Из двух зол

В фразе про выбор из двух зол главная беда в том, что зол всегда больше двух. Это прямо манипуляция какая-то получается с намеренным ограничением двумя заранее невыгодными вариантами, напрочь лишающая субъект возможности повеселиться.

Мы с Натахой всегда были против искажений, поэтому из двух зол всегда выбирали три. Минимум.

Вот и сейчас у нас был выбор: сдать Натахиных отпрысков от первого брака бабушке и отправиться на поиски мужиков в большом городе или посвятить отпуск детям. Из двух зол: мужики или отпрыски, — мы выбрали три: и мужики, и отпрыски, и ограниченное пространство чисто курортной кипрской деревушки в пять отелей на трёх улицах.

Что могло пойти не так?

Тиха была ночь, покуда те самые отпрыски, шестнадцатилетняя Таня и тринадцатилетняя Маша, прятали сотовые под подушками и дожидались, когда же их маман свалит в ночной клуб. Относительно тиха была ночь, покуда мы с Натахой сверкали бижутерией и недостаточно загорелыми ляжками на танцполе. Вокруг ритмичной дрожью в животе грохотал бумбокс, сверкали едкие прожектора, и вытяжка с трудом чистила воздух от запаха смешанных ароматов духов, пива и пота.

Натаха не была бы Натахой, если бы в тот же вечер за неё не подрались. Она — рыжая: ей это ещё со школы прекрасно удавалось. Как — ума не приложу.

В противоположных углах воображаемого ринга сошлись англичанин с немцем. Оба бычились, трепетно сжимали пиво и пьяно мяукали про вечную любовь. Памятуя о неприемлемости двух зол, Натаха свалила с дискотеки с барменом-киприотом. Бармен лепетал что-то про ещё не законченную смену, но его никто не слушал. По полу скрежетали раздвигаемые стулья, тренькали пустые бутылки из-под пива и шуршали расчехляемые смартфоны.

Я вспомнила, что случилось с носом у особо любопытной Варвары, и тоже выскользнула за дверь.

Я никогда не умела быть как Натаха. Ни яркой, ни рыжей, ни чтобы мужики за меня сначала дрались, а потом «сами штабелями складывались». Дружить нам с ней это не мешало. Помогало даже, дополняло.

Кроме тех случаев, когда она сбегала в ночь от двух кавалеров с третьим, а я шла гулять у моря, слушать засыпающий прибой и рационализировать свою женскую несостоятельность.

Но не зря Кипр — остров пенорожденной Афродиты. Богине любви мои мысли не понравились, и она послала мне бармена. Того самого, с которым, как я думала, сбежала Натаха.

Бармен чёртиком из табакерки выстрелил из-за домика для лодок. Он прижал меня спиной к шершавому валуну и на ломаном английском принялся признаваться в вечной любви. Смотрел он при этом куда угодно: на море, на невероятно близкие звёзды и на заросли бугенвиля. Потому, видать, и не признал. Я дождалась, когда у него закончатся и слова, и кислород, и уточнила:
— Айм нот йор лав, айм нот Натали.
— Да? — удивлённо распахнул глаза бармен, — А кто?
— Не Натали, — повторила я и попыталась выбраться из его объятий. Внутренний голос ехидствовал, что этому длинноносому овцеокому сыну острова не очень важно, Натали перед ним или нет.

— Ты всё равно вери найс! Я тебя люблю! А ты меня любишь?
— Нет.
— Почему? — взвыл бармен, делая глаза, как у некормленного Гремлина.
— Лайф из э бич, — вздохнула я, — идём искать Натали.

Бармен недоверчиво на меня покосился, но потопал следом, как ёжик в туман за лошадкой. Иногда то я, то он вкрадчиво кричали в темноту: «Натали!».

«Натали? Йа, Натали!» — отозвалась темнота, топот участился и приблизился.

