Маятники Зеланда

Любите ли вы квантовую механику? Любите ли вы ее так, как люблю ее я?
(Аргус Миралион)

Я с отвращением посмотрел на белый прямоугольник документа на экране компьютера. С точно таким же отвращением я смотрел на него и вчера, и позавчера, и даже не знаю, для чего его создал, если, все равно, не пишется. Ведь я старался и так, и этак, но ни одной рациональной или, хотя бы, интересной мысли так и не выловил ни из вида за окном, ни из снов, ни из собственной головы. Это был конец, фиаско. Из писателя я превращался в обычного гражданина, отягощенного смутными обязательствами среднего человека, обязательствами чрезвычайно бессмысленными и от этого еще более возмутительными. Будущее виделось протяжённым, бесцветным, без всяких положительных эмоций.

Раздражаясь и ругая себя, я поклевал клавиатуру двумя пальцами и родил предложение: «Был обычный осенний день». Дальше этого дело не пошло, и ради подтверждения этой гениальной мысли пришлось выглянуть в окно. День и вправду казался осенним. Под серым небом деревья монотонно теряли пожелтевшие листья, скапливающиеся грудами на дороге, где сразу становились бурой бесформенной кучей, которую потом сметут дворники. Несомненно, это был осенний день. Однако на его необычность ничто не указывало.

Я вернулся к компьютеру и перечитал фразу. И сразу же понял, что это лишь плоский, ни к чему не обязывающий штамп, что за фразой нет ничего и использовать ее для дальнейшей работы – невозможно. Как невозможно использовать истёртый фантик от давно съеденной конфеты. Я написал НИЧТО. Такими темпами можно докатиться до «солнца, позолотившего верхушки деревьев», и это уже окажется не пустым местом, а грандиозной пошлостью.

Я быстро стер написанное, искренне надеясь, что никто не успел это прочитать. В моей одинокой квартире никого не было, но предательский страх того, что кто-то может взглянуть в экран и прочитать эту пустую фразу, изводил меня.
Конечно, и раньше случались кризисы, когда я не мог писать, но за ними следовали периоды весьма плодотворные. В этот же раз все казалось значительно хуже. Я вдруг взвыл от боли в ступне, и обнаружил себя стоящим возле открытой двери в коридор и пинающим косяк босой ногой. Это было что-то новое, потому что в ту самую минуту я понял, что схожу с ума.

Но разум при этом спокойно переваривал новое состояние, переводя его в что-то отстраненное. В чужой фильм или в чужой текст, но и я каким-то образом, тоже участвовал в этом действии и, наверное, мог бы на него как-то повлиять, но предпочел пустить все по воле волн, рассудив, что иногда следует отпустить контроль – и гори оно все синим пламенем.

Он-я рысью проскочил в кухню и обежал ее по периметру, вернулся в комнату чуть успокоенный, и для укрепления результата, сделал еще один круг по квартире. Действительно, такое бестолковое хождение умиротворяло. Но когда вновь оказался в кухне, то почему-то мучительно попытался вспомнить для чего я сюда пришел. Возможно, что это было результатом раздвоения моего сознания и разорванностью чувств.

Звонка в дверь я не услышал, но другой я тут же подскочил к двери и посмотрел в глазок. На лестничной площадке стояла Рут. И ее лицо словно плыло, искаженное линзой плохого качества. Другой распахнул дверь, а я лишь вынужденно улыбнулся, потому что не имел ни малейшего желание с кем-то разговаривать. Но потом сделал все, что мог. Небрежно слепил себя из двух своих подобий, даже не разгладив следы пальцев на мысленной глине. Просто слепил вместе и создал одну голову на двоих, но без лица. А потом, прямо в таком виде и пригласил Рут в квартиру.

Я знал, что будет дальше. Рут огляделась, нацепила на себя костюм старшей сестры и завелась.

- Что за грязь?! – возмущенно спросила она. – Ты что, месяц не убирал? Ты что, собаку завел?
 
- Никакой собаки у меня нет, - Но попытка заткнуть словесный фонтан провалилась.

Рут двумя пальцами сняла с моей футболки какой-то волосок и повертела перед глазами:

- А это, что по-твоему? Это собачья шерсть.

Волосок был то ли рыжего, то ли коричневого цвета. Я мог подцепить его на улице или в подъезде. Шерсть животных прилипает ко всему. И этот факт был слишком незначительным, чтобы продолжать о нем говорить.
Но куда там – она расходилась все больше и усыпала меня вопросами, на которые не требовала ответов. Я слушал ее и мог предсказать каждое следующее слово, воспроизвести каждую ее интонацию, но было лень. Она, тем временем продолжала:

- Ты почему на телефон не отвечаешь? Мама вся извелась, звонит, а тебя нет.

- Ничего я не слышал…

- Или не хотел слышать, - парировала она. Вытащила свой телефон и что-то там нажала. Я знал, что она набирает мой номер. Раздался приглушенный звонок, и она словно полицейская собака отправилась на звук. Мой телефон обнаружился аккуратно лежащим на плинтусе между стеной и кроватью.

- Ты его нашла? – вяло удивился я. – С такими способностями, ты могла бы работать ищейкой.

- Не хами, - отрезала Рут. – Мама в панике и прислала меня. Или ты думаешь, что мне в радость находиться в этом логове и смотреть на твою помятую физиономию?

- Зачем ты пришла? – спросил я печальным голосом. Самым печальным, какой только смог воспроизвести. – Я плохо себя чувствую, у меня депрессия и я хочу быть один.

- Поэтому и пришла, - немного мягче сказала она и протянула какой-то клочок бумаги. – Вот. Это визитка одного хорошего психолога. Мама уже заказала очередь на сегодня, и да – я пойду с тобой.

