Наследие Арна. Время Вдов. Гл Третья. Ч. Первая

   ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    Начало совместного путешествия в мир боевого искусства оказалось одинаково невыносимым для обоих, и все же Кнуту сыну Хольмгейра было  намного труднее. Они должны были приступить к тяжелой тренировке на следующий день  пополудни, и конунг поначалу подумал, что проявил милосердие, поскольку было бы вернее начать работу рано утром, прежде чем сон успел вывести из их голов опьянение долгой ночи в верхних королевских покоях.

     Помимо головной боли, Биргер мучился от осознания того, что вряд  ли способен переучить Кнута,  усвоившего столько неправильных движений.

    Кнута же, кроме нестерпимых головных  спазмов, мучило  унижение, вызванное любопытными взглядами слуг, внезапно нашедших работу именно в той части двора, где они начали тренировочный бой. Всякий раз, когда Биргер ударял его по заднице плоской стороной меча, как принято наказывать маленьких негодников, зрители грубо и бесстыдно хохотали.

    Биргер не мог придумать лучшего решения. Так всякий раз поступали в Форсвике, давая ученику понять, что он совершает одну и ту же ошибку. Но мальчики были достаточно сообразительны, чтобы немедленно исправиться, а Кнут раз за разом повторял те же неточности, и чем чаще Биргер шлепал его по заду, тем сильнее потешались зеваки. Со стороны казалось, что Биргер хочет унизить Кнута, но это было вовсе не так. Просто Биргер подчинялся желанию конунга настолько, насколько мог. У него не было выбора, он не умел учить по другому.

     После первого дня занятий они вместе отправились к конунгу и попросили разрешения покинуть Нёс.  Оба заверили, что не прекратят тренировки, но королевский замок не самое подходящее для этого место. Кнут посчитал себя оскорбленным, когда его шлепали на виду всего замка. Биргер, со своей стороны уверял, что  для успешного результата им следует заниматься один на один.

   Конунг принял их доводы благосклонно, оставшись доволен, что эти двое хотят сделать что-то лучшее и что в это они едины. Он видел первое доказательство успеха своей задумки и того, что приказ, которым он связал их, заставлял их идти бок  о бок к одной и той же цели. Если они вместе  будут работать в течение года, их вражда, вероятно, могла бы превратиться  в крепкую дружбу. И это стало бы благом для королевства.

     Однако, говоря с ними строго и сурово, он делал вид, что отнюдь не доволен таким поворотом: пусть не воображают, что могут легкомысленно отнестись к его приказу лишь потому, что выходят из-под  надзора. Он, в самом деле, склонен несколько изменить распорядок, но это вовсе не значит, что он забудет о своем желании. Юноши смиренно склонили головы, заверяя, что и не питают подобной надежды.


    Вызвав канцлера, конунг приказал составить два письма, одно для Ингрид Ильвы, другое  для Хольмгейра из Вика-на- Меларене, в котором сообщалось, что два юнкера должны в течение года заниматься на тренировочном поле. По прошествии этого времени они явятся в Нёс и продемонстрируют плоды своего труда. Проведут ли они этот год в Ульвосе, Вике или где-то еще — пусть решают сами. Оба с облегчением покинули Нёс, сели в лодку на северном берегу Визингсё и далее продолжили путь верхом в Ульвосу, где могли по своей воле распорядиться, кому позволено глазеть на них, а кому нет. В пути у них  появилась возможность поговорить несколько непринужденнее, но Кнут все время старался опередить навязанного ему товарища,  выставив с левого бока свой новый, свежевыкрашенный синий щит с тремя коронами, заметный издалека.


    Вечером того же дня они въехали в Ульвосу.  Поскольку Ингрид Ильва пребывала в Нёсе с другими вдовами,  Биргер остался за хозяина, а Кнут был его гостем. Покончив со скромным ужином, Биргер показал Кнуту его постель и удалился, кратко предупредив, что он привык начинать на рассвете. Тот поморщился, но будучи гостем, счел невежливым возражать.


    Серым предрассветным утром нового дня Биргер грубо стянул с гостя одеяло:  начался первый тренировочный день, который Кнуту не мог забыть никогда. Они молча натянули кольчуги на толстые защитные слои войлока и кожи и зашагали за один из амбаров на ровный и сухой клочок земли. Осенний заранок было настолько промозглым, что при дыхании из носа и рта  вырывался пар. Замерев на мгновение, они обмерили друг на друга взглядом.


