Все на смерть похоже. Гл. III

Глава III. Могила Изгоев

Мы сидели с отцом Климентом в своем кабинете и писали отчет о деятельности отдела за полгода. Владыка Тиберий требовал от нас строгой и полной отчетности. Кто-то постучал в дверь, я сказал: «Да, войдите». Дверь робко приоткрыл молодой парень лет 25, он был одет в поношенный коричневый пиджак, потертые джинсы, а в руках мял черную панаму. Войдя в кабинет, он остановился на пороге и как школьник топтался на месте.
- Вы по какому вопросу? – Попытался ободрить парня отец Климент.
- Я хотел заочное отпевание по дедушке заказать?
- Он был членом модо-церкви?
Парень наморщил лоб, пытаясь, очевидно, понять о чем это монах ему говорит.
- Он крещеный был? – Сообразил отец Климент.
- Нет.
- Сколько же ему лет было?
- Восемьдесят.
- Он сам хотел, чтобы его отпевали?
- Он ничего не говорил. Просто умер. Он никогда не говорил о вере. Но ведь его все равно надо отпевать иначе он станет ликатором.
Монах помрачнел и отвернулся, давая понять, что не хочет больше говорить с парнем. Чтобы не выглядеть невежливым я сказал парню:
- Вам надо в другой отдел: дверь напротив, там отец Игорь, обратитесь к нему.
После его ухода воцарилось молчание. Я чувствовал, что отец Климент весь кипит от возмущения, но сдерживается, поэтому решил разрядить обстановку:
- Ладно, отец, ты же знаешь, как в народе распространены суеверия и ничего с этим не сделаешь.
Монах угрюмо молчал. Так мы и просидели до конца рабочего дня молча, а потом я вышел на улицу и направился домой. Конечно, ликаторов, как и призраков кошек можно было бы назвать народным суеверием, но какое-то рациональное зерно в этом было. Ликаторами называли людей, которые при жизни своей не были крещены, ни разу не были в церкви, даже на Пасху и вообще никогда не проявляли никакого интереса к религии. Вообще были никак не религиозны, ни с какой стороны. Их жизнь просто так сложилась вне религии. Не потому что они были атеистами или какую-то особую позицию занимали. Нет, просто вот так сложилось. В наших краях, в областях, находящихся в юрисдикции модо-церкви, народ был уверен, что такие люди после смерти превращаются, как кошки, в призраков, только безликих – ликаторов, одним словом. И встреча с ними не сулит ничего хорошего в том смысле, что они могут навести какую-нибудь болезнь или порчу.
Дома меня ждала мама. Зоя Васильевна. Моя любимая мама. В прихожей я снял свои армейские ботинки, положил рюкзак на полку для обуви, отстегнул портупею с кинжалом и снял кольчугу. Мама стояла в коридоре, оперевшись плечом о косяк двери и с умилением смотрела на меня. На ней как всегда был передник, потому что она всегда что-то готовила. Хотела порадовать меня, хотя для меня было все равно что есть, у меня даже не было каких-то гастрономических предпочтений. Я надел мягкие тапочки, подошел к маме и поцеловал ее в щеку, она потрепала мои волосы.
- Иди, мой руки. Ужин уже готов. – Сказала она
После водных процедур перешел в столовую, где меня уже на столе ждала тушеная требуха. От нее поднимался пар, она аппетитно пахла. Я помолился перед едой, а мама сидела за столом и все также умильно смотрела на меня. Когда я начал есть, она спросила:
- Ну как прошел день?
Мама была потомственной ведьмой, из ковена Принципалов. Ведьмовские ковены в наших краях очень авторитетны и народ к ним с уважением относится. Я рассказывал о событиях дня, неторопливо ел требуху, отмечая, как хорошо она проварена, потом протушена в специальном соусе, что аж тает во рту. Мама слушала, подперев щеку правой рукой, во взгляде ее ощущалась большая любовь ко мне. Выслушав меня, она сказала:
- Все это звенья одной цепи, сынок: призраки, демоногид, типула, ликаторы и какая еще появится, скорее всего, в ближайшее время невидаль, все они управляются синтагмой.
- Подожди, но как?
- Синтагма оживляет материю. Она как искра: там, где есть хоть немного органики, еще не разложившейся: в виде слизи, запекшейся крови, сухой кожи, ногтей, костяной крошки, синтагма может создать новую жизнь, точнее вдохнуть искру жизни и появится иное существо, подчиненное только ей. Она будто сама эта вечно живущая материя, которая касаясь всего, на чем была печать жизни, дает новый шанс.
Было от чего прийти в отчаяние. Подумать только: ожившая материя! В свои тридцать, я только и делал, что боролся на границе двух миров, чтобы не впустить к нам не нужные субстанции, а тут просто под ногами живая материя.
- Слушай сынок, - между делом мама пыталась вытянуть из меня секреты – говорят, это ты выпустил синтагму в последнем твоем походе.
- Похоже на то. - Пришлось согласиться, так как теперь, это было очевидно, даже для меня
Тут мама повела себя как-то необычно. Во всяком случае, прежде она не была столь деликатная со мной и всегда все напрямую спрашивала. А тут издалека решила, аккуратно. Она подсела ко мне ближе и, наклонившись к уху, почему-то шёпотом заговорила:
- Я видела тот момент, когда ты ее выпустил.
- Как? – Не понял я.
- Во сне. Когда была битва, я все видела. Но ты специально дал слабину, ты ей поддался.
Я не стал возражать. Много раз после того случая уже анализировал ситуацию и сам пришел к выводу, что тогда я действительно поддался.
- А теперь ответь мне на вопрос, только правду говори. – Продолжала свой допрос мама, мне пришлось покорно кивнуть головой.
- Почему ты ее выпустил? По причине слабости своей или, что-то другое?
Мне пришлось сказать правду о том случае, когда я ее видел днем накануне битвы, о ее рассказе, и как у меня возникла к ней симпатия. После этих слов мама сильно заволновалась, встала, начала нервно ходить по столовой.
- Это хуже всего, Буривой.
- Почему?
Она остановилась, посмотрела на меня в упор и заявила:
- Теперь вы связаны чувствами. Ты ее суженный.
Мысль эта и у меня где-то глубоко в душе сидела. Но я  не давал ей выйти наружу. Может, боялся, прежде всего, того, что не знал, как поступить дальше. Однако подозревал следующий вопрос от мамы, иначе она не затеяла бы этот разговор и действительно, мама высказала то, о чем знала, пожалуй, только она:
- Надо пойти на могилы изгоев. Вот что надо делать.
Решительно заявила она, но я знал: в ней сейчас говорит ведьма и мне поступать по ее ведьмовскому совету не следует. Это противоречит вере. Ожидая, какие дальнейшие советы она даст мне мама напрягся и похолодел внутри себя.
- Сходи завтра к владыке. Скажи ему – это единственный способ покончить с синтагмой.
- А если нет? Если это не поможет.
- Выкопаешь изгоев и разметаешь их кости, тогда поможет. Возможно, синтагма исчезнет.
Мамино лицо в этот момент было строгое и торжественное
- Возможно? Ты сказала, возможно? Это значит, ты не можешь ручаться за эту рекомендацию, мама?
- Мы в ковене все обсудили и пришли к единому мнению. И потом, у тебя есть какое-то другое решение?
Я промолчал. Вытер губы салфеткой и закончил свой ужин. Конечно, у меня не было никакого решения вообще. Поцеловав маму в лоб и сказав ей «Спокойной ночи!» пошел спать. Оказавшись в своей уютной  постели, после длительно молитвенного правила я все думал о том, почему тогда в монастыре отпустил девушку. И отвечал на этот вопрос себе ясно: я испытывал к ней сострадание.
За окном в небе стояла полная луна. Она плыла то, скрываясь, то вновь показываясь из-за перистых облаков. Глядя на нее я заснул. Утром меня разбудила мама: она осторожно просунула голову в дверной проем и показала в образовавшуюся щель мониторчик моего трезвонящего телефона. Приподнявшись на локте, я протянул руки к телефону, и мама тотчас вошла, отдав мне его.
- Алле. – Бросил я в трубку
- Это Позвизд, лейтенант полиции. Мне надо тебе кое-что показать, приходи на кладбище к 12 часам.
И на той стороне отключились. Странно, зачем на кладбище?
- Который час, мама?
- Уже девять.
Я начал собираться. Мама закрыла дверь. Мысли мои не сразу успокоились. Надо было выработать какой-то план, но ничего, кроме того, что предложила мне мама в голову не лезло. Что ж попробуем ее вариант. Могилы Изгоев находились в лесу в двадцати километрах от Пафнутьевского монастыря. Местные легенды утверждали, что это могилы первых людей. Но археологи говорили, что это суеверия, а могилы всего лишь захоронения древних обитателей здешних мест рядом с поселением основанном еще до Рождества Христова. Просуществовав несколько веков это поселение по какой-то неизвестной причине исчезло, а могилы остались.
Завтрак прошел в молчании. Мама о чем-то сосредоточенно думала, механически расставляя кружки и тарелки на полке, она была явно озабочена. Доедая яичницу, я спросил:
- Вот доберемся мы до могил, а дальше что? Как нам поможет наше присутствие на могилах?
Мама перестала выставлять посуду на полку и повернулась ко мне лицом.
- Ты прокапаешь с южной стороны первой сопки шурф глубиной 50 сантиметров и возьмёшь образцы грунта. Привезешь мне.
