агитпоезд стоял в тупике на станции, и мало походил на обитаемый. Занесённый снегом, обледеневший местами, он грустно дымил вагонными трубами, распространяя вокруг кисло-горький дым сгорающего угля. Если бы не обшарпанные надписи на вагонах, просто бы прошёл мимо, таких брошенных составов десятки стоят по станционным тупикам. Но когда автобус подкатил к поезду, двери вагонов открылись, и кто-то замахал рукой, приглашая войти. Концерт для приезжих давали в вагоне – клубе. Передовиков рассадили на стулья, а я забился тихонько в угол, и раскрыв рот внимал происходящему. Дунаевский, Огнев, Олев, люди, которые написали песню «Татьянин день» были совсем рядом, руку протяни. Не связанные давлением сцены, они вели себя более раскованно и свободно, их песни, истории и шутки звучали по-другому, без казёнщины. Похоже, обстановка им самим нравилась, и общение скорее напоминало встречу друзей. Под аккомпанемент старенького пианино знаменитости распевали известные и не очень песни, и веселились от души. Но больше всего меня поразила песня, которую они написали специально для строителей БАМа, называлась она «В небо упёрлись сосны». Взяла за душу, что называется, и, когда маленький концерт закончился, я набрался храбрости, и подошёл к Дунаевскому. Он развалившись сидел за стареньким пианино, и разговаривал с Борисом Огневым, дожидаясь, когда солдатики освободят помещение.
- Здравствуйте, - по-глупому начал я, остановившись перед композитором и поэтом. Парочка недоумённо посмотрела в мою сторону, не понимая, чего надо длинноволосому чудаку в военной форме без знаков различия.
- Вы знаете, мне очень понравилась песня про сосны, которую вы только что исполняли. Не могли бы вы дать мне списать слова.
Их удивлению не было границ, похоже, в поездке с такими просьбами аборигены обращались не часто.
- А тебе, собственно, зачем? – поинтересовался Дунаевский.
- Песня классная, - ответил я, - У нас в посёлке тоже есть самодеятельность, вот и хочу привезти ребятам новую песню, чтобы петь.
- Ты сам-то кто?
- Меня зовут Владимир, я из посёлка Берёзовый, это за перевалом, километров двести отсюда.
- А сюда как попал?
- Да передовик я вроде, участник конференции.
Мужики переглянулись, и потом Огнев с улыбкой произнёс:
- Слова-то можно, только у нас обед, да и в горле пересохло.
- Это мы мигом, - намёк был предельно ясен, и я засобирался.
- Стучи в четвёртый вагон, да погромче, мы предупредим, тебя впустят.
Окрылённый, я рванул к автобусу, чтобы не теряя времени доехать до магазина. Солдат-водитель не стал кочевряжиться, подождал меня у магазина, и привёз назад к поезду, получив законную пачку сигарет с фильтром.
- Ждать не могу, - извиняясь сказал он, - Ты теперь уже сам. 
В вагон я стучал долго, но никто не открывал двери. Я уже было отчаялся, но упорно продолжал долбить во все двери, пока одна из них не открылась, и недовольная проводница не поинтересовалась, какого чуда мне надо.
- Я к Дунаевскому, передайте, что приехал Владимир, он ждёт.
Девица хлопнула дверью, и ушла. Я в ожидании пританцовывал у вагона, хоть и февраль, но морозец был знатный. Наконец дверь открылась, и меня впустили. Уже другая девица потащила за собой, шипя на ходу, чтобы не шумел, и, наконец, впихнула в купе, в котором было накурено, и сидели расслабленные знаменитости. Я вытащил из бездонных карманов полушубка три бутылки «Плиски», и грохнул их на столик, потом положил завёрнутую в старые газеты копчёную кетину, которую одолжил у соседа. Коньяк под солёную рыбу, конечно, не комильфо, но москвичи запах красной рыбы оценили правильно, деликатес как-никак.
- Ты с бутылками поосторожней, - сказал поэт, - Тут у нас сухой закон, знаешь ли.
Но бутылки оперативно заныкал. На свет появился здоровенный заварной чайник, в который слили янтарную жидкость, и чаепитие началось. Мужики оказались опытные. После второго захода, дабы не потерять ориентацию, Дунаевский достал нотную тетрадь, выдрал из середины лист, и быстро нарисовал партитуру, после чего поэт написал стихи, и отдал их мне.