— Конунг приказал и  мы должны исполнить, — отрезал Биргер.


— Это правда. Мы не имеем права ослушаться , — подтвердил Кнут.


— У нас впереди долгий день — продолжил Биргер. — Ты хромаешь, тебе будет больно, но твое правое колено, как и твоя рука, которой ты держишь щит — самые слабые места, поэтому сегодня ты должен научиться защищать их.


    Кнут собрался огрызнуться, но сдержался и лишь слегка поклонился, обнажая меч.


    Так начались их долгие мучения. В первые несколько часов они сделали всего три-четыре  коротких перерыва. Целью Биргера было измотать Кнута и научить его не тратить силы понапрасну.  На самом деле он обращался с оружием, как, по-видимому,  большинство шведов из центральной Швеции и его предки из Западного Гётеланда делали по сей день. Он склонялся к атаке более, чем к защите, и надеялся одержать быструю победу за счет силы и веса. А потерпев неудачу,  усталость превращалась в  его злейшего врага, защищаться становилось все труднее, и это стоило ему сильной боли. Перед каждым новым выпадом Биргер выкрикивал краткое предупреждение, и все же  снова и снова попадал ему в сгиб правого колена.


   Кнут сражался с двумя противниками: с Биргером и с самим собой. Здесь не было зрителей, перед которыми он должен защищать свою честь. За ними наблюдал только Бог, и Он, вероятно, знал, что невысокий темноволосый Фолькунг намного превосходит светловолосого верзилу. Кнут не мог не признать этого — травмированное колено все чаще давало о себе знать.


     Итак, он начал учиться  оценивать себя по-новому, чем больно ранил свою гордость. Кнут всегда считал себя великим бойцом. Именно он неизменно выходил победителем в состязаниях на мечах между молодыми родичами и друзьями в Свеаланде, и был уверен, что многие воины постарше дважды подумают, прежде чем вступить в поединок с Кнутом  сыном Хольмгейра. Но теперь все это оказалось неправильным, настолько неправильным, что он не имел права этого отрицать. Биргер сын Магнуса зарезал бы его, как овцу,  столкнись они друг против друга с острым оружием.


   Понимание своего несовершенства стало первым шагом на пути к возможности научиться. Он полагал, что его  следующий шаг -  обуздать свой норов и не тратить силы на гнев. С яростью отвечая на выпады противника, он ясно видел, что Биргер делает с ним все что угодно и не выказывает при этом ни малейшего беспокойства. А потом следовал неминуемый удар по сгибу правого колена.


   Третий шаг - умение вовремя сообразить что к чему. Поскольку Биргер  раз за разом повторял одни и те же наставления и все яснее  демонстрировал свои намерения, даже выкрикивал предупреждение перед ударом, Кнут вынужден  был найти способ защитить себя, атаковав за мгновение до выпада. Ему следовало придумать что-то новое и в очередной раз услышав окрик Биргера, он взмахнул мечом в сторону вниз, а не поднял над головой как обычно, и  попал по руке Биргера, держащей меч. Вначале оба опешили, но Биргер первым пришел в себя,  широко улыбнулся и опустил меч, потирая больное место.

— Ты заставил меня ждать немного дольше, чем я рассчитывал, — сказал он, вытирая пот со лба и указывая мечом на скамейку у стены амбара, где они оставили несколько кувшинов пива, немного хлеба и копченого мяса. — Теперь видишь, как встречают оружие врага! Ты хорошо ударил, только немного неуверенно. Скоро  получится лучше. Давай перекусим, как полагается мужчинам, заслужившим хлеб в поте лица своего!


— Дело не в том, что я не хочу учиться, — ответил Кнут, стараясь не казаться слишком обрадованным. — Просто мне не нравится, когда меня учат.


   Впервые у них появился повод посмеяться вместе. Биргер отломтял кинжалом кусок мяса,  передал ему, насадив  на лезвие, и пошутил при этом, что нелегко  быть учителем для того, кому он не нужен.


    Остаток утра посвятили отработке двух типов ударов, с помощью которых Кнут должен был защищаться от низких, размашистых ударов Биргера по сгибу правого колена. Кнут с волнением чувствовал, что начинает осваивать нечто совершенно новое, что выдерживает, несмотря на усталость, так же стойко, как Биргер, несмотря на то, что именно ему из них двоих приходилось двигаться больше всего.  Когда они наконец отправились пообедать и отдохнуть, их языки развязались, и они разговорились.

