Поезд на рассвете

Этот поезд приходит только с туманом. Он разрывает время и пространство призрачными клочьями. Он бесшумно летит по собственному воспоминанию о рельсах на старом мосту, каменном, арочном. Такие мосты строили давно и на века. Как и положено в таких местах, паровоз замедляется.

Именно там, на старом мосту — единственный шанс на него заскочить.

Мы с Андрэ караулили его несколько дней: мёрзли, кутались в одеяла, выдыхали облачка пара при каждом слове и каждый раз спорили, чтобы не проспать тот самый момент. Спорили до хрипоты в голосах, а порой и едва ли не до драки. От наивного фанатизма Андрэ мне хотелось рвать и метать. Я была готова отхлестать его по щекам и вытолкнуть его в эту самую речку, чтобы он пришёл в себя. Такой план мог прийти в голову только безумцу! Только Андрэ!

Он раскопал об этом поезде всё. Он жил легендами о нём. Он мечтал запрыгнуть на него и уехать в прошлое!

Андрэ считал, что это был тот самый итальянский поезд фирмы «Санетти». С более чем сотней пассажиров на борту он въехал в тоннель в Ломбардии в 1911-м и больше из него не выехал. Два пассажира успели выскочить из последнего вагона ещё там, в тоннеле. Остальных поезд высадил в Мехико семьюдесятью годами ранее и отправился в своё бесконечное путешествие сквозь пространство и время.

— Чем тебя не устраивает наше время, Андрэ?
— Оно слишком сложное, слишком быстрое. Люди так торопятся показать свой успех, что у них совершенно нет времени на то, чтобы насладиться жизнью!
— И какое же время по-твоему другое?
— Я пришёл к выводу, что лучшее время и место — Париж между двух войн. Монпарнас, Жозефина Бейкер танцует в «Фоли-Бержер», Хемингуэй спорит с Фицджеральдом, а на углу стоит Магритт, ещё только мечтая переосмыслить шляпу. Да, это мой золотой век...

— Андрэ, а как же война? — У него был ответ и на это. Точнее, четкий план действий.

Первые десять лет он собирался провести в Париже, на Левом берегу. Писать литературные эссе, читать лекции по символизму в кругу англоязычных интеллектуалов. Коктейли у Жака Превера, беседы с Буниным, автографы Кокто, Хемингуэя и прочих…

— На что ты будешь жить?
— Первое время буду продавать золото, — он постучал по карману с монетами, — потом куплю акции Coca-Cola, RCA, позже дочек Standard Oil и, конечно же, IBM — кто о них знал в двадцатые? А сколько всего можно будет купить сразу после обвала Уолл-стрит…

Мы замолчали. Промозглый ветер обозначил первые предвестники тумана. Они оплетали опоры моста, перекручивались между деревьев и заполняли собой всё небо.

К тысяча девятьсот тридцатым годам Андрэ хотел перебраться в Буэнос-Айрес.
— Он был чудесен в 30-е: солнечное аргентинское вино, европейская архитектура, кофе, литература, журнал «Sur», где публикуется Борхес. Я — филолог, он — библиотекарь. Совпадение?.. — глаза Андрэ горят, он выпрямляется и почти кричит. Я его не узнаю.

— Я смогу преподавать в Университете Буэнос-Айреса, вести колонку о европейской культуре. Дивиденды с акций для тела, а тексты — для души! Там можно обсуждать Вальтера Беньямина с другими эмигрантами, писать о русских формалистах и танцевать, танцевать! Говорят, Эвита до Перона была горячей штучкой!
— А с Пероном?
— В сороковые, его время, я уже переберусь в Монреаль, — отмахивается Андрэ, — начну переводить Борхеса на французский! Если вовремя вложиться в канадские железные дороги и авиацию — можно больше не работать. Но я буду, для себя. Преподавать тот же символизм, рассказывать о «потерянном поколении» в Париже… А после войны — Сан-Франциско! Там в Беркли будут философы, а на улицах — битники, мечтающие о Достоевском.
— А как же Европа?
— На пенсии, на старости, после кризиса начала семидесятых. Я напишу автобиографию…

Андрэ улыбается. Я никогда не видела его настолько уверенным в себе и спокойным.

Туманная завеса будоражится, вспучивается, нехотя выпускает старый дымящий паровоз. Три прожектора разрезают туманный воздух перед ним на чёткие диагонали. Серый дым рваным саваном опускается на воду по обе стороны от моста. Поршни и шатунные механизмы плавно замедляют свой вечный танго, между ними кудряво просачивается белёсый пар. Я напрягаюсь в ожидании фырчащего выдоха, переходящего в свист, но паровоз тянет переливающуюся огнями гирлянду вагонов без единого звука.

— Не скучай, Лисёнок, — улыбается Андрэ. Он уходит налегке. Без запасной одежды, без лишних сожалений. Запасное и лишнее — прерогатива «парниковой» современности, а не «потерянного» Парижа.

Разбегается, хватается за поручень и вскакивает на подножку.

Поезд выпускает новую порцию дыма и пара. Он собрал свой урожай и теперь спешит дальше. Больше по этому мосту паровоз не проедет.

Я не смогу последовать за Андрэ, даже если захочу. Мы больше не увидимся. И он не пришлёт мне открытку из прошлого — только не Андрэ. Он проживёт длинную жизнь и умрёт задолго до нашего с ним рождения.

Возможно, когда-нибудь я наткнусь на его мемуары. Я буду их искать. И обязательно изданный в Канаде перевод Борхеса на французский.