- А можете оставить автограф, а то ведь никто не поверит, ещё обвинят в плагиате.
Дунаевский взял ноты обратно, и на чистой стороне листа размашисто написал: «Владимиру из посёлка Берёзовый. Максим Дунаевский».
Болтали мы ещё часа два, о чём не помню, после чего я откланялся, и счастливый отбыл восвояси. Драгоценный подарок был бережно свёрнут, и засунут в унт, чтобы не дай Бог не помялся. Счастье переполняло душу, и вырывалось наружу ароматным болгарским амбре.
            В посёлке по возвращении я показал партитуру своим дружкам-лабухам. Басист Сашка долго рассматривал драгоценный дар, дёргал себя за усы, и потом заявил, что бумага будет весьма полезна в Москве, при устройстве в какой-нибудь джаз-банд, как своеобразное рекомендательное письмо от знаменитого композитора, только мне оно ни к чему, поскольку я не профессиональный музыкант, как он. Гитарист Юрка насупился, что такая вещь досталась не ему, а барабанщик Киса просто сказал, что песня хорошая, но у них в Киеве не прокатит.
Больше всех подарку радовалась мама, как бывшая певица, она чтила великих композиторов. Потом дарственные ноты я положил в чехол своей гитары, которую возил с собой на выступления.
Не зря я попросил знаменитостей оставить автографы на партитуре.
В конце лета мы выступали в Комсомольске-на Амуре на очередном конкурсе каких-то там деревенских народных талантов, которые так полюбил наш завклубом, и в том числе исполняли песню Дунаевского. Один из местных композиторов, задетый за живое «такой наглостью», и тем, что не слышал по радио ничего подобного, обвинил нас в плагиате. Скорее всего, дело было в том, что мы претендовали на призовое место, на которое метила местная вокальная группа, которой он и руководил, и банально решил утопить конкурентов.
Когда я, разъярённый донельзя воплями мелкого пакостника, положил перед председателем жюри заветный лист с нотами и дарственными надписями, наступила знаменитая немая сцена из «Ревизора», которая если и не изменила подтасовку, то дала по ушам местному музыкальному деятелю. Более того, в знак протеста мы отказались участвовать в финальном концерте, и уехали домой, к великому неудовольствию устроителей и нашего завклубом, который так и рвался попасть в телевизор.
Я был удовлетворён.
Песня очень понравилась местной поселковой публике, и мы часто исполняли её по нескольку раз, когда ездили с шефскими концертами по батальонам. Как водится, ажиотаж потихоньку прошёл, и жизнь снова вернулась в привычное неторопливое русло.
            Казалось бы, на этом приключения нотного листа завершены, ан нет! Как-то вечером папа объявил, что в посёлок приезжает очередной агитпоезд «Комсомольская правда». Похоже, что после моего рассказа о приключении в Чегдомыне наш замполит и местные власти слегка обиделись на незаслуженное забвение по части культуры, и стали терроризировать вышестоящие инстанции. Знаменитые строители БАМА есть? Есть! Знаменитый на весь край леспромхоз, снабжающий Японию первосортным лесом есть? Есть! Железная дорога до посёлка тоже есть! Здоровенный каменный клуб тоже есть! Даёшь культуру в массы! Начальство народ уважило, и назначило дату приезда очередного знаменитого бронепоезда. Естественно, бригада артистов на нём была другая, но такие мелочи никого из местных не интересовали, главное, культурно отдохнуть. Мероприятие и прошло бы чинно и благородно, как говорится, на высоком уровне, но вмешались два обстоятельства. Мне на работу позвонил председатель сельсовета, и сказал, что какие-то артисты меня ищут. Сие «обстоятельство» выглядело странно, но пришлось отпроситься у шефа, и ползти в сельсовет. У крыльца суетились два странных мужика и дородная дама приятной наружности, которые кинулись ко мне как к родному. Ошарашенный натиском, достойным гвардии Суворова, я не сразу понял, чего эта публика желает, и вообще, кто они такие. Всё оказалось банально просто. Во время февральского «чаепития» со звёздами, как и водится после пьянки, я оставил Дунаевскому свои координаты в посёлке. Обычно такие адреса сразу же выкидывают, но похоже, копчёная кета произвела на москвичей неизгладимое впечатление, а рассказы о бочках с красной икрой тем более. Кто конкретно бумажку сохранил, и как она попала в руки очередным артистам останется загадкой, но настырные москвичи тыкали ей мне в лицо, и слёзно просили икры и рыбы, за деньги, разумеется. При этом масштабы запросов носили явно промышленные размеры, что требовало продуманных действий. Договорившись встретиться вечером, я еле вырвался из цепких лап, и направил свои стопы к староверу Артёму Кустову. Водитель подбросил меня к железнодорожному мосту через Амгунь, а дальше до деревни пешком примерно километр. К счастью, Артём оказался дома, и долго чесался, услыхав странную просьбу.
