Отпуск по ранению

                «ОТПУСК ПО РАНЕНИЮ»
       Не фронтовая драма по мотивам повести В. Кондратьева.
       Действие разворачивается в Москве, опаленной дыханием войны.

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ.
Сцена 1.
(Скупое утро просачивается в небольшую комнату. За столом, подрагивая, строчит швейная машинка, вгоняя иглу в грубое солдатское белье. Женщина средних лет, с усталым, но волевым лицом, склонилась над работой. В дверь неслышно входит юноша. Ватник мешковато сидит на плечах, рука – на перевязи. Лицо осунулось, заросло щетиной, взгляд – колючий, нечитаемый. За плечами – видавший виды вещмешок. Женщина резко оборачивается на звук, замирает&)
Мама. Сынок!..
 (Не веря своим глазам, мать робко подходит, касается его щеки дрожащей рукой, ощупывает плечи.)
Мама. Живой, Володенька… Живой!
Владимир. Живой, мама.
(Они обнимаются. Мать плачет беззвучно, плечи ее вздрагивают. Владимир осторожно отстраняется, освобождается от ватника, скидывает косынку с руки.)
Мама. Я помогу тебе, сыночек…
Владимир. Я сам, мама. Куда его?
Мама. В чулан отнесу.
Владимир. Мама, я сам.
 (Владимир, шаркая, выходит из комнаты. Мать провожает его взглядом, полным боли и нежности.)
Мама. Что с тобой сделали, сыночек… Война…
(Мать спешно убирает со стола машинку, комкает солдатское белье. Владимир возвращается. На выцветшей гимнастерке – медаль «За отвагу».)
Владимир (натужно-радостно). Вот я и дома! Все позади!
Мама. Я вот… взяла работу на дому, шью красноармейское белье, хоть какая-то карточка. Тяжелое ранение, сыночек?
Владимир. Нет.
Мама (с болью в голосе). Значит, ненадолго?
Владимир. Наверное, ненадолго, мама.
(Мать смотрит на сына с тревогой.)
Мама. Награда… За что?
 Владимир (равнодушно). За войну.
Мама. Но чем-то ты ее заслужил?
 Владимир. Там, где я был, все заслужили… Только давать уже было некому.
Мама (встревоженно). Почему некому?
(Владимир пожимает плечами. Тягостная пауза повисает в воздухе.)
Мама. Что я стою… Покормить тебя надо…
Владимир. Мама, у нас водка есть?
Мама. Водки нет… Но я сейчас сбегаю к соседке тете Груше.
(Мать торопливо уходит. Владимир оглядывает комнату, словно видит ее впервые. Подходит к старому радиоприемнику, включает. Хриплый голос Левитана заполняет пространство: «…наши войска на большинстве участков фронта продолжали вести наступательные бои. Противник вводил в бой новые резервы. На некоторых участках фронта вражеские войска переходили в контратаки, которые были отбиты с большими для немцев потерями. Наши войска вновь продвинулись вперёд…» Мать возвращается, накрывает на стол: тарелка с картошкой в мундире, тонкие, почти прозрачные ломтики черного хлеба, банка со шпротами, початая бутылка водки, граненый стакан. Владимир выключает радио.)
Мама. Когда дома, стараюсь слушать сводки… Садись за стол, сыночек. Чем богаты…
Владимир. С едой, значит, у вас не так плохо.
Мама. Но и не хорошо. Кончилась крупа, вот пришлось прикупить на рынке картошки, а она стоит девяносто рублей килограмм. Пришлось продать серебряную ложку… Ну, а шпроты еще с довоенных времен храню, берегла. Но самое страшное, сынок, позади – зима прошла, теперь полегче в тепле-то будет.
(Владимир достает из кармана гимнастерки свернутые в трубочку деньги.)
Владимир. Мама, вот деньги, три моих лейтенантских зарплаты.
Мама. Сколько же это?
Владимир. Много. Около двух тысяч.
Мама. Спасибо, сыночек. (Обнимает его.) Я положу их здесь, на столик… Но это не так много, как ты думаешь.
(Владимир наливает себе полный стакан водки, одним махом выпивает, морщится, начинает медленно закусывать.Мать внимательно смотрит на сына.)
Мама. У тебя очень странные глаза, Володя…
Владимир. Я ж выпил, мама.
Мама. Ты с такими пришел… Они очень усталые и какие-то пустые… Такие пустые, что мне страшно в них глядеть… Почему ты ничего не рассказываешь?
Владимир. Что рассказывать, мама? Просто война…
(Пауза. Владимир неторопливо ест шпроты вилкой, чувствуя на себе ее взгляд.)
(Владимир наливает еще полстакана, отпивает, закусывает).
Мама. Вы там голодали?
Владимир. Да нет… Нормально. (Слабо улыбается.) Только вот странно есть вилкой.
(Снова пауза, тягостная и неловкая.)
Владимир. Мама, что с ребятами? И школьными, и дворовыми?
Мама. Кто где, Володя… Знаю, что Галин из твоего класса убит, и Люба из восьмой квартиры погибла.
Владимир. Люба? Она-то как попала на фронт?
Мама. Пошла добровольно… А ты?..
 (Владимир молчит, уставившись в тарелку.)
Мама. Меня это мучает, Володя. Одно дело знать, что то судьба, другое, когда думаешь – этого могло и не быть.
Владимир. Это судьба, мама.
Мама. И ты не писал рапортов с просьбами?
Владимир. В начале войны мы все писали. Но это не сыграло роли…
(Снова пауза.)
Мама. Ты, наверно, Юлю хочешь увидеть?
 Владимир (после долгой паузы, глухо). Пока нет.
Мама. Как началась война, Юля почти каждый день прибегала ко мне. Мы вместе ждали твоих писем, вместе читали… По-моему, Володя, в том, что она так долго не писала тебе, нет ничего серьезного. Просто глупое, детское увлечение. Она совсем еще девчонка. Вы должны с ней увидеться, и ты должен ее простить.
Владимир (равнодушно). Что я должен простить, мама?
Мама (немного растерянно). Ее долгое молчание.
Владимир. Это такая ерунда, мама.
Мама. Но ты как будто переживал ее молчание?
(Владимир поднимает на нее взгляд, в котором нет ничего, кроме усталости.)
Владимир (спокойно, равнодушно). Когда это было? Теперь все это позади. Где Сергей?
Мама. В Москве. У него белый билет после ранения на финской. Я ему, сыночек, благодарна. Это он меня устроил швеей надомницей. А до этого целый месяц сидела без работы. Наше издательство эвакуировалось, ну а я не поехала. Все время думалось… вдруг ты попадешь каким-то случаем в Москву.
(Владимир поднимается из-за стола.)
Владимир. Я прилягу, мама.
Мама. Да, да, конечно, тебе надо отдохнуть, а я со своими разговорами..
Владимир. А пока я никого не хочу видеть, мама. И Юльку тоже.
(Владимир снимает сапоги. Ложится на диван, не раздеваясь. Мать бережно кладет ему под голову подушку, накрывает старым, выцветшим одеялом.)
Затемнение.
Сцена 2.
(Вечер окутывает комнату сумраком. Владимир, свернувшись, спит на диване, измученный сном. Ему снится война: грохот канонады, истошные крики атакующих солдат. Он вздрагивает и резко просыпается, вскакивает, словно от толчка. Дрожащими пальцами достает папиросу, чиркает спичкой. В тишине отчетливо слышны два коротких звонка. Затем шаги за дверью, тихий скрип открываемой двери, приглушенные женские голоса.)
Владимир. Кто там, мама?
(В комнату вихрем влетает Юлька. Короткая стрижка "под мальчика" подчеркивает ее юношескую угловатость. В руке – видавшая виды сумочка.)
Юлька (захлебываясь от радости). Володька!
(Она делает шаг к нему и замирает. Владимир медленно поднимается с дивана, натягивает сапоги, не отрывая от нее взгляда.)
Юлька. Когда ты приехал?
Владимир. Утром.
Юлька. Ты ранен?.. И у тебя медаль! Я знала, что ты будешь хорошо воевать… Господи, я не о том… Ты надолго?
Владимир. Не знаю.
(В повисшей паузе они изучают друг друга. В глазах – невысказанные вопросы, смутное узнавание и зарождающаяся тревога.)
Владимир. Где твои косички?
Юлька. Сейчас многие девушки так ходят.
Владимир. Проходи, раз пришла.
Юлька. Я пройду…
(Она неуверенно подходит ближе. Владимир протягивает руку, словно предлагая опору.)
Владимир. Садись. Рассказывай, чем занималась, пока я ишачил в училище и ждал твоих писем?
Юлька. Володя, это потом… Это не главное.
Владимир. А что теперь главное?
Юлька. Я… я принесу тебе такую черную тетрадочку, там все описано, и ты… ты поймешь. Это была глупость, Володя, страшная глупость.
Владимир. Что же не глупость?
Юлька. Сейчас не могу… Ты меня убьешь.
(Она нервно вытаскивает из сумочки папиросы, спички и закуривает, жадно затягиваясь.)
Владимир. А ну, брось!
Юлька. Я курю, Володя. Давно. С начала войны.
Владимир. Чему еще ты научилась с начала войны?
(Юлька делает короткую затяжку и тушит папиросу в пепельнице.)
Юлька. Больше ничему.
Владимир. Вон водка… Может, тоже научилась?
Юлька. Нет, но налей немного.
Владимир. Бить тебя было некому.
(Владимир наливает в граненый стакан немного водки. Юлька залпом выпивает.)
Юлька. Я должна тебе сказать…
Владимир. Может, не надо…
Юлька. Не знаю, с чего и начать… (Пауза.) Завтра к двенадцати мне нужно… в военкомат… С вещами…
Владимир (опешив). Ты сдурела, что ли! Какой военкомат?
Юлька. Я ж не знала, что ты приедешь… Я хотела быть с тобой… на фронте.
Владимир. Какой фронт? Дурочка. Ты знаешь, что такое война?! А для девчонок! Тем более. Я говорю, потому что знаю. Война – это… страшно. Это ты понимаешь?
Юлька. Зато я испытаю все, что и ты…
Владимир (громко). Мама, иди сюда!
(В комнату входит мать, встревоженная.)
Владимир. Мама, представляешь, что она выкинула? Завтра ей в армию!
Мама. Господи… Как же это, Юля? Володя приехал, а вы… вы уезжаете.
Юлька. Я думала, вдруг мы на фронте встретимся…
Владимир. Ты слышишь, что она говорит? На фронте… встретимся? Ты совсем рехнулась! Нашла место для свиданий!
(Владимир закуривает и начинает нервно мерить комнату шагами.)
Мама. Успокойся, Володя.
Владимир. Пусть отправляется… Там мужики… ты понимаешь…
Мама. Володя…
Юлька. И ни по каким рукам ходить не собираюсь! Я воевать еду!
Владимир. Ты знаешь, что это такое, воевать? Вздуть бы тебя сейчас как следует!
Юлька. Какой ты… Моя мама всегда говорила, что ты трудный мальчишка.
Владимир. Мальчишка? Я мужик теперь! Понимаешь, мужик! Я видел столько за эти месяцы, чего за сто лет не увидишь. Ты посмотри на меня.
(Владимир подходит к Юльке вплотную. Она встает и смотрит на него снизу вверх.)
Юлька. Скажи, что там было? У тебя такие глаза… Господи… Почему ты молчишь? (Закрывает лицо руками.) Мне почему-то страшно. И я не хочу завтра идти в военкомат. (Прижимается к Владимиру.) Мне жалко маму. Она плачет. Отец… ходит сам не свой. Я ведь ему не сказала, что в армию иду добровольно. Что я наделала…
Владимир (с вызовом). Я даже не пойду провожать тебя завтра.
Мама. Володя…
Юлька. Володя, у нас всего один вечер. И ты пойдешь… (Владимир подходит к радио. Включает. Раздается голос Левитана: "На Калининском фронте продолжаются бои местного значения. На одном из участков немцы бросили в атаку 27 танков и значительную группу автоматчиков. Гвардейская батарея тов. Гольцина встретила гитлеровцев мощным огнем. В результате двухчасового боя противник отошел на исходные позиции, потеряв 12 танков и большое количество автоматчиков.")
Затемнение.
Сцена 3.
(Утро. Одноэтажный деревянный призывной пункт. У его стен, словно стайка испуганных воробьев, сгрудились юные девчонки. Одеты в выцветшее тряпье, волосы коротко обстрижены, в руках – жалкие узелки да чемоданчики, хранящие последние крохи домашнего тепла. В стороне, с лицами, искаженными болью и тревогой, топчется кучка провожающих. Немолодой старший лейтенант, с усталым взглядом, проводит перекличку. Владимир, словно неприкаянная тень, наблюдает за происходящим из-за покосившегося забора, нервно сминая в пальцах папиросу. Рядом, под сенью старой яблони, примостилась щербатая скамейка.)
Ст. лейтенант. Абрамова Таня!
Девчонка 1 (надрывно). Я!
Ст. лейтенант. Большакова Татьяна!
Девчонка 2 (едва слышно). Я…
Ст. лейтенант. Гусева Надежда!
Девчонка 3 (громко, вызывающе). Я!
Ст. лейтенант. А теперь, девушки, минута на прощание с родными. Разойдись!
(Провожающие бросаются к своим дочерям, сестрам, подругам. В воздухе повисает шепот, всхлипы, тихие проклятия войне.)