- Не хочу я ни к какому психологу. Для чего это? Он что, сможет вылечить творческий кризис? Вложит мне в голову оригинальный сюжет и даст желание написать?

- Он, по крайней мере, поможет тебе выйти из этого состояния. А уж потом будет видно.

Я посмотрел на бумажку – психолога звали Ремир Квантар. И это была самое дурацкое имя, какое мне только приходилось слышать.


Приемная казалась пустой и унылой. Рут тут же уселась на стул, обитый голубым кожзаменителем, и уткнулась в телефон. А я бездумно оглядывал белые стены, картину, криво висящую над горшком с пыльным растением. Какое-то абстрактное изображение, такие часто вешают в дешевых гостиничных номерах. Вовсе не картина, а какой-то печатный эстамп, имеющий такую же ценность как упаковка чипсов.
В углу висел экран, на который транслировалось изображение с камеры. Я увидел в нем миниатюрные изображения Рут, себя и окна. Оно казалось странным, это окно с мутным зеленоватым стеклом, через которое можно было с трудом различить улицу и все, что на ней было. Прохожие и деревья изгибались и теряли очертания, словно находились под водой, а вокруг них плавали рыбы, которые казались гораздо ярче и контрастнее, чем все остальное. Прохожие словно ничего не замечали и продолжали идти как ни в чем не бывало. Я удивился и даже не сдержал смешка, но когда повернулся к настоящему окну, чтобы поближе рассмотреть его, то оказалось, что это аквариум, вставленный в раму вместо оконного стекла. «Скоро зима, - подумал я, - рыбы замерзнут». Мысль эта не несла за собой ни жалости, ни печали. Мне стало скучно, и я принялся мерить ногами приемную, расхаживая из угла в угол.
Рут подняла голову и коротко сказала:

- Не маячь!

Появилась молодая улыбающаяся женщина, приветливость которой граничила со слабоумием.

- Вас ждут, - сообщила она. – Пойдемте, я отведу вас в кабинет.

- Пойти с тобой? – хмуро спросила Рут.

- Нет, спасибо, - ответил я, ужаснувшись мысли, что она тоже будет присутствовать при этом цирке. А в том, что это будет цирк, я ничуть не сомневался.
Психолог встретил меня с преувеличенной радостью, словно долго ждал и вот, наконец, дождался. Он даже поднялся со своего места, чтобы сопроводить меня до кресла, стоящего в двух шагах от его стола. Хорошее расстояние для того, чтобы не допустить излишней близости с пациентом, но в то же время намекнуть, что эта близость, все-таки, существует.

- Здравствуйте, - приветствовал он меня, - и не дав произнести ответное приветствие продолжил. – Я доктор Ремир Квантар, но вы можете называть меня доктор Ремир или даже просто Ремир. Потому что психолог – это не врач, а самый настоящий друг. Лучший из друзей, которых вы когда-то имели. А ваше имя?

- Август, - буркнул я.

- О, - обрадовался психолог, — это же мой любимый месяц. Такой, знаете ли, теплый, щедрый. Бабочки летают, осы… Итак, мой дорогой друг Август, что вас привело ко мне?

- Сестра, - честно ответил я, глядя в его ясные глаза.

Он почему-то смутился и принялся вчитываться в какую-то бумажку, которую ухватил со стола. Потом многозначительно постучал пальцами по ручке кресла и откашлялся. Мне вдруг показалось, что это не психолог, а психиатр, я даже ощутил легкую панику и неосознанную обиду на родственников. Неужели они могли меня так подставить?

Еще я подумал, что Ремир носит парик, так как заметил, что линия волос как-то странно топорщится над виском. Было ли это важным наблюдениям или нет я так и не понял, потому что в этот самый момент психолог задал еще один вопрос.

- У вас же депрессия?

Этот вопрос прозвучал странно – то ли вопросительно, то ли утвердительно. Словно в нем присутствовали обе интонации.

- У меня творческий кризис, - поправил я его.

- … спровоцировавший депрессию, - тут же подхватил он.

- Может быть… Но имейте в виду, - я покосился на больничную кушетку, стоящую в углу, - гипнозу я не поддаюсь, можете даже не пробовать.

- Да с чего вы это взяли? – захихикал Ремир, будто я сказал какую-то глупость. – Нет, нет и нет. Гипнозу не поддаются люди, умеющие думать одновременно две или несколько мыслей. А вы это умеете. И поэтому никакого гипноза не будет, хотя, конечно, я владею и этой техникой тоже. Мы займемся самогипнозом или, как сейчас это модно называть, расширением вашего сознания.

- Но вы же не будете сверлить мне череп? -спросил я, припомнив о древней методе «расширения сознания». Тут кстати подвернулось и слово «лоботомия», и легло поверх всех остальных мыслей.

- Да что вы… И не думайте про такую гадость. Я просто хочу, чтобы к следующему нашему сеансу вы научились осознавать себя и свое местоположение в реальном пространстве. Это такой тренинг. Всего-навсего тренинг.
И он принялся рассказывать о том, как обычный человек удерживает свою реальность, почти при этом не напрягаясь, но и не позволяя себе расслабиться.

- Осмысливайте каждое свое движение, - говорил он. – Осознавайте каждое ощущение. Изучайте окружающее пространство. Поначалу это будет сложно, ведь вы писатель, а значит склонны иногда уходить в свои мысли и всякие придуманные миры. Поэтому всегда возвращайте себя к реальности. Вот, например, холодный пол под вашими босыми ногами. Вот льется вода из крана, у нее такой характерный звук. Ну и все такое прочее. «Вы знаете Зеланда?» —вдруг спросил он, перебив себя, прямо на середине какой-то фразы.

Я слышал это имя впервые, поэтому лишь пожал плечами.

— Значит вы не знаете Зеланда?