 
    В течение следующих нескольких дней Биргер нацелился на сгиб правого колена и левую руку Кнута, держащую меч. Он целился в сгиб локтя, и для этого его ученик получил в  дополнительную защиту плотную красную ленту, в вместе с ней и довольно болезненные удары. Позже лента переместилась на левое колено, затем на голову, правое плечо и руку. Перемещая ленту, Биргер шаг за шагом, конечность за конечностью, выстраивал оборону Кнута.


   Биргер, как все форсвикеры, полагал, что главное — это умение защищаться. Боец, способный лишь на атаку, не смог бы выжить в долгом бою. Однако, Кнут, почувствовав в руку оружие, стремился лишь к одному — молниеносному нападению; иногда требовалось нанести ему немало синяков, чтобы охладить его пыл и отучить от агрессивной ярости прежних времен. Кроме того, Биргер решил, что Кнуту нужен совершенно другой меч, поэтому набросал на пергаменте несколько рисунков и добавил пояснения, отправив свиток в Форсвик. Первые полуготовые образцы прибыли через несколько дней, и они поспешили их опробовать. Поначалу Кнут с подозрением отнесся к этой перемене, его учебное оружие  походило на унаследованный им меч,  о котором говорили, что он принадлежал самому Святому Эрику и которым Кнут  очень гордился, надевая лишь по праздникам.

 
     Биргер на это лишь отмахнулся и вскоре гость с изумлением обнаружил, что некоторые из новых образцов стали словно продолжением его руки, частью его самого.  Вскоре у него появилось два готовых учебных меча из Форсвика, и, по совету молодого наставника он заказал еще один отполированный боевой меч того же размера. Биргер  жаловался в шутку, что, возможно, неразумно так скоро снабдить Кнута подходящим оружием, и что теперь ему стало труднее уклоняться от мощных ударов своего необузданного ученика.

   Всего через несколько недель Кнут внезапно осознал, что медленно, но верно становился совершенно другим бойцом.  Тогда же он понял, что его непреклонная ненависть к этому Фолькунгу исчезла.


  Для Биргера время текло скучно и монотонно. Каждое утро, стиснув зубы, он внушал себе, что выполняет приказ конунга. Однако эти медленные упражнения с другим, менее опытным игроком, привели к тому, что техника его самого ухудшалась день ото дня. И это было вовсе не то, к чему он стремился, когда после года траура и резких возражений матери решил вернуться в Форсвик, где он мог учиться у лучших, надеясь однажды стать одним из них. Теперь надежда медленно угасала.


     Ингрид Ильва с самого начала считала, что уловка конунга, приковавшая юнкеров друг к другу, не приведет ни к чему хорошему ни для Биргера, ни для Кнута. Она предчувствовала, что один из них так или иначе убьет другого, когда  силы судьбы определят жертву, и отнюдь неразумно делать юнкера Кнута сильнее и опаснее. Однако, возвратившись из Нёса, она держала свои мысли при себе и Кнута, как почетного гостя клана Эриков, на каждом ужине сажала рядом с собой.


    Она выходила из себя, когда не могла заставить Биргера  провести хотя бы день со своими братьями и монахами и получить крупицу знаний, весившую больше, чем меч и щит.  Биргер отвечал, что следует королевскому приказу. А приказ конунга есть приказ конунга.


    Кроме того, она хорошо понимала, зачем конунг Эрик задумал заставить молодых людей подружиться. Эта мудрость касалась блага королевства, на что  даже Ингрид Ильва не находила возражений, хотя и верила, что конец в любом случае будет смертельным и кровавым.


    Вернувшись из Нёса, она искала возможность поговорить с Биргером. Наконец, во второе воскресенье по дороге в церковь ей удалось перемолвиться с сыном. И тогда Ингрид Ильва рассвирепела окончательно.


     Они скакали за знаменосцем бок о бок с Кнутом и говорили о тренировке, хотя тема не особенно волновала ни того ни другого. Мыслями Биргер витал где-то далеко, и вскоре задал вопрос, имеют ли право  мужчины знатного происхождения, не будучи королевскими особами, простить в Риме об устранении препятствий к вступлению в брак между родичами. Короли, в самом деле, устраняли подобные проблемы с благословения Святейшего Отца, так почему бы и другим не сделать то же, в конце концов, пред Богом все мужчины и женщины  равны?