Голос 1. Как же ты там, кровиночка? Господи…
Голос 2. Как время будет, так и пиши…
Девчонка 1. Напишу, мама… Обязательно…
Голос 2. Мужикам-то не больно верь… Береги себя, девочка…
Девчонка 2. Ты только не плачь. Я не пропаду.
(К забору подбегает Юлька с потертым черным чемоданчиком.)
Юлька. Володя, прости… Там одна мамаша совсем расклеилась, пришлось успокаивать.
Владимир. Знаешь, сейчас вдруг вспомнилась очередь к штабу полка… Двадцать третьего июля… Мы, с докладными в руках… Гордые такие… И совсем не думали о наших матерях.
Юлька. Ты бы видел мою утром… Сколько вещей напихала в этот чемоданчик… Совершенно ненужных… Я их вытаскиваю, а она, моя добрая, снова запихивает… И плачет… А папка отпросился с работы, чтобы меня проводить, но я сказала: провожать меня будет только один Володька.
Владимир. Глупые вы… Наивные девчонки…
Юлька. Пусть! Ты мою черную тетрадочку обязательно прочти. Для меня это очень важно.
Владимир. Что-то я хотел тебе сказать, Юлька…
Юлька. Говори, пока есть время.
Владимир (подбирает слова). Ты… береги себя…
Ст. лейтенант (рявкает команду). Девчата, по машинам!
(Девчонки в последний раз обнимают матерей, цепляются за них, словно за соломинку.)
Юлька. Ты хотел сказать что-то другое…
(К ним подходит старший лейтенант.)
Ст. лейтенант. Девушка, а для вас особая команда нужна?
Юлька. Я готова, товарищ старший лейтенант!
Ст. лейтенант. Бегом в машину!
Юлька. Прочти обязательно тетрадку… От начала и до конца… И не ругай меня…
Владимир. Беги, вояка…
(Юлька, оглянувшись, убегает вслед за остальными девчонками за деревянный домик.)
Владимир. Куда их, старшой?
Ст. лейтенант. Не беспокойся. В Москве пока будут. Запасной полк связи на Матросской Тишине. Знаешь, недалеко от Сокольников.
Владимир. Знаю, конечно. Понимаешь, только вчера с фронта, и вот… выкинула номер моя.
Ст. лейтенант. Сам-то надолго?
Владимир. А хрен его знает. Не был еще на комиссии. Думаю, месяц, полтора…
Ст. лейтенант. Ну, а их пока обучат, пока присягу примут, пятое-десятое, и больше пройдет. Так что не теряйся, когда в увольнение прибегать будет.
Владимир. Будь спок, не растеряюсь.
Ст. лейтенант. Бывай! А мне пора.
(Ст. лейтенант уходит. Владимир провожает его взглядом, затем закуривает. Мимо проходит мужчина-инвалид, с пустой рукавной проймой, приколотой к шинели черной косынкой. Останавливается.)
Егорыч. Угостишь, лейтенант, махорочкой? Ты извини, что я тебя на «ты», по-свойски, по-фронтовому.
Владимир. Беломор у меня.
(Владимир протягивает папиросу.)
Егорыч. Провожал?
Владимир. Проводил.
Егорыч. Довоевались… Девчонок в армию забирают. Сам-то давно с фронта?
Владимир. Только вчера прибыл.
Егорыч. На каком участке лиха хватил?
Владимир. Из-под Ржева я.
Егорыч. Калининский, значит… А меня под Смоленском шарахнуло, еще осенью. Я уж месяц как в Москве, а то все по госпиталям валялся. Нерв у меня перебитый. Видишь, как пальцы скрючило – не разогнуть. Пока на полгода освобождение дали. Но вряд ли рука разойдется. Обидно, что правая – рабочая. В общем, видать, отвоевался. Вот отоварился в продуктовом. (Вытаскивает из кармана шинели бутылку.) Без талонов дают по две бутылки в одни руки.
Владимир. А сколько водка теперь стоит без талонов?
Егорыч. В Москве тридцать рублей бутылка.
Владимир. Дешевка! Я в деревнях за самогон пятьсот платил.
Егорыч. Побалакать не желаешь, лейтенант? О многом спросить тебя хочется.
Владимир. Можно и поговорить, у меня время пока есть.
Егорыч. Давай сядем на скамейку, а то два часа в очереди отстоял за этими бутылочками.
(Они присаживаются на скамейку, закуривают.)
Егорыч. Тебя как звать, лейтенант?
Владимир. Владимир. А лучше, Володька-лейтенант.
(Владимир протягивает руку.)
Егорыч. А меня зови просто Егорыч. (Подает левую руку.) Ну, как фриц поживает?
Владимир. Фриц пока лучше нашего поживает, Егорыч.
Егорыч. Знаешь, как он летом пер? Ох, как пер! Я ж с самого запада драпал. Меня ж в тридцать девятом из запаса взяли, да так и не отпустили… Понимаешь, только мы кой-какую оборону организуем, а он, сука, обтекает нас с флангов и в кольцо.
Владимир. Как сейчас-то живешь?
Егорыч (усмехнулся). Как живу? Моя жизнь теперича, можно сказать, пречудная… Пенсии мне положили по третьей группе триста двадцать рубликов, выдали карточку рабочую и к спецмагазину прикрепили – к инвалидному. Там и продукты получше, и сразу за месяц можно все отоварить… Ну, пенсия эта, сам понимаешь – только паек выкупить. А пайка этого, сам увидишь, на месяц, тяни не тяни, никак не растянешь. Его в три дня улопать можно, за исключением хлеба, конечно… Вот так… Значит, если хочешь жить, – соображай. Вот и соображаешь. Бутылку одну я, конечно, употребляю, а вторую – на базар, за пятьсот, может, и не продам, долго стоять надо, а за четыреста верняком… Вот на них-то тебе и килограмм картошечки, вот тебе немного маслица или сальца… Вот так, браток. Кручусь. Жрать-то надо.
Владимир (грустно). В общем, в рот пароход, якорь…
Егорыч. В самую точку!
Владимир. Не противно базарить-то?
Егорыч. Противно! Первый раз с этой водкой на рынке стоял, аж покраснел весь – и стыдно, и гадостно, и себя жалко, чуть ли не слезы на глазах. Обидно уж очень. А потом привык. Все сейчас так. Хочешь жить – умей вертеться. Угости еще папиросочкой.
Владимир. Держи, Егорыч. Может, в запас дать?
Егорыч. Нет, спасибо. Махорочки куплю на базаре… Может, пивка попьем?
Владимир. Ты извини, Егорыч, у меня встреча… Не люблю опаздывать.
Егорыч. Ну, бывай, Володька-лейтенант. Желаю погулять как следует, пока вне строя. Второй раз можешь и не попасть в Москву, да и вообще… никуда…
Владимир. Бывай, Егорыч.
Егорыч. Пойду к другому магазину, может, удастся отхватить еще парочку бутылок. Если что, приходи в пивную, здесь за углом. Пиво здесь недорогое.
(Егорыч протягивает левую руку, Володька – правую. Пожали крепко руки и разошлись в разные стороны.)
Затемнение.
Сцена 4.
(Вывеска «Коктейль-холл» тускло мерцает. У двери змеится небольшая очередь, словно река, скованная льдом нетерпения. Сергей, не церемонясь, расталкивает зазевавшихся обывателей, пробиваясь к заветной двери. На нем полувоенный китель, а на груди скромно поблескивает «Звездочка». За ним, как тень, следует Владимир. Сергей стучит в дверь настойчиво, требовательно. Дверь приоткрывается, и в щели возникает бородатое лицо швейцара.)
Швейцар. (раплываясь в елейной улыбке). Милости просим, Сергей Иванович. Рад вас видеть. Проходите.
Сергей. Я не один. Со мной мой товарищ.
Швейцар. (голос сочится приторной сладостью, в глазах – извинение). Простите, Сергей Иванович… Неужели вы забыли… Приказ… В военной форме вход воспрещен.
Сергей. Он с фронта. Только что.
Швейцар. (разводя руками в притворном сожалении). Сергей Иванович, я бы с радостью… Но… Инструкция. Не положено.
Сергей. Ах ты, черт! Совсем из головы вылетело. Придется тебе, Володька, смотаться переодеться…
Владимир. (надвигаясь на швейцара, словно грозовая туча). А в какой положено? В штатском, значит?
Швейцар. (улыбка становится натянутой). В обычной гражданской одежде, разумеется.
Владимир. (голос резок, как выстрел, в глазах – сталь). Слушай ты… Это моя Москва. Я ее защищал! Какие еще приказы… Понял, дядя? И с дороги!
(Владимир, не говоря ни слова, отталкивает швейцара плечом. Улыбка мгновенно слетает с лица швейцара, словно маска.)
Швейцар. (сквозь зубы). Уж так и быть… Как исключение…
(Владимир распахивает дверь. Они с Сергеем входят в зал.)
Сцена 5.
(Зал залит приглушенным светом. Столики теснятся друг к другу, создавая атмосферу интимности и легкой неги. В углу зала полукруглая стойка, облепленная мужчинами в штатском, которые лениво потягивают коктейли через соломинки. За стойкой – хорошенькая девушка с крашеными губами и томным взглядом. Звучит танцевальная музыка, сладкая и тягучая, как патока. Владимир и Сергей занимают столик в углу. К ним, покачивая бедрами, подходит официантка с подносом, на котором красуются высокие бокалы, наполненные чем-то источающим пьянящий аромат.)
Официантка. Сергей Иванович, ваш заказ, как всегда!
Сергей. (одаривая ее лучезарной улыбкой). Спасибо, Риммочка. Я, как всегда, твой должник.
(Сергей берет один из бокалов и протягивает его Владимиру.)
Сергей. Ну, давай, товарищ мой, за твое возвращение… живым! Да, живым!
(Владимир окидывает зал тяжелым взглядом и ставит бокал на стол, не притронувшись к нему.)
Владимир. Не могу.
Сергей. Да ты посмотри, как нас обслужили – шик-модерн, одним словом.
Владимир. Я сегодня Юльку провожал… На призывном одни девчонки… Молоденькие, глаза горят, но такие хрупкие… Они ведь даже не представляют, что их там ждет.
Сергей. Каждый делает свой выбор сам.
Владимир. (кивая на сидящих в зале). А эти тоже сделали свой выбор?
Сергей. Выпей, и все пройдет. Тоска уйдет.
(Владимир делает глоток из бокала.)
Сергей. (улыбаясь). Ну, как?
Владимир. (в голосе – глухая тоска). Мне стрелять охота, Сережка.
Сергей. Не глупи… Перебесишься. Тыл есть тыл, и он должен быть спокойным.
Владимир. Серега, но ты-то почему здесь, с этими… Да еще Сергеем Ивановичем заделался.
Сергей. (виновато улыбаясь). Привыкаю помаленьку. Я ж теперь коммерческий директор. Ничего не попишешь, семья, ребенок…
Владимир. Я сегодня от одного услышал: хочешь жить – умей вертеться. Это что, лозунг тыла?
Сергей. (взгляд становится серьезным). Все гораздо сложнее, Володька. Рассказывай, что там, на фронте?
Владимир. Поначалу наступали, да так, что только пятки у немцев сверкали. Драпали, дай боже. А потом выдохлись. Возьмем деревню, а на другой день немец нас оттуда выбивает. Опять берем, опять, гад, выбивает. И так по нескольку раз – из рук в руки. Ну, а потом распутица началась, подвоза нет, ни снарядов, ни жратвы… Вот в апреле и досталось. (Делает паузу, смотрит в пустоту). Я, разумеется, хорохорился… Перед людьми-то надо, все-таки ротным под конец был… Но досталось, Сергей, очень досталось. И не спрашивай больше.
Сергей. Понимаю. Только один вопрос: за что медаль?
Владимир. За разведку… «Языка» приволок.
Сергей. Ого, это дорогого стоит.
Владимир. (тихо). Для меня слишком дорогого… У меня до сих пор перед глазами стоят мои ребята из роты… Их обреченные глаза… Оборванные ватники… Мне больно за них, слышишь? Больно сейчас.
(Владимир опускает голову. Сергей незаметно подает знак Римме. Официантка бесшумно подходит к столику. Сергей шепчет ей на ухо заказ. Она кивает и уходит.)
Владимир. (почти шепотом). Мне стрелять охота.
Сергей. У тебя что, действительно пистолет с собой?
Владимир. С собой.
Сергей. Ну, это уж совсем глупо! Зачем таскать?
(Официантка приносит новые бокалы. Владимир хватает один и залпом выпивает содержимое.)
Сергей. Вот и правильно.
Владимир. Неправильно. (Обводит взглядом зал.) Они что, все такие нужные для тыла?
Сергей. (в голосе появляется раздражение). Хватит! Тебе что, прописные истины повторять, что победа куется не только на фронте?
Владимир. Да, я понимаю… Но вот этого лба… (Показывает пальцем на полного мужчину у стойки.) Мне бы его в роту. Плиту бы ему минометную на спину – жирок мигом бы согнал… А он тут за соломинку держится.
Сергей. Это уже смешно, Володька. Ну, хлебнул ты горя, так что, все теперь должны этого хлебнуть? Ты же не удивляешься, что кинотеатры работают, что на «Динамо» в футбол играют, что…
Владимир. Удивляюсь. Ладно, ты прав, наверное. Нервы шалят.
Сергей. Тут же мальчишек полно, которым через пару дней призываться, ну и командированные… Набегались по наркоматам, забежали горло промочить.
Владимир. (отмахиваясь). Ладно.
(К столику подходит высокий, хорошо одетый парень.)