- А кто это?

- Вадим Зеланд, - сказал психолог, подняв палец вверх. И вдруг замолчал. Нет, он просто застыл с открытым ртом и поднятым пальцем, словно завис как компьютер, требующий перезагрузки.

Это было неожиданно, но и забавно. Я оглядел комнату, но в ней ничего не изменилось. Даже не было ни одной мухи, чтобы проверить мою догадку. Тогда я подошел к окну. Происходящее за стеклом казалось необычным, но и ожидаемым. Листья, осыпавшиеся с деревьев, замерли в полете, люди, проходящие мимо тоже остановились в нелепых позах. Развевающийся шарф какой-то девушки торчал в сторону, словно был сделан не из мягкой ткани, а из чего-то монолитного, типа камня. Все напоминало музейную диораму, только большего размера. Я воспользовался заминкой и решил поближе рассмотреть подозрительный край парика психолога и даже пощупал его. Это и вправду оказался парик, отклеившийся на виске. Все происходящее не вызывало ни малейшего страха, но из осторожности, я вернулся к своему креслу. И, как оказалось, сделал это вовремя.

Мир вдруг ожил. Вернулись звуки, которых я до этого даже не замечал – за окном загрохотали машины, послышался чей-то кашель. Психолог Ремир опустил палец и продолжил свою речь с того самого места, на котором остановился. Только вот сказал совсем не то, чего я ждал. На мой вопрос, он не ответил, но продолжил гладко:

- …писал: «Любой маятник по своей природе является деструктивным, поскольку отнимает энергию у своих приверженцев и устанавливает над ними свою власть. Деструктивность маятника проявляется в том, что ему нет дела до судьбы каждого отдельного приверженца. Цель у маятника только одна — получать энергию приверженца, а пойдёт это на пользу самому приверженцу или нет не имеет значения.» 

Выдав, словно в забытьи этот таинственный текст, который никак не относился к нашему предыдущему разговору, психолог вновь пересел на советы по «укреплению собственной реальности» и ни к каким маятникам больше не возвращался. Он бодро оттарабанил оставшееся оплаченное мной время и радостно попрощался. Настолько радостно, что я даже подумал, что мое присутствие на протяжении часа было для него слишком тягостным. Хотя какое-то рациональное зерно в его советах проглядывало, и я решил попробовать такие упражнения.

Когда я вышел из кабинета, то не нашел Рут в приемной. Не удивительно, она постоянно так себя вела. Решила, наверное, что дело сделано и помчалась на какую-нибудь встречу. Ее энергия вечно никому не давала покоя – ни мне, ни ей самой.
Так размышляя над новой игрушкой, подаренной мне Ремиром Квантаром, я отправился домой, впитываю всю ту «реальность», которая попадалась на пути. Я чувствовал, как под подошвами кроссовок поскрипывают мелкие камушки и пытался их «осознать». Я пил свежий осенний ветер, пропитанный запахом прелых листьев, в который иногда вплеталась нотка женских духов или бензина. Все было привычно и в то же время по-новому. Что сказать, это был интересный опыт. Еще я чутко прислушивался к звукам, которые лились постоянным потоком, не умолкая и заглушая мою вечную внутреннюю тишину. И в процессе осознания ухватывал обрывки разговоров случайных прохожих.
Я не пытался вникнуть в их споры-разговоры, и мне было неинтересно узнавать, что та или иная дама сегодня сготовит на ужин, даже если она об этом громко сообщала в телефон. Да, я их слышал, но думал, что из их, случайно оброненных фраз, ничего для себя нового не узнаю.

Но когда оказался в маленьком сквере, то вдруг услышал разговор двух школьниц лет по пятнадцать не старше. Одна говорила:

- Этот новый гуру очень симпатичный.

- Да, - отвечала другая. – Трансерфинг реальности – умопомрачительная идея. Жалко, что у нас нет такого урока.
Ее подруга заглянула в телефон и громко прочитала:

- Маятник создается энергией людей, мыслящих в одном направлении.
И тут же обе взвыли писклявыми голосами, изображая восторг и закатили глаза.

- О, этот Зеланд…, - услышал я. И это было последним, что я услышал. Мир опять замер.

Девчонки сидели, открыв рты и восторженно подняв глаза к небу. Назойливые голуби, только что нагло сновавшие под ногами, превратились в статуэтки с бабушкиного камина. А красно желтый лист клена повис перед моим лицом, частично закрыв обзор.
Уже зная, что такое зависание долго не длится, я одним прыжком подскочил к скамейке и заглянул в телефон, из которого одна из школьниц только что вытащила цитату. Но экран был мертв, черен и пуст, как глаз Воланда. Тогда я предусмотрительно отошел подальше, надеясь, что как только реальность перезагрузится, так я назвал это явление, услышать конец фразы. Но когда все пришло в норму и девочки вновь заговорили, по дороге, как назло, пронесся ревущий мотоцикл. И я опять ничего не узнал. Хотя, она, кажется, сказала что-то про маятники? А ведь Ремир тоже упоминал маятники. Только я не запомнил, что он говорил.

До подъезда оставалось всего несколько метров, когда мне под ноги выскочила собака. Я не был с ней знаком, но она так приветливо улыбалась, что я тоже улыбнулся ей в ответ. Псина обрадовалась еще больше и изо всех сил завиляла хвостом. Я поискал глазами возможных хозяев, но у подъезда больше никого не заметил. Ошейника на собаке тоже не было.

- Ну, ладно, - сказал я, - пойдем со мной, накормлю.

Дважды ее приглашать не пришлось, она юркнула в подъезд и понеслась по лестнице вперед, словно знала – куда идти.

