Marco preto. Глава 3

СИДЕНИЕ ВТОРОЕ

Вот ведь падла, добрался-таки до «дна»!.

Бред    Акция       V
То есть, не акция, а распоряжение – но это ничего не меняет.
РАСПОРЯЖЕНИЕ № 12
(мотивация частных клиентов)
1. Премия для частных клиентов  при заказе….     на сумму свыше ста  тысяч рублей – 1,5%
2. Условие - отсутствие долга.
3. Оплата наличкой либо предоплата по банку..
4. МЕНЕДЖЕРАМ! ДОНЕСТИ ДО КЛИЕНТОВ УСЛОВИЯ! НЕЗНАНИЕ КЛИЕНТОМ УСЛОВИЙ СКИДКИ – ШТРАФ 5 у.е.
5  МАРТА 2002 ГОДА.                БИРКИН В.А
________________________________________
 

«у.е…. у.е.» «за невыполнение штраф … у.е.» Хлебом дурака не корми, только  дай  обложить  нас «уями».  Моя бывшая, психолог по образованию, поглядев на жирные литеры в шапке листа сразу определила его в самодуры, сказала: «вы с ним наплачетесь». Честно говоря,  как в воду глядела! 
Акцию в силу ее абсурда я даже не озвучивал клиентуре. Потому что это оскорбление.  Ну правда,  какой идиот будет вынимать из оборота сто штук,  чтобы получить полторы тыщи   через два месяца? А еще и цены у нас одни из самых дорогих,  и беря ту  же «Виагру» или арбидол   клиент шесть штук переплатит.  Это к примеру. А таких позиций весь  прайс! Кому это надо?    Но кикимору  по барабану!
После июньской порки – случилась такая после нашего коллективного протеста -  он про свой портфель позабыл.  Теперь взялся за него снова.  И вот, значит, сидим с ним в понедельник на «допросе», он пялится в экран на список моих клиентов   и выспрашивает всякую ерунду. Готовимся идти сверху вниз, и тут он опять брякает:
-  Значит,   с «портфелем менеджера» ты работаешь? Я правильно понял?
Что тут ответить? 
-  Конечно.  Экраны и коммуникативные чеки, все путем.
 -  А акция?  -  буднично оглаживает полные щеки брюнет и вдруг задерживает руку на чеховской бородке.
- Акция?
-  Да, акция,  – и вцепляется еще крепче.
Этот жест, когда он вцепляется себе в подбородок – появился в июне,   после   остракизма. До него  он был просто сбесившаяся обезьяна в костюме.  А теперь  пытается себя контролировать.  Поэтому он не может не вызывать внутреннего умиления. Впрочем, снаружи я строг, сосредоточен и как бы даже уныл – как и положено в мизансцене допроса мудрым  начальником   никчемного работника.  Так сказать, необходимая  жертва жанру.
Помню,  в самом начале общений,   я отвечал  витиевато, как бы входя в его положение. «Вениамин, если      тебе  важно  отчитаться,  я готов предоставить от клиентов  объяснения»
На что Биркин брякал  ладонью по столу и орал
-  Это не мне важно, это клиентам важно! Это до них нужно донести важность акции! Лишние деньги им не нужны?! Не рассказывай сказки! Копейка рубль бережет, здесь вам не Москва, да и там тоже деньги считают!
А теперь  Биркин через миг  успокаивается, снимает пухлую руку с  белым перстнем и  черным камнем  на мышь. Крутит ролик мыши.   
-  Вот, например, «Виталина».  Почему нет отгрузок? Что с планом?
– Сделаю план.  У них была инвентаризация, поэтому не заказывались.
-  А к акции не пробовал их привязать?   
–  К акции?
-  Не валяй дурака! Да, к акции.
-  Полтора процента за сто тысяч? Они не хотят. Даже…
-  Что?
-  Да ничего. Не хотят, одним словом. 
-  А если не одним? – в голосе НОСа появляется прежняя истеричность.
-  А если не одним, меня в грубой форме послали. Если еще раз заикнусь о ней, я их опять потеряю, и будет опять по нулям как три года было. Я же только в феврале их раскрутил. Если буду нажимать – потеряем.   Нам это надо? А легко.
Биркин сдает назад:
-  Зачем   заикаться? Тебе дали ответ и…
-   Ну, вдруг ты   решишь проверить, позвонишь и спросишь про акцию  – я смиренно склоняюсь корпусом к желтой столешнице,  -   Я так думаю: если позвонишь,  скажи, что это тест. Что ты просто проверяешь манагеров, мол,  знаешь, что акция им не понравится, но тебе важно знать, как исполняются твои указания.  Только не с Плесцовым говори, а  с  Виталиной Михайловной.
- С чего я буду    делать     твою работу?  Если ты не смог адекватно выстроить разговор, это не мои проблемы!  –   Биркин хмурится в экран и бубнит,  –  Кому нужны отгрузки? Это вам нужны отгрузки.    
Да,   нам нужны продажи.  От их объема мы получаем зарплату. Целых двести с полтинником баксов, ха-ха.
Но, кстати, прежде Биркин орал: почему я обязан  выдумывать про вашу работу? Почему я оправдываюсь перед Москвой, когда меня спрашивают    «что у вас делают ваши менеджеры?» вместо того, чтобы сказать, что, «может проще их сократить?»!
Да-да,  сократи,  и сам поедешь в поля? Сам будешь долги выбивать? Или «крышу» попросишь?   - хмыкали мы в ответ.
Я вижу, что это так и вертится у него на языке, отчего он опять вцепляется в бороду.
- Дальше.  Аверкина.  Пять тысяч висит третий месяц. Когда уже долг заберешь?
