На детской площадке

В детстве я играла во дворе на качелях, сделанных из автомобильной покрышки, подвешенной к дереву веревкой, которую мой отец «позаимствовал» со стройки.

Для полноты картины представьте, что двором мы называли участок земли, который летом превращался в пыльное пространство, истоптанное сотней детских ног, а осенью — в испытание для резиновых сапог. Тогда я не знала, что существуют детские площадки с резиновым покрытием и что качели бывают сертифицированными.

Теперь я живу в Москве, и вот уже третий день пытаюсь влиться в сообщество мам на детской площадке нашего элитного (ну, по моим провинциальным меркам) жилого комплекса.

Моему Артёму четыре, и он уже обзавёлся парой приятелей, а я всё ещё чувствую себя чужой среди дизайнерских колясок и разговоров об органическом пюре.
— Нет, ну ты представляешь, Жанна взяла и записала Мирослава в обычный садик! — доносится до меня обрывок разговора. — А там же нет ни китайского, ни шахмат!

Я машинально поправляю свою футболку с пятном от вчерашнего томатного супа, которое не отстиралось. В моём родном городке шахматы были уделом странноватых мальчиков в очках, которые потом становились либо инженерами, либо алкоголиками, в зависимости от того, как сильно к ним поворачивалась удача. А китайский? В нашей школе с трудом находили учителя английского, который бы не путал артикли.

— Мамочки, а вы уже записались на раннее развитие? — подключается к разговору блондинка с идеальной укладкой. — Мы с Платоном ходим на нейропсихологию, гимнастику и сенсорику. Мне кажется, это необходимый минимум.

Я вспоминаю, как моё раннее развитие заключалось в том, чтобы не съесть что-то несъедобное со двора и не упасть с той самой покрышки-качели.
Мамы отпускали нас гулять со словами: «До темна не гуляй и попробуй только испачкаться!» Причём не первое, не второе условие никогда не выполнялось. В нашем детстве грязь была естественной средой обитания, а не поводом для панической атаки.

Смотрю на сына. Он с восторгом осваивает новую горку — безопасную, с плавными изгибами и без единой занозы. Не то что наша деревянная конструкция, на которой можно было не только поцарапаться, но и оставить кусок штанов на торчащем гвозде.

— Артём! Не бегай так быстро, упадёшь! — машинально кричу я, и сразу понимаю свою ошибку.

Все взгляды устремляются на меня
Кричать на детской площадке — моветон. Здесь принято подходить к ребёнку и шептать ему на ухо что-то вроде: «Дорогой, давай обсудим твою потребность в быстром передвижении и найдём компромисс».
— Вы новенькая? — спрашивает меня одна из мам, с интонацией, с которой обычно спрашивают: «У вас всё в порядке с головой?»

— Да, мы переехали неделю назад, — отвечаю я, стараясь звучать непринуждённо. — Из Заречья, это в...

— А, из регионов, — кивает она с таким видом, будто я только что призналась, что прилетела с Марса. — И как вам тут?

— Непривычно, — честно отвечаю я. — У нас дома дети просто... гуляли.

— В смысле — просто гуляли? — она хмурится, словно я сказала что-то непристойное.

— Ну, знаете, бегали, падали, поднимались... без специальной программы.

Она смотрит на меня так, будто я только что призналась, что кормила ребёнка землёй.
— А вы не боялись, что ребёнок отстанет в развитии? Сейчас же такая конкуренция...

Боялись ли мы?
Моя мама боялась, что я упаду в колодец, который почему-то всегда был открыт, или что меня украдут цыгане, которые летом раскидывали свой табор на окраине. О конкуренции речи не шло — конкурировать было не с кем, все дети на нашей улице имели одинаковые стартовые условия: грязные коленки и свободу до заката.
— Мне кажется, дети должны иногда просто играть, — решаюсь я на смелое заявление.

Наступает тишина. Такая звенящая, какая бывает только перед грозой.

— Конечно, игра важна, — наконец произносит блондинка с укладкой, — но это должна быть структурированная игра. Мы с Платоном играем только в развивающие игры. Вчера, например, мы строили модель солнечной системы из органической глины.

Я вспоминаю, как мы с Артёмом вчера строили «форт» из подушек и одеял, и вдруг чувствую себя ужасной матерью. Где наша органическая глина? Почему мы не лепим Юпитер с его спутниками?
— А в какой садик ходит ваш мальчик? — спрашивает другая мама, с таким видом, будто от моего ответа зависит судьба мира.