В маме заговорила ее профессия по диплому: она закончила Горный институт по специальности «геологическая съемка, поиски и разведка твердых полезных ископаемых».
- Мама! Как ты себе это представляешь? Я, работник епархии, в присутствии двух монахов буду брать землю с могилы с целью совершения магических ритуалов?
- Они ничего не должны спрашивать, они безмолвники.
Это мама так иронизировала. Мне самому себе надо было это объяснить. Но с землей мне идея не нравилась.
- И потом, почему ты решил, что земля с могилы мне нужна именно с магической целью?
Я печально посмотрел на маму и пошел собираться, вспомнив по дороге в свою комнату о вчерашнем звонке Позвизда, глянул на часы, было уже 11. Подумалось: если успею на 31 автобус, попаду почти к сроку на место встречи. В автобусе как всегда было битком народу. Маршрут этот в летнее время был единственным, который конечным своим пунктом имел поселок Чистые Пруды, где были сосредоточены дачи почти всех жителей города. И вот все лето и часть осени старенький автобус почти всегда был переполнен: утром он дачников увозил на дачи, вечером привозил обратно. Одна из остановок на пути следования этого автобуса как раз было кладбище. Я добрался до него изрядно помятый и с оторванной пуговицей на моей любимой рубашке. Автобус попылил дальше к конечной точке своего маршрута, а я обнаружил, что у меня еще и карман на крутке оторван. Приладив его кое-как с помощью булавки, я пошел к входу на кладбище. Позавчера только побывал здесь в связи с печальным событием – погребение моего несчастного двоюродного брата. Что же могло случиться?
Полынковское кладбище располагалось на юго-западной окраине Мефодьева. Это было единственное место, где хоронили горожан и оно было переполнено уже, я слышал, что власти выделили большой участок горожанам километрах в трех от города около деревни Лужки, говорят там есть первые захоронения. У самого входа, за воротами располагалась кладбищенская церковь в честь Новомучеников Российских. За храмом открывалось бесконечной поле, покрытое могильными крестами, памятниками разной формы. Лейтенант ждал меня у входа в храм. Мы по мужски, поздоровались, т. е. пожали друг другу руки. И он молча повел меня вглубь кладбища. Чем дальше мы шли, а я едва поспевал за Позвиздом, тем все больше мне знакома была тропа, вскоре стало очевидно, что она привела нас к свежей могиле моего брата.
- И что? Зачем ты меня сюда привел?
- Ты ничего не замечаешь?
Лейтенант смотрел на меня торжествующе, недоумевая от моей непонятливости. Я внимательно осмотрел свеженасыпанную могилу: песок немного слежался, несколько венков опирались на крест прямо за ним в земле была дыра, размером примерно с человеческое тело.
- Осыпалась земля? – Предположил я.
Позвизд отрицательно покачал головой
- Это скорее похоже на нору. Посмотри внимательно.
Действительно края отверстия были идеально ровные, да и сама дыра уходила глубоко, заглянув в нее, я увидел, как мне показалось, кусочек гроба.
- Это еще не все.
Позвизд обошел могилу и вышел за ограду на дорожку, которая разделяла два квартала кладбища. Он поманил меня к себе и я, оставив рассматривание норы подошел к нему. Лейтенант стоял на краю дорожки, здесь в земле имелась такая же нора, как и около могилы.
- Ты хочешь сказать, они связаны? – Спросил я
- Ну, разумеется! – Моя недотепистость вывела Позвизда из себя, но я не сдавался.
- Такой кривой путь под землей сам по себе говорит, о том, что эти две ямы не могут быть связаны между собой.
По дорожке к нам шли кладбищенские работники с лопатами. Два человека. Когда они остановились рядом с нами один из них, тот, что был постарше, спросил у Позвизда:
- Копать?
Лейтенант, обращаясь ко мне, разъяснил:
- Я получил разрешение на эксгумацию, мать Конрада Соколова дала свое согласие, но присутствовать при этом не захотела, вот я и вызвал тебя как родственника.
Что мне оставалось делать – только молча наблюдать за происходящим. Рабочие приступили к раскопкам. Убрали венки, осторожно вытащили крест и аккуратно положили на край ограды. Начали неторопливо копать, почва в этих местах мягкая, песчаная. И хотя земля немного уже слежалась в холмике, но все же работа шла споро, вскоре лопаты застучали по крышке гроба. Над крышкой, в стенках могилы друг против друга видны были отверстия, которые явно шли на поверхность. Рабочие поглядели на Позвизда и один из них спросил:
- Поднимать?
Лейтенант кивнул и рабочие довольно ловко подвели брезентовые ленты и с помощью лебедки начали поднимать гроб, однако когда он только показался над поверхностью, Позвизд крикнул:
- Стой! Буривой, подойди.
Я обошел могилу и вместе с Позвиздом увидел, что у гроба нет торцовой части и через отверстие было видно, что в нем отсутствует труп моего брата. Мы некоторое время созерцали открывшееся зрелище, потом лейтенант велел опустить гроб в могилу. Мы отошли в сторонку. Над нами только небо без единого облачка, страшной синевы, казалось оно было таким только над кладбищем.
- Что ты об этом думаешь?
Спросил Покатов, когда мы медленно шли по дорожке и слышали, как на крышку гроба падают комья земли: рабочие зарывали могилу. Этот звук становился все более тихим по мере того, как мы удалялись от могилы. Наконец, вышли к храму, остановились на асфальтированной площади перед храмом. Молчали. А со стороны кладбища к нам почему-то бежал один из рабочих. Он махал рукой, в которой что-то держал. Мы дождались его и он, запыхавшись, протянул Позвизду какой-то предмет:
- Вот на дне могилы нашли.
Он отдал предмет и быстро ушел к своему соратнику. Покатов повертел в руках этот предмет похожий на большой зуб какого-то животного.
- Как думаешь, что это? – Спросил он меня.
Однако версий я высказать никаких не мог: зуб был плоский, с острыми краями, треугольной формы и довольно большой.
- Чего он делал в могиле? – Вслух рассуждал я
Тем временем мы подошли к воротам. Мне вдруг пришла одна мысль.
- Слушай, ты говорил, что есть еще несколько похожих случаев смерти?
Позвизд подумал, сразу понял, к чему я клоню и продолжил мою мысль:
- Всего три человека и все они похоронены здесь, где же еще.
Мы отправились осматривать другие захоронения, о расположении которых лейтенант Покатов хорошо знал. На это у нас ушло еще часа полтора. Потому что могилы этих людей, которые пострадали от Герты (так я считал) располагались в разных частях кладбища. Оно по свой старинности, хотя и при таком малом городе как наш, все же было довольно большое. И везде на могилах умерших юношей мы увидели ту же картину, что и на могиле Конрада: два отверстия в изголовье и в ногах. Можно было не сомневаться, что в гробах никого не было. Насобирали еще штук пять зубов.
Вышли за ограду кладбища и стояли на остановки, ждали автобус. Вдалеке сиротливо торчали две панельные девятиэтажки. За ними начинались бесконечные пыльные кварталы частных домов. Всегда почему-то в этой части города в воздухе висела пыль, и поэтому казалось, что смотришь на улицу, как сквозь туман.
Было тоскливо от всего этого. Лейтенант молча курил, пуская дым через нос, на меня не смотрел, а я погруженный в свои мысли от неожиданности вздрогнул, когда он, не поворачивая головы в мою сторону, спросил:
- Что будешь делать?
- Поеду на могилы Изгоев.
- Зачем?
Сказать, что мама велела, будет как-то стремно, к смеху, а к чему сейчас смех. Поэтому пришлось сказать не совсем то, что есть:
- Владыка посылает.
Позвизд понимающе кивнул, докурил сигарету и бросил ее в пыль. Подъехал автобус. Мы доехали до центра города и там разошлись, условившись, что встретимся после моего возвращения. За это время Покатов собирался посетить клиники, где могла работать Таня Тобольцева она же Герта и попытаться выяснить ее адрес, возможно, выйти на след. Мы слишком мало знали о ней и то, что знали, было чрезвычайно скудно.
В епархии я застал владыку Тиберия на первом этаже. Он руководил рабочим, который на стену вешал новый портрет Патриарха. Епископ Тиберий стоял чуть на расстоянии от стены и указывал: «Правее, левее». Увидев меня, он отвлекся, поправил свой розовый подрясник и панагию на груди, спросил:
- Ты ко мне, Буривой? Какое-то дело?
Не поинтересовался о синтагме и моих успехах в поиске ее. Я не мог сообразить к добру это или нет, но молча пошел следом за владыкой к нему в кабинет. Ляли на месте не было, на мой недоуменный взгляд владыка ничего объяснять не стал. Ну и ладно – нет ее на месте и нет, может, заболела. Епископ Тиберий сел в свое глубокой кресло, пригласил меня присесть на кресло поменьше размером.
- Что у тебя?
- Владыка, разрешите на два-три дня на могилы Изгоев съездить?
Епископ нахмурился. Ему эта идея явно не нравилась. Он недовольно спросил:
- Зачем?
- Надо взять землю.
Владыка заволновался, он встал и начал прохаживаться по кабинету:
- Это тебя Зоя Васильевна надоумила? – Бросил он походя.