    Слова сына словно гром поразили Ингрид Ильву, и хотя она догадывалась, о чем речь, поначалу сделала вид, что не понимает о чем речь. Напротив, с притворной нежностью она поинтересовалась, о каких близких родичах он толкует, и внутренне взорвалась, когда он ответил, что не знает наверняка, но думает о случаях брака между двоюродным братом и сестрой или племянником и его тетей. Она тихо, дабы никто из верующих не понял ее, ответила, и ее слова обожгли Биргера посильнее раскаленного железа. Во-первых, прошипела она сквозь зубы, все упомянутые им случаи называются инцестом, и останутся ни чем иным, если он хоть пальцем коснется Альды. Во-вторых, даже самый лицемерно набожный король не может просить у святого отца разрешения взять в жены свою тетю, в-третьих, Альда получит мужчину, которого любит, и это рыцарь Сигурд. И, в-четвертых, Биргер женится на королевской дочери, а не на женщине низкого происхождения. Наконец, она запретила ему впредь хоть словом упоминать об этой постыдной теме. Биргер ничего не ответил, лишь сильнее стиснул зубы.

                * * *

   После Петрова дня закончилась уборка сена, голые поля пестрели темно-желтыми скирдами, наступил День Архангела Михаила, а в Западном и Восточном Гёталанде не было нужды заботиться об овчарнях, поскольку пришло время загонять лошадей и  крупный рогатый скот в конюшни. Листья на деревьях полыхали багрянцем, предвещая скорое наступление серых слякотных дней. Биргер и Кнут выполняли королевский приказ уже более трех месяцев, и каждый, кто видел их вначале, мог бы уверенно подтвердить о большой разнице в поведении Кнута нынешнего и Кнута тогдашнего. Биргер мало-помалу получил из Форсвика то, что измерил и заказал, так что теперь к руке Кнута подходил  не только меч, но и его боевой щит.  Его доспехи для защиты рук и ног стали легче и прочнее, давая желанную защиту  его избитому телу.


   Тем не менее, оба свято верили, что одиннадцать месяцев это мучение выдержать невозможно. И все же ни один из них не хотел сдаваться первым и показать слабину перед другим. Еще меньше им хотелось предстать перед конунгом и заявить, что у них не достало сил выполнить приказ. Давно миновал рождественский эль, когда люди прекращали работы и отдыхали, не глядя ни на меч, ни друг на друга. Не выдавая своих мыслей, каждый из них искал повод хотя бы на короткое время сделать что-то иное, нежели волочить за собой меч и щит.


    Внезапная возможность отдохнуть от тренировки пришла с посланниками от клана Эриков, побывавших вначале в королевском Нёсе, прежде чем оказаться в Ульвосе. Юнгер Кнут сын Хольмгейра приглашался на свадьбу его друга Йона  сына Агне из Фугдё, что недалеко от Стренгнеса. От такого приглашения не отказываются. Йон был из рода Ульвов — близких родичей Эриков, а Кнут, как его отец Хольмгейр и конунг Эрик, принадлежал к самым знатным мужчинам этого клана. Его поняли бы неправильно, ответь он, что предпочитает игры с мечами на ферме Фолькунгов. Значит, ему предстояла спешная поездка.


  Однако, как самый почетный гость, Кнут имел право пригласить с собой друга или близкого родича, и даже Ингрид Ильва не нашла причины,  почему бы Биргеру не поехать с ним на эту свадьбу. В любом случае, не имело смысла заставлять его сидеть с братьями и монахами в течение десяти дней отсутствия Кнута, шесть из которых приходились на дорогу. Сейчас Кнут уедет,  и ее сын  просто умчался бы в Форсвик, только его и видели.


  Биргер, со своей стороны, предпочел бы провести свободную неделю в Форсвике, очистив руки и разум от тягучих, несложных поединков. Но, по здравому разумению, в Форсвик следовало возвращаться и наверстывать упущенное, когда закончится утомительный год королевского долга. К тому же его прельщала поездка в чужую страну к незнакомым людям. Соблазн усилился, когда Кнут шепнул ему о различных свеаландских обычаях, касающихся юнкеров и девушек, которые  занимаются  поздно ночью чем-то очень заманчивым, пока взрослые спят.