— Пока никуда, — отвечаю я. — Только переехали, документы ещё оформляем.

— О, вам нужно в «Маленького Эйнштейна»! Там потрясающая программа. Правда, запись на два года вперёд... — она делает паузу, явно наслаждаясь моим замешательством. — Но я могу поговорить с директором, мы с ней в одном клубе по йоге.

Я благодарю её с энтузиазмом, которого на самом деле не испытываю. В Заречье запись в садик тоже была проблемой, но решалась она обычно коробкой конфет для заведующей, а не связями в йога-клубе.
Артём подбегает ко мне, весь в песке, с сияющими глазами:

— Мам, смотри, я нашёл жука!
И прежде чем я успеваю среагировать, он открывает ладонь, демонстрируя мне и всему элитному сообществу мам своё сокровище — здоровенного чёрного жука, который явно не входил в экосистему стерильной детской площадки.

Реакция мгновенная и бурная. Одна мама взвизгивает, другая хватает своего ребёнка, словно спасая от нападения дикого зверя. Платон с любопытством тянется к жуку, но его мама отдёргивает его так резко, что я боюсь за целостность его маленькой ручки.

— Какая прелесть, — говорю я, глядя на жука, который деловито перебирает лапками в ладони моего сына. — Это жук-знахарь. В нашей деревне говорили, что они приносят удачу.

Я вру, конечно. В нашей деревне про жуков говорили только одно: «Не тащи эту дрянь в дом!» Но мне вдруг хочется защитить право моего сына на это маленькое открытие, на радость от встречи с живым существом, на грязные руки и непосредственность.
— Жуки могут быть переносчиками инфекций, — сухо произносит мама Платона. — Платон, мы уходим. Нам пора на занятие по эмоциональному интеллекту.

Одна за другой мамы начинают собираться, словно моя провинциальная непосредственность и жук в руках Артёма — это сигнал к эвакуации. Через пять минут мы остаёмся одни на всей огромной площадке.

— Мам, а почему все ушли? — спрашивает Артём, отпуская жука в траву.

— Потому что у них много важных дел, — отвечаю я, садясь рядом с ним на корточки. — Структурированные игры, китайский, шахматы...

— А у нас? — он смотрит на меня своими ясными глазами.

— А у нас есть время, чтобы просто быть счастливыми, — говорю я, и вдруг понимаю, что это правда.

Мы остаёмся на площадке ещё час
Артём строит замок из песка, потом разрушает его, изображая извержение вулкана, потом находит ещё одного жука и внимательно изучает его.

Я смотрю на сына и думаю, что, может быть, моё провинциальное детство дало мне что-то важное — умение находить радость в простых вещах, способность удивляться миру, свободу от бесконечной гонки за достижениями.
Вечером, укладывая Артёма спать, я спрашиваю его:

— Как тебе новая площадка? Лучше, чем была у нас раньше, когда мы жили у бабушки?

Он задумывается на секунду:

— У бабушки было веселее. Можно было бегать по лужам и никто не кричал.

И в этот момент я понимаю, что в ближайшее время обязательно надо навестить маму. Там мой сын сможет бегать по лужам, собирать жуков и строить шалаши из веток. А потом мы вернёмся в Москву, и я, возможно, всё же запишу его на шахматы или китайский. Потому что жизнь — это не выбор между органической глиной и грязными коленками. Это умение взять лучшее из обоих миров.

В конце концов, можно научиться говорить на китайском и при этом не бояться жуков. Можно развивать эмоциональный интеллект и одновременно уметь радоваться луже. Можно быть провинциалкой в большом городе и гордиться этим, потому что иногда именно простота становится самой большой роскошью.
Через две недели я снова пришла на площадку, но теперь с банкой свежего варенья из лесных ягод и меда. Протягиваю маме Платона:

— Это вам. Без консервантов, без сахара, только ягоды и мёд. Хэндмейд. Проверенный рецепт.

Она недоверчиво берёт банку, но потом улыбается:

— Спасибо. Знаете, я тоже из маленького городка. Иногда так скучаю по тому времени, когда можно было просто... гулять.

И мы улыбаемся друг другу — две мамы, которые под слоями городского лоска и амбиций всё ещё помнят вкус свободы и радость от найденного в траве жука.