Мы только в самом начале списка, слово «акция» и портфель уже прозвучало. Отчет превращается в классический вынос мозга. Тут я вспоминаю про свою феньку и рассказываю о ней Биркину. Бабай поначалу хмурится, а, потом   оживляется. Что ж, ожидаемо.  Просит переозвучить задумку. Я повторяю:
-  Ей   нужен товар. И мы его дадим  -  за наличку, которая точно появится, когда ей ЛПУ заплатит за гриппол.
-  Считаешь, у ней нет денег?
-  Считаю – есть. Но это ее легенда.
Биркин секунду чешет свою бородку.
-  Но мы  же на ИП не поставляем вакцину? Только на юрлица,  АО, ООО…
-  У Аверкиной имеется ООО. Через него она прокручивает бабки с больницей, когда их дают из ФОМСа на закуп.
-  А-а-а…  А без гриппола никак не расколется?  - щурится начальник, почесывая щеку и повторяет, -   Точно нет налички?
-  Может  нет, может  есть? Нам нет разницы, она  легенду блюдет. Ей же надо меня динамить. А поставим через ЛПУ – и легенду сохраним, и будем знать, что бабки  появились. Да  она и сама обещает.
-  Ладно, что дальше?
-  Я приеду с новой   заявкой.
-   На ее ИП?
-  Да. На ее ИП. Она попросит опять в долг.
-  Естественно.
-  Нам это нужно?
-  Нет, я не дам ей отсрочки.
-  Вот! А она тогда не даст заявку. Поэтому, я скажу, что ей дадут в долг, она даст заявку – НА СУММУ СТАРОГО ДОЛГА – это будет, типа, наше условие, мы выбьем у себя фиктивную накладную, я возьму еще приходник  на сумму  ее старого долга, этих пяти штук. Она достанет деньги,  чтобы расплатиться за старую  поставку, желая получить новый товар, который мы перед ней начнем выгружать.
-  А мы начнем выгружать?
-  Да, мы ей все как бы привезем.
– И? – кикимор впился в меня глазами. 
–  Она деньги отдаст, а я товар  не отдам.   Только ОБОЗНАЧУ выгрузку. – Биркин не понимает, тупо моргая под черными густыми бровями, и я поясняю, -   она отсчитает деньги. Твои архаровцы типо начнут выгрузку.  Но вдруг! Звонок! Они потеряли кошелек! Или перепутали товар  у клиента! Короче, им вдруг позвонят,  они  закинут коробки назад в «газель» и смоются. А я деньги – хыч, а приходник оставлю   на прилавке.   
 – Так мы  ее что, просто  кинем?! – воодушевился кикимор, начиная возить ладонями по столешнице.
 – Ну да, о чем я   талдычу. Как-как забрать долг? Да кинуть на фиг. Только для разводки нужен дефицитный гриппол, чтобы у ней точно появились деньги. 
Биркинн расслаблено махнул рукой – будет дефицит и крутанулся на стуле,   быстро почесывая в стриженном  затылке.  И было хорошо слышно скрипение кожи  под его грязными, тупо остриженными ногтями.Зато  о чертовой  акции он мгновенно забыл - что значит фенька!
Дальше беседа пошла мирно и конструктивно,  то и дело возвращалась к запланированной нами пакости. Я же думал, что соврал про акцию у «Виталины» зря, надо было сказать честно, чтобы ложь над головой не висела. Потом подумал, что скандал бы вышел … ай, ладно, проехали. 
А на следующий день я     решил проверить, а действительно ли  клиент разозлится?    Тем более,   наврал же про конкретное лицо, про душевнейшую    Виталину Михайловну. И, значить,  случилась ситуация.  Знаете, когда угрызаешься, переводишь вранье в правду, то есть делаешь  слово в слово именно то, что  день назад сочинил…  и   получаешь та-акой ушат помоев!!! И ошалеваешь:  зачем же я так слабо-то врал?!   
И вот,  я приехал   в Дорогомышль, в городок вверх по Реке,   в аптеку    на высоком холме,   одной стороной прилипший к старой приземистой   двухэтажной домине.  В аптеке хозяйничала   миловидная женщина  лет сорока, светловолосая, с короткой стрижкой.  Хотя сеть аптек названа в ее честь, Виталина Михайловна сама скромность. Она сразу  приглашает к чаю, а, чаевничая, то и дело рассуждает о своей провинциальности    притом, что они с мужиком   не вылезают из туров-шмуров,   у них дети в столице, и сами  имеют там же жилье.  Я уж про деньги не говорю. Но Михайловна  комплексует. Ей «в ее годы» сложно принадлежать к действительности,   превратившей   ее цветущую малую родину в   замшелую глухомань. Но эта действительность ее. И    предать она ее не может.  Просто хочется,  чтобы по Реке снова ходил трамвайчик до Нижнего рынка, чтобы селяне толпились на пристани,  чтобы   собирали по окрестным деревням молоко и яйца,  расплачиваясь живыми деньгами…  Чтобы       просыпаться на заре от гула тракторов и комбайнов, вышедших в поле, чтобы по вечерам грохотали дискотеки в клубе Химиков, чтобы ходила электричка, а не торчали голые шпалы, потому что рельсы разобрали и стащили   бомжи. И можно было жить, не выживая, как сейчас   среди заросших бурьяном пашен.  Не бояться заговорить со случайным человеком, и не выяснять  предварительно,  он из тех,   кому  на Руси жить хорошо или нет?    Вот что есть в ее грустных вздохах. А потом она начинает вещать, что я  не ценю свою службу. Ведь положение у меня  всем на зависть!     «Вы везде бываете, все знаете,   а мы как опята на замшелом пеньке, сидим  и плесенью зарастаем». Я возражаю: «Вы сами себе хозяева, а у нас начальство на шее» «Ну да, - покачивает аккуратной головкой хозяйка и морщит лобик, - у вас каждый день на ремень, трубит  труба  – и в путь».  Трубит труба откинув полог, блин…  Но кавалергарда-то век недолог!