Мне пришлось признаться, что в данной ситуации это хоть какой-то выход. Владыка остановился у окна, заложил руки за спину и смотрел на замечательный пейзаж, который открывался отсюда: долина реки Пурсовки. Она петляла между небольшими холмами, с заросшими ивняком и тростником берегами, маленькая и уютная уходила куда-то за горизонт.
- Как дела идут с поиском синтагмы? – Потребовал он ответа.
- Лейтенант Покатов в мое отсутствие займется этим делом, его назначили разбираться с загадочными убийствами. Сегодня мы были на кладбище, там обнаружили норы около могил
- Норы? – Владыка повернулся ко мне, отвлекаясь от созерцания пейзажа за окном – Странно. Мне думается тебе надо сказать об этом своей маме, что она думает об этом.
Епископ советовал мне обратиться за советом к ведьме, забавно. Но я был согласен с этим. Владыка вернулся в свое кресло, достал из стола бумагу и, написав что-то, передал бумагу мне:
- Это письмо передашь настоятелю скита, он окажет тебе какую нужно помощь. Возьмешь с собой монахов Климента и Андрогина. Я распоряжусь сегодня, чтобы отца Андрогина освободили от чреды служений на время вашего отсутствия.
Благословив, епископ Тиберий велел мне уходить. Спустившись к себе в кабинет я оповестил об предстоящей экспедиции как всегда хмурого отца Климента, тот никак не отреагировал на известие, даже ничего не сказал. Остаток дня потратил на то, чтобы взять продукты на складе, проверил снаряжение, договорился с нашим епархиальным водителем Александром Николаевичем, о том, чтобы он довез нас завтра до границы леса.
Вечером дома пил чай. Ужинать не захотел, молчал. Мама не нарушала моей задумчивости, сама была молчалива. Но долго тишины в доме я не выдержал и рассказал ей о наших находках на кладбище. Она внешне никакого вида не подала, будто все рассказанное мной уже давно знала, спросила только:
- А зубья куда дели?
- Покатов как вещественные доказательства забрал.
- Так, так. – Забормотала она озабочено – Это проделки  синтагмы, Буревой.
Я даже пряник изо рта выронил от удивления, прямо в кружку с чаем.
- Все эти умершие внезапно юноши - это свита синтагмы. Она составляет себе свиту из вампиров. Те юноши обращены ею в вампиры – Уточнила мама.
Она вышла из столовой в гостиную и вернулась с большим фолиантом в кожаном переплете. Мама присела рядом со мной, положила книгу на стол. Я уже допил чай и отодвинул чашку, приготовился смотреть книжку. Мама открыла первую страницу, плотную как картон, здесь было написано название «Доктерион». Мама пролистала книгу, очень напоминавшую мне детские книжки, в которых были красивые картинки. В этой книге также имелось масса картинок разных странных существ по большей части отвратительных на вид. Все рисунки выполнены в одной манере черной тушью. Она открыла книгу ровно на середине, здесь присутствовала только одна картинка, большая и раскрашенная в отличие от других. На этой картинке было изображено существо с длинным телом, как у червя или сколопендры, по всей боковой поверхности с обеих сторон у нее росли частые остроконечные зубья. Голова существа состояла из трех мощных костяных резцов. Выглядело существо чрезвычайно отвратительно, тот, кто его или ее рисовал, особенно постарался изобразить как можно натурально.
- Что это? – Поинтересовался я
- Это и есть синтагма. В этой книге собраны все существа, которых она создает и оживляет. Она госпожа органической материи. Она божественная искра. За все время существования человечества было только два случая, когда синтагму выпустили из того мира. И второй случай как раз наш.
- А первый?
Мама ответила не сразу, пролистала еще несколько страниц книги.
- Лазарь Четверодневный. Это единственный человек, который был три дня мертв, даже уже начал разлагаться, а потом воскрес. И заметь, он никогда никому не рассказывал, что с ним было в эти три дня. Он не использовал своего дара синтагмы. По какой-то причине он не захотел быть искрой, а вот твоя девушка, которую ты выпустил, захотела.
- Как это возможно вообще?
- Не знаю. Как это можно быть, но она пользуется тем, что остается от тел в земле, а всегда остается что-то, даже через тысячелетия. Хотя бы какая-то часть ДНК. Этого достаточно, чтобы синтагма оживила материю, а формы для этого уже готовы.
- Каким образом?
Мама захлопнула книгу и отнесла ее на место в книжный шкаф. Все это время я ждал ответа, мама, очевидно, испытывала мое терпение. Но вернувшись, она пояснила:
- Формы люди придумали за сотни и сотни лет. Ведь, согласись, ты не успеешь понять, что за явление перед тобой, а народ уже знает – это нямии, типула и прочее.
Я ухмыльнулся понимающе и, кажется, вполне проникся объяснением мамы. Начал собираться: достал свой походный рюкзак, подарок миссионеров-американцев, они лет десять назад приезжали, подарили кассеты с фильмами на христианские темы, книжки и рюкзак. У нас тогда таких еще не продавали. Он был пошит из легкого, крепкого влагостойкого материала. Швы, будто сварка, лямки как канаты по прочности. Почти не промокал, а если и промокал, то высыхал мгновенно. Я быстро снарядил рюкзак, закинул его за спину, поцеловал маму в щеку и отправился в епархию, там уже должны были ждать меня отцы-монахи и водитель.
Епархиальная черная «Волга» стояли тут же. Монахи смиренно молились, опустив головы, за плечами у них висели вещмешки. Аскетизм монахов меня всегда впечатлял – в поход они брали только краюху хлеба и молитвослов, если приходилось заночевать в лесу, заворачивались в свою мантию, подсовывали под голову свою котомку и крепко спали до утра. А ровно в три часа ночи вскакивали на молитву, как штыки потом опять ложились спать. Мне такое было не под силу.
Мы уселись в машину, Александр Николаевич что-то пробурчал и машина плавно тронулась. Путь наш лежал на этот раз к заброшенному селу Рубеж, недалеко от него имелся скит, а за скитом находились могилы Изгоев. Т. е. скит располагался между покинутым селом и могилами. Но чтобы добраться до этого места нужно было, потратить примерно два дня пути по дремучему лесу.
Машина выехала на окружную дорогу, она выводила на московскую трассу. Этот путь наиболее короткий. Я сидел справа от Александра Николаевича, смотрел в лобовое стекло.
- Поражаюсь я вашей «Волге» Александр Николаевич, сколько ей лет то уже, все ездит. Лет 30?
- Больше. – Нехотя ответил водитель
Я знал, что он разговорчивый, но почему-то сейчас разговор поддерживать он не хотел, сделал еще один заход, не молча же ехать.
- Да, раритетный экземпляр. И ездит так прям мягко, быстро, не скажешь, что рухлядь.
Такого Александр Николаевич стерпеть не мог.
- Она только внешне «Волга», вся начинка новая, я даже движок поменял, вот она и бегает так быстро.
Он замолчал. Беседа что-то не клеилась. Я сосредоточился на рассматривании пейзажей, которые быстро мелькали за окном. В основном бесконечные поля. Мефодьев был основан в долине степной реки и вокруг были только поля. Лет сто назад, сами жители на юго-западе от города высадили дубовую рощу, она со временем сильно разрослась, охватывала с юга практически весь Мефодиев и была похожа на большой остров в бескрайней степи. Я посмотрел в зеркало заднего вида – монахи, мирно спали, положив голову друг другу на плечи. Видно укачало их.
- Здесь вот дом отдыха неплохой, мы этим летом отдыхали. Лес, речка, тишина – красота. – Неожиданно сообщил водитель.
В это время мы ехали уже по трассе на Москву. С обеих сторон дороги высились вековые ели, накрапывал мелкий дождь, хотя погода по-прежнему была отличной – горизонт чист.
- Рекомендую – Закончил свою мысль Александр Николаевич
Очевидно, надо было что-то ответить, я же сам жаждал общения, но промолчал, так как по поводу дома отдыха мне сказать было нечего. Мы миновали несколько съездов в деревушки, названия которых были написаны на указателях. Я не успевал читать их, так быстро ехала машина, но представлял, что где-то за полоской посадок, вдоль грунтовой дороги расположились обычные сельские дома. Впереди уже виднелась темная стена леса, но до него надо было еще проехать километров двадцать
- Девчонкам особенно понравилось, они целыми днями плескались в речке.
Снова ни с того ни с сего продолжил тему с санаторием Александр Николаевич, видно он просто старался не заснуть за рулем, вот и мусолил хоть какой-то разговор.
- Смотрите, кто-то впереди идет.
Это на заднем сидении проснулся отец Климент и подал голос. Действительно впереди, довольно далеко, вдоль дороги перемещалась какая-то фигура, но по мере того как она приближалась, стало ясно, что это девушка и она голосует. Трасса была пустынна, приближались сумерки, поэтому я попросил Александра Николаевича притормозить. Водитель тормознул, но девушку я не увидел, она была высокая и когда разговаривала со мной, не наклонилась к окну автомобиля, мне было видна только ее стройная фигура и белое платье в горошек.
- Куда тебе, красавица? – Спросил Александр Николаевич, не дав слова вымолвить мне
- До съезда на Малиновку подбросите?
- Залезай. – С каким-то наигранным весельем ответил Александр Николаевич.
Девушка уселась на заднее сиденье, третьей к монахам, я посмотрел в зеркало заднего вида, чтобы рассмотреть ее, но она наклонилась, а Александр Николаевич резко притормозил перед вылетевшим на дорогу фургоном.
