Пушкин к жене Натали весной 1836-го

6 мая из Москвы в Питер:

«Что Москва говорит о П.<етер> Б.<ург>е, так это умора.
Например: есть у Вас некто Савельев, кавалергард, прекрасный молодой человек, влюблён он в Idalie Политику и дал за неё пощёчину Гринвальду.  Савельев на днях будет расстрелян. Вообрази как жалка Idalie!
И про тебя, душа моя, идут кой-какие толки, которые не вполне доходят до меня, потому что мужья всегда последние в городе узнают про жён своих, однако ж видно, что ты кого-то (*царя) довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостию, что он завёл себе в утешение гарем из театральных воспитанниц.
Не хорошо, мой ангел: скромность есть лучшее украшение Вашего пола.»

Открыв тему кокетства женки с царем в 1832-ом, Пушкин не отступил от этой метафабулы своих писем к жене, превратившихся в бесплодное бессильное нытье о проблемах с верностью и достоинством

6 мая страдающий манией рогачества  он пишет жене о том же – о  шашнях  женки с царем!
А она на сносях = 23 мая ей рожать бесенка - Ташу!
Жена вот-вот родит, а он все о своем и себе любимом. Ну, рога… ну, ветвистые… Подумаешь, велика тяжесть

Он удрал от родов, опасаясь что ребенок будет или вправду «негр», или такой же рыжий как Сашка в 1833-ем, при виде которого он записал: «Сашка-то – рыжий…. Не ожидал я этого от него»

Рыжими в детстве были все Павловичи и особенно бастард Николай…

Но это еще что … В это время был небольшой перерыв в бурном романе Натали с корнетом и затем быстро поручиком полка кавалергардов Егором Осиповичем Дантесом, за котором со злорадством следил весь бомонд свинского для Пушкина Петербурга

Но Пушкин эту ширму пока игнорирует = он знает, что все «его дело» в царе и жене

***
В последнем своем письме к жене от мая 1836 и последнем к ней в жизни вообще он не стал скулить под рогами, но все ж не преминул пропеть о кавалергардах и Аничкове:

«Твои петербургские новости ужасны. То, что ты пишешь о Павлове, помирило меня с ним. Я рад, что он вызывал Апрелева. У нас убийство может быть гнусным расчётом: оно избавляет от дуэля и подвергается одному наказанию — а не смертной казни.
У нас в Москве, всё, слава богу, смирно: бой Киреева с Яром произвёл великое негодование в чопорной здешней публике. Нащокин заступается за Киреева очень просто и очень умно: что за беда, что гусарский поручик напился пьян и побил трахтирщика, который стал обороняться? Разве в наше время, когда мы били немцев на Красном Кабачке,  и нам не доставалось, и немцы получали тычки сложа руки?
По мне драка Киреева гораздо простительнее, нежели славный обед ваших кавалергардов, и благоразумие молодых людей, которым плюют в глаза, а они утираются батистовым платком, смекая, что если выдет история, так их в Аничков не позовут.»

Эта мысль о рогах и их поставщиках и свела АС Пушкина в могилу

И потому его фраза 16 мая:  «Это мое последнее письмо, больше не получишь» из частной ситуационной превратилась в апокалипсическую провидца