Маски гуманизма

Недавно в театре Сергея Кургиняна "На досках" я была на встрече с публицистом, психологом, представителем настоящей московской интеллигенции Ириной Яковлевной Медведевой. Ее выступление "Маски гуманизма" произвело на меня сильное впечатление. Об этой выдающейся женщине, которая была среди тех, кто заблокировал в России ювенальную юстицию, разговор должен быть отдельный и особый. Но сообщу здесь одну вещь: Ирина Яковлевна сказала, что сейчас огромное количество грантов получают психологи, которые будут заниматься реабилитацией наших ребят, вернувшихся с СВО с сильными психологическими травмами. И есть опасение, что из героев будут делать жертв.

Наша страна уже сталкивалась с подобным после смерти Сталина. Во время Хрущева развернулась, с одной стороны, целая кампания по реабилитации бандеровщины, с другой стороны, произошла дегероизация ветеранов. Особенно наглядно это показано в ленте Григория Чухрая "Чистое небо" с Евгением Урбанским в роли летчика Астахова. Кстати, могила моего деда, прошедшего всю войну и завершившего ее в году 1947 в СМЕРШЕ, на Украине тогда и была разрушена.

А дегероизация очень скоро превратилась в перестроечное шельмование Победы, а потом и в избиение ветеранов на митинге по приказу мэра Москвы Гавриила Попова ( описано в романе А. Салуцкого "Однажды в России"). Потом был расстрел Парламента Ельциным по указке американцев, и позорное Письмо 42 ( о нем, кстати, тоже речь у Анатолия Салуцкого в новом романе " От войны до войны").

Итак, ключ к пониманию проблемы здесь ДЕГЕРОИЗАЦИЯ. Этим злом сломали не одно государство. Поэтому еще раз повторю, что и сегодня существует реальная опасность превращения героев СВО в жертв со всеми вытекающими последствиями для всего народа.

***
Мы долгое время ломали копья в искусственных конфликтах, которые управляются Западом, и ожесточение подчас нарастало такое, как в 1905 или в 1989 году. То есть накануне. Совершенно обоснованно под удар патриотов попадают и советские писатели из числа "лейтенантов", которые отреклись от советской идеологии, практически встав плечо к плечу с либеральными фашистами, сами того не понимая. Речь о таких выдающихся русских писателях как Виктор Петрович Астафьев, Григорий Яковлевич Бакланов.

В эти дни я взяла в библиотеке два сборника советской классики. Прочитала повесть Федора Абрамова "Пелагея", рассказы Юрия Бондарева "Простите нас!", Юрия Трифонова "Доктор, студент и Митя".

При чтении повести Виктора Астафьева "Где-то гремит война" я не могла не отложить в сторону книгу, чтобы вновь не задуматься о том, как же получилось, что крепких сибирских да и вообще русских мужиков ломали об колено, как и правоверных коммунистов. И почему сам Астафьев, встретив на фронте одного политрука подлеца, решился шельмовать всех политработников, которых фашисты убивали одними из первых вместе со староверами?

Думаю, что они и искали этот третий путь, что и лукавые сартры. Им не нужен был ни Советский проект, ни фашизм, а виделся некий красивый цивилизованный гуманизм. Совсем забыли они фразу Эразма Роттердамского "Гуманизм - это язычество". С тех пор гуманизм сильно качнулся и превратился в дегуманизацию. Наверное, поэтому Сартр в 1956 году поддержал реванш фашистов в Венгрии.

К сожалению, сейчас у моего отца, авиационного политработника,  не спросишь, он умер двадцать лет назад, о содержании его разговора с Астафьевым, когда тот приезжал в Ачинск уже после развала СССР. Конечно,речь шла и об Урале, Чусовом, где одно время на родине жены жил писатель, а мой отец родом из шахтерского Гремячинска, в часе езды от Чусового, над которым стоит рыжий столб "лисьего хвоста" от химического производства.

***

Виктор Астафьев написал рассказ "Пролетный гусь" в 2000 году. Вот вам образ героя, возвращающегося с войны.

«Растерзанный усталостью, мокрый до нитки, повесив ружье на плечи и положив на него руки, плелся к городу Данила Солодовников".