- Куда он летит? – Закричал водитель.
Нарушитель промчался мимо, мы поехали дальше и я снова попытался рассмотреть лицо девушки в зеркало заднего вида. Но не получилось: она наклонилась, а потом Александр Николаевич резко газанул и завел разговор о своей внучке:
- Ей четыре года, она очень сообразительная.
Но в чем ее сообразительность сказать он не успел, девушка попросила остановиться, потому что с правой стороны был съезд к ее деревни. Она вышла, и я видел ее со спины, девушка неторопливо дошла до поворота и скрылась в лесу. Мне показалось, что у нее нет ног, она будто плыла над дорогой, а платье развевалось на ветру.
- Я один только это видел? – Обращаясь к водителю, спросил я.
- Что? – Не понял он.
- У нее ног нет.
Александр Иванович посмотрел на меня как на сумасшедшего.
- Тебе, Буревой, вот как раз надо в санаторий съездить, ты видимо переработал, надо тебе отдохнуть.
Сделал он свой вывод. Неожиданно он опять резко остановил машину. Отец Климент заволновался:
- Что-то мы сегодня так странно едем. Какими-то толчками.
- Так мы к рощи приехали! – Заявил водитель, указывая на осины впереди.
Мы вышли из машины, все четверо. И действительно это была та самая роща, которая располагалась с южной окраины города.
- Как так-то? – Ни к кому не обращаясь спросил я
- Судаката. – Изрек Александр Николаевич.
Судаката, по представлениям мефодиевцев, душа человека, которая не может попасть в ад. По народным представлениям, есть души, которые изначально предназначены в преисподнюю, но по каким-то причинам не могут туда попасть, вот они и становятся судокатами и живут между небом и землей. Но вот чтобы появляться среди людей, это почти невозможно, это должно произойти что-то необычное.
Александр Николаевич видно был напуган, мефодиевцы считали, что увидеть судакату не к добру, а мы ее еще и подвезли. Но моя мысль неожиданно в другую сторону потекла: я вспомнил, что где-то видел уже платье, которое носила или в которое вошла и носила его судоката. Но где? На ком?
- Она так может. – Мрачно заметил отец Андрогин
- Что? – Не понял я.
- Дорогу запутать. Вопрос только зачем. Она явно не хочет, чтобы мы попали на могилы.
Вся эта ситуация меня чрезвычайно раздражила и вывела из себя. Заметив это, отец Климент посмотрел на меня неодобрительно.
- Заводите машину, Александр Николаевич, поедем снова.
- Не, Буривой, я не поеду.
Решительно заявил водитель и, забравшись на водительское место, сильно хлопнул дверью.
- Ладно. - Вынужден был согласиться я - Пойдем пешком.
Достал рюкзак из багажника и решительно направился по дороге в том же направлении, откуда мы только, что приехали. Отцы покорно пошли за мной. Конечно, пешком идти было долго и тяжело, поэтому поравнявшись с посадками, я решил сократить путь и пойти прямо полевыми дорожками. Посадки березовые, светлые, а тропинка вдоль берез сухая и мягкая. Ступаешь, и маленькие сухие веточки трещат под ногами. Так мы шли часа два, устали, начало уже смеркаться, когда мы вышли к краю посадок. Отсюда открывалась широкая пахота, а вдали виднелся нужный нам лес, но до него еще предстояло добраться, однако уже темнело. Решили заночевать здесь, благо имелась сухая, ровная площадка.
Даже не стали ставить палатку – ночь необыкновенно теплая, а полянка настолько сухая и мягкая, что можно было прямо на земле спать. Мы разожгли костер, я повесил котелок с водой варить кашу. Монахи улеглись на траву и безмолвно молились. Когда каша подошла, я понял, что они уснули. Будить не стал — утром позавтракают. Костер догорал, угли мерцали во тьме, и жёлто-синие огоньки плясали на раскаленных поленьях. Ночь особенно как-то была темна: ни звезд, ни луны не было видно. Только какое-то тусклое зарево над еще более темном, чем ночь лесом.  Я сидел на пеньке иногда шевелил прутом догоравшие поленья, каждый раз огонь разгорался с новой силой, освещая все вокруг. И когда уж решил прилечь поспать, в очередной раз крутанул прутом в костре, пламя озарило судакату. Она сидела на земле (как мне казалось) напротив меня и также как я смотрела на еще ярко тлеющие угли, искры, язычки синего огня. Сказать, что я испугался, ничего не сказать: я, что называется, обосрался. На меня нашло какое-то оцепенение, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Я услышал голос судокаты:
- Напрасно вы идете туда. Это не поможет. Ты выпустил синтагму, а она выпустила нас. Нельзя нарушать законы природы, даже ради…
Последнего я не слышал: ради чего, мгновенно уснул. Будто провалился в иную реальность. Очнулся (именно так можно сказать в данном случае) лежащим рядом с уже совершенно погасшим и потухшим костром. Слабый ветерок едва поднимал зольную пыль над ним. Было раннее утро, синеватый туман стелился над свежевспаханным полем. Монахов не было видно, котелок накрыт крышкой. Перевалившись на спину, вытянулся во весь рост и поглядел в голубое небо. День, скорее всего, будет теплым и солнечным.
Я услышал отдаленные голоса, которые доносились со стороны просеки, прислушиваясь, понял, что это монахи о чем-то или с кем-то спорят. Они сидели на поваленной березе, спиной ко мне и увлеченно беседовали с судакатой. То, что я принял первоначально за спор, было именно больше беседой, чем дискуссией. Здесь мне удалось разглядеть судокату, хотя собственно разглядывать было нечего: в воздухе просто висело белое платье в горошек, будто надетое на воздух.
- Там место топкое, болото, да трясина. – Утверждала судоката, а отец Андрогин возражал:
- Как же так!? Это же возвышенность, там поселок был, как он стал болотом?
- А это ты у него спроси!
Она указала на меня. Условно указала – ведь ничего кроме платья не было. И ушла, уплыла, придерживаясь линии дорожки в посадке. Ее изящный контур в горошек еще долго был виден в воздушном мареве.
- Она теперь будет нас преследовать.
Изрек отец Климент, и мы начали собираться, чтобы следовать дальше. Отцам на сборы нужно было немного времени. Идти через вспаханное поле было нелегко, поэтому пришлось его обходить, хотя лес, можно сказать, прямо перед нами виднелся. На путь в обход ушло почти три часа. Мы несколько раз останавливались, так как солнце, стоявшее почти в зените, пекло немилосердно, а тени в поле нет никакой. Наконец, на исходе дня подошли к лесу. Было видно, что монахи утомились и нужен был длительный отдых, возможно, что сегодня не пойдем никуда. Однако для этого нужно найти удобную полянку. Мы углубились в лес. Растянулись сначала в цепь, в надежде найти тропу, но только потратили силы, так как тропы мы не нашли, а подлесок становился все гуще. Поэтому мы выстроились друг за другом, чтобы пробиться сквозь плотное сплетение веток. Наконец, с израненными лицами, которые нам раскорябали ветки и иголки акаций (а они во множестве росли в подлеске), мы вышли на довольно ровную поляну, со всех сторон окруженную дубами. Здесь росла невысокая, но жесткая трава, совсем высохшая. Солнце в этот момент уже почти касалось вершин дубов, тень укрывала поляну почти полностью. Тропинки я нигде не видел, так что завтра опять придется пробиваться через бурелом. Но все же хорошо было то, что полянка такая ровная, а трава, несмотря на свою жесткость при постановки палатки легла под ней словно перина.
Когда наступила ночь, мы сидели вокруг костра, завороженно смотрели на его тусклое пламя. Монахи почему-то не хотели ложиться спать. Мне показалось, что после встречи с судокатой, они находятся в каком-то возбужденном настроение.
- Ведь со смертью умирает и мозг. – Изрек отец Андрогин
- Разумеется. – Подтвердил отец Климент.
- А как же судоката с нами разговаривает, если она душа и у нее нет мозга?
Отец Климент угрюмо смотрел на костер, долго ничего не отвечал. Я вообще не вникал в их разговор, думал о своем. Наконец отец Климент изрек.
- Душа субстанция простая и эластичная, она, пребывая в теле, обтекает все его поры, проникает всюду. Посему становится как слепок и тела и, соответственно мозга.
Меня теория монаха заинтересовала, я спросил его.
- Что же ты, отец, утверждаешь душа это копия тела?
Отец Климент даже испугался, затряс головой, затряслась и его борода, выглядело это смешно.
- Нет, нет, это не так. – Поторопился он меня переубедить – Она не копия, но она очень эластична, как бы впитывает ее в себя. Ведь соприкасаясь со всем телом, она соприкасается и с каждой его клеткой, делается такой слепок со всего.
Да, теория забавная у отца получается. Вообще в церкви модо нет единых догматических теорий на некоторые вопросы, один из них – это представление о душе. Что оно такое ясности нет в церкви. Мы легли спать. Палатку снова не стали ставить: монахи просто постелили свои мантии и завернулись в их края, как в коконы, а я лег на пенку. Но не спалось, развернувшись на спину, и положив руки под голову, смотрел в небо. Оно было полно ярких звезд. Ни о чем не думал. Это было простое упражнение – не занимать мозг мыслями, добиться его прозрачности, чтобы потом попытаться необожиться. Учение нашей церкви позволяло нам находить новые стороны в аскетических практиках. Ведь отрицая возможность всякого знания о Боге мы фактически оставались в своем догматическом развитии на уровне совершенствования тела, воли, ума – все это было направлено к постижению ничего, так как положительного знания о Боге мы не имели. В этом состояла наша искренняя вера – незнание чего бы то ни было о Творце. Неведение.