И вот,  сидим мы в зальчике стеклянного павильона, пьем чай  из огромных кружек с фирменными логотипами.  По периметру - стеклянные витрины с лекарствами.   На красном, кока-кольском столе, посреди круга, куда втыкают стойку зонтика, навалена горка глянцевых рекламных листовок, что регулярно тащат медпреды «физеров» и «гырки».  А сверху их придавливает белый фолиант старого научного журнала. И мне это приятно.     Честно говоря, удивительно вдохновляющая картина.   «Наука и жизнь» накрыла бессмыслицу,  словно хочет показать мне какой-то пример.
А     Вита Михайловна      зачарованно смотрит над моим плечом, как бы  прозревая   земные  равнины и горы,   куда походя забирается на  «жигуле» счастливый манагер. «Труба трубит, труба зовет» - повторяет она, тихо прикасаясь краешком белой чашки с надписью «Пфизер» к бутончику губ.      Из-под светлой мальчишеской челки лучится мечтательный взгляд, и ничто не способно поколебать ее веру. Даже когда я все-таки озвучиваю киношный шлягер:  «Труба трубит откинув полог, но  кавалергарда-то век недолог! Помните, что в песне поется? Крест деревянный иль чугунный..» и   поясняю наши порядки:  «Увольнение в один день. План не тянешь – на улицу.    Вы ж помните, как     было два года назада? Как сто человек за ворота отправили? На Новый год!  Склад на замок, сто человек – гуляй, Вася». Наталья пожимает плечами: подумаешь,  найдете другую работу…
Ох! Если бы…
В конце концов,  утомляюсь от своего счастья и вспоминаю о проверке. Встаю, иду к своему «жигулю», залезаю в салон, достаю из под серого талмуда  зеленый  файл   и возвращаюсь к  стекляшке под зеленым крестом. Кладу файл на  стол, вытаскиваю из него  распоряжение нашего кикимора.
«Вот, смотрите, - тычу пальцем в пункты под газетной величины буквами, -  здесь акция для оптовиков. Сегодня у нас какой месяц?» «Сегодня август», - кивает хозяйка  и начинает искать  по карманам   очки. Надевает крупную черную оправу на носик, придвигает листок к себе. «Видите? – говорю, тыча пальцем в дату, - акция   от весны. А вы о ней знаете?»  Михайловна не отвечает. Читает текст. Через минуту в недоумении поднимает лицо: «Менеджер должен…   обязан… а где условия?». «А  вот, «Менеджер обязан   доводить следующие призовые условия:   при заказе на сто тысяч рублей клиент получает  скидку 1,5%» Виталина  вскидывает брови: «За сто тысяч - полтора процента?» «Да, и  деньги вперед. Притом, что скидка возмещается только в цене» «Почему - в цене? У вас же цены скачут с каждой поставкой? Я  вашим девочкам только звонила, почему диклофенак подорожал – они сказали, что новая поставка.  Как мы увидим  скидку?». Пожимаю плечами -  никак.  Михайловна аккуратно, словно близорукий боксер перед дракой,  снимает очки, а я усугубляю:   «И еще у вас не должно быть просрочки, и    деньги   надо будет перегнать на фирму заранее. То есть, все за наличку». «То есть, мы за наличку, а скидка – в цене?» «Да».  «А потом ваши  цены гопака спляшут и была не была скидка…» «Ну да,  но вы же об акции не слышали, потому что я вас от нее  берегу. Хотя  если начальство узнает,  получу     выговор и штраф».     Несколько мгновений аптечница думает, потом бледное, даже немного серое лицо ее начинает идти красными пятнами. «Он      идиот,  ваш начальник? Думает,  мы здесь  не можем два и два сложить?!» «Он   парашютист, заброшен к нам, убогим,   учить нас  счастью.» - отшучиваюсь я, но  тут невзрачная аптечница  превращается в Горгону, дышащую огнем: «да что это за обман на коленке?! Почему о повышении цен другие фирмы предупреждают за месяц?    Правильно муж ругался,   вы нас за людей не считаете!» Сухонькая женщина сжимает кулачки, я быстро сгребаю бумаги, а потом  долго   ее успокаиваю.  А приведя  в норму, сдуваюсь и сам. Моральных сил больше нет.  Утешает журнал, правильно придавивший буклеты.
И думаю, ну, Биркин! Ну, ты же с-сука.  Хоть бы  разок бы съездил в поля да предложил сам свою акцию!  Тут ведь такое дело: он из собрания в  собрание  толкает свои проповеди и демонстрирует убежденность в себе как в истине в последней инстанции. И что? А то, что    ты мал помалу   поддаёшься напору и начинаешь   сомневаться в себе. А на сто процентов я  прав насчет  глупости акции? Ведь смотри, как  он      настаивает, как гнет свою линию!
Всегда завидовал   беспочвенно уверенным в себе людям.   Глядишь на них и диву даёшься.   Откуда это? От привычки, что народ всегда прогибается?   Генетика? Или впрямь, как  иногда мерещится,  существует   Планета начальников,  где их специально выращивают, удаляя   ненужные  свойства типа понимания  и вежливости, а вкладывают  чувство непогрешимости и неуязвимости, и, что что бы ни  случилось,  даже рожу им не набьют.    

Бензин                V
Гостиница              V
Маршрутники   -   V
Скидки                - V
Чеки                - V
Заявки                -  V
Фенька                - V
Бред    Акция          V
А теперь -   какого черта? Видишь, как выбесила тетку «акция»?! Ты же тысячу раз прав оказался, товарищ!  Твое предчувствие    не обманывает. «Предчувствие». А если не обманывает, то «пример» и «портал» и «призыв» - они настоящие.  «П», «П»… А сейчас чем ты был занят? Ты проверял себя. Проверкой был занят… «П» - роверкой.  Проверкой! Опять «П»! Интересно...