Парень. (неуверенно). Извините… Мне кажется, мы знакомы… Я давно хотел подойти… Но все не решался…
(Владимир смотрит на парня с нескрываемым любопытством.)
Владимир. Да, где-то я вас видел. В какой-нибудь довоенной компании, наверное.
(Владимир натянуто улыбается и переводит взгляд на соседний столик.)
Владимир. Ты с девушкой пришел?
Парень. Да.
Владимир. Познакомь. А?
Парень. Пожалуйста. У нее брат на фронте, ей будет интересно с тобой поговорить.
Сергей. Может, не стоит, Володька? Нам уже пора.
Владимир. Стоит. Я сейчас, Сережка…
(Владимир вместе с парнем направляется к соседнему столику, где сидит девушка.)
Парень. Вот, Тоня, товарищ хочет с тобой познакомиться.
Тоня. Тоня.
Владимир. Лейтенант Володька.
(Тоня протягивает Владимиру руку. Он крепко пожимает ее.)
Тоня. (вскрикивает). Больно!
Владимир. (усмехается). Извините, отвык от дамских ручек.
Тоня. (потирая кисть). Почему так странно – лейтенант Володька?
Владимир. Ребята в роте прозвали, потому что я хоть и лейтенант, а все-таки Володька, то есть свой в доску…
Парень. Присаживайся.
(Владимир садится. Возникает неловкая пауза. Тоня с любопытством разглядывает Владимира.)
Тоня. Мой брат Виктор на Калининском воюет. Давно нет писем.
Владимир. Я тоже оттуда… Распутица… Значит, брат на Калининском, а вы… тут.
Тоня. (с вызовом). А почему бы нам здесь не быть?
Владимир. Я не про вас, а вот про него.
Тоня. У Игоря отсрочка, он перешел на четвертый курс.
Владимир. Уже на четвертый? Ох, как времечко-то летит… Так и не вспомнил, где мы встречались?
Парень. Пока нет.
Владимир. Я напомню… Игорь… Тридцать восьмой год. Архитектурный институт. Экзамены… И оба не проходим по конкурсу. У тебя даже, по-моему, на два балла меньше было.
Парень. Да, да, верно… Ох, уж эти экзамены.
Владимир. (смотрит на парня в упор). Но ты все же поступил?
Парень. Да, понимаешь, был некоторый отсев и… мне удалось.
Владимир. С помощью папаши?
Парень. Нет, я же говорю… Отсев… Освободилось место.
Владимир. И ты…
Тоня. (торопливо перебивая Владимира). А на следующий год вы поступили?
Владимир. Поступил… Но через пятнадцать дней… «Ворошиловский призыв». Помните, наверное?
Тоня. Да.
Владимир. Выходит, мое место ты занимаешь в институте.
Парень. Ну почему занимаю? Просто мне повезло.
Владимир. Просто повезло, просто отсев? Здорово получается… А я сегодня девчонку в армию провожал… Маленькую такую, хрупкую. Связисткой будет… Добровольно пошла, между прочим. А ты знаешь, сколько катушка с проводами весит? И как она ее будет таскать? Да под огнем, под пулями! (Встает из-за стола.) Нет, вы здесь ни хрена не хотите знать, вы тут… с соломинками. Вам плевать, что всего в двухстах километрах ротные глотку рвут, люди помирают… Эх, тебя бы туда на недельку!
(Владимир хлопает парня по плечу.)
Парень. Знаешь что, иди-ка ты за свой столик. Посидел и хватит.
(Парень приподнимается и отводит руку Владимира.)
Владимир. (медленно и отчетливо). Не торопись… Погоди.
(Владимир бьет парня по щеке.)
Владимир. Это тебе за институт, а это за то, что в тылу отсиживаешься, падла.
(Владимир отвешивает еще одну пощечину. Игорь замахивается, но Тоня встает между ними.)
Тоня. Игорь, не отвечай! Ты можешь задеть его рану.
(Двое мужчин подбегают к Владимиру. Кто-то хватает его за руку. Кто-то за плечо. Рядом оказывается и Сергей.)
Мужчина 1. Нельзя так себя вести, товарищ военный.
Владимир. Руки! Прочь руки!
(Владимир пытается вырваться.)
Владимир. Ах, гады, рану…
Сергей. Володька, успокойся…
Владимир. И ты туда же…
(Владимир отталкивает мужчин, резко выхватывает из заднего кармана «вальтер» и наставляет ствол на посетителей.)
Владимир. А теперь слушай мою команду! По местам! Живо!
Сергей. Не дури, Володька.
Владимир. Сережка, и ты иди на свое место… Живо!
(Посетители застывают на месте, как парализованные. Владимир поднимает пистолет вверх. Раздается оглушительный выстрел. От страха многие вскрикивают, бросаются под столы. Тоня вздрагивает и закрывает глаза.)
Сергей. Володька, не сходи с ума!
Владимир. А теперь другая команда! Всем встать! И две минуты – ни звука!
(Посетители медленно поднимаются.)
Владимир. Помянете, гады, мою битую-перебитую роту! А ты, Сергей, смотри на часы. Ровно две минуты! Там все поля в наших, а вы тут… С соломинками…
Мужчина 2. Во дает фронтовик!
Мужчина 1. Парень, мы бы и так помянули твою роту и без пистолета.
Парень. Распустили вас там на фронте.
Владимир. Заткнись! Влеплю!
(Владимир направляет пистолет в сторону парня.)
Тоня. Игорь, помолчи!
(Вдруг в зал вбегает официантка Римма и, крадучись, подходит к Сергею.)
Официантка. Сергей Иванович! Внизу патруль вызвали! Я вас черным ходом!
(Сергей бросается к Владимиру, хватает его за локоть.)
Сергей. Сейчас патруль нагрянет!
Владимир. Черт с ним! Кого я теперь могу бояться? Ты это понимаешь?
Сергей. Уходим!
Владимир. Всем вольно!
(Сергей и Владимир спешно покидают зал.)
Затемнение.
Сцена 6.
(Комната. Мать, склонившись над столом, старательно шьет красноармейскую гимнастерку. Входит Владимир.)
Владимир. На трудовом фронте кипит работа!
Мама. Как ты, сынок?
Владимир. (Прикладывает руку к виску, браво.) Докладываю! Оформил отпуск – сорок пять дней, с обязательным амбулаторным лечением.
Мама. Перевязку сделали?
Владимир. Как штык. И продовольственные карточки выбил в домоуправлении.
(Владимир кладет карточки на стол.)
Мама. (В глазах – робкая надежда.) Смотри-ка, талоны за прошлые дни не вырезали! Значит, получим за весь месяц!
(Владимир опускается на диван, словно обессиленный.)
Владимир. Мам, а что ты о Сергее думаешь?
Мама. Сережа… Он столько для меня сделал, ты же знаешь… И тебя не забывал все эти годы. Порядочный человек, Володя.
Владимир. (С кривой усмешкой.) Порядочный…
Мама. Добровольцем на финскую пошел, на Любе женился… Не знаю, Володя, ничего плохого про Сережу сказать не могу. Ты разве сам его не знаешь?
Владимир. Теперешнего – не знаю. Что-то в нем изменилось…
Мама. Тебе кажется… Сейчас все видится иначе. Я понимаю, но это пройдет… Что слышно о Юле?
Владимир. Открытку прислала. Пишет, строевой занимается, уставы зубрит. Не могу представить Юльку в военной форме. Такая ведь кроха…
Мама. Сходи к ней… Заодно и увидишь ее во всей красе, при параде…
(Звонок в дверь.)
Мама. Это, наверное, ребята с нашего двора. Заходили уже, тебя не застали…
(Владимир поднимается, поправляет гимнастерку, на груди – медаль. В комнату входят двое молодых людей.)
Витька. (Радостно.) Володя, здорово!
Владимир. (Удивленно.) Витька-Бульдог! Неужели это ты?
(Витька крепко жмет Владимиру руку.)
Витька. А его узнаешь?
(Витька указывает на высокого, худощавого парня.)
Владимир. Шурик!
Шурик. Он самый!
(Владимир пожимает руку Шурику.)
Витька. (С гордостью.) Наш профессор!
Владимир. Вы и вымахали, ребята! Когда я в армию уходил, совсем еще пацанами были.
Витька. Как узнали, что вернулся, сразу к тебе… А тебя дома не застанешь.
Владимир. Дела… Рад, что пришли.
Шурик. (С восхищением.) А ты герой, Володя!
Владимир. Там все герои.
Владимир. Раздевайтесь… Проходите.
Шурик. Мы ненадолго…
Владимир. Рассказывайте, как живется мелочи пузатой?
Шурик. Да как обычно.
Витька. Призываемся мы, Володь. Шурка выпускные экзамены сдаст и сразу в армию.
Шурик. Витьке бронь могут дать, но он не хочет.
Владимир. (Удивленно.) Какую бронь? Ты работаешь?
Витька. Конечно. Разряд у меня… У нас в цеху одна молодежь осталась. А мастер цеха – Мишка Мохов.
Владимир. Мишка? Да мы с ним до седьмого класса в одной школе учились, потом он в техникум ушел. А теперь пацанами командует. Молодец. Так работай, Витька. Техника нам на фронте нужна.
Витька. Да ну ее, эту бронь! Любу-то знаешь?
Владимир. Знаю.
Витька. Мы зимой ее последний раз видели. Во двор приходила. В полушубке белом, а сама такая веселая.
Владимир. Юлька тоже в армию пошла. Добровольно. Она пока здесь, на Матросской тишине. Связисткой будет.
Шурик. Абрама помнишь?
Владимир. Помню… Он еще олимпиаду по шахматам выиграл… Где он сейчас?
Витька. (После паузы, глухо.) Погиб он… И Петька Егоров тоже…
Шурик. А Вовка-Кукарача Героя получил! Троих фрицев из разведки приволок. Один! Понимаешь?
Владимир. Понимаю. Да, ребятки, не очень веселые вы новости принесли.
(Владимир достает папиросы, угощает ребят. Курят. Наступает тягостная пауза.)
Владимир. Вы же двадцать третьего года?
Шурик. Двадцать четвертого!
Владимир. Восемнадцатый, девятнадцатый, двадцатый… Вот и двадцать четвертый год уходит – и сразу на войну.
(В комнату входит мать с чайником.)
Мама. Владимир, приглашай ребят чай пить.
Шурик. Спасибо, нам пора. Мы на минутку заскочили.
Витька. В «Эрмитаж» собрались.
Владимир. Неужели он открыт?
Шурик. Вот и решили тебя позвать.
Витька. Пойдем с нами, Володь, погуляем.
Мама. Пошел бы, сынок…
Владимир. Не хочется… А вы идите, ребята… Гуляйте…
Витька. (Со вздохом.) Последние денечки…
Владимир. Последние…
(Владимир жмет руки мальчишкам и снова закуривает, затем резко тушит папиросу.)
Владимир. Я, пожалуй, схожу…
Мама. Вот и правильно, когда ты последний раз в музее был?
Владимир. Мам, давай сумку, карточки. Я в магазин.
Затемнение.
Сцена 7.
(Закопченная пивная. За щербатым столиком, словно вросшим в пол, сидят Владимир и Егорыч, осушая кружки с мутноватым пивом.)
Егорыч. Ну, как тебе Москва, Володька-лейтенант? Не жмет?
Владимир. (Морщится, словно от зубной боли) Странная она, Егорыч… Не узнаю. В парках – будто вымерло, ни смеха детского, ни шепота влюбленных. Маюсь тут, слоняюсь без дела… Самому тошно.
Егорыч. А я решил – жить, как последний день. День прошел – и слава богу. Стопку опрокинул, брюхо набил, и – на боковую. Главное – дышу, а остальное – тлен. Ты мне вот что скажи, соколи;к, война-то летом как повернется?
Владимир. (Вздыхает, словно поднимает неподъемный груз) Думаю… Как бы фриц опять на Москву не полез. Двести верст всего от Ржева, а он там вцепился, не оторвешь. Оттуда и ударит, скорее всего. В сводках – одно и то же: бои местного значения, на Калининском… А мы там кровью харкаем. Нажмет гад, может, к Волге нас отбросит. Каждый день радио включаю и дрожу – вдруг… началось.
Егорыч. (Машет рукой) Попрет, попрет… Вопрос – где? Да, такую махину вспять повернуть, да до границы доползти, да еще Германию растоптать… А жрать-то уже нечего. А если еще год, два?
(Владимир сверлит Егорыча тяжелым взглядом.)
Егорыч. (Ухмыляется) Ты глаза-то не пяль, Володька-лейтенант. Я теперь вольный казак, ни перед кем шапку ломать не обязан. Я тебе по-честному, по-солдатски, свою думу выкладываю, а ты зенки вытаращил… Ты небось надеешься живым из этой мясорубки выскочить?
Владимир. (Хмуро) Не очень-то.
Егорыч. (Смеётся гортанным смехом) Врешь, надеешься! Без этого ни жить, ни воевать нельзя. Но вот помяни мое слово, попрет немец летом. А чем остановим? Техники – кот наплакал, народу – пересчитать по пальцам. Сам знаешь.
(Егорыч безнадежно качает головой, словно отгоняя назойливую муху.)
Владимир. (Слабо усмехается) Ты ж говорил – брюхо набью и на боковую, а сам…
Егорыч. (Отмахивается) Мало ли что говорил. Душа-то болит. И знаешь, что еще гложет? Ненужный я сейчас человек… На завод зашел – одни девки да пацаны. Какая, думаю, от них работа? Смотрю – нет, справляются. Но разве сравнится, если бы я сам к станку встал! Постоял я около своего станочка… Руки-то работы просят, изголодались. Эх, лучше бы в ногу долбануло…
(К столику подходит мужчина с перевязанной рукой. Ставит на стол три кружки, молча осушает две залпом, шумно выдыхает и утирает платком потное лицо.)