Из кустов высунулась женская рука, схватила меня за шиворот и утащила в неизвестность. Как за нами следом утянулся бармен, не понял никто.
— Натах, мы тебя повсюду ищем! — зашипела я. — Ты чего не отзывалась?
— Тсссс… — подруга укоризненно свела брови.
— Ай лав ю! — снова заблеял бармен, сообразив, что Натали нашлась. Громко заблеял. Гад!

Кусты раздвинулись, и внутрь втиснулись ещё две физиономии с фингалами. Те самые англичанин с немцем.
— Нашлась! — в кусты просунулись две разномастные руки и достали её из кустов. — Выбери одного из нас! Кого ты любишь!

Натаха закатила глаза и даже показала бармену кулак. Тот подпрыгнул от неожиданности и зачем-то спрятался за мою спину.
— Не-Натали, пойдём отсюда, пожалуйста, пойдём поскорее! — забормотал он.
— Иди отсюда сам!
— Но тут небезопасно! Я столько раз уже видел такое! Бармен — самая опасная из профессий! Не успел вовремя спрятаться под стойку — пиши пропало!

Я отмахнулась, и несчастный бармен сполз в воду в гордом одиночестве.  От берега он отплывал в лучших традициях луизианских аллигаторов — над водой только глаза и нос.

Тому, что произошло потом, обрадовался бы любой аллигатор, не только из Луизианы. К счастью, бармен был человеком. Прыгнувшие с обрыва в море и приземлившийся на него подростки привели бармена в ужас. Решив, что он тонет, он изо всех сил вцепился в ноги одного из них. Подросток такого не ожидал и тонким голосом завизжал что-то о монстре-акуле. Другие решили не пропускать веселье и вразнобой громко поддержали инициативу.

— Бл&дь! — взревела Натаха, одним яростным махом раскидав своих поклонников, — Танька!

При малейшем намёке на опасность для своих детей миниатюрная рыжая принцесса превращалась в нечто гибридное между Кинг-Конгом и Годзиллой. Это происходило так быстро, что сама Маха Кали нервно теребила ожерелье с черепами в сторонке. Мало кто из мужчин удостаивался высокой чести узреть эту ипостась. Бывший муж Натахи, например, до сих пор нервно икает и соглашается с ней по всем воспитательным вопросам.

Миг — и встрепанная, как упавший в тазик с замоченным бельём котёнок, Таня уже виновато смотрела на мать, вздрагивая при каждом новом эпитете.

Натаха методично перечислила все опасности молодой разгульной жизни, упомянула угрозы от случайных связей с мутными мужиками и напомнила мутным мужикам о ряде крайне осуждаемых и унизительных в ряде культур карательных практик. Последнее она сделала по-английски, в связи с чем бармен ушёл под воду с головой, два подростка, что прыгали в воду вместе с Таней, всерьёз задумались последовать его примеру, а немец схватился за сердце.

— Мамуль, ты же вон, сама…
— А ну не сметь мне мамулькать! — Натаха перешла на ультразвук. Ударной волной снесло всех особей мужского пола в районе сотни метров. С обрыва свесилась белобрысая голова Маши.
— Вот, не говори мне после этого, что зря я не крашусь и предпочитаю книги парням! — поучительно возвестила она на всю округу, оценила мамин взгляд и поспешно добавила: — Спокойствие, только спокойствие, уже спускаюсь!

Домой мы шли вчетвером и молча. А в баре отеля Натаху успокаивала уже я одна.
— Нет, я всё понимаю, — говорила Натаха, помешивая мартини оливкой на зубочистке, — нам полагается быть либо мамой, либо женщиной. Но выбирать из двух зол только одно всё же убийственно скучно. И не нужно… — я проследила за её взглядом и поняла, что пора спать; у входа робко маячил туманный ёжик, то есть, бармен. Вместо платочка он держал в руках невесть где найденную розу.

Алиса Шёбель-Пермякова