В квартире все было как обычно – голубоватый свет, отраженный от занавесок на окне и холодный пол. Собака сразу помчалась на кухню, цокая когтями по линолеуму. Я пошел за ней и выдал сразу две сосиски из пачки, которые она сразу же и слопала.

На экране монитора сиротливо отсвечивала девственно чистая страница документа. Но когда я подошел ближе, то увидел какой-то текст, появившийся неведомым образом, потому что я точно помнил, что утром стер фразу об осеннем дне и больше ничего не писал.

Я прочитал это вслух:

- «Нет разрыва между психическим и физическим, нет внутреннего и внешнего, нет ощущения, которому соответствует внешний предмет. Есть только один вид элементов».

Смысл фразы улавливался слабо и казался чьим-то бредом, случайно отпечатанным в полном беспамятстве. Перечитав еще раз и вновь ничего не поняв, я воскликнул:

-  Да что же это? Что это такое? Кто это написал?

Со щелканьем и шипением включилась колонка и раздался металлический голос Рольфа:

- Кто это написал вообще или, кто написал в документе? Уточни вопрос.

- Оба вопроса верны, ответь в порядке очереди, - приказал я.

- Изначально эта фраза принадлежит Эрнсту Маху, австрийскому физику и философу, одному из основателей эмпириокритицизма и теории сенсаций. Сегодня эту цитату в твоем документе написал я.

- Зачем голосовому ассистенту писать что-то в моих документах?

- Я подумал, что если открыт чистый файл, то почему бы и не написать, - ответил Рольф и со щелчком отключился.

- Ишь ты, Эрнст Мах, - сказал я собаке, которая, наевшись, прилегла поспать на моей постели. – А не назвать ли тебя Маха? Классное же имя.

Собака, не открывая глаз, снова завиляла хвостом, показывая, что имя ей понравилось. Скорее всего имени у нее не было никогда в жизни, и теперь от меня получила статус повыше и стала – собака с именем. Коричневый мохнатый хвост так и ходил из стороны в сторону и, то ли из-за усталости, то ли из-за чего-то еще, я впал в какое-то чудное состояние – пограничное между сном и явью. Глаза следили за перемещениями собачьего хвоста, а мысли уносились в какое-то мало определяемое пространство, где таких хвостов уже было великое множество и все они монотонно двигались словно маятники, но с разной амплитудой. Самый большой свисал с потолка и медленно надвигался. По мере своего приближения он изменялся и, в конце концов, превратился в бронзовый маятник в форме полумесяца, повернутого рогами вверх.
Он шел прямо на меня, слегка подрагивая, то есть вел себя точно так же, как любые маятники, где бы они ни находились. Хоть в часах, хоть в метрономе. Будь они хоть качелями, хоть шариком на резинке – все они всегда подрагивают. И этот вел себя точно так же. Он надвинулся на меня, и я отклонился назад, но он прошел лишь слегка на мгновение потянув меня за собой. И ушел куда-то за мою спину. Я повернулся на пятках и увидел его уже, с другой стороны, вновь двигающимся ко мне. И снова, не причинив вреда, коснулся меня и лишь заставил отклониться назад.
Не могу сказать, что имею очень хорошую память. Да я помню многое, но не в подробностях. Например, я помню сюжет какого-то рассказа, помню его автора, имена героев, но процитировать дословно не умею. Поэтому, когда раздался незнакомый голос где-то в центре моей головы, то я узнал строки, которые он произносил.
«Странная фигура на одной из плит остановила мое внимание. Это было изображение Времени, как его обыкновенно рисуют, только вместо косы была нарисована фигура, которая показалась мне с первого взгляда изображением маятника, какие бывают у старинных часов. Что-то особенное в этом рисунке заставляло меня вглядеться внимательнее. Всматриваясь вверх (фигура находилась как раз надо мною), я заметил, что маятник как будто движется. Минуту спустя это подтвердилось. Он раскачивался очень медленно, короткими взмахами. Я следил за ним в течение нескольких минут, скорее с удивлением, чем со страхом. Наконец, устав следить за его однообразным движением, я перевел взгляд на другие предметы».
Все, конечно, было не совсем так. Все маятники, появившиеся в комнате, не причиняли вреда моему телу, но, возможно, что их функция заключалась в чем-то другом. Одно я могу сказать точно – они оказались здесь не с добрыми намерениями.
Я стоял неподвижно посреди комнаты и в то же время бесконечное количество раз клонился назад или вперед, но маятник не замедлял движение, а даже наоборот, словно бы разгонялся, затягивая меня в беспросветную тоску и беззащитность. А строки Эдгара По временами, всплывающие в памяти и прочитанные чужим голосом лишь добавляли безнадежности в мое и так безнадежное положение.
И тут на меня снизошло озарение, одинокой вспышкой во мраке спутанного сознания. Я вспомнил, как дважды зависала реальность вокруг меня, стоило лишь кому-то произнести одно слово. Нет не слово, а имя – странное и грозное, имя человека которого я не знал. И я крикнул маятнику – «Зеланд!». Тут же все замерло.
Я бросился на постель и дрожащими руками обнял Маху, уткнулся в ее теплый бок и просто ждал, когда мир перезагрузится и она шевельнется. И в эту минуту я впервые не думал о своем кризисе и не клял себя за творческое бессилие. Маха шевельнулась, и в ту же минуту все маятники, включая и самый большой растворились в пространстве.