Палыч. Вот теперь и поговорить можно.
Егорыч. (Прищуривается) На каком фронте оглушило?
Палыч. (Бодро) Ни на каком. Не рана у меня – травма. На бюллетене сейчас. С начала войны к пивку не притрагивался, некогда в очередях толкаться. А сегодня схитрил, за инвалида через пять человек пролез, дорвался до живительной влаги…
Егорыч. (Хмыкает) Артист погорелого театра.
Палыч. Вы, фронтовики, небось думаете, что в тылу медом намазано?
Егорыч. Медом, может, и не намазано, но с передовой не ровняй. Что ни говори, в своей постели спишь да с бабой, если она у тебя имеется.
Палыч. (Расплывается в улыбке) Имеется! Только хошь смейся, хошь нет, а я до нее цельную зиму не дотрагивался. Так прижмешься иногда для согреву, а другого тебе от нее и не надо. Вот так.
Егорыч. (Толкает Владимира локтем) Ты хоть прижмешься, а бойцу в окопе только костлявую обнять можно, а от нее тепла – как от оглобли. Верно, Володька?
(Владимир пожимает плечами, словно ему нет дела до этих разговоров.)
Палыч. Я ж финскую попробовал. А все равно в середине зимы заявление в завком шлепнул – снимайте с меня бронь к чертовой матери и – на фронт!
(Допивает третью кружку пива.)
Палыч. Конечно, есть, которые пристроились, а нашему брату, рабочему, достается по полной. Рабочий день сами знаете какой. Жратвы не хватает. Зимой на заводе дубак, дома тоже зуб на зуб не попадает. Кипяточку попьешь, зажуешь чем-нибудь и еле-еле до кровати доползаешь.
Егорыч. (Упрямо) С передовой все же не ровняй.
Палыч. (Разводит руками) Я и не ровняю… Но перед боем хоть накормят досыта, стопочку дадут и – была не была.
Владимир. (Тихо) Бывает, и не всегда покормят.
Егорыч. (Морщится) И не всегда стопочка. Я понимаю, что не ради водочки заявление-то ты… Немец-то зимой под самой Москвой стоял. Но такие, как ты, с квалификацией, здесь нужны. Техники на фронте не хватает… Ты вот жалуешься – работы много, а я бы сейчас, честное слово, от станка и ночь бы не отходил… Кто я теперь? Пар отработанный, никому не нужный человек. Я, знаешь, к тыловикам, которые вкалывают, полное уважение, но есть в тылу и гниль. Верно, лейтенант?
(Владимир снова молча пожимает плечами, отворачиваясь.)
Палыч. Пойду я, братцы фронтовики.
(Палыч пожимает им руки.)
Егорыч. (Смотрит на Владимира с тревогой) А ты чего сегодня какой-то… не такой?
Владимир. (Поднимается) Егорыч, мне по одному московскому адресу сходить надо. Это для меня сейчас главное. У нас в роте…
Егорыч. (Перебивает) Можешь не рассказывать. Догадываюсь. И вот тебе мой совет. Не ходи. Только матери душу растравишь и себе.
Владимир. (Упрямо) Надо.
Егорыч. (Вздыхает) Ты знаешь, как на живых смотрят те, у кого убитые?
Владимир. (Тихо) Представляю.
Егорыч. (Качает головой) Ты представляешь, а я знаю. Ходил я, как в Москву вернулся, к жене дружка своего убитого. Обменялись адресочками перед боем. Ну что? Лучше не вспоминать! Не знал, как от нее выбраться поскорей. Три ночи потом не спал.
Владимир. (Глухо) Должен я.
Егорыч. (Берет его за рукав) Запомни, мы никому ничего не должны. Никому. Мы с тобой вместе под смертью ходили и не виноваты, что живы остались… Ты что, себя виноватым считаешь?
Владимир. (Едва слышно) Да, считаю.
Егорыч. (Сжимает его руку) Послушай меня, Владимир. Горячку не пори. Тебе через полтора месяца обратно. Там за все вины и разочтешься. Жизнью своей молодой. Сколько годков-то тебе?
Владимир. (Смотрит в пол) Двадцать два. В августе будет.
Егорыч. (С горечью качает головой) Тебе сейчас девок любить, песни петь, на танцульки ходить, а тебе роту всучили и… в бой… насмерть. Я-то хоть пожил немного, сам понимаешь, годы нелегкие были, но все же хоть повидал чего, хоть девок всласть до женитьбы попробовал, а ты… Хватит уже думать, что было там, подо Ржевом. Давай еще по одной…
Затемнение.
Сцена 8.
(Кирпичный забор училища на Матросской Тишине, исчерченный тенями колючей проволоки, словно шрамами. Владимир, прислонившись к нему, затягивается папиросой, дым рассеивается в промозглом воздухе. Часовой, словно маятник, мерно вышагивает рядом.)
Юлька. Володька!
(Владимир резко оборачивается. К нему, разрезая воздух, летит Юлька в военной форме, словно птица, вырвавшаяся из клетки. Ее щеки пылают румянцем. Юлька порывисто тянется к нему, желая утонуть в объятиях, но Владимир, сдержанно взяв ее за руку, отводит в тень от глаз часового.)
Владимир. Вот я и пришел.
Юлька. Ну, как я тебе в новом обличье? Идет?
Владимир. Дуреха ты, Юлька.
Юлька. Я совсем уж уродливая?
Владимир. Идет, говорю!
Юлька. Успокоил, спасибо.
Владимир. От мамы привет, пламенный. И от ребят наших… недавно у меня были. Как учеба?
Юлька. Уже с полевым коммутатором на "ты". После вышки, там сложного ничего нет. Скажи, ты очень сердишься?
Владимир. За что?
Юлька. За испорченный отпуск?
Владимир. Не то слово, Юлька. Злюсь.
Юлька. А я все равно не жалею.
Владимир. Это сейчас не жалеешь. Еще все впереди.
Юлька. Ты еще не читал мою черненькую тетрадочку?
Владимир. Нет.
Юлька. Мне пора. Передавай маме привет… огромный. Постараюсь позвонить.
(Юлька нервно оглядывается, словно боясь быть увиденной, хватает Владимира за руку, отводит в глубь тени и… невесомо касается его губ поцелуем.)
Владимир. Это как понимать?
Юлька. А ты, когда тетрадку до конца прочтешь… поймешь.
(Юлька, словно призрак, исчезает в проходной училища. Владимир, провожая ее взглядом, снова закуривает и уходит, растворяясь в сумерках.)
Затемнение.
Сцена 9.
(Квартира. Владимир, словно зверь в клетке, мерит шагами комнату, в руках – черная тетрадь Юльки. Свет настольной лампы выхватывает из полумрака его напряженное лицо.)
Владимир. «Ты помнишь, Володя, как я признавалась тебе в любви? Это было на школьном вечере. Ты все время танцевал с Майкой, и я умирала от ревности. И вдруг я решилась на отчаянное. Я подошла к тебе и сказала, что мне неприятно смотреть, как ты танцуешь с Майкой…» Какая же ты глупая, наивная Юлька…
(Владимир захлопывает тетрадь. Затягивается папиросой, выпуская клубы дыма в пустоту.)
Владимир. (напевает хриплым голосом романс). Давно умолкли речи, ведь нет тебя со мной. Не жди любви обратно, забудь меня, нет к прошлому возврата и в сердце нет огня…
(Владимир снова берет тетрадь, нервно листает страницы.) «Сейчас у меня другое. Меня любят по-настоящему! Любит человек, который для меня готов на все. Он намного старше нас, но зато умнее и интеллигентнее в тысячу раз. И ты знаешь, на какое-то время твои письма мне стали не интересны…»
(Владимир с яростью швыряет тетрадь на диван. Раздается звонок. Владимир вздрагивает, словно от удара, прячет тетрадь под подушку. В комнату входит Сергей с портфелем, его лицо осунулось.)
Сергей. Встречай гостей, сэр.
(Владимир застыл на месте, словно окаменевший.)
Сергей. Решился зайти сам. Понимаю, у тебя дела, нет времени для встречи…
Владимир. Проходи. Какие там дела… Надоело слоняться без дела…
(Сергей снимает плащ, протягивает Владимиру руку. Рукопожатие крепкое, но в глазах Сергея – тень.)
Сергей. Но ты тогда устроил… До сих пор вспоминают. Если бы не убежали, не знаю, чем бы все закончилось.
Владимир. Нервишки… Сережка, зачем ты меня привел в этот… кабак?
Сергей. Как зачем? Посидеть, выпить… поговорить.
Владимир. Нет, Серега, не только для этого…
(Сергей открывает портфель, достает бутылку пива, ставит ее на стол с тихим стуком.)
Сергей. Хлебнем пивка и решим все мировые вопросы.
Владимир. Пить я не буду.
Сергей. А я пришел поговорить.
Владимир. Давай поговорим.
(Сергей открывает бутылку.)
Сергей. Извини… это прелюдия, так сказать…
(Сергей жадно выпивает полбутылки пива прямо из горла. Ставит бутылку на стол.)
Сергей. Ты знаешь, Володька, по некоторым обстоятельствам у меня очень мало по-настоящему близких людей, но среди них ты – первый, а потому, сэр, мне очень важно, как ты сейчас ко мне относишься.
Владимир. Ты хочешь, чтобы я ответил честно?
Сергей. Только так.
Владимир. Честно… не знаю.
Сергей. Но ты же знаешь, у меня «белый билет» после ранения, осколок в ноге.
Владимир. И еще у тебя семья, родился ребенок.
Сергей. Ты знаешь, дело не в этом.
Владимир. Знаю.
Сергей. Так отвечай.
Владимир. Ты пошел на финскую… ради отца?
Сергей. Не только. Хотя мне нужно было доказать… Да, доказать, что я не хуже других… Что воевать буду, может, лучше других. Видишь на мне орден? А зря ордена не дают.
Владимир. Это большой орден… боевой.
Сергей. Он не помог, Володька. Я бился во все двери. Стена. Понимаешь, стена. Если б получил Золотую звездочку, может, тогда?.. Я хлопочу об отце и сейчас, но…
(Возникла тягостная пауза. Оба закурили, их лица в мерцающем свете лампы казались измученными.)
Владимир. Сергей, это такая война, где решается судьба России – быть ей или не быть?
Сергей. Нам ли с тобой решать судьбу России?
Владимир. А кому же ее решать?
Сергей. Какой ты наивный.
(Владимир пристально смотрит на Сергея, тот лишь криво усмехается.)
Сергей. Ты видел – воюют далеко не все.
Владимир. Нам должно быть плевать на этих «не всех». А ты знаешь, сколько ребят только из нашего двора погибло? И сколько еще осталось, которые рвутся туда… на фронт…
Сергей. По-твоему, мне тоже следует пойти в военкомат, положить свой «белый билет» на стол и сказать – забирайте? А потом тебя кидают в самое пекло… и ты… тебя, как многих, многих других ждет смерть.
(Владимир молчит, опустив голову.)
Сергей. Молчишь? Молчишь, потому что я прав.
Владимир. Я понимаю, идти во второй раз гораздо труднее, Сергей. Дело не в «труднее». Просто уже нет никаких иллюзий. А потом… моя Танюшка так мала…
(И снова между ними повисла гнетущая тишина.)
Сергей. А может, мы свое уже отвоевали?
Владимир. Сергей, мне очень трудно поставить себя на твое место… А потому не считаю себя вправе ни осуждать тебя, ни оправдывать. Это для меня слишком сложно. Ты принимаешь такой ответ?
Сергей. (после долгой паузы, тихо). Да.
(Сергей берет руку Владимира и слегка ее жмет. В его глазах – мольба.)
Сергей. Мне совершенно наплевать, что думают обо мне другие, но мне было бы больно, если бы ты… ты считал меня трусом или… шкурником.
(Сергей натягивает плащ, быстро прощается и уходит, хлопнув дверью. Владимир подходит к радиоприемнику, включает его. Голос Левитана, торжественный и бесстрастный: «…частями нашей авиации уничтожено 2 немецких танка, 145 автомашин с войсками и грузами, 180 подвод с боеприпасами, уничтожено и рассеяно до двух батальонов пехоты противника…» В комнату входит мама с тяжелыми сумками. Владимир резко выключает радио.)
Затемнение.
Сцена 10.
(Мама ставит сумки на стол. Замечает бутылку.)