Незаметно под эти медленный мысли я заснул. Проснулся в холодную изморось тумана, который стелился над поляной, постепенно испаряясь под лучами восходящего солнца. Приподнявшись на локте, я посмотрел в сторону леса, который к месту нашей стоянке был расположен близко, там, на опушки снова увидел фигуру судокаты, в том же платье в горошек. Слабый ветерок развевал ее пепельные волосы, которые окаймляли контур пустоты на месте головы.
Я поднялся, и движимый каким-то неясным чувством, двинулся к ней. Времени много не понадобилось, чтобы подойти близко и заглянуть в черный овал пустоты ее лица. Судоката не шевелилась, никак не реагировала на мое приближение, только когда я поднял руку, чтобы дотронуться до нее она ожила и протянула ко мне пустой короткий рукав, желая поприветствовать меня. Схватив воздух в том месте, где должна была быть кисть руки, я почувствовал легкое дуновение ветерка. Мне показалось, что она склонила голову набок, просто как-то необычно сместились ее волосы вправо и повисли так.
- Ты помнишь меня? - Голос шел из темного пятна внутри места, где должна была быть голова.
- А должен?
Она качнулась, будто собираясь идти мне на встречу, но только затрепетала на месте.
- Ты меня освободил, тогда, в монастыре. Помнишь?
Воспоминания нахлынули от ее слов, ярко и беспощадно. Главное о чем подумалось снова: почему я ее тогда отпустил? Из страха или все же по какой-то другой причине. Уж точно не из страха: просто увидел тогда ее глаза и что-то в них такое было щемящие, больное.
- Но я только душа, судоката, сама я не здесь. Сейчас меня ищет твой друг полицейский. Ты же ведь знаешь, какая я стала?
- Синтагма?
- Да. Я все соединяю: живых и мертвых. Ведь земля, воздух, вода, все наполнено теми, кто умер, все на смерть похоже, и всюду в ней жизнь. Именно жизнь и есть вечность, и есть неистребимость сущего.
- Не слушай ее, Буревой!
Услышал я голос за спиной и, обернувшись, обнаружил обоих монахов, как близнецы похожие друг на друга. Они стояли передо мной: только один с бородой, а другой совершенно с голым лицом:
- Она тебе голову дурит.
Сказал отец Климент, а судокату унесло ветром, только светящаяся пыль в воздухе осталась, но вскоре и она рассеялась. Откуда-то, как эхо, донеся голос: «Не ходите на могилы, вы ничего там не найдтеее!»
Мы вернулись к своей стоянке. Надо было приготовить поесть, собраться и двигаться в путь. Монахи присели на бревно, которое накануне ночью мы сюда перенесли из леса. Я разжег костер, повесил котелок с кашей – надо было разогреть вчерашнюю еду. Сразу ароматно заструился дымок. Отец Климент что-то уже жевал.
- Может не пойдем? – Спросил отец Андроник
- Испугался? – Пошутил я.
- Душа это по большей части наши ощущения. Все что мы собрали за всю жизнь. Я где-то читал, что тело это такой сосуд для души, плоть помнит все о душе, а душа о плоти в виде как раз ощущений, впечатлений, и чего-то совсем мимолетного, неуловимого.
Каша закипела, отец Климент, продолжая жевать, с помощью коряги снял котелок и поставил на траву. Мы с отцом Андрогином с тарелками подошли к котелку, отец Климент положил нам в них по паре ложек каши. Андрогин снова сел на бревно, поставил тарелку с дымящейся кашей себе на коленки прикрытые полой подрясника. Обжигаясь, втягивая в рот воздух, чтоб хоть как-то остудить горячу пищу, он продолжал развивать свою мысль:
- Судоката – это слепок души, по каким-то причинам мы ее видим. Не факт, что именно так как она на самом деле выглядит.
Наконец, мы все поели. Тарелки пришлось протереть влажными салфетками. Ближайший водоем находился в районе заброшенного поселка, т. е. в финальной части нашего похода. Нужно было еще пройти лес, найти тропу к могилам. Тем временем закипел чайник, подвешенный над костром вместо котелка с кашей. Отец Климент заварил какие-то душистые травки вместо чая. Он их здесь же на поляне и собрал.  Монах, разлив всем чай в железные кружки, присел на бревно рядом со мной. Отхлебывая горячую жидкость, он спросил:
- Что тебе судоката сказала?
Я недоумевал: они вроде за спиной у меня стояли и должны были все слышать, монах понял меня:
- Мы подошли, и она нас сразу увидела, поэтому мы почти ничего не слышали.
- Сказала, что она синтагма.
- Нее, судаката обманывает тебя, она не может быть одновременно в двух местах. А вот то, что судаката возникла по инициативе синтагмы это вполне возможно.
Мы молча пили чай. Оба сосредоточились на молитве отсутствия мыслей. Впрочем, надо было идти. Молча собрали вещи, котелки пришлось просто протереть песком и травой. Так всегда делали, когда не было никакого источника воды: или реки, или озера на самый скверный случай пруда.
В лесу мы довольно быстро нашли тропу, она была узкая, и по ней можно было идти только друг за другом. Нашу цепочку замыкал отец Андрогин, я шел впереди оглядываясь, чтобы понимать насколько отстает Андрогин – у него всегда была проблема с ходьбой, если мы просто шли, то он за нами почти бежал.
- Тебя ничего не напрягает, Буривой. - Спросил отец Климент
- Да, согласен, странная утоптанная тропа, и откуда она здесь.
- Это не тропа.
Мы остановились, в сумерках леса я стал разглядывать тропу, как и отец Климент. К этому времени успел подойти запыхавшийся Андрогин.
- Будто тело тащили или лучше сказать тела. – Сделал заключение он.
- Нет, края ровные, как у ложбинки, это что-то широкое, тяжелое и длинное. – Не согласился с ним Климент.
Переглянувшись, пошли дальше, но теперь до конца пути не сказали ни слова друг другу. Наконец лес стал редеть и открылся вид на долину пересохшей реки. Зрелище великолепное: пологие склоны брегов, поросшие изумрудно-зеленой травой с фиолетовыми проплешинами чабреца. Мы стояли на одной стороне этой бывшей реки, и какое-то время разглядывали дно ее поросшее ивняком. За ветвями кустов протекал небольшой ручей, все, что осталось от некогда огромной реки, которая оставила песчаные уступы. На них-то и расположилась деревня: несколько полуразрушенных деревянных домов, внутри которых через дырявые крыши росли деревья. В те времена, когда река была полноводной, ее вода подступала почти к самым домам. А над деревней на самом верху крутого берега были видны небольшие сопки – могилы Изгоев.
- И где здесь болото? Как оно может быть в таких местах? Говорю, судоката обманывала тебя – Сказал отец Климент.
Мы начали осторожно спускаться на дно долины. Здесь мы увидели ручей, довольно полноводный и быстрый. Но он был неглубокий, так что в любом месте можно было его перейти вброд. Мы остановились на берегу ручья: отсюда деревня была не видна за высоким обрывистым берегом.
- Смотрите, а вон и дорога.
Отец Андрогин показал куда-то на восток по течению. Действительно, на том берегу виднелась довольно широкая грунтовка. Она будто начиналась прямо из ручья. Дорога, петляла по дну высохшей реки, поднималась на крутой берег и вела в деревню. Надо было переправиться через реку, отцы с удовольствием сняли монашеские сапоги, не ожидая меня, развязывающего шнурки берцев. Пока возился с ними, оба уже были на середине ручья. Вода оказалась холодной как лёд, даже пальцы на ногах ног стыли. Однако она приятно ласкала кожу, а через некоторое время, даже перестало ощущаться прохладное жжение.
Переправившись через ручей некоторое время, шли по грунтовой дороге, неожиданно хорошо укатанной. Такое ощущение, что по ней регулярно перемещались самосвалы. И действительно самосвал стоял в деревне, рядом с одним из заброшенных домов. Из самого дома два рабочих выносили доски и грузили в кузов. Я узнал их – это были рабочие из похоронного бюро «Чёрная лилия», а рядом с входом в дом стоял директор бюро Эрик Котов. Он заметил меня, хмурое его лицо даже не выразило удивления, он пояснил:
- Здесь хорошие дубовые доски, мы их употребляем на изготовление гробов.
- Дома, значит, разбираете.
Подытожил я его объяснение. В это время один из рабочих направился в соседний дом, а второй принялся отдирать доску наружной обивки. Видимо внутри все уже отодрали. Котов хмуро на меня смотрел, у него глаза были какие-то странные, немигающие и без зрачков. Или зрачки такие огромные, что весь глаз занимали.
- Что-то еще? – Спросил он неожиданно
Но я не слушал его, а сосредоточился на том, что наблюдал, как монахи, обогнав нас с Котовым неторопливо фланировали по главной улице деревни. Оба несли в руках свои кирзовые сапоги, связанные за ушки веревкой. Отец Андрогин, который шел впереди, перекинув их через плечо. Я окликнул монахов, попросил их подождать меня, попрощался с Котовым и отправился за ними. Отец Андрогин зачем-то зашел в следующий дом, чего он там забыл, было неясно. Поэтому поспешил догнать их, тем более, что отец Климент вел себя странно: он не обратил внимания на то, что его собрат покинул его и продолжил свой путь по дороге. Можно было это списать только на  сосредоточенность его на молитве. С ним такое нередко бывало: настолько погружался в молитвенное состояние, забывая обо всем на свете, и ничего не видел вокруг.