- Дык, есть у меня прошлогодней засолки бочка икры, и рыба есть солёная, а копчёной нет, на кой она, скоро новая пойдёт на икромёт. Может, у брата есть, спрошу.
Порешили, что завтра ближе к обеду я приеду, и привезу артистов.
А между тем второе «обстоятельство» в лице то-ли танцовщиц кордебалета, то-ли скрипачек академического оркестра стояло в местном промтоварном магазине, завороженно разглядывая полки, полные японских товаров. Суровая продавщица неодобрительно посматривала на столичных штучек, которые готовы были скупить всё, но вынужденно смиряли свой пыл по банальной причине отсутствия денег. Стоили заморские чудеса прилично, а в кошелках приезжих было скудновато. Перещупав для удовлетворения всё возможное богатство, но так и не решив, как сложить хотелки и возможности, артистки вышли из магазина на волю, где дали языкам полную свободу. Масла в огонь их болтовни подлили две местные тётки, которые в тот момент тихо шли себе мимо, держа в руках вёдра с краской и малярные кисти. Ну шли себе с работы на обед. Вроде бы вполне мирная картина, но одеты тётки были в японские кримпленовые костюмы, измызганные краской и извёсткой. Кримплен в ту пору был весьма моден, и такое непотребство и пренебрежение к шмоткам вызвало просто дикую злобу у приезжих. Забыв об осторожности, московские фифы стали во весь голос обсуждать увиденное, склоняя маляров за то, что всякой деревенщине дадено ходить в кримплене, а достойные люди вынуждены отказывать себе во всём. В общем, договорились до того, что местная деревенщина и в японских шмотках выглядит как деревенщина, ибо ни вкуса, ни умения одеваться отродясь не имели. Гордо поправив сарафаны фабрики «Скороход», артистки торжественно удалились восвояси, оставив поле битвы за собой.
А зря радовались. Продавщица, которая от безделья тоже вышла из-за прилавка на свежий воздух, прекрасно слышала всё сказанное. Через пару часов женская часть посёлка гудела как пчелиный улей. Оскорблённые в лучших чувствах поселковые красавицы решили отомстить, и мстя эта оказалась свирепой. Вечером в клубе собрался весь местный бомонд. На почётных местах в первом ряду сидели председатель поселкового совета, директор леспромхоза, участковый, егерь, и прочие достойные лица. Лесорубы сверкали медалями за доблестный труд, военные сверкали золотыми звёздами и погонами. Нетерпеливая публика громко шушукалась и лузгала кедровые орехи, оркестр за занавесом настраивал скрипки.
И вот занавес открылся, и конферансье приступил к работе.
Работа, к несказанному удивлению, пошла как-то не так. Через некоторое время зоркие женские глаза танцорок, хористок и скрипачек разглядели в полутёмном зале непотребство, сильно ущемившее их самолюбие. Все первые ряды сияли и сверкали бриллиантовыми серьгами, килограммы золотых цепей украшали дородные женские шеи, унизанные громадными перстнями пальцы небрежно теребили и поправляли меховые соболиные манто и накидки, небрежно наброшенные на плечи местных красавиц. Модельные японские лакированные туфли 42 размера выглядывали из-под вечерних платьев, расшитых разноцветным китайским шелком. Всё, что месяцами валялось за ненадобностью в сундуках, было вытащено на свет, и показано противнику.
Последнюю точку в справедливом деле возмездия поставила жена егеря, которая после того, как стихли аплодисменты, вытащила из старой сетки кастрюлю с красной икрой, брякнула её на сцену, а потом небрежно вытерла потеки краем собольей накидки, и ехидно произнесла:
- Кушайте на здоровье!
Победа была полная.