Да-да, «интересно»… думал ли дембель советской армии, выходя за ворота воинской части, что через 12 лет будет сидеть на стоянке под трехметровым силикатным забором на детском золотисто-черном стульчике, перебирать бумажки и хвалить себя за то, что поверил самому себе?  Да никогда!  В армии я верил себе   безусловно и безоглядно. Как только «всосал службу», я каждую свою мысль возводил в закон! Каждое желание! А тут… что-то ворочается в судьбе, а я отгоняю.  Что-то зовет – а я не слышу. И надо идти – а я сижу и бумажки раскладываю… А это же может быть… пробивается… расстилается… как его…  тропа Хошимина!
***
Но даже после этой самонакачки  я ничего не надумал.  Единственно, слабенько мелькнула идея, что  эта буковка «п», на которую начинаются последние   слова, есть что-то значимое.   И  волнующая отгадка последних «сидений» начинается тоже с нее. И буковка-та – чисто путеводная нить. Ворсинка, торчащая из кудели.   Но я  этого пока не понял. Понадобилась еще одна неделя.

СИДЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Началось оно    с истерики.  «Люди добрые! Доколе! – тихо выл я, сидя перед открытым автомобилем и  перебирая веер листовок, только что поднятых  с резинового коврика,  - «доколе же будет это продолжаться?! Думал ли дембель советской армии, что на двенадцатом году по уходу в запас буду сидеть возле старого автомобиля с самодельными листовками, и думать – зачем, зачем, заче-е-ем?! Какого хрена    я их придумал?!»   
Во вторник, во время еженедельного допроса,  Биркин  опять начал долбать моим «портфелем», на что я во всех красках рассказал как его полюбили в «Виталине». В ответ он назвал меня вруном,  просто бросил  в лицо – мол,  врешь и не краснеешь. И я действительно покраснел от гнева, но сдержался,  и сухо пообещал привезти ему письменные доказательства, на что жирный тролль веско и даже проникновенно ответствовал, что ему нужны не доказательства, а продажи, и своими отговорками я делаю только хуже для себя.  После чего крутанулся на  своем вертящемся кресле. А я  даже феньку, новый анекдот про Ватсона с Холмсом    не успел рассказать. Не понадобилось.  Сел за компьютер и переделал РАСПОРЯЖЕНИЕ в АКЦИЮ, распечатал тридцать штук  и каждый листок сделал именным,  в правом верхнем углу надписав ФИО клиента.  Теперь я сидел возле открытого салона, сортировал заполненные листы и отмечал в бегунке:
Бред       «Виталина»          V 
Бред        «Фармлидер»     V
Бред         «Аверкина»        V
Бред          «Джавадов»      V
Всего их, готовых, было  пятнадцать штук. На большее  нервов не хватило. Достало  объяснять и получать плевки.  Некоторые из них были разрисованы  цветочками и рожицами – детки постарались у одной аптечницы.  Несколько штук просто перечеркнуты  крест на крест.  В большинстве было одно слово: «нет».  Как бы, все подтверждало мою правоту. Но я теперь  сомневался в полезности их демонстрации. Потому что акция, как уже говорилось, это явная диверсия. Но пока о ней молчишь,  ее как бы нет.  А тут я ее рассказал, и не просто, а доказательно, хотя и не в лоб, а как  типа  «краш-тест» на предмет определения    минимальной  ставки  отката.   Ну, «скоро наша фирма разродится на порядочные откаты. Какой бы вы хотели?»  И то -  народ воспринимал мои слова недоверчиво, а где-то и с гневом, который приходилось гасить. В поле это прокатывало, но ведь это наблюдал один я. А в офисе,   заценив  мазюки-вазюки и отрицательные ответы,  офис очевидно решит, что я опускал контору. И получится,  что не Биркин враг народа, а я.
Я скомкал лист и с силой бросил его вверх. Комок сделал горку и шлепнулся через две машины к белому кирпичу забора, а следом я услышал стук в стекло в бытовке, что стоит у нас в голове стоянки и сварливый выговор   старосты. Бытовка стоит на бетонных столпах довольно высоко и из окошка очень хорошо все видать!  Я поднялся над крышами автомобилей,  покаянно поднял вверх руки,  подобрал бумажку и забросил в салон и все равно потом еще полчаса выслушивал из окошка,   как ему надоело принимать визитеров с другой  стороны забора и слушать  жалобы, что мы мусор туда перебрасываем. (А  это правда. Народ на стоянке простой. Зная, что в единственную «урну» перед вагончиком Степаныч выкидывать мусор запрещает и не желая тащить его домой, люди просто швыряют объедки за белую каменную кладку) . А «урна» действительно примечательная. Сначала Степаныч  приволок два  куска трубы разной ширины, приваренные торцами к покоцанному  знаку «кирпич», потом   загнул тяжелым молотком его края, покрасил  серебрянкой и торжественно поставил перед авиационным трапом. Уродливая урна  стала    похожа на Кубок Стэнли – такая же серебристая и  пирамидальная, с узким верхом.   И это сравнение тоже странным образом никак не выходило из головы. Будто было связано с моими мучениями.
И вот,  я сел обратно на   черно-золотистый стульчик, что вожу с собой в багажнике, положил голову на руки и тихо ревел, как марал, застрявший копытом в капкане - сколько дурной работы!  Потом занялся стандартным набором:
Бензин                V
Гостиница              V
Маршрутники   -   V
Скидки                - V
Чеки                - V
Заявки                -  V
Фенька                - V
Бред    V  V  V V V V V V V V V V
На последнем пункте я все-таки остановился и пересчитал собранные листовки-акции.  15? 15.  Почему я их сделал пятнадцать? Пятнадцать. П-ятнадцать. «П»! Гос-споди! Думал ли дембель советской армии что на двенадцатом году «свободы» к пустому и глупому содержанию дней добавиться еще   чужой бред?! И главное, с которым ничего нельзя сделать?! Который руководит тобой и отравляет существование?! Думал ли, а?! Да ни за что!  А вот факт…  Чары кикимора связали меня по руками и ногам… И акции эти, листовки… Не, предчувствие меня не подводит. Покажу и сам стану врагом. Нельзя их предъявлять. Зачем же я заморачивался? А еще «портал», «призыв»…. Да! Все снова действовало, воодушевляло, едва я подъехал к Усладово! И еще даже вчера, в пятницу, настроение было прекрасным! Даже горой листовок заполненных я был доволен! А теперь все отравлено, а в мою жизнь добавился еще кирпич чужого вздора. Даже не кирпич, а валун. Большой такой, неудобный.  И с ним ничего нельзя сделать. Ни-че-го.  Буду втаскивать его в гору дней, как Сизиф, а потом бежать за ним под гору…. И снова втаскивать… Кикимор же не отстанет! Что делать? Блин, итак занимаюсь сплошной шнягой, а тут еще бред!
