Пыль-2

К вечеру моё состояние ухудшилось, и я потерял сознание. Смутно помню, как меня везли на скорой в больницу. В тот момент я ощутил странное чувство смирения и безразличия: будь что будет.

В памяти осталось лишь ощущение, что время тянулось медленно, а сознание то уплывало, то возвращалось. Помню, врачи скорой помощи долго спорили с персоналом приёмного отделения. «Приёмщики» рьяно доказывали что-то и не хотели меня принимать, но всё закончилось «полюбовно». К радости обеих сторон, меня, наконец, «выгрузили» из скорой.

Я уже мог стоять, сидеть на стуле и даже вести рассуждения:

— Вы поймите, доктор, пока меня сюда везли, мне стало легче — может, я пойду? Мне же на вахту, с нуля... — говорил я, совсем не отдавая себе отчёт в серьёзности своего состояния.

Доктор поднял голову от своих записей и посмотрел на меня так, будто перед ним был не я, а восставший из гроба мертвец. В его взгляде читалось полное недоумение:

— Братец, вам лечиться надо! — произнёс он с нотками усталости в голосе.

Затем он меланхолично обвёл взглядом пространство вокруг, как будто хотел получить ответ откуда-то извне.

— Признаюсь, вам отсюда долгонько выйти не получится! — сказал он, зорко глядя мне в глаза. В его взгляде я прочитал полное безразличие к тому, как быстро я смогу решить свою проблему.

— Надеюсь, вы хорошо меня понимаете? Подождите меня здесь, я сейчас вернусь… — завершил он фразу, вставая с места.

Я промолчал, погружённый в свои мысли. Но больше всего меня радовало, что я вновь начинал дышать полной грудью — это вселяло в меня надежду хоть на какое-то будущее!

Сидя на скамейке у дверей ординаторской, я улавливал своим сонным сознанием, что там, за этой дверью, шёл довольно оживлённый разговор: врачи что-то упорно доказывали друг другу. Слышалось громкое и решительное: «Нет!» — и это звучало как вызов, который требовал ответа.

Наконец, в дверях кабинета появился мой доктор. Я почувствовал, что напряжение в воздухе немного спало, и в ординаторской воцарилась тишина.

— Идём, я решу твою проблему! У них, видите ли, нет мест — для своих всегда отыщут, а тут человек на грани жизни и смерти, а им всё равно!

Он решительно зашагал по коридору, не замечая никого вокруг и поглощённый своей мыслью.

Из всего услышанного я понял, что свободных мест нет. Но врач всё же нашёл для меня выход в виде некоего «резерва». Этим «резервом» оказалась маленькая четырёхместная палата, видимо, предназначенная для тех, кого уже считали бесперспективными.

Я тогда не знал, что из этой палаты уже не выходят, а их вывозят... в другое место. Но мне было всё равно, куда меня положат, — лишь бы иметь возможность немного поспать.

Вот так я оказался в маленькой палате с тремя людьми, чья судьба была предрешена. Я не знал, что ждёт меня впереди, хорошо понимая, что сейчас мне нужно просто отдохнуть.

За окном постепенно светлело. Первые лучи утреннего солнца робко проникали в комнату, окрашивая мир за стеклом в нежные розовые и золотые тона. Это говорило о том, что над городом, в котором я постоянно влипал в какие-то истории, вставала заря. Но впервые за мою ещё не столь долгую жизнь, а мне шёл всего лишь двадцать второй год, эта заря меня совсем не радовала.

Моё сердце не наполнялось ожиданием чего-то хорошего. Тягостное предчувствие висело в воздухе. Не радовала меня и перспектива двухнедельного пребывания в этих стенах, которые не сулили мне ничего хорошего.

Лёжа на больничной кровати и безучастно глядя в потолок, я пытался найти хоть какой-то смысл в происходящем. И вдруг понял главное: я дышу там, где нет пшеничной пыли. Вот и решение всей задачи!

Но почему тогда у врачей, которые привезли меня сюда, и у тех, которые принимали, были такие озабоченные лица? Почему в их глазах читалась тревога? Я пытался понять, но мысли путались, а сердце билось тревожно, словно предупреждая о чём-то важном, чего я пока не мог уловить.

Солнечные лучи, проникающие в палату сквозь запылённые окна, осветили её мрачное содержимое. Я лежал на одной из четырёх кроватей, а рядом со мной, словно забытый кошмар, покоились ещё трое. Это были скелеты, обтянутые жёлтой, словно пергамент, кожей. Их большие грустные глаза, почти лишённые век, с безмолвным отчаянием смотрели в никуда.

В рот каждого из них были вставлены трубки, соединяющие их с какими-то аппаратами. Их дыхание было прерывистым и тяжёлым, при каждом вдохе они издавали странное бульканье, перемежаемое хрипами. Эти звуки наполняли комнату мистической атмосферой, которая так испугала меня ночью.

С одной стороны, эти безвольные существа вселяли в меня ужас. Но с другой — мне было бесконечно жалко их. Они когда-то были людьми, но теперь превратились в нечто иное, лишённое жизни и надежды. Их судьба казалась мне невыносимо трагичной, и я не мог не думать о них. Но, как всегда в таких случаях, молодость брала своё: «Да, такое может быть, может и более худшее, но только не со мной».

В это время врачи совершали свой утренний обход. Я сумел подслушать обрывки их разговора, и это не принёсло мне ни капли надежды. Они не только решили оставить меня в этой палате, но и собирались испытать на мне новые лекарства!

Они рассуждали вполне логично: он — одинокий моряк, о котором никто и не хватится; молодой — значит, его организм сможет выдержать многое и не сразу поддастся. Но главное — у него нет документов! Он человек-инкогнито, призрак без прошлого и будущего. Всё, что написано в истории болезни, — его данные, взяты с его слов и ничем не подтверждено. Его судьба никого не интересует, и поэтому над ним можно проводить любые опыты, не слишком мучаясь угрызениями совести, если что-то пойдёт не так…

Цель моя была ясна — я должен был бежать! Но как и куда — этого я не знал. Чужой город обступил меня со всех сторон, и в то время все города, кроме Москвы, казались мне незнакомыми и чужими.

Отходной путь на танкер, о котором я мог бы подумать, был для меня закрыт — я знал, что это опасно и сопряжено с риском для жизни, ведь там пыль, которая могла стать моей погибелью.

Я был в пижаме, и воспоминания о похождениях Шурика из фильма Гайдая «Кавказская пленница» живо всплывали в моей памяти. Я хорошо помнил, чем закончились его попытки, и понимал, что мои собственные усилия, скорее всего, ни к чему хорошему не приведут.

Мои вещи хранились в камере хранения больницы, и чтобы их получить, нужно было добыть разрешение самого главврача. Ситуация казалась патовой...

                (продолжение следует)