На следующий день папа дал машину, и я с артистами двинулся к староверам. Всю дорогу я внушал москвичам правила поведения в староверской деревне. Не курить, ничего не трогать, не ходить без приглашения, дабы не нарвались на неприятности, и, наконец, привёл их к Артёму. Бочки с рыбой и икрой стояли в сарае, куда мы и проследовали, и увиденное повергло визитёров в шок. Я и сам, когда первый раз увидел, был сильно поражён. Бочки с рыбой высотой метра полтора, самодельные, и Артём небрежно вытаскивал из рассола солёную кету, каждая килограммов по пять весом. Судя по всему, на такое изобилие покупатели не рассчитывали, и в хозяйственные сумки, которые они взяли с собой, столько рыбы не умещалось. Пришлось Артёму разориться на мешок, куда сложили всю купленную рыбу. Икру он черпал из другой бочки здоровенным половником, и вываливал в трёхлитровые банки, что тоже произвело неизгладимое впечатление на артистов.  Таскать добытое к машине им пришлось самостоятельно, нахапали то рублей на триста, а я помогать вежливо отказался. Когда добытчики вернулись за последним товаром, Артём угостил всех своей брусничной брагой. Он специально хранил для иноверцев немного посуды, которую держал отдельно в сарае, и потом «очищал» молитвой, не позволяла вера пачкаться о греховное. Брага у Артёма была отменная, но я не советовал гостям пить больше одной кружки, свалит с ног. Однако, халява. Выпили гости по две, и чуть не сорвали вечерний концерт.
К агитпоезду я привёз полуживые тела, развезло бедолаг по дороге, но, когда их затаскивали внутрь вагонов, купленное из рук они так и не выпустили.
До ночи, пока поезд не уехал, я прятался дома у председателя, очень уж всем остальным артистам, и не очень, вдруг захотелось икры и рыбы, видно, рассказы очевидцев и привезённый натурпродукт произвели сильное впечатление. Председатель, которому жена рассказала о женском заговоре, долго ржал, разбрасывая пепел от папиросы на нехитрую закуску, поскольку только теперь понял, какого лешего его благоверная заставила одеть на концерт новый костюм, белую рубашку и галстук, которые он надевал один раз в год на 1 мая. А жена егеря в разговорах с товарками долго поминала свою старую алюминиевую кастрюлю, которую «композиторы» ей так и не венули.
- Вылизывают её поди до сих пор там в Москве, - ерничала она, болтая с подружками, - А то и поставили где на комод для красоты замест хрусталя, антиквариат!
И бабы весело смеялись, вспоминая успех своей жестокой насмешки над заносчивыми приезжими.
             Как-то осенью довелось мне встретить и комсомольского вожака, с которым нас свела судьба в угольных копях Чегдомына. Старлей продолжал трудиться на ниве распространения несокрушимых идей бородатых немецких евреев и лысого русского среди незамысловатой солдатской молодёжи, словом и делом двигая страну к светлому будущему. Страна ценила своих преданных подданных, и в виде поощрения заслала комсомольца в Комсомольск насладиться плодами цивилизации, где мы и встретились в ресторане гостиницы «Восток». Что в этот раз занесло мою скромную персону в славный город доподлинно не известно. Это в равной степени могла быть экскурсия на металлургический завод, построенный вместе с городом в сороковые годы, или желание устроиться на судоверфь, славную постройкой военных кораблей для флота. Завод привлекает больше, хотя там технология варки стали времён царя Гороха, чёрные здания когда-то красного кирпича, глухая пьяная тоска заводского посёлка, стоящего сразу за проходной, и вечно грязная дорога в не просыхающих лужах. Сюда, в эту атмосферу надо окунуться, чтобы почувствовать всю прелесть жизни, а не стенать и жаловаться на невзгоды.
Прелесть ресторана гостиницы заключалась в том, что в нём всегда продавали свежее пиво, довольно редкий по тем временам продукт, а на входе строгий швейцар отсеивал всяких босяков, допуская в зал только солидную публику. Именно поэтому основными посетителями заведения стали господа военные, имевшие в карманах разноцветные денежные знаки, и соскучившиеся в тайге по разным там материальным благам.