   Из Ульвосы в Стренгнес можно было добраться удобным и безопасным способом на  любом из ежедневных грузовых судов с причалов Ульвосы, доехав на восток в Линчёпинг, а далее в Сёдерчёпинг на побережье Балтийского моря. Оттуда каждый день ходил паром до Меларена или до Висбю, а прибыв в Меларен,  они всегда могли найти корабль до пункта их назначения.


   Однако такое путешествие занимало четыре дня, а  время  и так поджимало, поскольку гонцы, разыскивая Кнута, потратили два лишних дня. Существовал более прямой, но и более опасный путь от причалов Ульвосы в противоположном направлении — по Вёттерну и вверх по северному побережью, а оттуда верхом на лошадях через лес Тиведен в Эребру,  потом вдоль озера Йольмарен до Эскильстуна. Самым опасным был проход через Тиведен, где днем ;;бродили разбойники, а ночью — тролли, и куда приличные люди совались не часто, а если и совались, то  исключено большой и вооруженной группой.


    Ингрид Ильва настаивала на выборе водного пути через Сёдерчёпинг и Телле в Меларене,  он, в самом деле, был удобнее и безопаснее. Опоздание в один день всегда можно было оправдать задержкой посланцев.

 
     Кнут и Биргер в один голос возразили, что опаздывать на свадьбу невежливо, к тому же они поедут не одни, а с двумя вооруженными стражниками. Что касается разбойников, то теперь их не так много, ибо в мирные и сытые времена конунга Эрика многие разбойники, соблазненные королевской милостью, вышли из лесов, примирившись и уладив споры и разногласия со своими обидчиками. И потом, любой грабитель десять раз подумает, прежде чем связаться с четырьмя путниками в полном вооружении и с гербами Эриков и  Фолькунгов.  Каждая собака в королевстве знала, что за обиду представителей этих кланов обещана немедленная или поздняя и более жестокая смерть от рук мстительных родичей, но в любом случае смерть.


    Всего через несколько часов после прибытия вестников четверо мужчин в полном вооружении тронулись в путь  с двумя лошадьми, нагруженными шатрами и шкурами для укутывания, а также подарками для молодоженов и едой в дорогу. Если бы они отправились из Ульвосы ранним сумеречным утром, им не пришлось бы провести больше одной ночи в темном сердце Тиведена, но в нынешних обстоятельствах их ждали две ночи, что крайне огорчало Ингрид Ильву. Но юноши старались не замечать ее волнение, поскольку не собирались показывать ни малейшего колебания перед лицом опасности — ни перед собой, ни перед другими. Первая  ночь в лесу прошла без происшествий, хотя трое отдыхавших мужчин спали вполглаза, пока четвертый охранял костер.


     В самый темный час второй ночи произошло нечто, что с ясностью  спокойного зимнего дня  запомнилось Биргеру  на всю оставшуюся жизнь, в основном из-за его собственного страха.

   Он, как и в первую ночь, долго ворочался и не мог заснуть. Его мысли вертелись вокруг многочисленных  злобных созданий, принимающих причудливые обличья и шнырающих  по густым и темным лесам, и вновь возвращались  к иноземными обычаями, которые соблюдали девушки и юношам северной Швеции во время свадеб. Почти засыпая, он подумал о чем-то черном и пугающем, но постарался представить себе свадебные угощения и красивых девушек. Уже проваливаясь в темный колодец усталости и сна, он услышал хриплый далекий вой лисицы и открыл глаза.


     В детстве он слушал сказки о лесной деве, тролле, гномах с их сокровищами и других лесных существах, постоянно подстерегающих людей, чтобы навредить им. Особенно им нравилось красть невест во время свадебных шествий.  Если верить сагам, это случалось так часто, что он даже в детстве задавался вопросом, почему такие жуткие вещи не случились ни с одной женщиной их клана. Его отец Магнус объяснял это очень просто:  Фолькунги всегда ехали вооруженными до зубов, а злым существам хватало разумения, чтобы остерегаться благословенной стали. Мать его объясняла иначе — эти лесные твари были созданиями Антихриста, и именно поэтому звон колоколов и пение псалмов, которые они ненавидели больше всего на свете, прогнали их далеко-далеко, до самых северных лесов. Его дедушка Арн уверял, что злые существа живут скорее внутри человека и в его мыслях, чем в реальности, и тем, кто  чист духом  не стоит бояться образов, которые зло создает во тьме.