Мама. Володя, боюсь, отпуск твой проходит в каком-то угаре… Владимир. А ты предложи вариант получше. Мама. Что с тобой творится? Ты совсем отдалился, дома почти не бываешь. Там тебе милее? Владимир. Не сердись, мам, но, видимо, да. Я отвык от одиночества, мне нужно общество. В разговорах время летит незаметно, и мысли не гложут. Мама. Я тоже стараюсь гнать от себя дурные предчувствия… Но я слабая женщина, Володя… Владимир. Ты сильная, мама, просто не поняла меня. Я не боюсь возвращения на фронт. Мне не хочется снова переживать тот ад, что был подо Ржевом. Понимаешь? Мама. Пытаюсь… но это ежедневное пиво… Прости, для интеллигентного человека это, на мой взгляд… Владимир. Да какой я, к черту, интеллигент! Сейчас это никому не нужно, даже мешает. Мама. Не согласна. Интеллигентность – это внутренний стержень. Человек должен оставаться верен себе всегда, в любой ситуации. Владимир. Легко тебе говорить. Ты всю жизнь провела в своей редакторской берлоге с тремя литературными дамами. А я вырос в марьинорощинской подворотне, где хорошие манеры не в чести. Там, чтобы тебя приняли, нужно было что-то другое… Да и в армии то же самое. Помнишь нашего взводного в полковой школе, лейтенанта Клименко? Бывший беспризорник, матюгальник отъявленный, но рубаха-парень. Ребята за ним в огонь и в воду. Мне он тоже нравился, думал, вот каким командиром надо быть. Мама. И ты решил ему подражать? От него и словечки эти, что у тебя порой проскакивают? Владимир. Да нет, мам, выраженьица эти – с родного двора. Мама. Раньше я их не слышала. Владимир. Естественно. Дома я был паинькой, но ты же помнишь, с какими синяками я возвращался. А ведь это были славные баталии. Мама. Ты говоришь об этом с каким-то удовольствием. Владимир. Мам, вот это дворовое презрение к трусости очень пригодилось мне на фронте… понимаешь, струсить казалось страшнее смерти. Знаешь, как меня ребята прозвали? Володькой-лейтенантом. Чувствуешь в этом этакую солдатскую ласковость? Таким быть на войне легче, мам… А интеллигентность… Мама. Но скажи, "легче" – это значит "лучше"? Владимир. Наверное. Мама. И тебе нравилось это прозвище? Владимир. Нравилось. А тебе нет? Мама. Мне трудно судить, ты же ничего не рассказываешь. Владимир. Мам, я, наверное, не смогу стать прежним, пока идет война.
Затемнение.
Сцена 11.
(Владимир медленно бредет по тихой улочке.)
Тоня. Лейтенант Володька?
(Владимир оборачивается и видит Тоню.)
Владимир (удивленно). Тоня? Здравствуйте. Тоня. Здравствуйте! Почему-то я была уверена, что встречу вас. Владимир. Наверное, ждете извинений? Тоня. От вас? О, нет. Мой Витька, наверное, поступил бы так же. Надеюсь, вы больше не носите пистолет в кармане, и вас можно не бояться? Владимир. Не ношу. И бояться меня не стоит. Вы и тогда не испугались. Тоня. Испугалась… за вас, когда вызвали патруль.
(Пауза.)
Тоня. Как проводите отпуск? Владимир. После таких приключений… теперь только валяюсь на диване, брожу по городу, вглядываюсь, запоминаю… словом, прощаюсь с родными московскими улочками, переулками, по которым, может, хожу в последний раз. Тоня. Сколько вам осталось дней? Владимир. Пятнадцать! Тоня. Как мало… Владимир. Для меня – целая вечность. Тоня, сейчас скажу то, что никому не говорил. Бродя по улицам, вдруг поймал себя на мысли, что весь отпуск чего-то жду… жду чего-то светлого, хорошего… И вот, встречаю вас. Тоня. А может, это не случайно? Владимир. Вы так думаете? Тоня. Так думаете вы, Володька-лейтенант. Угадала?
(Пауза.)
Тоня. Что вы делаете сегодня вечером? Владимир. Пока не решил. Тоня. Тогда приходите ко мне. Будет несколько моих подруг с приятелями. Игоря не будет. Я живу на Пироговке. Запишите адрес. Владимир. Я запомню. Тоня. Пироговка, 10, квартира 12… Жду вас к шести. Сами знаете, комендантский час. Владимир. Спасибо за приглашение. Я приду! Обязательно. Тоня. Тогда до вечера.
Затемнение.
Сцена 12.
(Просторная комната. Посредине – накрытый стол, уставленный закусками, тортом, яблоками. На тумбочке – патефон с пластинками. Льется танцевальная музыка. Две пары кружатся в танце. Тоня ставит на стол бутылку вина. Светлана поправляет посуду, расставляет рюмки.)
Светлана. Тоня, можно стащить кусочек колбаски? С утра ничего не ела. Тоня. Потерпи. Михаил. Может, уже начнем, именинница? Или ждем Игоря? Тоня. Игоря не будет. Николай. Вот это новость. Михаил. Тогда кого же ты ждешь? Тоня. Скоро сами увидите. А пока потанцуйте еще. Таня. Ты нас заинтриговала, Тоня. Тоня. Ладно, скажу. Я пригласила одного военного. (Михаил останавливается, прекращает танцевать, снимает иглу с пластинки.) Миша. Не того ли буйного лейтенанта, что устроил пальбу в холле из своего оружия? Тоня. Не знала, что Игорь такой болтун. Николай. Игорь просто поделился с нами. Мы ведь друзья. Тоня (перебивает). Так вот, друзья, у меня к вам просьба: постарайтесь вести себя прилично. Николай. А то что? Миша (с усмешкой). Застрелит? Тоня. Миша, оставь свои шуточки при себе. Человек только что вернулся с фронта. Ранен. Ему сейчас нелегко привыкнуть к нашей тыловой жизни. Николай. А нам всем легко? Таня. Тоня, ты давно знаешь этого человека? Тоня. Давно, успокойся. Может, он и не придет.
(Раздается звонок.)
Николай. Пришел! Тоня. Я вас прошу!
(Тоня выходит из комнаты. Миша заводит патефон. Все рассаживаются. В комнату входят Тоня и Владимир.)
Тоня. Знакомьтесь, это Витькин товарищ с Калининского фронта, лейтенант Володя.
(Михаил начинает аплодировать. Остальные подхватывают.)
Владимир (с иронией). Можно и без оваций. Всем добрый вечер!
Тоня. А это мои друзья. Мы вместе учимся в архитектурном институте.
(Владимир здоровается со всеми за руку. Наступает неловкая пауза. Девушки с любопытством разглядывают Владимира.)
Тоня. Садимся за стол.
Светлана. Наконец-то!
(Гости, кроме Владимира, садятся за стол.)
Тоня. Володя, не стесняйтесь, садитесь рядом со мной.
Владимир. Все хорошо.
Николай. Прошу всех наполнить бокалы. Скажу коротко. За здоровье именинницы! Ура! Все. Ура!
(Друзья чокаются с Тоней.)
Светлана. Тоня, счастья тебе!
Тоня. Спасибо, Светик!
Николай. Тоня, чтобы все мечты сбывались!
Тоня. И желания тоже.
Владимир. Тоня, почему вы не сказали, что у вас день рождения?
Тоня. Ребята, минутку внимания. Володя тоже учился в нашем институте.
Света. Да?
Таня. Когда?
Владимир. Учился… всего пятнадцать дней… в сентябре тридцать девятого года.
Николай. Маловато.
Владимир. Так получилось.
Тоня. Все равно он наш.
Таня. Володя, мы надеемся, что вы вернетесь в наш институт…
Владимир. После войны, может быть…
Мишка (встает). Давайте поднимем бокалы за нашу Победу!
Таня. За тебя, Володя! За твоего брата, Тоня!
(Гости встают и поднимают бокалы.)
Николай. За тех, кто сейчас на фронте!
(Выпивают. Владимир внимательно смотрит на Николая.)
Николай. Вы, Владимир, хотите знать, почему я здесь, а не на фронте? Я вам отвечу. У меня (снимает очки) проблемы со зрением. Я без очков даже вас плохо вижу. Мишка. Я не понимаю, почему все должны быть там, на фронте. Кто-то же должен, как говорят и пишут в газетах, ковать победу и в тылу.
Владимир. Согласен. Но как?
Светлана. А мы, Володя, не только учимся, но и работаем. В круглом зале у нас теперь мастерская, делаем деревянные коробочки для противопехотных мин. Мы так сдружились и поэтому часто собираемся у Тони, чтобы позаниматься, а старушка лифтерша считает, что мы тут устраиваем гулянки. Ворчливая старушонка.
Тоня. Вы все еще не можете понять, как можно веселиться, когда там, на фронте… Да?
Владимир. Я уже понял: жизнь есть жизнь…
Таня. Тогда давайте веселиться! Я хотела сказать, давайте танцевать.
(Тоня смотрит на Владимира. Таня заводит патефон. Звучит танго. Миша подходит к Тоне и протягивает ей руку.)
Мишка. Сударыня, позвольте пригласить вас на танго?
Тоня (грустно). Идем.
(Таня подходит к Владимиру.)
Таня. Володя, позволите пригласить вас?
Владимир. Не получится у меня, наверное. Разучился. Давно не танцевал.
Таня. А я потерплю… Можете спокойно наступать сапогами на мои ноги.
(Таня протягивает руку Владимиру.)
Владимир. Тогда я буду стараться этого не делать.
(Владимир берет Таню за руку, и они выходят на середину комнаты, начинают неспешно двигаться в ритме танго.)
Тоня. А у вас, Володя, неплохо получается.
Владимир. Вы так думаете?
Тоня. Я вижу.
Михаил. А кого еще видишь, Тоня?
Тоня. Николай, пригласи Светлану. Она скучает.
(Светлана ест яблоко.)
Николай. Она доедает последние яблоки.
Светлана. Не обращайте на меня внимания… Я с утра ничего не ела. Правда, ребята…
Таня. Володя, а вы, наверное, командир?
Владимир. Наверное.
Таня. И много у вас людей?
Владимир. Бойцов много.
(Музыка заканчивается. Владимир провожает Таню на место.)
Михаил. Я думаю, наша профессия после войны будет самой востребованной. А как же иначе? Надо будет восстанавливать разрушенные города, села. А для этого потребуются профессиональные архитекторы. Но для этого надо учиться. Вы согласны, Владимир?
Владимир. Профессиональные люди везде нужны, и даже на войне.
(Светлана берет пустую бутылку, выходит из-за стола.)
Светлана. Предлагаю поиграть в бутылочку!
Михаил. А почему бы и нет?
Таня. Школьная игра.
Тоня. Вы не устарели для этой детской игры?
 Владимир. Наверное, нет. Но играл в нее давно, в классе девятом.
Светлана. Напоминаю. Крутим бутылочку, когда бутылка останавливается, тот, на кого указало её горлышко, целует того, на кого указало донышко.
(Гости садятся в кружок. Владимир смотрит на девушек.)
Николай. Уже выбираете, с кем целоваться?
Владимир. Все девчонки хорошие и красивые.
Михаил. И главное – еще не целованные.
(Светлана ставит бутылку в центр круга.)
Тоня. Я буду крутить.
(Тоня крутит бутылку. Бутылка долго крутится и наконец останавливается между Владимиром и Михаилом.)
Светлана. Что будем делать? Крутить заново?
Таня. По правилам, бутылку можно повернуть к тому, кто ближе всех.
Николай. Берегись, лейтенант!
(Владимир растерянно встает. Тоня подходит к нему, берет его лицо в свои руки и целует в губы.)
Таня. Тоня, смотри, не задуши лейтенанта!
(Тоня отстранилась от Владимира, но осталась стоять, словно приросшая к месту. Пауза повисла в воздухе, натянутая, как струна. Гости, затаив дыхание, наблюдали за ними. И вдруг, вопреки всем ожиданиям, Владимир стремительно притянул Тоню к себе и накрыл ее губы жадным поцелуем.
Михаил: Это уже перебор.
Смех пронесся по комнате, как искра по пороху. Владимир отпустил Тоню, обвел взглядом притихших приятелей и приятельниц. Смех мгновенно стих.
Владимир (растерянно): Простите… Не знаю, как это вышло… Может, мне лучше уйти?
Гости медленно расступились, образуя узкий коридор, словно расступающееся море. Владимир шагнул к выходу.
Тоня (тихо, почти шепотом): Нет.
Тоня подошла к Владимиру, ее щеки пылали.
Тоня (смущенно): Нет, не уходите.
Взгляды гостей по-прежнему были прикованы к Тоне и Владимиру.
Светлана: Кажется, нам пора?
Тоня (спокойно): Да, ребята. Идите.
Михаил: Что вообще произошло?
Без лишних ухмылок гости потянулись к выходу. Тоня, пожав плечами, пошла провожать их. Владимир остался стоять посреди комнаты, один. Дверь за гостями с тихим щелчком закрылась.
Сцена 13.
Тоня вошла в комнату. Владимир обернулся. Долгая, молчаливая пауза. Затем Тоня взяла Владимира за руку.
Тоня: Со мной что-то случилось.
Владимир: Со мной тоже.
Тоня: Вы просто очень давно не целовались.
Тоня подошла к столу, налила себе рюмку и медленно, маленькими глотками выпила вино. Владимир закурил, нервно затягиваясь.
Тоня: Последние дни я тоже бродила по улицам… И вот встретила вас. Мне вообще везет в жизни.
Владимир: У нас только… пятнадцать дней.
Тоня: Я не хочу об этом думать!
Тоня подбежала к Владимиру и снова взяла его за руку, словно боясь, что он исчезнет.
Тоня: Все началось с руки… Когда вы протянули ее мне, еще грязную, со следами ожогов, такую жесткую… я подумала…
Владимир: Не надо… про руку.
Владимир осторожно высвободил свою руку из руки Тони и опустился на диван.
Тоня: Это связано… с фронтом?
Владимир: Да.
Тоня: Я немного представляю, что такое война. Хотя мой отец военный. Ему приходилось выходить из окружения, и он бился вместе с красноармейцами.
Владимир: Война, это не то, что показывают в кино. Там все по-другому. В кино все чистенькие, лица бритые… даже смерть другая…
Тоня села рядом с Владимиром, стараясь не нарушить хрупкий момент откровенности.