Между тем Котов и один из его рабочих погрузились в самосвал и уехали.
Однако второго рабочего они почему-то не взяли с собой, его нигде не было видно. В этот момент из дома, в который зашел отец Андрогин раздался крик монаха, что-то вроде «Аааа, помогите». Климент тут же очнулся от своей молитвенной спячки, и мы оба бросились в дом. Не сразу сориентировались внутри, несколько комнат были завалены разным мусором: остатки мебели, старые газеты, какие-то тряпки. Теперь мы оба слышали только жалкие всхлипывания Андрогина, на эти звуки и пошли в дальнюю от входа комнату. Комната самая большая в доме. В ней не было практически никакого хлама в отличие от остальных комнат. Отец Андрогин, забившись в угол комнаты, прикрыв обнаженную свою голову руками, тонко визжал, не смея посмотреть на то существо, которое стояло посреди комнаты. Если описать ее одним словом, то это человекообразная слизь. Все черты тела обычного человека повторялись этой субстанцией, но было непонятно, на чем все это держалось. Как только мы вошли, и существо услышало посторонний шорох, оно вдруг опало и превратилось в большую темно-серую лужу, которая мгновенно просочилась сквозь щели в полу и исчезла. Андрогин перестал хныкать, отец Климент помог ему подняться, посмотрев на меня сказал:
- Похоже, что это был стопокан.
А значит и все остальные сотрудники похоронного бюро стопоканы. Это существа, которые могут образоваться из могильной слизи в том случае, когда появляется синтагма. Она влияет на это. И как я еще в бюро не догадался, когда за дворником шел! Отец Андрогин приходил в себя, хотя выглядел все еще ужасно – он сильно напугался.
Покинув дом, мы продолжили свой путь и поднимались к могилам, располагавшимся выше самой деревни. Тут надо было идти в гору по узкой тропинке. На этот раз я замыкал группу, а впереди шел отец Андрогин: он все еще нет, нет, да всхлипывал. Иной раз останавливался, поворачивался к нам, хотел что-то сказать, но дыхание у него перехватывало, он махал рукой и шел дальше. Андрогин с таким мужеством всегда сражался с нечистью, а тут весь расклеился.
На отца Климента нашло что-то после этого случая, он был очень разговорчив, думаю, по-своему тоже переживал, пытаясь нервный срыв подавить. Он запыхиваясь от усилий, и оглядываясь на меня говорил:
- Сила нашей Церкви в чем состоит? В том, что мы до конца пошли. Да,  апофатическое богословие мы довели до абсурда, как большевики принцип отделения Церкви от государства: если отделять, то никакого влияния на общество, чтобы  не было, вплоть до разрушения храмов и расстрела духовенства. Ничто не должно напоминать о Боге. Девственная чистота везде: тогда будет истинно проведен принцип отделения.
Он остановился, переводя дыхание, Андрогин немного вперед ушел.
- Так и у нас, - продолжил отец Климент. – Мы отрицаем возможность какого-либо положительного знания о Творце и далее просто делаем следующий шаг – ничего познать мы не можем, понять мы не можем. Мы ограничены рамками нашего материального опыта и нашим собственным мозгом.
Наконец мы поднялись на вершину берега. Открывалась отсюда великолепная картина. Она всегда в те немногие случаи, когда приходилась бывать на могилах Изгоев, завораживала. Длинные ряды небольших, продолговатых сопок, как зеленые дюны друг на друга заходящие. Сопки образовывали сплошные гряды, исчезающие за горизонтом. Я насчитал пятнадцать таких гряд. Тысячелетиями здесь погребали умерших жители этой деревни, которое было когда-то укрепленным поселением. Над каждым насыпался курган, следующее погребение делалось почти вплотную и так образовывались сопки.
- Слушай, Буривой, а они же своих покойников сжигали. – Нарушил наше завороженное молчание отец Климент.
- И что? – Не понял я.
- Так ведь не оставалось от них органики, только пепел. В лучшем случае кальцированные кости.
Я задумался. Но не зря у меня мама была ведьмой. Когда-то в детстве она рассказывала мне, как наши предки проводили обряд кремации: на высокие  деревянные постаменты помещали труп, обкладывали его хворостом и поджигали.
- Органика осталась – жир растопленный капал на землю и впитывался, а потом просто над уже потухшими углями насыпали курган, так что какая-то не затронутая огнем часть человека оставалась. Да, действительно. Какая-то часть человека всегда остается. Так мы полагаем. Надеемся. Хотя бы частичка маленькая.
- Как ты думаешь, Буревой, в курганах что-то осталось?
Я пожал плечами.
- Сколько я знаю от археологов, а с некоторыми из них я общался, остается черное пятно.
Откуда-то от могил мы услышали крик о спасении отца Андрогина, он опять попал в какую-то историю. И когда он успел спуститься к курганам? Мы устремились вниз с берега к курганам и увидели, что Андрогин уже по пояс стоит рядом с курганом в какой-то жидкой зеленоватой грязи. Кинулись к нему на помощь, но земля под ногами просто проваливалась и едва нас не затянула, а Андрогин между тем в грязи был уже по грудь. Отец Климент быстро сообразил, что делать: на склонах берега рос старый орешник с длинными полусухими ветвями. Привычным движением монах сорвал с пояса топорик и ловко срубил ветку, она была такая длинная и крепкая, так что отец Андрогин уцепился за нее обеими руками, и мы его совместными усилиями вытащили на твердую почву. Он был перепуган, но тут же стал убирать зеленую грязь с подрясника. Она хорошо счищалась, скатывалась в шарики и, падая на землю, превращалась в струйки зеленой жидкости, которая стекала обратно к курганам.
- Эге, да это не грязь. – Задумчиво промолвил отец Климент, растирая двумя пальцами.
Я забеспокоился, что там заподозрил монах, но тот еще больше напрягся, его лицо приобрело то выражение, которое у него бывает на стене монастыря, когда мы стоим и ждем чудовищ из Перехода, он и сказал, хватая топор обоими руками и принимая боевую стойку:
- Протоплазма. Сейчас будет Переход!
Протоплазма забугрилась, забулькала. Сначала из нее поднялась большая лысая голова, медленно выплывала она из зеленой жижи, наконец, показались глаза, лицо с массивной челюстью и все. Дальше чудище не вылезало, но открыло глаза полные неземной мукой и отчаянием. Оно задвигало челюстями, губами, явно пытаясь заговорить. Отец Климент убрал топор в чехол на поясе.
- Нерожденка. Он не опасен.
С таким явлением я никогда не встречался, поэтому спросил:
- Что это такое, нерожденка?
- Это родившиеся, неродившиеся дети. Выкидыши. Их никуда не записали, имен не дали. Они растут там, в Переходе, но вырваться, конечно, не могут. Ни туда ни сюда.
Я пристально смотрел на нерожденку. По-прежнему была видна только голова его, он даже плечи не мог вытащить, только беспомощно озирался по сторонам. Отец Климент что-то заметил в моих глазах и предупредил меня:
- Буривой! Не вздумай! Нам синтагмы хватило. – Предостерег он.
Потом он присел на траву, достал из своего мешка кусок хлеба, начал есть. Отец Андрогин последовал его примеру. Монахи в основном ели хлеб, да овощи, были строгими постниками.
- Да и не сможешь ты его выпустить. Никто не поможет, нерожденки навсегда остаются в Переходе.
Нерожденка тем временем, а точнее его голова, развернулась и переместилась к кургану и вошла в него, покрывшись землей и травой. Судоката была права – на могилах Изгоев мы не сможем набрать земли, чтобы покончить с синтагмой.
- Переход расширяется. – Меланхолично заметил отец Андрогин, пережевывая хлеб.
- Да, - согласился с ним отец Климент. – И никто не скажет нам, к чему это все приведет, как думаешь Буривой?
Я пожал плечами. Действительно все эти явления говорили о том, что та небольшая щель, которая отделяла Переход от нашего мира, растет, становится все больше, поэтому и появляются эти все неприкаянные чудища. Виной этому та девушка, которую я выпустил. Она, став синтагмой, каким-то образом оживляет материю. Но чего она хочет?
- А вон и почемуто появился!
Как будто с радостью сообщил отец Андрогин, указывая куда-то вперед. Я пригляделся: сначала ничего не видел, но потом, будто в воздухе отражение в зеркале, едва различимое, человеческое лицо. Только наполовину и оно поворачивалось все время. Создавалось ощущение, что оно подвешено на невидимую нить. И, казалось бы, зеркальные грани должны отражать солнечные лучи, но нет, никаких признаков на хоть какой-то блеск, если бы не сгустившийся вечерний воздух, то и не увидели мы почемуто.
- И кто это, почемуто? – Спросил я.
- Это те, которые жили и никуда не записаны, ни в книгу смерти, ни в книгу жизни. Они почему-то жили, просто жили, ни плохого ни хорошего не делали, так и прожили. Они тоже в Переходе.
- Так таких большинство. - Недоумевал я.
- Большинство. – Согласился отец Климент.