Разумеется, за этот рассказ не могли не взяться либералы, в 00ые он и был инсценирован в МХТ и обласкан премиями. Режиссёр Марина Брусникина решила возродить литературный театр, и так Астафьев оказался в одной обойме с Люсей Улицкой, признанной сегодня иноагентом. Не знаю, как вы, но у меня на душе уже нет злости и ярости из-за того, что наши ветераны оказались в одних списках с теми, кто продвигал в России всю либеральную фашистскую грязь. Но мне очень больно и горько, однако я помню, что уныние - это грех, нам надо идти на свет и еще очень долго бороться, давая новые оценки и определяя ориентиры.

Ведь с грязной водой и переосмыслением не выплеснешь ни Бакланова, ни Астафьева, ни тех, кто попал в список 42. Но надо все время разграничивать военную прозу от тех месседжей, которые они транслировали позже и "благодаря" чему Россия оказалась без великой литературы.
***
В 2008 году Антон Нечаев (Красноярск, Фонд В. П. Астафьева) опубликовал на своем сайте мое интервью с актрисой МХТ Юлией Полынской, сыгравшей в "Пролетном гусе". Предлагаю его вашему вниманию.

БУКЕТ АСТАФЬЕВУ

ВО: - Юлия, я знаю, что вы и случайно и не случайно попали в этот спектакль?

Юлия Полынская
- Для меня участвовать в «Пролётном гусе» было жизненно важным делом. Летом 2001 года я приехала в Красноярск в отпуск и решила перечитать все творчество Виктора Петровича. Перечитала. И была потрясена насколько все мне близко, как будто родной человек писал. После этого писатель Астафьев стал для меня именно близким человеком. Этим же летом в Красноярске, я поехала к бабушке на дачу. И, уже сидя в электричке, в местной газете увидела публикацию о том, что В.П.Астафьеву хотели повысить пенсию с одной тысячи до двух. И автор возмущался, почему простые смертные не получают этой добавки, а какой-то Астафьев должен получать. И я вдруг поняла, что ни на какую дачу я сегодня не еду. И уговорила своего друга поехать к Виктору Петровичу в Академгородок.

Я не знала, как Виктор Петрович отреагирует на неожиданное появление в его доме незнакомых людей... Тем более он тогда только вышел из больницы, был слаб. Дверь нам открыла его жена Марья Семёновна, потом Виктор Петрович вышел. Я ему говорю: «Здравствуйте, вы меня не знаете. Я вам цветы принесла». И протягиваю ему букет полевых цветов, который мы собрали с моим другом для Виктора Петровича. А он вдруг обрадовался: «Ой, а это мои любимые!» И приняли нас в тот день как родных людей. Нас, совершенно чужих людей, провели на кухню, усадили за стол, налили чаю. Мария Семеновна как-то с горечью сказала: "Хоть кто-то о нас вспомнил, после болезни Виктора Петровича о нас совсем забыли». Так мы, совершенно неожиданно для нас, стали долгожданными гостями в этом доме.

Мария Семёновна попросила нас больше самим рассказывать, ведь Виктору Петровичу нельзя было переутомляться. Я честно пыталась выполнять ее просьбу, пыталась что-то говорить. Но про что ни заговоришь, про театр, про ребенка, Виктор Петрович моментально загорался. И начинал сам вспоминать, рассказывать. А рассказывал он ярко, эмоционально, сам хохотал, вспоминая какую-нибудь историю, молодел, становился необыкновенно красивым. В общем, не выполнила я тогда просьбу Марии Семеновны «говорить больше».

Осенью я вернулась в Москву к началу театрального сезона и узнала о начавшихся репетициях спектакля «Пролётный гусь». В нём я была готова делать что угодно, просто петь песни, стоять на самом краю у кулисы, можно даже без текста, только участвовать в спектакле по произведениям Виктора Петровича. К счастью, режиссёр спектакля Марина Брусникина пошла мне навстречу. Я ведь была тогда актрисой другого театра! А она уже репетировала со своими вчерашними студентами из школы-студии МХАТ. Тогда, поначалу молодые актёры в театре играли мало, и Марина Брусникина, чтобы их как-то «на плаву держать», начала делать с ребятами чтецкие программы, современные поэзию и прозу. И появились, благодаря Марине, Мхатовские вечера. И Олегу Павловичу Табакову эти опыты очень понравились, и однажды он принёс Марине рассказ В.Астафьева «Пролётный гусь», опубликованный в «Новом мире».

