О редактора. К публикации Веле Штылвелда

Когда я начал собирать письма, приходящие ко мне, я знал, что они станут чем-то вроде отражения нашего времени. И, в общем-то, я считаю, что не ошибся. Материала написанных мне эпистолярных строк хватило бы на десяток заполненных от корки до корки «Литературных вестников», если не больше. Но, глядя на всё это сегодня, я с горечью понимаю, что письма отразили не «революционность» нашего времени (как предполагалось), а его убогость, беспомощность и суету пишущих.
И пока я почти девять лет проводил свои эксперименты, разрабатывал новые проекты, придумывал конкурсы, выпускал газеты и журналы, подавляющее большинство которых с завидным постоянством приказывали долго жить, время экспериментировало и надо мной, и над людьми. Как цинично и жёстко собранные мной письма показывают бесплодность моего труда, меркантильность, глупость, близорукость представителей нашей эпохи.
Время отсеивает шелуху, и мы лишь расплывчато представляем себе, к примеру, литературную среду прошлого века. «Арзамас», поэты-искровцы – этих мы ещё смутно помним, а сколько было различных обществ, кружков, групп – сколько их было что-то писавших, в чём-то дошедших до нас, где-то растворившихся? Но там было проще – мир был наивней.
А сколько сейчас всевозможных школ, течений, объединений, одиночек – это есть в письмах. Мы можем увидеть сегодняшнее время более крупным планом, не так как прошлые века, и соотнести на те далёкие от нас события, о которых мы можем только догадываться.
Конечно, мы знаем о своём времени и без эпистолярного жанра, и без дневниковых записей. Но мне почему-то представляется, что нашим потомкам не интересно будет вваливаться на кухню конца двадцатого столетия от Рождества Христова, даже если она и сможет дойти до них. Поэтому, наверное, упомянутые мной жанры, рождённые сегодня, нужно и публиковать сегодня. А если они и сейчас уже не актуальны, то завтра им и вообще грош цена... (Хотя, надо признаться: что-то ценное для себя среди всей этой дневниковой груды может выудить каждый читающий.)
Дневниковые записи Веле Штылвелда невозможно опубликовать целиком по многим причинам: во-первых, они огромадны – их можно было бы издавать тем же объёмом и с той же частотой, что и романы Александры Марининой, но в отличии от романов Марининой они абсолютно остались бы убыточными в плане финансовом. Во-вторых, они неимоверно тяжело поддаются правке – мало того, что мозг автора всё время выдумывает слова, которых нет в русском языке, но он почти на каждом шагу коверкает и уже известные. (Пример: Веле отдыхает в одном из украинских местечек и упоминает его в своих дневниках, – мне приходится просмотреть несколько имеющихся в моём распоряжении атласов, чтобы убедиться, что в названии этого местечка есть ошибка, а уж относительно фамилий известных и малоизвестных людей и говорить не стоит.) В-третьих, его дневники настолько набиты матерщиной, что даже у меня, публиковавшего матерный фольклор русского народа, закрываются глаза. И в-четвёртых: кому это нужно?
В этом номере «ЛВ» я разместил те части его дневников, где их автор упоминает меня. Можно было бы вообще не давать его дневники (но не только же свои печатать, тем более, что его дневники насыщеннее моих и более эмоциональны). Или дать, скажем, места о том, как киевская поэтесса Леночка Волковая, будучи в подпитии, залезла на дерево и свалилась с высоты 6-8 метров, сломав себе таз. Или же дать долгую эпопею о том, как полтора года велись разговоры-переговоры по поводу выхода очередного номера журнала «Самватас»: творческая интеллигенция встречалась, обменивалась рукописями, чокалась стаканами, произнося тосты, долго и заумно говорила, строила планы, а журнал в конечном итоге так и не вышел. Но я опубликовал отрывки из дневников Штылвелда не только потому, что там написано обо мне. Именно в сегодняшнем журнальном варианте этого жанра, если внимательно присмотреться, можно приметить короткую повесть о человеческих отношениях.
Повесть, на 98% состоящую до того момента, как некий Вадим отдавал себя «литературному Киеву» и в конце концов отдал себя полностью, и на 2% состоящую после, когда уже нечего стало отдавать. И самое главное здесь то, что киевляне это поняли. (Десяткам украинских писателей и многим десяткам российских писателей я помогал безвозмездно, а в конечном итоге мне сказали спасибо единицы, которых можно пересчитать по пальцам (как я им благодарен, если б кто знал), а некоторые даже наоборот: предавали, возмущались, плевались, оскорбляли. Одному украинскому писателю и нескольким российским писателям я не стал помогать безвозмездно – и они говорят мне: «Спасибо».)
Вот они, какие дневники. Вот оно, какое наше время. Честь, совесть, благородство, стремление писательским трудом помочь людям, обличив при этом эпоху – всё переплелось в нём.
Говорят, что нельзя вернуться в прошлое. Эх, были бы 200 баксов...

2.03.99.