Тоня: И я вижу, вам очень досталось.
Владимир: Я никому еще не говорил. Страшно вспомнить. Трупы. Много трупов — и немецких, и наших! Для войны и то страшно.
Тоня: Говори, Володя… я должна это знать…
Владимир: Один раз приходит помощник комбата: «Ребята, «язык» нужен позарез, иначе нас не сменят! Батальонную разведку всю побило. Давайте сами!» Даем! Отбираю трех посильнее. Ночью ползем… Добираемся, сами не знаем как, до немецкого поста. Там — двое фрицев. Двоих не дотащить. Одного надо кончать. Кому поручить? Смотрю на ребят — боюсь, не сдюжат. А надо наверняка. Вот и пришлось самому… Ножом в спину… Рукой ему рот зажал, а через пальцы — крик. И кровь со спины на меня! Весь ватник забрызган… Утром кинжал от крови отмываю… Ну, враг, немец, фашист, гад. Но… человек же. Не пожалел я его. Нет! Но противно, физически противно. Я буду их убивать, буду, но… понимаете, я уже никогда не буду таким, каким был. Никогда!
Владимир встал и начал нервно мерить шагами комнату, затем подошел к столу.
Владимир: Можно выпить?
Тоня: Я налью.
Тоня налила рюмку. Владимир выпил одним глотком.
Владимир: А думаете, сменили нас? Черта с два! А до этого, в первом наступлении… Я ж кадровый, привык все по уставу, как положено. Изменилась обстановка. Приказали двигаться по полю, а как? Немец лупит из всего, что у него есть, головы не поднять, а сзади ротный — вперед, давай вперед! Сержант Степанов, помкомвзвода мой, говорит: «, лейтенант, чуть вправо подадимся, лощинка там, поукрытистей будет…» А я: «Струсили, сержант, какое направление указано? К трем березкам! Его и держать! Вперед, мать вашу, давай, давай…» Ну и пошли. Ну и… сержанта насмерть, и треть взвода на поле осталась… До сих пор не могу заставить себя к его жене сходить. Живет где-то у Крестьянской заставы. А отпуск к концу. Через пятнадцать дней — опять то же. И ни черта я в жизни не видел — школа, армия, фронт… Нет, вы меня только жалеть не вздумайте! Я же сам, все сам… На востоке думал — как же война без меня? Как в Москву вернусь, не мною отбитую… Нет, я все сам, сам…
Тоня: Вот вы какой, лейтенант Володька.
Тоня подошла к Владимиру и обняла его, крепко прижавшись.
Тоня (решительно): Я не пущу вас туда больше.
Владимир (с грустной улыбкой): Это не тот случай.
Тоня: Не пущу.
Затемение.
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ.
Сцена 14.
 (Сон. В ушах свист мин, треск пулеметных очередей, приглушенные голоса, эхом отдающиеся в кошмаре: «Давайте, лейтенант, чуть правее…», «Струсил, сержант… какое направление указано?.. Вперед, мать вашу, к трем березам!» Вздрагивая, резко обрывается сон от пронзительного звонка телефона. Три призрачных световых пятна. В одном из них – Владимир, судорожно сжимающий трубку.)
Владимир. Тоня!
(Прожектор выхватывает из темноты Тоню.)
Тоня. Это вы? Значит, правда, что вы живы?
Владимир. Это я… Тоня. Я совсем не спала… Думала…
Владимир. Что вы молчите, Тоня?
Тоня. Приезжайте сейчас же… Что вы молчите, Володя?
Владимир. Еду, Тоня…
(Свет прожектора обрушивается на мать Владимира.)
Мама. Сынок, ты даже не позавтракаешь?
Владимир. Мама… я должен бежать.
Мама. Что-нибудь случилось?
Владимир. Ничего, мама.
Мама. Мне кажется, пора познакомиться с той девочкой, у которой ты пропадаешь.
Владимир. Ее зовут Тоня. И у нас все очень серьезно.
Мама. Разве в твои годы бывает несерьезно, тем более, вы знакомы всего неделю. А как же Юля? Она звонит. Я не знаю, что ей отвечать.
Владимир. Ничего не надо говорить. Скоро кончится отпуск, и все решится само собой.
Мама. С тобой хочет встретиться Сергей… Он тоже звонил…
Владимир. Я тороплюсь… Все потом, мама…
(Световое пятно, где стояла мама, гаснет. Оставшиеся два пятна сливаются в одно. Владимир и Тоня стоят, словно приросшие друг к другу.)
Тоня. Я думала — это радость, а это – мука… Я совсем не могу без вас.
(Тоня обвивает руками Владимира.)
Сцена 15.
(Старинные стенные часы гулко отбивают одиннадцать ударов. Владимир и Тоня застыли в объятиях, не в силах разомкнуть их.)
Тоня. Неужели скоро наступит настоящее прощание?.. Неужели?
Владимир. Мне все время хочется поскорее заснуть, чтобы быстрее прошла ночь и наступило утро. Потому что я снова увижу тебя.
Тоня. Я думала, любовь — счастье, а она еще и мука.
Владимир. Так больше нельзя.
Тоня. (испуганно). Ты о чем?
Владимир. Мы забыли обо всем…
Тоня. О чем, Володя?
Владимир. Идет война, кругом горе… умирают люди, срывают голоса ротные, посылая в атаку, гремят выстрелы, рвутся снаряды, а в домах погибают от отчаяния матери и жены, получая похоронки. А мы…
Тоня. (жестко и убежденно). А что впереди у нас? Тоже горе и тоже страдания. Они совсем близко. Я не знаю, что будет со мной, когда ты уедешь, не знаю, как буду жить, если с тобой что-нибудь случится… В чем же мы виноваты? Нет, ни в чем и ни перед кем не чувствую себя виноватой. Даже перед Юлей… Ты должен все написать ей. Владимир. Пока не могу. Понимаешь, если бы она была дома, не в армии, все было бы проще. Это, знаешь, как ударить лежачего.
Тоня. Для меня сейчас отец, брат — все ушли на второй план, а они же на фронте. Это страшно эгоистично, но я ничего не могу с собой поделать. Для меня сейчас существуешь только ты, лейтенант Володька. Я спокойна, только когда ты со мной. Разве у тебя по-другому?
 Владимир. Когда я с тобой… я про все забываю… мне хорошо с тобой… Но я не могу так… пока идет эта проклятая война… Я мужчина… Мой долг – воевать… Я не могу иначе…
Тоня. Очень хорошо, что ты так совестлив, но впереди у нас… И не надо сейчас ни о чем думать…
(Старинные стенные часы отбивают одинокий удар.)
Владимир. Половина двенадцатого!
Тоня. Ты не успеешь.
Владимир. Я побегу все-таки, Тоня. Как-нибудь доберусь…
Тоня. До комендатуры? Тебе очень хочется ночевать там? Позвони матери, скажи, что ты остаешься у меня. (
Владимир растерянно смотрит на Тоню.)
Тоня. Я постелю тебе на диване, а сама буду спать в столовой.
Владимир. Мама уже спит, да и всех соседей разбужу звонком.
Тоня. Мама знает мой телефон?
Владимир. Да.
Тоня. Если мать будет волноваться, то позвонит сюда. И потом, для нее будет лучше, если ты окажешься здесь, чем неизвестно где.
Владимир. Я остаюсь!
(Тоня стелет белье на диван.)
Тоня. Я дверь закрывать не буду, и мы сможем переговариваться. Правда, я привыкла жить одна. А тут я крикну — вы здесь, лейтенант Володька?
 Владимир. Я здесь!
 (Тоня приносит подушку.)
Тоня. Постель готова. Спокойной ночи.
Владимир. Спокойной ночи!
(Тоня покидает комнату, щелкнув по пути выключателем. Свет гаснет. Владимир, не раздеваясь, садится на диван.)
Тоня. Ты не спишь?
 Владимир. Нет. Т
оня. Я тоже. Но ты спи.
Владимир. Постараюсь.
Тоня. Как тихо.
Владимир. Да.
(Владимир достает папиросы, чиркает спичкой… закуривает.)
Тоня. Ты куришь?
Владимир. Да.
Тоня. Тебе хорошо?
Владимир. Очень.
Тоня. Мне тоже.
(Вдруг раздается отдаленный взрыв, потом еще… затем послышался звук зениток. Владимир вскакивает с дивана. В комнату вбегает испуганная Тоня, накинув халатик.) Тоня. Володя, тревога…
Владимир. Слышу.
 (Они подходят к окну. За окном небо расчерчено лучами прожекторов.)
Тоня. Самолеты! Смотри, один падает!
Владимир. Вижу.
(Раздается отдаленный взрыв.)
Владимир. Один готов!
(Владимир слегка обнимает Тоню.)
Владимир. Ты вся дрожишь. Холодно?
Тоня. Это от волнения…
(Стрельба начинает утихать. Они продолжают стоять у окна. Владимир сильнее прижимает Тоню к себе.)
Тоня. Ты со мной! Господи, если бы можно было остановить время.
Затемнение.
Сцена 16.
 (Утро. Владимир тихо проскальзывает в свою комнату. Его встречает мать.)
 Владимир. (удивленно). Мама… ты почему не спишь?
Мама. Тише, Володя, у нас Юля.
Владимир. (оторопев). Кто?
 Мама. Ее вчера отпустили в увольнение. Вечер она провела со своими, а около двенадцати пришла к нам… Ты понимаешь, что при ней я не могла позвонить, и страшно волновалась. Мы ждали тебя до двух часов ночи.
(Владимир тихо подходит к дивану. Видит спящую одетую Юльку, чуть прикрытую одеялом. Затем отходит к двери и закуривает.)
Мама. Что ты собираешься делать?
Владимир. Мама, я скажу, что попал в комендатуру, возвращаясь от Сережки.
Мама. Говори что угодно, но не вмешивай меня…
 (Мама уходит из комнаты. Владимир снова подходит к дивану и видит Юльку. Она лежит с открытыми глазами.)
Владимир. Ты проснулась?
(Юлька молчит.)
 Владимир. Юлька, это я.
(Юлька продолжает молчать. Владимир переминается с ноги на ногу.)
 Владимир. Меня задержали по дороге от Сергея…
Юлька. (безразличным тоном). Это не ты, Володька.
Владимир. До каких часов у тебя увольнение?
(Юлька отбрасывает одеяло и садится на диване.)
Юлька. Очень жаль, что так получилось, Володька, что твой отпуск мы провели не вместе. Я сейчас уйду.
Владимир. Юлька, но нельзя же так! Ты ничего не знаешь…
Юлька. Жаль, Володька, что ты оказался как все.
 Владимир. То есть как это?
Юлька. Как все мужики.
Владимир. К тебе приставали?
Юлька. Это ревность?
Владимир. Я серьезно…
Юлька. Не беспокойся… у нас на сотню девчонок тысяча мужчин…
Владимир. На фронте вас будет еще меньше.
Юлька. Ну, ко мне-то не очень пристанут… Я знаю такие слова.
Владимир. Какие же слова?
Юлька. Я просто говорю: как вам не стыдно! Я пошла в армию воевать, а вы… Это очень нехорошо и стыдно.
Владимир. И помогают эти слова?
Юлька. Очень здорово помогают.
Владимир. Ну, дай-то бог…
Юлька. Отвернись… я приведу себя в порядок.
(Владимир отворачивается. Закуривает. Юлька поправляет форму.)
Юлька. Я всегда считала тебя не таким, как все… а сейчас…
Владимир. Юлька… Понимаешь, я… я увлекся одной девушкой… Но у нас ничего не было. Честно.
Юлька. А как же твоя Майя?
Владимир. При чем здесь Майя? Я давно ее не видел.
Юлька. Володька, разве я могу запретить тебе влюбиться! Это же от нас не зависит. А потом, ты же уедешь, и все это пройдет. А на фронте мы встретимся… Ну, если и не встретимся, то уж после войны обязательно. И нам будет о чем поговорить. Ведь у нас с тобой святое, великое общее — война, фронт… Понимаешь?
(Владимир поворачивается к Юльке.)
Владимир. Неужели ты думала об этом, когда обивала порог военкомата?
Юлька. Ты меня все цыпленком считаешь, а думала, еще как думала… Поэтому-то мы и будем вместе после войны. Разве не так?
Владимир. Ты действительно стала взрослой… Я раньше относился к тебе, как… товарищу… другу… Не думал, что ты…
Юлька. Что я смогу полюбить по-настоящему… по-взрослому…
(В комнату входит мать.)
Мама. Не наговорились? Я чай поставлю…
Юлька. Ксения Николаевна, правда, что Володька в кого-то втюрился?
Мама. Юля, пусть Володя расскажет вам сам…
Юлька. Значит, правда.
(Мать собирается опять выйти из комнаты.)
Юлька. Погодите, Ксения Николаевна… Мы сейчас присядем на минутку… Ведь я завтра… уезжаю.
Владимир. Как уезжаешь?
Мама. Боже… Куда, опять, Юленька?
Юлька. Приезжал один дядька с Калининского, начальник связи. Ему срочно нужны связистки. Он спросил: кто хочет?
 Владимир. И ты?
Юлька. И я… захотела. Знаешь, надоело уже тут. А потом… месяцем раньше, месяцем позже, чего тянуть. Ты же уедешь через несколько дней.
Владимир. Ты не знаешь, что такое месяц! И потом, вы же еще учитесь.
Юлька. Доучиваться будем на месте. Нас пятеро поедет. Очень хорошие девочки. Так что, я раньше тебя на фронт попаду. Присядем на дорогу?