ВО: -Многие называют его писателем без катарсиса. Нет в его прозе просветления. В «Пролётном гусе» умирает от неизвестной болезни мальчик, его отец - от туберкулёза, мать, не выдержав всего, вешается. А в «Бабушкином празднике» хоть краски яркие, на сцене много яблок в корзинах, полотняные ковры, люди поют и танцуют под гармонь, но действие превращается в «поминки» по ушедшим. Почему же у спектакля такой успех?

Юлия Полынская:

-«Пролётный гусь» - история о судьбе, о роке, который предопределяет путь каждого человека, о встрече двух людей в условиях войны, о том как их бросило друг к другу посреди неприкаянности и растерянности в первые дни победы, об их любви, об их борьбе за жизнь, за свое место на этой земле, о людях, которые им помогали, о людях, которые им мешали, и о том как судьба, рок поставили все на свои, только им ведомые, места. По-моему, очень современная история. И здесь же звучит другая правда о советском солдате на войне. Астафьев упоминает, как при взятии косы при Кёнигсберге положили тысячи русских людей. А косу эту брать не надо было. Только заблокировать и все. Немецким солдатам и сытнее воевалось, и военная техника у них была мощнее. А наш солдат ни на войне никому не нужен был, ни после войны.

Астафьев смог охватить необъятного русского человека и в горе, и в радости. Тогда, летом, когда мы говорили о его «Обертоне», «Веселом солдате», он сказал: «Главную правду о войне, о русском солдате на войне я еще не написал. Готовлюсь морально».... Человек, приехавший в Москву на неделю, идет на Красную площадь, в Большой театр и в МХТ. И счастье ему, если он попадает не на какую-нибудь неталантливую постановку, которых сейчас на Москве хоть отбавляй, а именно этот спектакль МХТ, который позволяет ему задуматься о важном, о главном, потому что со сцены звучит живое слово, написанное Виктором Астафьевым.

ВО: -А ведь считалось, что литературный театр отжил...Раньше были и литературные странички по радио. И «театр одного актера». Когда появился спектакль «Пролётный гусь», за который, кстати, Марина Брусникина получила «Хрустальную розу», многие вспомнили раннюю Таганку.

Юлия Полынская:

-У нас минимализм в сценографии, в одежде: в первой части артисты выходят в черных водолазках, простых юбках и брюках. Нет привычной четвёртой зрительской стены, мы в зал говорим, а не партнеру. Смотрим в глаза людям. Помогает ещё то, что играем мы на маленькой сцене, где всё рядом. Зритель сидит близко, почти на сцене, врать, подменяя свои чувства чужими, сыгранными, мы не имеем права, и в этом спектакле это особенно важно.

ВО: - Юлия, а как бы вам игралось, если бы в зале сидел сам Астафьев?

Юлия Полынская:

-Когда мы играли при Людмиле Улицкой спектакль по ее повести «Сонечка», я так переволновалась, что порой забывала текст. Знаю точно, если бы на спектакле был Виктор Петрович, конечно бы я волновалась, но уверена, знаю точно, что он бы очень помогал мне своим присутствием. Ведь этот человек был необыкновенным, очень позитивным и доброжелательным в общении, и словно заряженным всем вселенским добром и юмором, и так напоминал родного человека-деда ли!

У нас была назначена премьера на декабрь 2001 года, а двадцать девятого ноября Виктора Петровича не стало. Он знал о том, что готовится этот спектакль, мы звонили ему и спрашивали об ударениях в некоторых исконно сибирских словах. И получилось так, что предпремьерный показ был в день его смерти. Я пригласила очень много людей из Красноярска.

Пришли мои одноклассники, и те, кто знал Виктора Петровича. Рыдали и актёры, и зрители - эти ощущения не передать словами. По значимости, по эмоциональному наполнению, по степени правды, это был, наверное, самый мощный спектакль в моей жизни.