    Ребенку было не просто понять подобное утверждение деда, и он с детской настойчивостью  расспрашивал родичей, встречались ли они когда-нибудь  хоть с одним из этих порождений зла. В конце концов, они признавались, что нет, и это было еще более странно, потому что многие освобожденные рабы из  Форсвика уверяли, что за свою жизнь повидали немало. В Форсвике жили две старушки, которых в равной степени почитали за знание лекарственных трав и за их таинственные связи с миром зла из лесной тьмы. Он хорошо помнил одну из них, рожденную на где-то на востоке и звавшуюся Ларой. Когда в мартовскую ночь выла лиса, она тайком подмигивала и шептала, что это хульдра*, превратившаяся в лисицу. Если сентябрьской ночью раздавался рев разгоненных оленей, она шептала ему, что это сам горный король, одетый в золото, выходит из своих подземных пещер, чтобы попить человечьей крови. Такие вещь прочно закладывались в сознании ребенка.
 
*  Хульдра - персонаж скандинавского фольклора, который выглядит как красивая молодая девушка с длинными светлыми волосами. Единственным её внешним отличием от человека является хвост, похожий на коровий, который она тщательно скрывает

    И все же среди взрослых находились те, кто утверждал, что все это детские сказки и не боялись ночью бродить по темному лесу. Такими были рыцарь Сигурд и его брат Оддвад.   Они утверждали, что если не видели чего-то своими глазами, значит этого и не существует. 


 Сам Биргер не смог бы определится, верил он или нет в этих лесных таинственных созданий. Наверняка можно было сказать одно: лежа у мерцающего костра в густой темной чащобе Тиведеского леса, эти мысли нет-нет, да и возвращались, и, возможно, поэтому он вновь и вновь мучительно насиловал  себя фантазиями о юных  северных красавицах. Имелась лишь одна проблема- эти фантазии не были и вполовину такими живыми, как злые мысли, душившие Биргера. Он никогда не прикасался ни к одной женщине, а пламя, которое зажгла в нем Альда, теперь грубо и холодно погасила его мать, Ингрид Ильва. Воображению Биргера  образы хульдры и лесной самодивы всегда представлялся отчетливее, чем образы северных дев. Наконец он впал в изнуряющую дрему.


  Нечеловеческий адский рев разбудил его и двух Эриковых стражей, они быстро откинули плащи, сонно вскочили в поисках мечей и  переглянулись, убеждаясь, что  это не сон.  Их привязанные рядом кони  ржали от страха и рвались с поводьев, а один из них встал на дыбы и бил передними копытами воздух. Наверно наш запах примани медведя, промелькнуло в голове у Биргера.


    С краю поляны, который едва попадал в свет мерцающего костра, донеслись два новых рева. Он заметил две тени, парализовавшие его разум и тело ледяным ужасом. Подняв глаза, он увидел ужасающего вида троллей с повисшими покачивающимися руками, завернутых в волчьи шкуры и бересту, с лицами скорее звериными, чем человечьими. Чудовища угрожающе размахивали короткими деревянными дубинками с побелевшими человеческими черепами на концах.


    Биргер ни жив ни мертв остановился с наполовину обнаженным мечом. Он не мог поверить своим глазам и все же это было реальностью: перед ним стояли тролли. С бешено колотящимся сердцем он не мог ни думать, ни шевелиться. Два Эриковых охранника стояли так же оцепенело.

— Беееегите, человееееки! — демонически возопил тролль и поднял над головой дубину с черепом. Лошади вновь заржали и забили копытами. Биргер попытался пошевелиться и стряхнуть с себя страх.


    В это мгновение Кнут, дежуривший у огня и потому не разбуженный, как остальные, сделал то, за что Биргер будет благодарен ему на протяжении всей их совместной жизни. Он широко шагнул на середину поляны и обнажив меч, шепотом приказал Биргеру приготовить лук, встать у него за спиной и пустить стрелу. Пока Биргер возился со своим луком, тетивой и колчаном, тролли разразились зловещим хохотом и двинулись медленной, звериной, шатающейся походкой к своей человеческой добыче.


— Куда целиться? — проронил Биргер, скрываясь за спиной высокого Кнута.


— Представь, что он в доспехах,  — прошептал Кнут. — Стреляй!