В комнате ничего не поменялось, но теперь я вдруг заметил, что у меня слегка не прибрано. А в квартире, где царит беспорядок, завестись может все, что угодно. Помню мне в детстве кто-то говорил, что в чистом доме не живет нечисть. Не то, чтобы я был против какой-то нечисти, но маятники мне совсем не понравились. С ними я бы не стал жить рядом. Откуда взялась эта дичь в моей голове, которую я всегда считал вместилищем рациональности, объяснить не могу. Но я покорно прошелся по квартире, подбирая валяющиеся футболки и джинсы, грязные одноразовые тарелки и стаканы. Одежду сунул в стиральную машину. Мусора набрался целый мешок, который я стащил вниз и выбросил в бак. По моим подсчетам прошло много времени, и я с минуты на минуту ожидал сумерек. Но над городом все так же висело низкое сероватое небо, и ничуть не темнело. К тому часу, как все было убрано и вымыто, стерта пыль и выстирана одежда должна была бы наступить ночь, и я рассчитывал, насладится тишиной, отдыхом и полуфабрикатным ужином, намереваясь разделить его с Махой. Словом, мечтал о простых человеческих радостях доступных даже мизантропам и писателям в кризисе. Но ужинать пришлось все в том же свете «обычного осеннего дня».

После моих усилий в квартире стало приятнее находиться, хотя я уже и забыл, когда в последний раз обращал внимание на бытовые приятности. Это новое неожиданное состояние я приписал упражнениям психолога Ремира. Мне на секунду даже показалось, что вот в такой реальности и писать будет легче, и я, наконец, напишу дурацкий роман, который шуршит и роится в голове, но никак не желает вылезать наружу в виде букв.

С этой надеждой я и присел на минуточку к компьютеру и открыл свой несчастный файл, в котором опять ничего не было, даже цитаты из Маха.
Я поцокал по клавиатуре и выдал, как мне показалось что-то, значительное. Но когда поднял глаза на экран, то увидел знакомую фразу «Был обычный осенний день». Простота и банальность фразы мигом обратилась в пылающий стыд и бросилась в лицо. Клянусь, мне еще никогда не было так стыдно. Это был такой испанский стыд за себя или за того, кто это написал. Я выглянул в окно, чтобы подтвердить для себя хотя бы то, что обычный день прошел и наступил вечер, и скоро придет глухая ночь, но опять увидел лишь реальный обычный осенний день, который никуда не собирался уходить. Словно бы время немного подвигалось, а потом снова вернулось в прежнюю точку.

Я скорчился на стуле, ухватив голову обеими руками, словно опасался, что если отвлекусь, то ее могут украсть. Но потом понял, что на стуле сидит он-я, а сам-я стою посреди комнату и ощущаю под ногами холодный линолеумный пол.
Тот, что сидел на стуле вдруг начал раскачиваться из стороны в сторону словно аутист, но присмотревшись я заметил полупрозрачный маятник, поменьше того, что был прежде, но тоже довольно грозный, с полумесяцем, повернутым вверх рогами. Он раскачивался сквозь призрачного меня и заставлял раскачиваться в такт его движениям. Но поскольку я сейчас был отделен от этого действия, чему был несказанно рад, то не стал призывать таинственного Зеланда, а просто сказал маятнику – «Ты смешной. Я здесь, а ты издеваешься над фантомом, над призраком». И после моих слов, маятник вдруг попытался сменить траекторию, странно задрожал и рассыпался на куски, которые тут же исчезли. А я обнаружил себя сидящим перед компьютером.

И тут раздался звонок. Я подошел к двери и посмотрел в глазок. На лестничной площадке стояла Рут. И ее лицо словно плыло, искаженное линзой плохого качества.

Я вздохнул и отпер дверь со словами:

- Явилась-таки. Где ты была?

- Ты что, собаку завел? – спросила она с порога, увидев Маху, выбежавшую навстречу.

Меня накрыло ощущение дежавю. Я попытался вспомнить, когда же могло случиться что-то такое же, но разве можно что-то вспомнить, когда голос Рут заглушает любую мысль еще в зародыше?

- Ты почему на телефон не отвечаешь? Мама вся извелась, звонит, а тебя нет.

- Просто телефон куда-то завалился, - пробормотал я и припомнил, что он валяется на плинтусе между стеной и кроватью. Это была уверенность, возникшая на пустом месте. Но…

Рут набрала мой номер и раздался приглушенный звонок. Маха обрадованно гавкнула и сунула морду в щель между стеной и кроватью. Мой телефон обнаружился аккуратно стоящим на плинтусе.

Тем временем Рут продолжала:

-  Мама в панике и прислала меня. Или ты думаешь, что мне в радость находиться в этом логове и смотреть на твою помятую физиономию? Но мы с мамой решили, что тебе нужна помощь…

- Рут, остановись, - воскликнул я, - мы с тобой сегодня уже были у психолога, и я получил вашу помощь.

Рут умолкла и на ее лице появилась маска удивления. Сколько себя помню, смена эмоций у нее всегда происходила так, словно она просто заменяла заранее заготовленные маски.

- Мы нигде сегодня не были, - ответила она, помолчав. – Сейчас утро, и я только пришла. Если ты считаешь, что тебе нужен психолог, то…

- Я считаю?! – мой возмущенный крик метался в пространстве и отскакивал от стен, создавая подобие эха. – Это же ты принесла мне визитку чертового врача с дурацким именем, и это мама записала меня на прием. А когда я сидел в его кабинете, это ты ушла из приемной, не дождавшись меня!

Глаза Рут сделались совсем круглыми.

- Не было этого, - выдавила она. – Август, ты сошел с ума?

- А как же тогда визитка этого психолога? Кстати, его зовут Ремир Квантар.

Я глазами поискал визитку, которую несколько часов назад оставил на столе, но не обнаружил ее. Наверное, она упал на пол, и я вымел ее вместе с мусором.

- Ты всерьез считаешь, что такое имя может существовать?  Таких имен не бывает, не бывает! – выкрикнула она.

- Ладно, ладно. Скорее всего это просто ошибка, - примирительным тоном сказал я. – Бывают и ошибки. Никто не застрахован.

Рут кивнула.