Смотря в чертов лист с множеством «бредов» -  VVVV  я снова чувствовал потребность запулить листок куда-то к черту на рога. Будто это могло помочь… Помочь… «Помощь» П… п… «потребность»…  Опять в жизнь совалась проклятая «П»!  Да что ж за издевательство?! «П» словно птица кружило надо мной, говорило мне, шептало: я не зря. Я по-настоящему. Я могу помочь. Я «путеводная нить». Я «проводник». Ага, ага – проводник! «Портфель менеджера» тебе в зубы, проводник! Кстати, тоже на «п»…
Что же делать? А если это не случайно? Ты же помнишь: «мир активен по отношению к нам»… Помнишь наставление гуру, или забыл? Может, этой злой активностью, этим «портфелем» тебя на правильную дорожку выталкивают? И   результат, когда бред стал во главе твоей жизни, это опять то, что нужно?! Да, парадокс. Но тем не менее. О, кстати -  «парадокс»?! «П»!!! Опять «П»!!!
Поняв, что недолго и спятить, я  отказался от чтения. И от чая с бутербродами. Провизия нетронутой вернулась в пакете домой. «П-ровизия…»  Блин! Еда! Просто – е-д-а!
Я подхватил пакет, закинул в машину бумаги и  сбежал со стоянки, где в это время над моей машиной кружились и «п-ыкали»  невидимые, безъязыкие  и бестолковые мойры.  За воротами почувствовал облегчение.
СИДЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Биркина вызвали в Москву, и во вторник я кайфовал. Соответственно, неделя выдалась спокойной и мирной, как всегда бывает в начале месяца.  И мои мистические задачи в нетронутом виде как бы перекочевали на следующую субботу.  Было  время  их обдумать.  Я вызывал в памяти и проигрывал скорбные субботние ритуалы, пытаясь вытянуть   нечто общее, найти ключ, разгадку. Ведь что это было? Каждую птичку  я выписывал со странным чувством, что я не только разминаю «портфель менеджера»  - а что-то еще как бы делаю. Но - что? Не мог понять.  Было ощущение, что я собираю камни, сверлю их и на какую-то стальную нить нанизываю.   Прозрачные, невидимые камни повседневности собираю на одно ожерелье, чтобы потом зажечь костер и попрыгать возле него, размахивая искрящимися веригами.  И крича – да, вот такая у меня глупая жизнь!
Костер… попрыгать… ожерелье… Конечно,  это четкое предчувствие чего-то. Оно, вспыхнув в мозгу, говорит  как надо поступить.   Нужно с этими камнями что-то сделать… Запустить у священного костра их на фиг, в воздух!  «Запустить»… А как?  Также, как я кинул листок с «бредом»?!  Ведь нужно что-то взамен…
В итоге я пришел вот к чему: это не случайность. Это часть чего-то.  «пример» «портал» «призыв» «проверка»… И еще какие-то слова невидимые бьются рядом, хлопают крыльями и умоляют: ну назови, назови же нас! Мы и есть то самое, что ты ищешь!
Разгадывая головоломки, как я уже давно убедился,   очень важно   быть  уверенным в себе. Быть довольным собой.  И полагать, что все не случайно, но необходимо, чтобы предопределить великолепный результат. И потому ранним утром, чтобы ни с кем не встретиться, я прошел через рощу, пересек бетонку, бегущую стометровку  к зеленым воротам с красными звездами, открыл секцию рабицы, прошел между двух рядов застывших автомобильных морд и задов, дошел до своей белой пятерки под высокой стеной серого кирпича, открыл багажник,     сел на свой детский стульчик с золотисто-черной росписью и  несколько раз себя похвалил. Затем переместил  в кожаную папку с правого кресла, заваленного бумагами,  бензиновые и гостиничные квитки,  сразу положил их в пластиковый файл (эти  чеки – живые деньги). После чего  оторвал  от неактуального прайса один лист, и написал на чистой его стороне
Бензин   V
Гостиница V
И решил подумать о «портфеле менеджера» вполне благодушно, даже, я бы сказал, с умилением.  В самом деле, я ведь не против импортных слов.   Чай, не дураки создавали науку!   Но   мне     как  босяку призванному этими терминами добывать  хлеб насущный,  интересует только как с их помощью заколымить.  Ведь   в продажах только два инструмента реально, две штуки действуют на людей безотказно:  халява и ласка.  Два инструмента     и побоку ваши  портфели. Ласка и халява! А термины нужны тем, кто  никогда в полях не работает, не работал и   никогда   не опустится на нижнюю ступень пищевой цепочки. Они сразу прыгнули в начальственные кресла, и нужда только в одном, доказать, что они умнее других, учились же      западных школах. Это главное. Им нет  нужды убеждаться в действенности модных слов. Они действенны априори –   сидят же парни на нашей шее? Ну и вот.
Заговорив «портфель», начал работать дальше. Руки замелькали  над креслами и ковриками салона в бешенном   ритме. Даже показалось: вот-вот – и  объявится сеть из   невидимой пряжи, что вытягивается моими руками из воздуха салона. «Пряжа».  «Пе, пе» - фыркал я, с удовольствием продолжая список.