  Дрожащей рукой Биргер натянул лук, глубоко вздохнул, шагнул вперед и немного в сторону, поднял лук, целясь под подбородок правого дьявола, и послал стрелу, достигшую цели. Прозвучал стон и в тот же миг Кнут четырьмя длинными прыжками бросился вперед и сразил второе адское отродье, более крупное и страшное. Раздалось несколько отчаянных воплей и звук меча, рассекающего плоть и кости, а затем наступила тишина, только существо, которому Биргер выстрелил в горло, слабо хрипело.


   Только когда из его ослабевшей руки выпал лук, Биргер почувствовал, как дрожит его колено, а голова кипит от мыслей. Одна его половина пребывала в мире сказок,  другая яростно рвалась к свету, чтобы понять и  выяснить истину. Два охранника все так же  оцепенело смотрели в темноту, не в состоянии прийти в себя. Внезапно с середины поляны зазвучал веселый смех Кнута, и вскоре он, тяжело дыша, подошел к костру, волоча за  ногу одно из чудовищ. Он бросил свою окровавленную ношу рядом с огнем, наклонился и стащил с головы существа маску из смолы, бересты и елового лишайника с прилепленными к ней  длинными, спутанными, седыми волосами, и указал острием своего меча на кровавую, измятую кучу. Перед ними лежал ни больше, ни меньше труп наполовину обезглавленного мужчины.


    Они подошли к другому телу, из горла которого торчала стрела Биргера. Это был мальчонка лет двенадцати-тринадцати, не старше. Он все еще подавал слабые признаки жизни, но с каждым ударом сердца из его раны клокотала струйка крови. Кнут вогнал в юное тело свой меч, застрявший в земле, пронзив сердце ребенка.


— Значить этим разбойникам так на роду написано, — бросил он. — Против них Бог послал нас,  только Он знает, сколько раз им удавался этот трюк. Конечно, это была не первая их попытка. Что было бы, если бы мы бежали?

— Далеко в такой темноте не убежишь, — ответил Биргер. — А когда бы мы вернулись на рассвете, то наши лошади, оружие, подарки, все исчезло и пришлось бы возвращаться домой.

— Да, возвращаться с поджатым хвостом — кивнул Кнут. — Зато мы четверо были бы очевидцами, видевшими троллей, и могли бы честью поклясться в этом твоей матери. Нам было бы что порассказать.

— И с каждым новым рассказом эти дьявольские отродья становились бы все громаднее, страшнее и безобразнее, — пробормотал Биргер. — И никому не пришло бы в голову искать грабителей. А эти разбойники в самом деле хитры.

— Точно, — улыбнулся Кнут. — Они придумали ловкий фокус, и все шло гладко, пока они, так сказать, не померли. А интересно, что подумал тот негодяй, когда я подходил к нему с мечом?

— Пора рыкнуть пострашнее, — сухо ответил Биргер, вызвав приступ неудержимого смеха, освободившего их от страха и кошмара, испытанного лишь мгновение назад.

   Больше уснуть они не смогли. Притворившись спящими, они не разговаривали, каждый из них по своему переваривал происшествие этой ночи.

  Утром снимаясь с лагеря, они сорвали с разбойников всю  маскировку и повесили их тела  на толстой сосновой ветке. Биргер срезал кору на стволе дерева и кончиком кинжала вырезал три короны, чтобы путники знали, кто наказал злодеев. Посчитав, что этого послания недостаточно, Биргер принес маски мертвецов и тщательно разложил их у основания сосны, чтобы путешественник понял не только кто наказал их, но и за что. Всем должно быть ясно, что тот, кто напяливает личину тролля, может погибнуть как тролль. Все согласились, что послание получилось убедительным.

  Оставшаяся часть  путешествия по лесу,  по суше и воде, прошла мирно и безопасно.

                *   *   *
  Они  въехали  в Агнехюс на острове Фугдё  после наступления сумерек накануне свадьбы, привезя с собой не только дорогие подарки из стекла и серебра из запасов Ульвосы, но и рассказ о приключении, которое удавалось пережить немногим.


     Биргер испытывал неловкость или начинал раздражаться всякий раз, когда Кнут пересказывал эту историю заново, подчеркивая испуг остальных, а двое его спутников толкали Биргера в плечо, заставляя подтвердить, как сильно он струхнул, когда Кнут велел ему собраться с духом и выпустить первую стрелу. Более того, ему не понравилось и неприятно удивило, что Кнут представил своего товарища как Фолькунга по имени Биргер. Конечно, его звали именно так, но вернее было бы называться Биргером сыном Магнуса из Ульвосы.