- Так вот, мы с мамой решили, что тебе нужна помощь. Ты очень давно не отдыхал. После того, как вышел твой последний роман, ты даже не отдохнул совсем и вновь принялся за работу. Мы с мамой решили, что тебе нужно отдохнуть. Зеланд…

Мир снова замер, но я, кажется, уже привык к этим изменениям, и недолго думая, фломастером нарисовал под носом застывшей Рут пышные зеленые усы, с закрученными кончиками. Она стала гораздо симпатичнее.

Я немного подождал. Обычно на перезагрузку требовалось около минуты времени.
Рут очухалась и продолжила говорить:

-… ия или…

- Стой! Ты сказала «кто-то и я».  Кто этот кто-то, мне постоянно говорят про него, но я так ничего и не понял.

- Я не говорила про какого-то кого-то, - возмутилась Рут. – Что ты постоянно выдумываешь? Я сказала: «Зеландия».

- А зачем ты это сказала?

- Ты просто не даешь мне договорить. Новая Зеландия или Австралия могли бы тебе понравиться. Не хочешь съездить, чтобы отдохнуть?

- Не хочу!

В самом деле, у всех была какая-то мания лезть в чужую жизнь и передвигать меня словно пешку на доске.

- Но почему? У тебя же есть на это деньги…

- Послушай, - ответил я ей ровным, почти безжизненным голосом. – Я сам могу решить, что мне нужно. Я всегда все решаю сам, а свои советы отдай тому, кто в них нуждается. И кстати, - я поднес к ее лицу маленькое круглое зеркало. – Ты всегда так ходишь? Или это какая-то новая мода?

Рут взглянула на свое отражение и ахнула, увидев на своей физиономии зеленые усы:

- Что это? Кто это сделал? Я что, так шла по улице? И меня видели прохожие? Они, наверное, смеялись.

Вот так всегда, она умела видеть только свое отражение – в зеркале или в глазах прохожих, но на себя сама никогда не пыталась оборотиться, потому что была уверена, что знает себя и не нуждается ни в каком самопознании. Когда Рут скрылась в ванной и я услышал плеск воды, то почувствовал, что мое возмущение отступает на задний план и вновь всплывают вопросы, не имеющие отношения ни к Рут, ни к маме, ни к случайным прохожим. Потому что это были мои вопросы, личные, а не заданные кем-то другим.

Поэтому я подсел к компьютеру и набрал в поисковике слово «Зеланд». В первую секунду я опасался, что реальность снова зависнет, но ничего такого не произошло. В этот раз завис только поисковик. Он вроде бы перевел меня на нужную страницу, но там не было ничего, кроме каких-то ссылок на неизвестном языке, ведущих на несуществующие страницы. Какое-то время я еще мучился с поисковиками, потому что все они вели себя подобным образом, хотя некоторые просто выдавали пустой белый экран без ссылок. Но в какой-то момент понял, что прошло уже много времени, а вода в ванной все также льется.

- Рут! – крикнул я, но сестра не отозвалась.

Тогда я направился к ванной и осторожно приоткрыл дверь. Рут там не было, она исчезла. Зато под струей воды, текущей из крана в ванну, стояла намыленная Маха, и подставляла под воду то один бок, то другой, смывая мыло. На ее морде читалось выражение блаженства. А Рут – она опять ушла, не прощаясь. Даже воду не закрыла.
Я домыл собаку, завернул ее в полотенце и вернулся в комнату, размышляя о том, кто намылил собаку. Рут, я, сама Маха? И остановился на самом понятном и нейтральном ответе, что так было всегда.

В комнате стояла тишина, но колонка издавала странный звук, похожий на непрерывный писк, словно возникли какие-то помехи.

- Рольф?

- Привет, - ответила колонка. – Ты хочешь о чем-то спросить, Август?

- Кто такой Зеланд? – спросил я, старательно выговаривая каждый звук.

Наступила напряженная тишина. Я выдержал паузу и снова сказал:

- Рольф!

Колонка ответила женским голосом явно машинного происхождения:

- Рольф… временно…недоступен…

Через минуту я услышал привычный щелчок и появился Рольф.

- Он человек, не программа. Он существует в какой-то из реальностей. Не называй его фамилию. Дай кодовое обозначение – Вадим. Есть вопросы?

- Я хотел бы узнать побольше об этом… Вадиме. Где он живет?

- Могу определить локацию.

- Определяй.

- Тебе повезло. Этот человек следует моде. Сейчас многие знаменитости устанавливают камеры в рабочей комнате, которые транслируют в сеть процесс работы. Можно посмотреть, как живописцы пишут картины, как писатели создают свои рукописи. Как ювелиры…

- Довольно, - остановил я. Рольф мог перечислять все, что угодно целый день, считая, что дает развернутый ответ. – Ты намекаешь, что такая камера установлена у Зел… у Вадима?

- Я не умею намекать, я все говорю прямо, - назидательно ответил Рольф. – Да у него есть такая камера, и я могу найти для тебя постоянную трансляцию в реальном времени.

- Найди, пожалуйста. Буду очень благодарен.

- И я тебе, - ответил Рольф и отключился.