На некоторое время воцарилось молчание: монахи доели свой хлеб и молились, закрыв глаза.
- А вот мне бабушка в детстве рассказывала, что почемуто это пища для синтагмы, она только ими и живет.
- Ерунда.
Задумчиво протянул отец Климент, сладостно щурясь на лучи заходящего солнца, а я отцу Андронику вполне поверил.
- В жопу патриотизм! – Неожиданно выпалил он, я даже, что называется, опешил. Но старший товарищ поправил Андрогина.
- Опять из тебя твое прошлое лезет, отец. – До монашеского пострига отец Андрогин состоял в какой-то либеральной партии, даже баллотировался в Мефодьевскую думу.
- Ну, невозможно ведь, батюшка, сами смотрите.
Оправдываясь, отец Андрогин указал на совсем уже размягчившуюся почву, которая ходуном ходила, как волны.
- Я в том смысле, что любовь к родной земле не всегда безопасна.
Понятно, отец Андрогин пытался пошутить, но неудачно, однако он навел меня на одну мысль о том, что неплохо было бы посетить Рубеж, который от нас находился всего в пару километрах. Я сказал об этом монахам, они со мной согласились и мы направились в монастырь св. Пафнутия.
Нам пришлось долго обходить обширное поле «шевелящейся земли». Все это было свидетельство того, насколько обширны были здесь погребенные останки человека, которые в течение многих веков наслаивались друг над другом в земле. Теперь, под действием животворящей силы синтагмы, они пришли в движение, образуя море протоплазмы. Мы шли по песчаной гряде, отделявшей нас от этого океана живой плоти, на другой стороне виднелся лес, раньше можно было пройти к нему напрямую, но теперь это невозможно. Отец Адрогин иронизировал:
- Вот она, родная земля, матушка Русь! Наконец-то ты ожила!
Отец Климент с осуждением поглядывал на него, но ничего не говорил. Что это приключилось с обычно робким и молчаливым Андрогином? Я недоумевал. Наконец, мы вышли на зеленую опушку. Здесь не было троп, как в прошлый раз, когда мы шли в монастырь со стороны деревни. Даже заросшей. Отец Климент, подошел вплотную к еловому лесу, чуть приклонился, пытаясь что-то разглядеть среди веток.
- Придется продираться. - Наконец сделал вывод он
И мы полезли сквозь плотное сплетение веток елок, которые довольно плотно росли по отношению друг к другу. Впереди шел отец Климент, он всегда безошибочно чуял направление пути, замыкал нашу группу отец Андрогин. Он периодически что-то, вполголоса бормотал. Только когда вышли наконец из полосы леса на простор поляны я понял что бормочет монах – проклятья.
- Что это ты, отец, нечистого помянул не к месту.
Андрогин не испугался, смело мне ответил:
- Да наоборот, мы все об этом думаем давно – а подвластна ли синтагма духовному воздействию? Так ли она находится в ведении какой-либо силы? Она же ведь материя. Стихия, то из чего все.
Вдалеке на небольших холмах виднелся монастырь св. Пафнутия. Отец Климент ничего не возразил на это. Он пребывал в задумчивости, созерцая алую прогалину в небе над монастырем. Она была похожа на глубокую, кровоточащую рану.
- Плохо дело, - сказал отец Климент и, обращаясь к Андрогину, добавил – Дух обильно изливается на благодатную святую землю-мать, вот и ответ на твой вопрос.
Мы направились к монастырю, приблизившись обнаружили, что врата его настежь открыты, а по двору бегают взволнованные монахи, на ходу закрепляя свои доспехи, облачая головы в шлемы. Только отец-игумен был спокоен: он стоял посреди монастыря в полном рыцарском облачении. В рогатом шлеме с опущенным забралом в форме оскала шакала. В руке он держал двойную секиру, которую игумен угрожающе поднял к небу по направлению к кровавому разрезу в небе.
Увидев нас, игумен радостно осклабился. Похлопал меня по плечу, что-то невразумительной заурчал, но главное мы поняли – надо нам идти в ризницу, вооружаться, в сумерках начнется прорыв через Проход. По дороге к ризнице встретили казначея, он был более словоохотлив и объяснил, что позавчера после службы, когда они уже потрапезовали и все вышли, чтобы разойтись по своим келиям продолжить молитву келейно, грянул гром и в небе образовался вот этот самый разрыв. Из него при наступлении сумерек так и посыпалась армия упырей против которой монахи бились всю ночь и ожидают в эту ночь еще большего натиска. Что-то надо было придумать.
Может, какие идеи придут в процессе. Снова в ризнице мы с монахами подобрали себе кольчужки, оружие. Я, на этот раз, взял булаву. Отец Климент сохраняя суровое выражение лица никак не мог подобрать себе нужного оружия: от брал в руки тяжелую секиру, финку, акинак, дубину, наконец, остановился на двуручном мече и осмотрев его, обращаясь ко мне предупредил:
- Не вздумай еще кого-нибудь выпустить.
Мне вдруг пришла в голову странная мысль, после слов отца. Но делиться я с ним не стал, нужно было проверить на практике. После подбора оружия, кольчуг мы отправились в трапезную подкрепиться перед битвой. Вся братия собралась в трапезной за длинным столом, ждали игумена. Он явился почти следом за нами, все стали, пропели молитву, отец-игумен благословил трапезу и монахи стали молча есть, а за аналоем молодой послушник монотонно, но четко и ясно читал житие св. Пафнутия. Я ел постный, гороховый суп, невольно вслушивался в то, что читал послушник:
«В царствование благочестивого императора Александра Освободителя подвизался в Сергиевой пустыни близ Санкт-Петербурга молодой монах Пафнутий.  Он прославился как постник, вкушая по единой просфоре в день, а Великим постом по две просфоры в неделю, а также как молитвенник – Иисусова молитва не сходила с его уст ни днем ни ночью. Слава о его подвигах достигла Императора, и он распорядился, чтобы отец Пафнутий участвовал в службах литургии в придворной церкви. Как не тягостно было для отца Пафнутия оказаться перед лицом светского общество, которое неизменно присутствовало в Придворной церкви, нарушая тем самым свое внешнее уединение, но он из послушания беспрекословно выполнял волю императора и настоятеля пустыни, каждый воскресный и праздничный день неизменно сослужил причту Придворного храма.
Однажды Император пожелал побеседовать с отцом Пафнутием, ему была назначена аудиенция в кабинете Императора в Зимнем дворце. В назначенный час отец Пафнутий прибыл в столицу и явился в указанное место. О нем доложили, Император тотчас принял его. В кабинете Императора над столом его висел большой портрет Государя в полный рост. Как только отец Пафнутий вошел в кабинет, взгляну на этот портрет, монаха как молния поразила. Он стоял некоторое время не в силах произнести ни слова, а потом из его уст вырвался душераздирающий, страшный крик и бес поверг его на пол в беспамятстве. Вызвали докторов, привели монаха в чувство. Когда он очнулся, то не мог говорить и только беспомощно, как рыба, открывал рот и в ужасе указывал на изображение Императора. Увидев саблю у офицера, который стоял рядом с ним, святой выхватил ее, бросился к картине и перерезал саблей на ней  ноги императора выше колен.
После этого монах Пафнутий не смог жить в монастыре: как увидит монастырские стены, мечется, стонет, зубами себя рвет. Поместили его в больницу для умалишенных. Пробыл отец Пафнутий там год, в совершенном безмолвии. Спустя год, он призвал настоятеля своего, уединился с ним в отдельном кабинете, после чего снова был водворен в Сергиеву пустынь. В отце Пафнутии открылся дар духовного разумения, к нему на беседу стали приходить не только монахи пустыни, но и миряне с окрестных селений. Слава его росла, что тяготило святого, желавшего совершать свой подвиг тайно. Однажды ночью, когда блаженный молился коленопреклоненно в с своей келии, явился ему ангел смуглый и указывая на восток сказал: «Иди в Мефодиев». Испросив благословение у настоятеля у настоятеля, отец Пафнутия удалился в град Мефодиев, а вскоре покинул его и углубился в ближайшие дремучие леса, расположенные вокруг могилы Изгоев. Долго ли коротко ли он шел через них, но наконец, достиг берега речки Коровяк, где и нашел уединенную поляну, окруженную со всех сторон, на которой располагался древний заброшенный монастырь св. Пафнутия. Здесь стал подвизаться отец Пафнутий под покровом своего небесного покровителя. А вскоре, по ночам, при полной луне, жители ближайшей к пуще деревни Осиповичи стали слышать ужасный, душераздирающий вопль».
Трапеза закончилась, монахи со стуком положили ложки в миски, встали, помолились и вышли. Послушник переложил книгу закладкой и закрыл ее. Я вышел со всеми на двор под лучи заходящего солнца. Странное впечатление на этот раз произвела на меня история Пафнутия Младшего, оборванная послушником почти на половине. Да ведь святой был бесноватый! Осенило меня и я вспомнил, как он вопил к небу, на луну, раздирая длинными ногтями себе грудь до крови, а потом пал на мать сыру землю, обхватил ее руками, бес и ушел. Приняла его земля, и с тех пор Свято-Пафнутьевский монастырь стал препятствием на Проходе. И вот тут мне пришла одна мысль, как закрыть эту трещину в небе.