Маршрутники   -   V
Скидки                - V
Чеки                - V
Заявки                -  V

Настроение улучшилось. Ночь мал по малу отошла в тень, в жаркие лучи августовской теплыни, сочащиеся  из стратосферы, гладили меня по щекам. Чувствуя приближение скуки и воплей, «думал ли дембель» я отвлекался  на еду, ел бутерброд, обгладывал, словно кость, неровную ленту полиэтиленовой пленки, сгрызая с нее кусочки колбасы.  Наливал из термоса душистый чай с чабрецом – «подумать только, одна травинка – а какой аромат».  Выковыривал палочкой от суши желтую дольку лимончика из узкого горла….
- Портфель менеджера, скидки, чеки, заявки… - бормотал я, ковыряя полированной деревянной спицей блестящее жерло, -  В сущности те же орудия труда, как серп, как молот,  лопата.  На выходе-то одно - хлеб насущный. Если бы нам не надо было   добывать хлеб, - думал я, -  жизнь  бы черте во что превратилась. Только перспектива помереть с голоду приводит ее в   относительный порядок.  Голод предлагает человеку искать еду,  делать  движения. Отбирать полезные от бесполезных.  И полезные движения образуют первый порядок в жизни. Первый порядок… «Пе-пе»… Полезные движения.  Ха! Да.  В конце концов, человек научается наблюдать над зерном, растущим из почвы,  над костром, в котором плавится руда. Потом начинается разделение.   Один   пашет свою ниву.  Другой  занимается   рудой, чтобы делать   плуг и серп.  У кузнеца свой первый порядок. У селянина – свой.  И со  временем порядки множатся… Появляются те, кто веселит, кто выдумывает, кто  руководит. Кто-то занимается прошлым, чтобы всем рассказывать, как там было скучно и стремно,  пока не додумались до порядка   решать дела со смотрящими (шутка).  Кто-то смотрит за звездами. Кого-то посылают с дубиной на периметр, охранять село от соседей и диких зверей. Но  самое счастье, это когда нива - смотрится нивой. Огонь - огнем. Руда - рудой. Серп - серпом.  Горн, огонь, руда. Да-а-а… Не маршрутник с чеками, не «портфель менеджера», тьфу!  Хотя… ну и ладно! Ну и пусть! И все же,  хорошо, когда вещь  как  выглядит  так и называется.   
А моя нива вот – маршрутник, чеки, бензин…. Нива! И  единственный смысл,  чтобы на складах товар не залеживался.  Но скажи спасибо, что хоть такой порядок имеется.  Ишь, захотел, чтобы в жизни все как называлось, так и выглядело!  Так не бывает!  Надо взрослеть! Нет! Нет! Нет! Где-то бывает! По крайней мере – должно быть, иначе в жизни нет смысла!  Оставьте «едой»  хотя бы еду! Хотя бы колбасу, и хлеб! Я не претендую заниматься нивой и серпом!  Я согласен - пусть они выглядят бумажками! Только еду оставьте едой!  Слушайте! И если уж все выглядит не так, как должно выглядеть, то  я вправе заявить:  тогда пусть все, что не так выглядит, выглядит так, как я хочу! Вот так!  Да будет все едой!  Пусть вернется мир первых порядков!
Напрасный труд…
Тоска-а-а!
Вот с акцией чертовой как получилось – на двести процентов   права была моя интуиция! И что? И теперь тоже права? А о чем я должен сигналы принять?! Э… пустое… Нет, в этом конечно же, что-то есть, в этом переборе бумажек. Упорядочиваешь  командировку – и жизнь вспоминается.   
В конце концов, этими же словами  я на жизнь себе зарабатываю.  Они как плуг, как серп – эти мои маршрутники, чеки…
Мысль ходила кругами вокруг одного и того же и в конце концов забормотались стишата.
-   Маршрутник и скидка, заявка и чек, в них нива и жатка, в них колос и серп…. – забубнил я невольно ища рифму и ритм, ( «чек» - «серп» - так себе рифма, но мы умиляемся, умиляемся!)  и снова, - маршрутник и скидка, заявка и чек, в них нива и жат…  Скидка-жатка, что за рифма вообще?! Ты поэт или чо?! – возмутился я сам себе и дисциплинированно изменил обтекаемое «скидка» на конкретное «взятка», чтобы рифмовалось с «жаткой». Получилось оченно неплохо:
Авансовый, взятка, маршрутник и чек.  В них нива   и жатка,  в них колос и серп.
А дальше перо само забегало по бумаге
Конверт для отката и чек на бензин,  твои инструменты,  дающие жизнь.
Из жестов  работы  слагается    цепь движений,  где, в кассе , на выходе - хлеб.
Усилий логичных   в бессмыслице дня,  другого порядка  -  нет у меня. 
И вдруг запросилось, защемилось опять «Пе!» «Пе!» - я должно быть, я!  И в голове вспыхнуло: порядок! Первый порядок!
Первый порядок- и есть человек
Какой  порядок - такой  человек.
Какой человек? Никакой человек!
И хочется адски, чтоб нива  и серп  иной вид носили, и  будущий хлеб
Взрастал на виду  олимпийских колец, пусть  вытяну я  этой   нити конец!
Авансовый, скидка,  маршрутник и чек,  забрали часы и хотят забрать век.
Под первым порядком, под пряжей дурной,
Кручу и верчу я
Веретено...
Оп-па! Поперло!
Найдись же скорее   порядок иной, с мозаикой славной в картине одной
В которой участвуют дух и   мечты.  Не в той, где всего лишь пустеют склады.
Авансовый, скидка, маршрутник и чек. Забрали часы и хотят забрать век.
Под первым порядком, под пряжей дурной,
Кручу и верчу я
Веретено...