   Вечером накануне предстоящей трехдневной свадьбы гостей в Агнехюсе  было немного. Большинство из них ожидалось на следующий день, когда произойдут встреча поезда невесты, игры молодежи, пир и проводы молодых на брачное ложе. Агнехюс принадлежал клану Ульв, а невеста происходила из семьи лагманов в северном Уппланде, но забрать ее предстояло из Стрэнгнеса.

      Господин Агне, отец жениха Йона, решил воздержаться  и не пить пиво после полуночи, поскольку для встречи невесты ему предстояло вставать на заре серого утра. Прежде чем отправиться к своим перинам и шкурам, он поинтересовался, сможет ли молодой Фолькунг, товарищ Кнута, который поедет на следующий день вместе с встречающими, как-то обозначить  герб Фолькунгов и есть ли у него приличная лошадь. В крайнем случае, ему могут одолжить хорошего скакуна. Поначалу эти вопросы смутили Биргера настолько, что он не смог ответить серьезно, без усмешки, заверив, что носит щит со львом, а его конь будет покрыт цветами Фолькунга и вполне пригоден. Седовласый господин Агне задумчиво кивнул, говоря, что для нынешнего мира в королевстве присутствие Фолькунга в свадебной процессии будет  добрым знаком — Фолькунги не частые гости на свадьбах свеев. Наконец, он тяжело поднялся, дружески кивнул молодежи, продолжавшей сидеть за кружкой пива, но внезапно что-то вспомнив, с лукавой улыбкой повернулся к Биргеру.

— А, есть еще кое-что, — начал он. — Мне пришла в голову одна мысль.  Я подумал, Биргер, что кроме тебя на это торжество приглашены только свеи. На наших свадьбах мы проводим традиционные игры чести для молодых людей, ты наверно знаешь об этом?

— Конечно, как и у нас,— невозмутимо  ответил Биргер.

— Очень хорошо. Значит, ты знаешь, как это происходит, — сказал господин Агне. — Завтра молодые люди из кланов Ульв, Эриков или каких-то северных свеев не очень мне знакомых, встретятся лицом к лицу. А поскольку теперь среди нас есть и Фолькунг, мне кажется неправильным не предложить тебе место в играх. Я понимаю, здесь ты в одиночестве среди чужих, но все же честь велит мне пригласить тебя.

— А честь Фолькунга велит мне немедленно принять приглашение, — с легким поклоном поспешил ответить Биргер.

   На самонадеянность этих слов господин Агне лишь многозначительно улыбнулся, приподняв брови. Он покачал головой, пробормотав что-то о горячей крови и глупости молодежи, и пожелал им спокойного сна.

    Биргер покосился на Кнута, который лишь мгновение назад сидел счастливый и довольный, а теперь словно съежился и помрачнел. Понять причину было не так уж сложно. Несколько молодых людей, включая жениха Йона, рассуждали об играх так, словно Кнут уже победитель.

   Только сейчас  Биргер понял, что стоит перед выбором: поступить честно или не очень. Он мог бы долить себе пива и остаться в быстро пустеющем зале,  присоединившись  к небольшой компании жениха Йона сына Агне и его друга Кнута. Вскоре кто-нибудь обязательно спросит, почему он и Биргер путешествуют вместе и как они стали друзьями. Что касается Кнута, он наверняка уклонился бы от ответа или просто солгал.

   Но если бы они спросили самого Биргера о его полном имени, то ответ не вызвал бы радости или излишнего дружелюбия, поскольку тогда становилось ясно, что Кнут представил своего спутника не так откровенно, чем того требовала честь.

   Уйти сейчас было бы невежливо, но остаться и того хуже. Как только молодые люди начали сбиваться в кучу и просить слуг принести еще пива, Биргер встал, извинившись и сославшись на усталость после ночи троллей и на необходимость с достоинством пронести цвета клана на следующий день. С этими словами он поклонился и подозвал одного из рабов, чтобы тот показал ему  месту ночлега. Он ушел, сделав вид, что не слышит недовольства и едких насмешек за спиной, хотя гнев уже распалил его. И все же он старался держать себя в руках, строго внушая себе, что должен подчиниться приказу конунга. Не стоило возобновлять вражду, утихшую с таким трудом.