Наступали сумерки. Тени верхушек сосен со всех сторон уже достигали зубцов крепостной стены, создавая ощущение, будто лес в сговоре с упырями и потихоньку окружает монастырь. Мы заняли свои места на галереях стен, наблюдая за алеющим разрезом на небе. У меня все не шла история св. Пафнутия Младшего. В том месте, где он рубанул саблей на портрете Государя, ему спустя десяток лет их и оторвало, когда в карету бросил бомбу народоволец Рысаков. Об этой истории вспомнили царские слуги спустя некоторое время после погребения императора, и она стала достоянием жития святого.
Все эти сведения жития святых, последние события смешались у меня в голове, и я решил: будь что будет! А в этот момент от щели в небе начало исходить яркое свечение, оттуда посыпались крупные вороны, мне показалось, что они громко каркают, но чем ближе они приближались, тем становилось яснее – они поют, я даже стал различать слова, вот они:
Блаженны нищие духом, ибо у них ничего нет, и ничего не будет
Блаженны плачущие, ибо их никто никогда не утешит
Блаженны кроткие, ибо они ничего не наследуют и удел их забвение
Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они не насытятся никогда
Блаженны милостивые, ибо смерть их страшна
Блаженны чистые сердцем, ибо они никого не увидят Бога
Блаженны миротворцы, ибо они нарекутся сынами погибели
Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть глубины ада
Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Пустоту. Радуйтесь и веселитесь, ибо велико ваше наказание в преисподней, удел ваш тлен и вечные мучения.
Вороны все приближались, а в нескольких сотнях метров превратились в крылатых демонов. Пение их переросло в сплошной вой и они обрушились на стену. Закипела битва. На орду градом обрушились стрелы, дротики, камни из пращей, воздух наполнился свистом, шумом от всего этого летящего смертоносного метательного оружия. Все это по преимуществу попадало в цель, когда достигало ее, упыри рассыпались в пыль, но на их место прилетали другие, вскоре эта лавина тварей достигла монастырских стен, проникла на галереи и завязалась жестокая сеча. На меня просто наседали со всех сторон, острыми когтями впивались в незащищенные участки тела, пытались почему-то прикоснуться к моему лицу. Это нападение очень сильно по своей ярости и напору отличалось от всего, что было прежде. Монахи не могли оказать мне помощи, они все дальше уходили по галереи к башне в другую от меня сторону. У меня мелькнула мысль, что твари специально меня оттеснили в сторону, уж больно много их на меня накинулось. И тогда, как-то все в голове у меня сложилось, все события, слова, в одну спасительную мысль и я крикнул:
- Синтагма, явись!
При произнесении ее имени, все твари нечистые засуетились, заметались и все устремились назад к трещине, которая начала стремительно закрываться. Наконец, захлопнулась, скрыв за собой всех, кто еще совсем недавно бесчинствовал на стенах монастыря. Все вздохнули с облегчением, но, скорее всего, никто не слышал моего вопля, и были уверены, что это их заслуга в победе над тварями из Перехода. Уже было темно, как в преисподней, на стенах зажгли факелы, монахи спускались с галереи, вполголоса переговаривались. В воздухе витала какая-то нервозность. Я спустился последним, когда уже все разошлись только игумен посреди монастырской площади, при свете луны разминал руки, ловко вертя меч в руках. Я хотел пройти мимо, не решаясь отвлекать для благословения отца-игумена, но тот вдруг прекратил свои упражнения и строго посмотрел на меня, я остановился. Он не стал, даже издалека благословлять меня.
- Это ты вызвал синтагму? Я слышал, как ты кого-то звал. Ты снова кого-то освободил?
Это сочетание двойного «кого-то», напомнило мне почемуто, мне вспомнилось его отчаянное лицо, торчащее из биомассы. В этом был некий знак. Вот целый монастырь стоит на пути заблудших душ, стремящихся обрести плоть, соединившись с землей через синтагму. Она тот мост, через, который можно перескочить в реальность.
- Я просто звал синтагму, отец-игумен. И вот, смотрите, все зарубцевалось.
Настоятель печально кивнул головой, было непонятно, одобряет он мои действия или нет. Отец Палладий вставил меч в ножны и жестом пригласим меня пройтись меня вместе с ним. Я не возражал, мы медленно побрели по дорожке через монастырский двор. Уже почти рассвело, день обещал быть теплым и солнечным. Странно было видеть какую-то нерешительность со стороны сурового игумена, он явно что-то хотел мне сказать, но почему-то никак у него это не получалось. Мы шли молча, но наконец, он сказал:
- Я ее видел.
- Кого? – Не совсем понял я.
- Синтагму.
Отец Палладий опять погрузился в молчание, а так как внутренняя площадь монастыря была небольшой, вскоре мы стали просто ходить по кругу.
- Ты слышал на трапезе житие св. Пафнутия? – Наконец, как ни в чем не бывало, сказал игумен, будто мы только что вышли из трапезной, а не несколько часов подряд отбивались от ужасных потусторонних тварей. Я кивнул в ответ. Решил вспомнить старую заповедь, которая действовала в этом монастыре, как и во всех немногочисленных обителях церкви модо: ничему не удивляться.
- Хоть и не дочитали, но история всякому модисту с младенчества известная. Меньше знают подробности жизни основателя монастыря св. Пафнутия Старшего.
Что-то смутно я стал припоминать из жития основателя монастыря, но видя мои затруднения игумен напомнил мне историю святого:
- Он проповедовал Христа местным племенам вятичей в далеком XI веке. А они его убили. Он мученик.
Да, точно, припомнил я эту житийную историю, от той древности, оставшуюся в кратком летописном изложении, буквально два абзаца. Опять игумен глубокомысленно замолчал, а, возможно, просто ждал, что я еще чего-нибудь вспомню, но, не дождавшись, когда мы уже четвертый круг нарезали по монастырской площади, продолжил свой рассказ.
- Летописный рассказ очень краткий. Но вот я, в молодую мою бытность, когда студентом днями просиживал в библиотеке, нашел заметку в «Лакинских епархиальных ведомостях» автором которой был осиповичский священник Михаил Курганский. Он записал местную легенду, которая передавалась селянами из поколения в поколения. Согласно этой легенде убитого язычниками Пафнутия, похоронили в основанном им монастыре, на следующий день после погребения выкрали язычники и сожгли, а прах разметали по окрестным полям и лесам.
Настоятель умолк остановившись напротив игуменской келии, показывая этим, что намерен покинуть меня, и уединиться для сугубой молитвы.
- Батюшка, что вы хотите сказать, на что намекаете? Или я что-то не понял?
- Ни на что. Но, видишь ли, Буревой, после этого все и началось. Земля ожила. Оставалось только дождаться синтагму.
Сделал он глубокомысленный вывод и удалился к себе в келию, оставив меня в полном недоумении. Уже светало, сна не было ни в одном глазу, я решил прогуляться за монастырские стены, что с моей стороны, наверное, было неосмотрительно. Но все же, голубое небо было чистым, без всяких трещин. И это радовало. Ворота были открыты, отец-привратник почивал в сторожке. Ох, что-то расслабились монахи! Заложив руки за спину, вдыхая глубоко чистый воздух, я медленно направился по тропе от монастыря в сторону леса. По пути размышляя о том, что мне рассказал игумен. Зачем язычники сожгли св. Пафнутия? Очевидно, сделано это было, чтобы его, кальцинированные останки максимально попали в землю, охватили как можно большую площадь. Год смерти св. Пафнутия точно неизвестен, только век – XIII и именно с этого времени земля в Мефодиевском уезде приобрела свойства живой материи, а монастырь св. Пафнутия оказался на рубеже Прохода. Интересные совпадения. И как только я об этом подумал, углубившись по странно ровной тропинке в лес, с мыслью, что подобную я уже видел, услышал странный шорох в кустах на опушке. Они легонько тряслись. Я будто видел среди ветвей тело толстой змеи мгновенно промелькнувшее. Из-за кустов вышла девушка-синтагма. Она остановилась недалеко от меня, будто хотела, быть как можно ближе к кустам.
- Ты звал меня? – Спросила она
- Я хочу, чтобы ты все это прекратила.
- Это невозможно, тогда мне придется вернуться назад и снова вечно мучиться. Только здесь в этом месте я могу жить, мне нужна только живая земля и ты.
Я даже не смог понять, что произошло в следующее мгновение: синтагма мгновенно оказалась вплотную ко мне, обвив мои ноги своей бархатистой, мягкой плотью. Верх у нее был человечий, а низ змеиный, хвост с зубьями по бокам тянулся из кустов. Она смотрела мне прямо в глаза, своими, зелеными, чарующими очами и шептала:
- Для таких как мы там нет вечной жизни, только вечные мучения. А здесь, благодаря вашему святому Пафнутию, который отдал свою плоть земле, а душу бесу мы можем спокойно жить, а материальном мире.
- Ты чего, вечная?
- Нет. Но жизнь вечна.
Она отпустила меня, скрылась в кустах, и уже оттуда я услышал ее удаляющийся голос:
- Могу жить долго, с твоей помощью.
Я был растерян, однако полагал, что все же на мне лежит ответственность за синтагму. Ибо выпустив ее в наш мир, должен теперь ее контролировать, как-то помочь ей жить дальше. В нашем мефодиевском мире, кто только не живет, даже верующие наоборот.
С моими монахами мы пробыли в монастыре весь день. Выспались, помолились, а рано утром, следующего дня отправились домой. Мне не терпелось узнать, что там у Позвизда.