             Мой знакомый грустно сидел за столом в окружении кружки пива, и тарелок с незамысловатой закуской, главной из которых был салат из кальмара. Не знаю, откуда это повелось, но у меня создалось впечатление, что этот салат едят во всех ресторанах от Хабаровска до Владивостока, прямо-таки национальное блюдо какое-то, хотя была и икра, и рыба. Увидев знакомую физиономию, старлей несказанно обрадовался, ибо можно было до конца реализовать цель ритуала пития пива мужчинами - поговорить. Этим мы и занялись, вспоминая наши музыкальные приключения в Чегдомыне, не подозревая, что здесь нас тоже ждёт музыкальное ралли с последствиями. Вечерело, зал потихоньку наполнялся посетителями, до поезда оставалась куча времени. Недалеко пристроилась группа гражданских, которая, как и все остальные, явно хотела оттянуться в центре цивилизации, чем усиленно и занялась сразу по приходу. Дым и шум в зале нарастали по мере потребления бесцветных и цветных жидкостей, официанты шустро мелькали с кружками и бутылками на подносах. После семи часов появились лабухи, и тощая певичка начала чирикать популярные мелодии, которые местами переходили в поздравления разным Гиви из солнечной южной страны, словом, шёл нормальный рабочий процесс. Дружная компания рядом мужественно приняла вызов усатых джигитов, и заказала своё произведение. Тучи сгущались, но молния шандарахнула совсем в другом месте. После примерно шестого исполнения на «бис» песни «Веселей, ребята, выпало нам, строить путь железный, а короче БАМ», которую постоянно заказывали соседи, оказавшиеся какими-то мелкими комсомольскими начальниками, приехавшими на очередной слёт, мой старлей встал, и направился к их столику. Оркестр притих, чем привлёк живое внимание окружающих к происходящему. Надо сказать, что за несколько месяцев, пока мы не встречались, военный комсомолец сильно нарастил словарный запас, что и продемонстрировал самым незамысловатым образом. Если перевести его обращение к оппонентам на простой и доступный язык, это звучало примерно так:
- Вы всех уже задолбали! Строить эту проклятую железку совсем не весело! Сидишь в тайге как сыч, радио нет, телевизора нет, зимой лютый холод, летом дикая жара, гнус и комары. Кабинетные вы крысы, чтоб вас медведь задрал, расфуфыренных бездельников.
Гражданские комсомольцы обиделись на коллегу, их светлые рубашки и чистые ботинки явно не выдержали сравнения с пропахшей потом рабочей формой старлея, и паче того, с ободранными туфлями для младшего комсостава на резиновом ходу. Чтобы уравнять явное расхождение, несколько пар рук вцепилось в несвежую форменную рубашку старлея, любезно пытаясь поправить сбившийся набок галстук, и лёгкими кулачными поглаживаниями привести китель в порядок. Военный комсомолец, хорошо знавший порядок дворовых разборок, не особо церемонился, и тоже от души приложился к некоторым частям тела контрагентов. Возможно, форма старлея и разошлась бы на сувениры, очень уж старались комсомольские поклонники патриотических песен, но сработала военная субординация. Какой-то молодой лейтенант, видно, только после училища, и не забывший азы поведения, на весь ресторан рявкнул «Товарищи офицеры!». Товарищи офицеры как один встали из-за столов, и двинулись разнимать идейно несогласных, попутно повредив некоторых гражданских лиц кавказской наружности. Чего уж там, все военные в зале так или иначе отдавали долг Родине в многочисленных батальонах, разбросанных в тайге, и прекрасно знали причину грусти моего знакомого, и насмешки гражданских шпаков тоже снести не могли. В общем, разнимали от души.
Ужин заканчивался слегка не так, как планировалось. Я допил пиво, потом выдернул почти не повреждённого старлея из круговорота событий, сунул деньги официанту, который философски созерцал происходящее, и выскочил на улицу. Встречаться с комендантским патрулём было не с руки, разборки могли затянуться, и тогда прощай паровоз к родному посёлку. До самого вокзала комсомолец ерепенился, и воинственно размахивал руками, но потом поостыл, и даже сгонял в продуктовый за бормотушкой на обратный путь домой. Так под стук колёс, в вагонном купе тихо закончилось моё очередное приключение на музыкальной почве.   
             Подаренная Дунаевским партитура исчезла из гитарного чехла самым невероятным образом, и пропажу я обнаружил только тогда, когда собирался уезжать домой, в Волгоград.
Кому-то она оказалась нужнее, но это ничего не значит, ведь песню то я запомнил на всю жизнь.

В небо упёрлись сосны, сопки в снегу по плечи,
Трассу проложим здесь мы,
Над мерзлотой вечной!

Владимир Сухов
июнь 2020