Мама. Господи…
(Мать опускается на стул. За ней Владимир и Юлька. Молчание. Владимир уставился в одну точку. Юлька поднимается.)
Юлька. Ну, все. Теперь ты поцелуешь меня на прощание. Ничего, Ксения Николаевна, что мы при вас целуемся? Это же на прощание.
(Владимир подходит к Юльке, целует ее.)
Юлька. Ты еще любишь меня… немного?
Владимир. Дуреха. Люблю.
Юлька. Какое короткое слово… И для меня оно так важно именно сейчас.
 (Затем Юлька подходит к Володиной матери, целует ее в щеку.)
Юлька. Только не плачьте, Ксения Николаевна… Мы обязательно с Володькой встретимся на фронте… Обязательно!
(Раздается звонок. Мать идет открывать дверь. В комнату входит Сергей.)
Сергей. Салют!
Владимир. Привет!
Юлька. Здравствуйте, Сергей, и до свидания. Мне пора отчаливать.
Владимир. Мы еще завтра встретимся.
Юлька. Не знаю, стоит ли тебе меня провожать завтра? Прощай!
(Юлька начинает плакать… и быстро убегает из квартиры. Появляется встревоженная мать.)
Мама. Володя, так нельзя… Догони ее…
Владимир. Мама, мне ей больше нечего сказать…
(Мама забирает одеяло, подушку с дивана и уходит.)
Сергей. Что у вас с Юлькой?
Владимир. Эта дуреха завтра уезжает на фронт, еще не доучившись. А вчера ее отпустили в увольнение, и она пришла, чтобы побыть со мной. А я…
Сергей. У Юльки, по-моему, был какой-то роман, пока ты был в армии, теперь у тебя. Как зовут эту таинственную незнакомку, у которой ты все время пропадаешь? Владимир. Тоня! Сергей. А по поводу Юльки не парься…
Ее счастье и ее беда — воспитание на святой русской литературе…
Владимир. Я тоже этим грешен.
Сергей. Думаю, беды здесь больше. Русская литература не сумела создать человека цельного, рационального. Она породила либо фанатиков, либо лишних людей.
Владимир. Я вижу иначе. Русская литература воспитала человека, которому быть подлецом почти невозможно.
Сергей. Возможно… Прости, Володька, не до дискуссий сейчас. Вот, прочти. (Сергей извлекает из бокового кармана пиджака конверт и протягивает Владимиру) От отца.
Владимир. (читает) «Дорогой Сережа! Без моей помощи я как-нибудь проживу, да и дело не во мне. Чувствую, ты в страшном разладе, тебе тяжело. Хочу, чтобы моя судьба не стала помехой твоему великому гражданскому долгу. Страна в беде, и твой долг — быть там, где все».
Сергей. Дальше не читай… Ну, что скажешь?
Владимир. Тебе решать.
Сергей. А ты бы как поступил?
Владимир. Твой отец прав.
Сергей. Он обо мне думает… А кто подумает о нем?
Владимир. Сейчас главное слово войны — «надо».
Сергей. Но ведь не все воюют.
Владимир. Но я — не все. Решай сам. Ты же русский. Как ты потом жить будешь после войны?
Сергей. Подумаю. Зайду еще… А это тебе от меня, табачок. (Сергей протягивает Владимиру небольшой сверток.) Сейчас хороший табак достать сложно… А ты, я смотрю, куришь часто.
(Сергей уходит.)
Сцена 17.
(Коридор. Табурет. На табурете — таз с водой. Женщина стирает. Голос мужчины: Ивановна, к тебе военный. Входит Владимир. Женщина делает шаг навстречу, на ходу вытирая мокрые руки.)
Владимир. Вы — Степанова?
(Женщина кивает.)
Владимир. Мы с вашим мужем вместе воевали.
Женщина. Он жив?
Владимир. Вы ничего не получали?
Женщина. Нет.
(Женщина перестает вытирать руки, они бессильно опускаются вдоль тела.)
Женщина. Простите, не могу пригласить в комнату… Садитесь. (Ставит свободный стул.) Вы, наверное, тот самый лейтенант, о котором муж с Урала писал?
(Женщина садится на стул рядом с Владимиром.)
Владимир. Он писал?
Женщина. Да. О взводном. «Командир наш, взводный, вроде ничего, только больно горяченький да молоденький. Правда, хорошо, что не из новоиспеченных — служил кадровую, дело вроде знает…»
Владимир. Это обо мне.
Женщина. Помню все письмо наизусть… Каждую буковку, запятую… Могу показать, если хотите.
Владимир. Не надо…
(Молчание.)
Женщина. Ну, чего уж тянуть… Когда его убило?
Владимир. В апреле.
Женщина. Чего ж похоронку не присылают?
Владимир. Не знаю.
Женщина. Вы точно знаете, что убило?
Владимир. На моих глазах. (Владимир достает из кармана смертный медальон.) Вот медальон. Там адрес написан. Он говорил: «Ты, землячок, если в Москву попадешь, зайди ко мне непременно и расскажи, как мы на этом болотном пятачке помирали. Ну, а я, ежели живой останусь, к твоим зайду». Я долго не решался к вам зайти. Но у меня скоро отпуск кончается, и я снова на фронт.
Женщина. Понимаю, такую весть приносить и врагу не пожелаешь… Но я этот час давно ждала. Не было у меня надежды, с самого начала не было. Как письмо его с дороги получила, так в сердце что-то и ударило — не увижу больше. Другие надеются до последнего… Похоронку получат — и то все надеются. А я как письма перестала получать, так и поняла: все. Скажите только, где похоронили? Может, после войны удастся на могилу съездить.
Владимир. Я… Я не знаю точно. Это от Ржева километров двадцать на северо-запад… Три деревни там — Погорелое, Черново, Усово… За Черново лес большой, там наш передний край проходил. В лесу мы и хоронили.
Женщина. В общей могиле, значит?
Владимир. Да… Я должен рассказать вам…
Женщина. Почему вы живым остались, а он мертвый? Про это хотите? Так я не виню вас… Каждому своя судьба.
Владимир. Но я… Я виноват. Не послушал его тогда, в том бою…
Женщина. Наломали-таки дров?
Владимир. (опускает глаза) Наломал.
Женщина. Бог вам судья. Не хочу я ничего знать.
Владимир. Но я должен объяснить вам, что по-другому поступить я не мог.
Женщина. А обо мне подумали? Каково мне будет думать — кабы не этот мальчишка-лейтенант, жив мог остаться муж мой? Этого хотите? Не надо ничего. Вам через несколько дней опять на войну. Одна война во всем виновата.
(Женщина поднимается со стула.)
Женщина. Даже не знаю, что и сказать вам. Благодарить за то, что такое известие принесли, как-то слова не выговариваются… Ну, а что зашли, все же хорошо, наверное. Исполнили последний наказ Васин… Отпускаю я вам вину вашу, если и есть она какая. Мальчик вы еще совсем. Прощайте.
(Женщина протягивает Владимиру руку. Он встает и жмет ее.)
Владимир. Спасибо вам!
(Владимир опускается на стул, закрывает лицо руками и плачет. Женщина, положив ладонь на его голову, начинает тихо поглаживать.)
Женщина. Ну, будет вам, будет…
Затемнение.
Сцена 18.
(Квартира Тони. Прихожая. Тоня, словно птица в клетке, мечется у телефона. Звонок в дверь разрывает тишину. На пороге – Владимир.)
Тоня. Что случилось? Говори!
Владимир. (устало улыбаясь). Почему обязательно должно что-то случиться? Всё хорошо. Я здесь. Я с тобой.
(Владимир заключает Тоню в объятия, но она чувствует его отстраненность.)
Тоня. Тебя не было так долго… Я извелась вся. Что у тебя с лицом? Что произошло?
Владимир. (тяжело вздыхая). Юля приходила… Завтра уезжает на фронт.
Тоня. (в ужасе). Господи, совсем ещё девчонка… Ты пойдёшь её провожать?
Владимир. Нет. Она не хочет…
Тоня. (понимающе). Я понимаю, Володя… Это удар для тебя. Но, может, всё обойдётся, вряд ли их бросят на передовую. У вас же никогда не было девушек-связисток?
Владимир. (глухо). Не было…
Тоня. (всматриваясь в его лицо). Помнишь, как мы прощались каждый вечер в прихожей? Я боялась того последнего вечера, после которого ты больше не вернёшься…
Владимир. Помню.
Тоня. Сейчас этого страха нет… Пока папина часть недалеко от Москвы, он сможет, наверное, посылать тебя в командировки. И твой приезд будет всегда неожиданным – вдруг звонок, и лейтенант Володька появляется на пороге, и я… я буду умирать от счастья. Здорово, правда?
Владимир. (натянуто). Да.
(Владимир опускается на стул, словно подкошенный.)
Владимир. Принеси воды, пожалуйста.
(Тоня, встревоженная, спешит на кухню. Владимир дрожащими руками пытается скрутить цигарку, табак рассыпается. Тоня возвращается с водой. Владимир жадно выпивает.)
Тоня. Что ещё произошло, Володя? Говори!
Владимир. (медленно, с трудом). Я был у Степановой.
Тоня. (взрываясь). Зачем?! Я же просила тебя!
Владимир. Это было необходимо, Тоня.
Тоня. (с горечью). Тебе стало легче?
Владимир. (неуверенно). Наверное.
Тоня. (обреченно). Тогда… слава богу.
Владимир. Мне пора.
Тоня. (в отчаянии). Не уходи! Ты так мало был у меня!
Владимир. (берёт её руку). Обещаю, что все оставшиеся дни буду только у тебя, Тоня… Только у тебя. И вообще… спасибо тебе. Без тебя мой отпуск был бы пустым, тоскливым, а с тобой… было хорошо.
(Тоня крепко сжимает его руку, в глазах – мольба.)
Тоня. Я загадала в тот вечер, чтобы встретиться с тобой… И сбылось. Сейчас я хочу только одного: чтобы поскорее закончилась эта проклятая война. И тогда мы всегда будем вместе.
Владимир. (с мрачной решимостью). Вот поэтому я должен воевать до победного.
Тоня. (со страхом). Там, подо Ржевом, ты мог погибнуть… Но ты выжил. Может, хватит испытывать судьбу? Второй раз она может и не дать.
Владимир. (с грустной усмешкой). Я отца своего не помню. Мама рассказывала, что он погиб в служебной командировке, в деревне, занятой бандитами. А до этого, в той же деревне, в него стреляли. Он чудом уцелел. И снова поехал туда, зная, что его могут…
(Тоня обнимает Владимира, прильнув к нему.)
Мне нужно идти.
Тоня. (вцепившись в него). Володька, поклянись мне, что не будешь совершать никаких безрассудств. Поклянись! Иначе не отпущу!
Владимир. (устало). Обещаю! Я приду утром и буду весь день с тобой, приду.
Затемнение.
Сцена 19.
(Небольшой двор. На покосившейся скамейке сидит Егорыч и, морщась, смолит самокрутку. К нему подходит Владимир.)
Владимир. Здорово, Егорыч!
Егорыч. (поднимая глаза). О, лейтенант… Давненько тебя не видать.
Владимир. А я последовал твоему совету. Познакомился с прекрасной девушкой. У нас с ней всё серьёзно.
Егорыч. (кивая). Молодец! Ты молодой… Война войной, а жизнь есть жизнь. Любовь ещё никто не отменял.
Владимир. А я пришёл проститься, Егорыч. Врачи пересмотрели диагноз… Годен к войне. До победного.
(Егорыч затягивается и тут же сплёвывает цигарку.)
Егорыч. Дрянь табак… Знаешь, не вышло у меня с этой торговлей, черт бы её подрал. Из-за неё, проклятой, привык к стаканам… День не выпью – сам не свой. Вот какое дело, браток, получилось. На работу сейчас устраиваюсь. Хоть какое дело, но буду делать. Когда уезжаешь-то?
Владимир. На днях.
Егорыч. (жмёт Владимиру руку, крепко и по-мужски). Ты поосторожней там… Что ни говори, а бережёного и бог бережёт, хотя и понимаю – от судьбы не уйдёшь. Но ты всё же подумай и о себе, и о ребятках своих… Наобум и на авось воевать негоже.
Владимир. Я понял это, Егорыч. А ещё я понял, находясь здесь, в отпуске, что жизнь в тылу не так уж резко отличается от тех фронтовых будней. Это тебе от меня… Держи самый лучший табак. Кури на здоровье и вспоминай Володьку-лейтенанта.
Егорыч. Ну что ж, бывай, Володька-лейтенант.
Затемнение.
Сцена 20.
(Комната, скудно обставленная. Мать, сгорбившись, складывает пошитую одежду в большую сумку. Затем ставит её в угол. Садится за стол и читает письмо. Голос Владимира, словно эхо: «Мама, ты дома?». Мама: «Дома, Володя». В комнату входят Владимир и Тоня.)
Владимир. Мама, вот и пришла к нам Тоня.
Тоня. (робко). Да, это я.
(Мать смотрит на Тоню, протягивая руку.)
Мама. Очень рада. Наконец-то… Володя много говорил о вас. Проходите, Тоня.
(Мать берёт со стола письмо, нервно комкая его.)
Владимир. От кого письмо?
Мама. (неуверенно). Письмо? Да так… неважное. От сослуживицы из эвакуации.
(Мать прячет письмо в карман платья, словно улику.)