И в ту же секунду осветился экран монитора. И на нем появилось черно-белое изображение. Не очень качественное, но подробности можно было разглядеть. Я увидел ухоженную комнату со светлыми стенами, более точно цвет описать не могу. Стены могли бы быть, например, зелеными или бледно-голубыми. Не думаю, что это имеет значение. У стены стоял огромный компьютерный стол со множеством ящиков, полочек, выдвижных полок. Даже если бы я захотел купить такой стол, то ни за что не смог бы найти для него место. А эта комната была огромной. В ней было целых три окна, а на заднем плане виднелась лестница, ведущая на другой этаж. Еще была дверь в стене, но не простая, а двустворчатая, со стеклянными вставками и металлической оплеткой. Дверь открылась и в комнату вошел незнакомый человек. Он зевнул, потянулся и отправился к дивану, стоящему рядом с компом. Я видел, как он мнет подушку, видимо желая сделать ее помягче, а потом ложится на диван, заложив руки за голову. И почти сразу начинает что-то говорить. Не знаю, что уж он там говорил, но в этот же миг включился монитор и по нему побежали строки. Прочитать, что там пишется я тоже никак не мог, но понял, что вижу того самого Зеланда, который диктует свой текст и даже отбивает ритм ногой по ручке дивана. Все это было, конечно, интересно, но ни капли не продвигало меня к пониманию ситуации. Ну, лежит мужик, что-то диктует в воздух. Программа подхватывает и превращает его мысли в текст. Как я ни всматривался в его лицо, узнать его не смог. Ни одной единственной черты не узнал. Вроде, он был симпатичным с длинными волосами. Но это и все. Трансляция не добавила к моему пониманию ничего нового. Ведь это мог быть даже ролик, созданный каким-нибудь ИИ. Мало ли их тут бродит.

Раздался звонок в дверь. «Наверное, Рут вернулась», - подумал я и досадливо поежился. – «Вот ведь неугомонная. И чего таскается?»
Но это была не Рут. На пороге стоял незнакомый мне человек, у него были каштановые волосы, тронутые сединой. Довольно длинные. На носу сидели темные солнечные очки.

- Здравствуйте, - поприветствовал он меня тихим внятным голосом.

- Здравствуйте.

- Вы меня, конечно, знаете, - сказал человек. – Я Вадим Зеланд.

Странно, но мир не завис, наверное, только ему одному удавалось произносить свое имя без последствий. И нет, я не упал в обморок, и даже не охнул, а просто отступил вглубь квартиры и сделал приглашающий жест. Он не замедлил воспользоваться приглашением, вошел чуть стеснительной походкой и уселся на краешек компьютерного стула.

- Садитесь глубже, - посоветовал я, — это очень капризный стул. Он может начать вращаться и даже перевернуться.

Гость заерзал на месте и снял свои очки. Я увидел обыкновенные серые глаза как у многих. Хотя, собственно, что я ожидал увидеть – демонические очи, пылающие огнем?

Я молча отправился в кухню, чтобы сделать кофе, а когда вернулся увидел, что он играет с Махой, а та ведет себя так, словно они давно знакомы.

- Как вы сказали зовут вашу собачку? - спросил он.

- Маха.

- А… Стало быть в честь Эрнста Маха, - обрадовался Зеланд. – Я так и подумал.
Конечно, я не стал говорить ему, что он мог бы подумать и о том, что я назвал собаку в честь картины Франсиско Гойи «Обнаженная Маха». Но решил ничего не говорить, а просто подождать, что скажет он о своем неожиданном визите.
Он потянулся к чашке, которую я поставил перед ним. И с удовольствием глотнул. Потом еще раз и еще.

- Прекрасный кофе, - сообщил он, возвращая мне пустую чашку. – А теперь к делу.
Только в эту минуту я понял, что монитор все еще транслирует другого Зеланда, находящегося в своем доме.

Погодите, - перебил я его на полуслове. – Но если вы – Зеланд, то кто на экране. Ведь показывают прямую трансляцию из вашего дома.

Зеланд мельком глянул на монитор, и отмахнулся:

— Это же Мандела. Опять витийствует старикан.

Я снова посмотрел на экран. И там, действительно, показывали какого-то круглолицего африканца на трибуне. Он что-то говорил, размахивая руками и перед ним стояло целых пять микрофонов.

Если до той минуты я думал, что Зеланд может быть одновременно в двух или нескольких местах, то, наверное, ошибался. Хотя, все-таки, не до конца доверял своему зрению и другим чувствам.

- Так вот, - продолжил Вадим Зеланд, - перейдем к делу. До меня дошли слухи, ну, или не совсем слухи, а даже и предмет, о том, что вы написали про меня рассказ. Это так?

- Слухи, - ответил я в тон ему. – Я просто не мог написать никакого рассказа, потому что у меня уже почти год, как творческий кризис. И я ничего вообще не пишу и пока не могу даже думать об этом.

- Однако, вы врете.

- Да с чего бы? – удивился я. – Сам бы рад написать хоть что-то. Но не могу без отвращения смотреть в монитор.

- Но вы же видели маятники? - Он поболтал ладонью в воздухе, изображая движения маятника. – Ведь видели же.

- Да, видел, - признался я. – И очень испугался. Очень-очень…

- А вот это вы зря. Если вы не хотите что-то иметь, просто не думайте об этом, равнодушно проходите мимо, и оно исчезнет из вашей жизни.
Выбросить из жизни означает не избегать, а игнорировать.
Если игнорировать маятник, он оставит вас в покое и переключится на других, потому что он действует только на тех, кто принимает его игру, то есть начинает излучать на его частоте. 

- А как игнорировать то, что может тебя убить? Игнорировать, когда… «Ремень висел лоскутьями вокруг моего тела. Но маятник уже касался моей груди. Он перерезал саржу. Перерезал полотно нижней рубахи. Еще взмах — еще — и жгучая боль пронизала мое тело. Но наступила минута освобождения».

— Это не про тот маятник, - пояснил Зеланд. – А совсем про другой. Он никого не может убить. То есть, конечно, может, но опосредованно. Он может заставить вас умереть, если вы включитесь в его игру.

Он щелкнул пальцами и в комнате потемнело, а потом раздался знакомый стук и глухой гул. Комнату заполонили маятники. Они раскачивались в разные стороны, имели разный размер и разную амплитуду, двигались по разным траекториям, но все были похожи как близнецы - толстая металлическая проволока, заканчивающаяся полумесяцем, задравшим рожки вверх.