***
Итак, в мир божий на моей делянке опять вырос стишок.  Я их когда-то писал много, запоем, потом бросил в виду отсутствия перспектив и таланта. То есть, они, канешна, были гениальными, но только для меня. И    быть у всех на устах   оказалось невозможным. Тем более, чеканить монету. Поэтому они  были   клятвенно похерены – чтоб я еще когда нибудь оскоромился? Да никогда!  И все-таки   они иногда вползали в мою жизнь, возбуждая  прежнее тщеславие и наполняя душу ложной уверенностью. Так и сейчас. Я сидел, и смотрел, как радостный баран, обожравшийся дурмана,  на сложившиеся строки. Смотрел минут двадцать, вставал со стульчика, слонялся по узкой стоянке от забора воинской части, по проезду между машин к бытовке в другой стороне, пиная гальку, подбирая ее и закидывая  через трехметровую силикатную кладку на заводскую территорию, в надежде попасть в какую-нибудь гавкающую тварь, не дающую покоя мыслям – слава богу Степаныча в бытовке  не было, там не отлипал от газеты другой  старик. Я несколько раз прошел мимо серого вагончика – в окне виднелся сторож в очках и пятнистой куртке – он не обращал на меня внимания. Подошел  к воротине – секции забора из рабицы, которая оттаскивается,  на 90 градусов открывая заезд – а так снаружи и ворот-то не видно.  Перешел белую бетонку, бегущую   по краю оврага, углубился в рощу. Вскоре сел на свое заветное поваленное дерево. И сидел, убаюкиваясь  мягким шумом листвы в зеленых кронах, видом  бурьяна в человеческий рост,  окурков и бутылок вдоль желтого ствола – почему-то они сейчас даже не раздражали. Я успокаивался  аурой своего подручного леса, за которым в нескольких шагах – дом, а с другой стороны – стоянка с машиной.  И все-таки лес. Заведут так вслепую, развяжут повязку – не поверишь, что в городе. Даже белки иногда пробегают, что говорить про птиц. Так я  сидел и успокаивался.  А главное, пережидал.  Вообще, прежде стихи становились дерьмом после написания где-то через сутки,  двое. Потом я довел норму до часа.  Главное было куда-то убежать с места написания. Притом, резко.    Потому что сейчас времени не было – я это чувствовал.  И еще чувствовал – стих, он здесь,  а там – на стоянке, возле машины, сидит что-то еще!  И стих в своей «тщеславности» вот это вот меня ждущее растворяет и убивает!
Минут через дцать опять посмотрел на  вирш.  Сразу бросилась в глаза его нелепость,  грубость, убогость.
Да,   оторвавшись от места   появления, они сразу приобретают более реальный вид. Взгляд становится что ли, более критическим. А тут и критиковать не надо. Что стиль – тритатушки, три-тата, что смысл – вопли  о своей неустроенности. Веретено он крутит, нить прядет. П-П! Ишь ты, Костя Кинчев! 
Да, стих больше не беспокоил. А чувство, что он лишь первое звено – не ушло.  Что-то там было еще.
-  И что?! – заорал я на свой сказочный лес, - и что теперь?!  Как мне узнать, что дальше делать?
Лес молчал.
***
Поэтому через двадцать минут кроме бумажки со столбцом раздражающей рифмовки в моих руках была толстая общая тетрадь на скобах, салатового цвета на 46 листов. Я сбегал за ней домой.   Корешок ее я дополнительно проклеил скотчем – о, как мы жили без скотча в прежние времена?  И эта проклейка был смелый и решительный жест моего вмешательства в эту тетрадку.  И еще второй был жест: ниже надписи ОБЩАЯ ТЕТРАДЬ, но в ее ширину,    ровными буквами,  но только очень тонко, минимальным нажатием грифеля   было начертано одно слово 
С   И   С    Т    Е   М   А
Это единственное, что было от меня  на зеленой бумаге.  Да и оно, в принципе, еле читалось.   Больше жестов   я себе не позволил. Потому что эта тетрадь была… хм… священным предметом. В свое время она явилась настоящим переворотом в  жизни.  Я мало что в ней понял, когда получил ее от профессора с черной бородой и курчавой шапкой волос. Но кое-что понял. И это «что-то» стало опорой, когда я не знал, как мне быть. А непонимание послужило к тому, что доставал я эту тетрадь крайне редко.  Я привык, наоборот, все упрощать. Да и была она   очень хорошо завалена, в нижнем ящике стола, под папками старых стихов и прочего барахла. Прижата, спеленута, словно диверсант пограничниками,  и положена в отдельный темно-зеленый файл, словно в автозак, откуда диверсант никак не может докричится о своей невиновности и какой же он идиот.
С любого открытия или чтения она начинала мне  об этом рассказывать. Как вот и сейчас. 
«Сартр говорил, что существует только  два типа сознания – мистическое и рациональное, научное знание и магическое,  интегральное производное от суммы суеверий…   Мы его можем увидеть в обрядовой культуре» - читал я,  и  бездна  разверзалась     под ногами. Записи в тетради изложены цивильно, обтекаемо, без обращений ко мне. Однако, сделаны они были после наших бесед, и потому когда я  начинал их перечитывать, в голове сразу возникала  картина в  санаторно-профилакторных декорациях – пешеходные аллеи, посыпанные песком,  развесистые деревья, старинный скамьи большого больничного комплекса с отдельно стоящими двухэтажными отделениями.  И мы, врач и больной,  сидим на отдельной скамье с литыми, чугунными ножками. Бородач-профессор в белом халате, серых брюках и бежевых мокасинах, закинув ногу на ногу,  говорит и улыбается в бороду и беспорядочно как карточную колоду, листает  тетрадь.
-   И вроде как обрядовой жизнью жить грешно, неумно, ненаучно, но ведь жили же люди прежде…  понимаете ход моей  мысли?
Нет,  я не понимал. Понимал одно, что   я неуч и дурак. Но понимал также по опыту, что  чем позже признаюсь, тем лучше. Осторожно отвечал:
-   Я   после армейки даже школу забыл. Только таблицу умножения помнил. А тут надо образование.  И как до тех пор жить? 
