Скорбь о Расколе

Слово к читателю
Да будет ведомо: сие творение — не укор, но дань уважения прошлому. Ибо величие Отечества выковано не только в блеске побед, но и в горниле испытаний. Знать, помнить и гордиться каждым шагом нашей истории, извлекая мудрость из света и тени — вот наш священный долг!

Скорбь о Расколе

Век Семнадцатый тенью грозовой
Накрыл страну и веры дух святой.
Патриарх Никон, горд и непреклонен,
Был к переменам пагубным так склонен.
Мечтая Русь по греческим лекалам
Переиначить, что казалось небывалым,
Он убедил царя, чей нрав был кроток,
Свершить реформы гибельный виток.


Двуперстие он предал на позор,
И троеперстие ввёл в церковный хор.
А книги, что хранили праотцы,
На новый лад исправили писцы.
«Исус» отныне «Иисусом» стал,
И старый чин повсюду пропадал.
Но Русь к своим привыкла мелочам,
И ропот шёл от сёл к монастырям.


Протопоп Аввакум, неистовый пророк,
На новый чин обрушил свой упрёк.
Возвысил глас, за что судьбой гонимый,
Был сослан в край далёкий, нелюдимый.
«Не троньте старину!» — взывал он вновь,
Вливая в Церковь яростную кровь
Своих посланий, ради правоты —
Два перста против новой суеты.


И раскололась Русь на два пути:
Одним — покорность, а другим — уйти.
Ушли упрямцы в тёмные леса,
Где лишь молитва, глушь да небеса.
Их «раскольниками» царь сурово звал,
Их жребий горек был и страшно мал.
Стрельцы им суд безжалостный чинили,
Но дух их крепкий так и не сломили.


Боярыня Морозова, чей род
Был знатен, выбрала иной исход.
В санях, закованная, средь снегов,
Презрела пытки, муку и врагов.
Вскинув два перста, как веры знак,
Она явила твёрдость развеяв мрак.
И в яме земляной свой путь прошла,
Бессмертный мученицы лик нашла.


На Соловках монашеская рать
Осаду долгую смогла держать.
За древний чин, за каждый певчий крюк
Они терпели сотни смертных мук.
Но крепость пала, кровь текла рекой,
Нарушив иноков святой покой.
И вновь гоненья, вновь тюрьма и плеть
Тем, кто иную правду смел воспеть.


И дальше раскололся сам раскол
На множество течений, споров, школ.
Одни — «поповцы», что ещё порой
Встречали пастыря с душой живой.
Другие ж, «беспоповцы», шли одни,
Считая, что настали злые дни,
Что благодать покинула наш свет,
И пастыря достойного уж нет.


Пылали срубы — страшный приговор
Себе вершили, прекращая спор.
В огне искали праведной судьбы,
Не покоряясь прихотям борьбы.
Те «гари» — жуткий, огненный обет,
Что древний чин незыблем, как завет.
И в Каргополье, в пламени святом,
Сгорали семьи, покидая дом.


Пётр Первый, грозный император-царь,
Удвоил гнёт на древний тот алтарь.
Налог двойной на бороду и крест,
И вновь бежали тысячи из мест
Родных и милых. В Керженца леса
Стекались душ упрямых голоса,
Чтоб там, вдали от царского штыка,
Жила их вера многие века.


Века гонений, скорби и потерь,
Но не была для них закрыта дверь
В Сибирь и в Поморье, в глухие те края,
Где Русь иная строилась, своя.
Хранили книги, писаный устав,
Своей общины непреложный нрав.
Их подвиг веры, пусть и в слепоте,
Сиял упорством в вечной темноте.


Возможно ль было избежать беды?
Гордыня с косностью сожгли мосты.
И Никон был не в меру горд и строг,
И Аввакум смириться в срок не смог.
Власть не желала слышать голоса,
А вера слепо шла на чудеса.
Ошибки были с двух сторон, мой друг,
Замкнув порочный и кровавый круг.


Лишь Николай, последний из царей,
Дал облегченье для гонимых тех людей.
Указ о терпимости был утверждён,
Чтоб вековой утих гонений стон.
Раскол — урок для будущих времён:
Где нет любви, там вера — лишь полон.
И память эта, словно шрам глубокий,
Лежит на сердце Родины широкой.