Тоня. Я тоже давно собиралась к вам, но всё как-то было неудобно. Ваш сын всё время пропадал у меня. Но вы сейчас за всё меня простите и, может быть, даже полюбите меня. Володя, вот тебе письмо. Лично.
(Тоня достаёт из сумочки конверт и протягивает его Владимиру.)
Тоня. (радостно). Только прочти его вслух!
Владимир. Что за письмо?
Тоня. От моего папы. Он ночью приехал. Извини, я ему всё рассказала про нас. Сказала, что мы любим друг друга. Про маму, что она здесь, в Москве… Одна. Сейчас папа поехал в Наркомат. Вечером я тебя познакомлю. Если он сразу же не уедет обратно… (торжественно). А теперь прочти письмо!
(Владимир распечатывает конверт и читает письмо, нахмурившись.)
Владимир. (читает). «Лейтенант Володя, к сожалению, не буду иметь времени с Вами встретиться – день буду в Наркомате, вечером уеду на фронт. Тоня рассказала мне о Вас, однако хочется узнать Вас получше. Поэтому предлагаю Вам подумать – не продолжить ли Вам дальнейшую службу во вверенной мне части? Должен предупредить Вас – служить Вы будете в боевой части, находящейся на боевых позициях, и никаких поблажек с моей стороны не ждите. Но дочь говорила, ей будет спокойней, если мы будем вместе. Скоро в Москве будет мой начштаба, который сможет подготовить соответствующие документы. Очевидно, особых трудностей это не представит. До скорого свидания, если Вы примете моё предложение». (задумывается, поражённый). Неожиданно как-то.
Тоня. (гордо). Я говорила, что не пущу тебя больше под этот Ржев!
Владимир. И долго ты уговаривала своего отца?
Тоня. Я не уговаривала! Я рассказала ему всё. Всё, всё! И он понял, что я не могу без тебя!
Мама. (напряжённо). Что ты решишь?
Владимир. (неуверенно). Наверное, надо согласиться…
Мама. Даже не знаю, как это сказать… Но, понимаешь… мне будет легче.
Владимир. Понимаю, мама.
Мама. Не будет той неизвестности, которая мучила меня.
Тоня. Только не надо раздумывать!
Владимир. Почему я могу раздумать?
Тоня. Потому… потому, что ты какая-то странная смесь рефлексирующего интеллигента с марьинорощинской шпаной. И от тебя можно всего ожидать.
(Мать слабо улыбается, тронутая словами Тони. Владимир начинает скручивать цигарку.)
Владимир. Всё это напоминает вроде поступления в институт по блату…
Тоня. (перебивая). Вот видите, Ксения Николаевна! Я была права!
Мама. Володя, ты же поедешь на фронт… В боевую часть…
Владимир. Мама, в самой-пресамой боевой части имеются тылы – одни подальше, одни поближе.
Тоня. Что здесь такого! Какое-то время ты не будешь на этом, как ты его называешь, «передке». Десятки тысяч военных служат вообще в Москве и вообще ещё не воевали.
Мама. А ты воевал… И хотя ты почти ничего не рассказывал мне, я поняла, что довелось тебе там… Этот ватник, до которого ты не разрешал мне дотронуться… Разве я не догадалась, что на нём чужая кровь? Я видела – ты вернулся совсем другим.
(Тоня хотела что-то сказать, но Владимир предупредил её жестом и сам подходит к матери, кладя руку ей на плечо.)
Владимир. Мама, на ватнике, верно, не моя кровь – я помогал тащить раненого, а из него хлестало дай боже…
Мама. Не надо, Володя… Я понимаю, война, враги… И постараюсь примириться с этим.
Тоня. Я это сделала ради нас всех, потому что я люблю тебя. Извините меня, Ксения Николаевна, мне пора. Я обещала зайти к тёте. Надо помочь ей прибраться… Давно не была… Володя, проводи меня…
Владимир. Да, конечно…
(Владимир подходит к матери и обнимает её.)
Мама. Беги…
Владимир. Я скоро вернусь, мама.
(Владимир уходит. Мама достаёт из кармана письмо и читает, её лицо искажает боль.)
Мама. «И если мать лейтенанта Владимира Коренева имеет связь с сыном, то пусть сообщит адрес госпиталя или перешлёт это письмо туда. Может быть, он захочет вернуться после излечения в свою часть…».
(Мать подходит к радио. Включает. Голос Левитана, громовой и бесстрастный: «…Наши войска на большинстве участков фронта продолжали вести наступательные бои против немецко-фашистских войск. На ряде участков фронта гитлеровцы переходили в контратаки, которые были отбиты. Противник понес большие потери в технике и особенно в живой силе…»)
Затемнение.
Сцена 21.
(Комната. Мать и сын сидят за столом, друг напротив друга. В воздухе висит невысказанное.)
Владимир. Давай, мама, поговорим.
Мама. Я ждала, сынок.
Владимир. (берёт маму за руку и нежно гладит её морщинистую ладонь). Прости, мама! Дни-то бегут, а мне надо многое решить. Знаешь, мама, я обдумываю сейчас всё, что было со мной подо Ржевом, и мне начинает казаться: в прозвище «лейтенант Володька» была, пожалуй, не только солдатская ласковость, но и другое…
Мама. Что же?
Владимир. Некоторая снисходительность, что ли. Хоть ты и лейтенант, а всё-таки Володька, то есть мальчишка ещё. Знаешь, мои ребята одним словом определили мою тогдашнюю суть.
Мама. Очень хорошо, что ты понял это сам. А Юлька?
Владимир. Мама, я Юльку не люблю… И, наверное, никогда не любил. Это была просто дружба… И вот я встретил настоящую любовь. Это Тоня… Она помогла мне немного забыться. Мама, я тебе скажу честно… У нас с Тоней ничего такого не было. Идёт война… У нас и так много вдов.
Мама. (сквозь слезы). Какой ты ещё мальчишка…
(Мама достаёт из кармана письмо и кладёт его на стол.)
Мама. Володя… Я солгала тебе. Правда, это письмо действительно мне. Но оно для тебя.
Владимир. (удивлённо). Откуда?
(Мама передаёт письмо сыну, отводя взгляд.)
Мама. Оно из твоей бывшей части.
(Владимир смотрит на письмо, его лицо становится серьёзным.)
Владимир. (читает). Это от самого комбата. Бригаду отвели на отдых… Наконец-то. (отрывается от письма, задумывается). Мы с этим комбатом одни из командиров в живых тогда остались, после ночного наступления. Одни… Как я его тогда осуждал… И вот теперь он хочет, чтобы я вернулся в батальон.
Мама. (тревожно). Разумеется, ты ответишь сам?
Владимир. Да, отвечу.
Мама. Что?
Владимир. (после паузы). Мне не хочется туда возвращаться после того, что произошло… У меня до сих пор в ушах стоит голос ротного: «Надо, Володька, надо…». Ведь знал, что толкает всех на смерть. Знал. И сам погиб.
(Владимир вновь погружается в письмо, его лицо искажает тень пережитого. Затем, с тяжестью в каждом движении, кладет письмо на стол.)
Мама. Я верю, что ты примешь верное решение… Самое верное для тебя.
Затемнение.
Сцена 22.
(Комната, залитая мягким светом. Стол ломится от яств, словно осколок мирной жизни. Ксения Николаевна, с трепетной заботой, расставляет стулья. Тоня, с тихим шуршанием, приносит из столовой хрустальные рюмочки.)
Мама. Тоня, добавь еще одну тарелку. Сергей обещал зайти.
Тоня. (В ее голосе слышится усталая надежда). Ксения Николаевна, сейчас мне даже хочется, чтобы Володя скорее уехал к отцу. Пусть разлука, лишь бы он был там… в безопасности.
Мама. Когда должен приехать папин сослуживец?
Тоня. Со дня на день… Может, и сегодня.
(Звонок нарушает тишину. Тоня спешит к двери.)
Тоня. Я открою.
(В комнату входит Сергей, держа в руках небольшой, скромно упакованный сверток.)
Сергей. Здравствуйте, Ксения Николаевна. Это… кое-что к столу. А где Володя?
Мама. Сейчас будет.
Сергей. Вот и сорок дней пролетели…
Мама. (С горечью в голосе). Пролетели, Сережа… И были они, поверь, нелегкими… ни для меня, ни для Володи. Он почти ничего не рассказывает о фронте, но я и так слишком многое вижу…
Сергей. В Володьке слишком много… психологии.
Тоня. Это хорошо или плохо?
Сергей. Мы воспитаны на великой русской литературе, а в ней этой самой психологии – хоть отбавляй.
Мама. Может, в этом ее и прелесть?
Тоня. (С сомнением). Для мужчины… наверное, это плохо.
Сергей. Для дочери военного такое заключение вполне естественно. Я согласен – плохо.
Мама. Сережа, вы сами не верите в то, что говорите.
Сергей. Не отрицаю, Ксения Николаевна.
(В комнату входит Владимир. В его глазах – отблеск пережитой боли и несгибаемая решимость.)
Владимир. Привет, Сережа.
Сергей. Здорово!
Владимир. Я не один. Заходите, ребята.
(В комнату входят Витька и Шурка, юные, одухотворенные, с блеском надежды в глазах.)
Витька. Всем здравствуйте!
Шурка. Здравствуйте. Пришли попрощаться. В училище нас берут. Меня – в пехотное.
Шурка. Меня – в артиллерийское.
Владимир. Дождались…
Мама. (Растерянно). Даже не знаю, что и сказать…
Сергей. Поздравлять надо. Через три месяца – лейтенанты!
Тоня. Молодые лейтенанты…
Витька. Нам сказали – через шесть месяцев.
Владимир. Мало для войны… Поучиться бы вам, ребятки…
Сергей. Как настроение?
Шурка, Витька. Отличное!
Владимир. Витька, ты хоть знаешь, сколько бойцов в стрелковом взводе?
Витька. Пока не знаю…
Сергей. Ничего, подучат.
Шурка. Мы будем стараться. Не подведем!
Витька. Мы еще дадим этим фрицам!
Владимир. (Строго). Запомните: звание и должность дают вам право распоряжаться чужой жизнью. Будьте осмотрительны и осторожны.
Мама. (С материнской тревогой). Мальчики, желаю вам мужества…
Владимир. Спасибо, что зашли. Может, еще увидимся на фронте.
Шурик. Увидимся!
Витька. Обязательно!
(Ребята прощаются со всеми за руку и уходят, унося с собой частичку надежды.)
Мама. (Вздыхает). Господи, такие мальчики… и будут воевать.
Сергей. Будут! Я в финскую воевал.
(Все подходят к столу. Сергей откупоривает вино и разливает по рюмкам.)
Сергей. К счастью, сегодняшний прощальный вечер не должен быть слишком печальным. Конечно, фронт есть фронт, но будем надеяться, Володька, что твоя дальнейшая служба будет полегче, и тебе не придется больше хлебнуть того, что довелось подо Ржевом.
Мама. (С тихой уверенностью). По-моему, мы все заблуждаемся. Володя, кажется, принял другое решение.
Владимир. Мама!
Тоня. (Вскрикивает). Володька!
Сергей. Это правда?
(Владимир отходит от стола, его взгляд полон решимости.)
Владимир. Мой отпуск по ранению… был для меня словно передышка между боями. Я заново осмыслил свои промахи, ошибки… И до сих пор вспоминаю нашу передовую, ребят, что там остались… Как мы жались в одном шалаше под обстрелом, как хлебали из одного котелка, как они благодарили меня, когда я свой доппаек делил… Как провожали меня, раненого, как жали руку, как желали счастливого пути…
Сергей. Значит, любили тебя твои бойцы, Володька-лейтенант.
Владимир. Выходит, так.
Мама. Это очень важно… для тебя и для меня, Володя.
Владимир. А не предаю ли я их… решением ехать к Тониному отцу? Имею ли я право менять свою солдатскую судьбу? Ведь сам я ее выбрал…
(Владимир смотрит на мать, ища в ее глазах понимания.)
Владимир. Мама, ты меня поймешь… Тоня, простите меня, но я должен быть там, на передовой, со своими ребятами. Они меня ждут.
Тоня. (В отчаянии). Нет, нет! Володька! Ксения Николаевна! Сергей! Скажите же ему! Нельзя так, нельзя! Он ни о ком не подумал – ни обо мне, ни о матери! Ни о ком!
Сергей. (С горькой усмешкой). Он и обо мне не подумал.
Тоня. (Почти грубо). Вы-то здесь при чем, Сергей?
Сергей. Во мне тоже есть эта… психология.
Владимир. На фронт?
Сергей. На фронт!
(Сергей подходит к Владимиру и крепко жмет ему руку.)
Тоня. Я знала, чувствовала, что произойдет что-то непредвиденное, и все наши планы рухнут… Ксения Николаевна, как же так… Скажите своему сыну…
Мама. Мой сын иначе поступить не мог. Это его долг… перед павшими и живыми.
(Звучит радио. Голос Левитана, торжественный и трагичный: «…на одном из участков наши части заняли населённый пункт. Немцы пытались снова завладеть этим пунктом и в течение суток предприняли 15 контратак. Все атаки противника отбиты с большими для него потерями. Наши бойцы прочно удерживают захваченные позиции. По неполным данным, немцы потеряли только убитыми около 300 солдат и офицеров. На другом участке бойцы части, где командиром тов. Свиридов, в двухдневных боях истребили 560 гитлеровцев…»)
(Когда начинает звучать голос Левитана, появляются все участники: Юлька, Шурка, Витька, Егорыч, словно призраки войны, напоминая о цене принятого решения.)
Затемнение.