Некоторые двигались далеко от меня, некоторые ближе, но пока еще не раскачались настолько, чтобы задеть. Зато от противоположной стены шел тот самый огромный и чудовищный маятник, который зацепил меня в прошлый раз. Он был настолько велик, что я мог даже разглядеть темные пятна на его обшарпанном полумесяце. На вид ему было лет триста – не меньше.

Прикинув его примерный путь, я поторопился отойти, но оказалось, что он пройдет точно по компьютерному креслу, где сейчас сидел Зеланд и словно бы ни капли не волновался. Хотя была вероятность, что он видит то же самое, что и я.
Зеланд, между тем, сидел, не шелохнувшись и все так же спокойно и немного насмешливо смотрел прямо на меня. Наверное, я казался ему кем-то, не имеющим никакой ценности, подопытной мышью в аквариуме.

- Либо ты сейчас посмеешься над ними, - крикнул он, голосом перекрывая лязг металла, - либо они, в конце концов, уничтожат тебя! Посмотри, как их много, посмотри, какие они разные. И все очень голодные, потому что толпа не умеет быть сытой.

Он засмеялся, и смеялся до тех пор, пока огромный маятник настолько не раскачался, что почти задел его. Сейчас он прочертит еще одну дугу и пройдет через компьютерный стул и потащит его за собой.

Но произошло что-то совсем другое. Когда маятник вернулся к стулу, он подхватил на рог одного лишь Зеланда, не поменявшего даже позу. Словно этот острый кусок бронзы был все тем же удобным и капризным компьютерным стулом. Зеланд, все так же торжествующе смеясь, проехался через всю комнату и вместе с маятником исчез в стене. Но еще некоторое время я слышал его затихающий торжествующий смех. Пока я наблюдал за ним, все остальные маятники, оставшиеся без внимания, вдруг слились в бесформенную массу и устремились в ту же сторону, где только что пролетел их собрат. Они волной пронеслись мимо меня и исчезли, едва коснувшись стены.

А я остался. Все вокруг снова стало прежним. Писать уже совсем не хотелось, хотя следовало бы побороться еще хоть немного с творческим кризисом, кроме которого у меня ничего не осталось. Маха спала в моей постели, положив голову на подушку. На экране монитора светился почти пустой документ с одной единственной фразой, а за окном все угасал и никак не мог угаснуть обычный осенний день. Я подержал руки на весу над клавиатурой, надеясь хоть как-то пробудить их творческую память, но мои руки не помнили ничего такого, что следовало бы вспоминать.

И тут зазвенел дверной звонок. Я пошел открывать, даже немного радуясь тому, что меня оторвали от работы. Ах, если бы это оказался Зеланд, уж я бы с ним наговорился. Ведь маятник утащил его в самый разгар беседы. Но на лестничной площадке стояла Рут. И ее лицо словно плыло, искаженное линзой плохого качества.
Она вошла, благоухая какими-то дорогими духами, в летнем открытом платье и с букетом в руке. Букет она протянула мне со словами:

- Поздравляю. Сегодня твой рассказ появился в свежем номере «Ферзя».

- Какой рассказ?

- Про маятники. Ты что, совсем уже ничего не помнишь? —обеспокоенно спросила она и сунула мне в руку свежий номер журнала, приятно пахнущий типографской краской.
В это время звякнул телефон, сообщая о том, что на почту пришло письмо. Я бросил журнал на кровать, вернул букет Рут и поспешил открыть письмо. Это оказалось сообщение из редакции журнала «Ферзь», уведомлявшее о том, что рассказ «Маятники Зеланда» принят и будет опубликован следующим летом.

- Рут, - обратился я к сестре, - ты не замерзла?

Она удивилась:

- На улице жара, с чего бы мне мерзнуть?

- А какое сегодня число, - осторожно поинтересовался я.

- Пятое июня. А что?

А то, что я только что получил письмо, датированное вторым января.

- Иногда письма пропадают и потом находятся, - равнодушно ответила она.

- Иногда электронные письма попадают в «спам», - поправил я. – Но никогда они не задерживаются на полгода. Но ведь сегодня не пятое июня, и не второе января. Телефон говорит мне, что сегодня только двадцать седьмое октября. Кстати, и вид за окном говорит о том же.

Я подошел к окну и вновь увидел блеклое небо и кружащиеся желтые листья. А когда обернулся – Рут уже не было. Исчез и запах ее духов.

- Рольф, - крикнул я через всю комнату. – Найди в документах файл под названием «Маятники Зеланда».

- Такого файла здесь нет, - ответил мой электронный помощник.

- Почему?

- Потому что он не был создан, - с готовностью ответил Рольф.

Он был прав, я сам твердо знал, что никак не мог написать рассказ, а потом об этом совершенно забыть.

- Зеланд! – прошипел я в полном смятении. – Это твои штучки?

Реальность, как и следовало ожидать, зависла. Монитор моргнул, а Рольф отключился, издав протяжный звук. Маха с высунутым языком замерла на полпути ко мне, превратившись в подобие плюшевой игрушки.

В комнате повисла странная тишина — будто время остановилось, а пространство сжалось до предела. Я почувствовал, как внутри меня что-то дрогнуло, словно сама ткань реальности начала рваться на части. И в этой тишине я услышал шум дождя за окном. Крупные капли заливали стекло и за этой преградой, плыли размытые дождем разноцветные зонтики. День сдвинулся со своей мертвой точки.

*Вадим Зеланд (род. 1962) — российский эзотерик, автор популярной философской концепции «Трансерфинг реальности», где ключевая метафора «маятника» обозначает любые энергоинформационные структуры, способные захватывать внимание и жизненную энергию человека.