Он же в ответ хлопал меня по руке   
-  О чем  и речь! Люди в прежние времена нашими  знаниями обладали? Конечно же, нет, но  как-то ведь жили, и даже счастливо жили, потому что   иначе - зачем?
И заговорил размахивая   белыми рукавами халата, то и дело обнажая  края синей рубашки
-    Если научное  сознание пока  недоступно,   живите бытовым.  Но вот в чем фокус,   и в бытовом должно найти научность - из того знания,  что вам доступно. Пусть оно будет  магическим, но это будет именно   ваш способ   осваивать мир.   Если  для этого надо поклоняться солнцу,  плевать через левое плечо,- я говорю очень условно, конечно-разумеется – поклоняйтесь, поплевывайте и не ждите ничьего одобрения, пожалейте социум,  не возбуждайте его подозрениями о чьем-то неправильном счастье.   Чувствуете,   что нечто  вам  помогает –  берите его в свою жизнь.    Ищите закономерности,  создавайте в хаосе   свои порядки, подобно тому,  также как человек веками  наблюдал за зерном,  а в итоге научился выпекать караваи.  Скажу крамольную для ученого вещь: во главе угла сама сложность, а научное ли, магическое ли содержание у нее -  дело второе.  Рационально упорядочено? Помогает? Так пользуйтесь!
Несмотря на свою непроходимую тупость, на то, что смысл слов собеседника не трогал мой разум, и вообще, это был в принципе  «сплошной ЗАС»,  у меня гора упала с плеч. И четко оформилось ощущение:  «Так как я живу – можно жить»
- Так как я живу, можно жить!
Я вздохнул и отложил тетрадь. Устроил ее в раскрытом виде на желтую кору, с упором в бугорок от отвалившегося сука, чтобы она не упала. Нет, решительно опасное это занятие – обращаться к источнику знаний в которых ни черта не смыслишь.  А что делать?  Я всегда к нему обращался в подобных случаях. И это помогало. 
- Что-то вылезло из атмосферы.  Не понимаю пока что и к чему. Сейчас пойму,   – сказал я успокоено и снова  начал   листать тетрадь. И тут можно было патетически принять позу проповедника и ткнуть в листы как в страницы библии – я на них насмотрелся, на убогих, - но решил не пародировать сам  себя. В голове мелькнуло: «ни сомнений, ни смеха».   Я тут же припомнил, как Гурий объяснял эту фразу указывая на какое-то свергениальное светило, ставившее смех на первое место среди вещей жизни, на что Гурий  взрывался негодованием. «Выдумывайте свой порядок  и не сомневайтесь.  И не вздумайте  над собой смеяться. Пусть так делают    неудачники и слабаки. Когда вы столкнулись с небытием, готовым вас поглотить – говорите себе: ни сомнений ни смеха. Это серьезно. И вообще, замечательно народом сказано: делу – время, потехе – час. Победите небытие,  победите свое «ничто», потом найдете час и над собой посмеяться. И даже не над собой, а над своими слабостями и страхами, стоявшими на пути к победе».   
Так вот, я чувствовал, что мое «ничто» пока побеждало меня. Но появился стих про «первый порядок» - и  явно неспроста.  А «Ничто» говорит, что это ерунда.   Махнуть  бы рукой, посмеяться – да только к горлу  уже подкатывает тошнота.  И вроде чистая блажь и дебильность, ну, накорябал пару фраз на стоянке, ну «пыками» своими затрахал мозг… А что-то колобродит в воздухе, возле темечка… и заставляет  ломать голову….  Слушайте, почему же шевелить мозгами сложней всего на свете?!
-  Да. Хоть на голове ходи, хоть волком вой, хоть в дураках оставайся, только не поддавайся сомнению в себе. Так как я живу, можно жить. А что я имею сейчас? А имею то, что я не понимаю. Я сейчас дурак в ситуации. Если она – ситуация. А она – ситуация. Но что же она тогда значит? Что объяснилось стихом?
Я посмотрел на лист старого прайса с дурацкими строчками,  все более  и более кажущимися мне оживающими в моих руках. Вот-вот и взлетят…
«Может быть, так и нужно, чтобы они взлетели?  Может быть, он и должен лететь? Не лист – стих…»
Но я не стал больше себя мучить, сунул в тетрадь каляки-маляки,  встал с желтого ствола и, пнув с тропы в бурьян оранжевую банку из под «фанты»  пошел на стоянку.     Из банки  вдруг  россыпью вылетело несколько окурков, словно  вспугнутые серые голуби, быстро севшие на землю. Кто-то очень аккуратный  здесь был до меня. И банку поставил специально . Чтобы окурки взлетели… «Банка – подсказка». Подсказка…. П-п!
Вернулся на стоянку.  Возле  машины ходил невзрачный похожий на школьного учителя физики с круглыми очками пожилой  вахтер в защитной натовской куртке.  Указал  на приоткрытую дверь  в салон и опрокинутый, лежащий на земле стульчик. Я поблагодарил, пробормотал что-то про горевших   газ, поставил стул вертикально и сел, постукивая по коленям свернутой в трубку тетрадкой .
-  Так как я живу, можно жить. 
И раскрыл тетрадь, чтобы   вспомнить, что  мне Гурий еще говорил про «порядки».   Но тут на мобилу позвонила тетка, и, не сдерживая слез, попросила о помощи:  наш немощный  комиссар  опять ее выгнал, когда она предложила ему сесть на ведро в комнате,   но,  пытаясь дойти до туалета по стене, упал  в коридоре и теперь плачет и ругается, а  ее не подпускает. Я  с облегчением закрыл тетрадь, сунул ее на полку, закрыл машину и направился к дому,  исполнять долг внучачий.  Или  так – «внукский»?  А,  по фиг.