Песнь о капитане Мейнарде

I

- Вздор! Все, что вы когда-либо читали или слушали – решительный вздор! Почему, спросите меня, уважаемые? Ответ кроется в смыслах, которые вы пытаетесь вечно отыскать! Вот был поэт родом из Лейстрема, прекрасный, образованнейший человек, написал столько возвышенных стихотворений и поэм, вложил в них душу и смыслы, недоступные никому! И что вы думаете? Нашлись критики, приплывшие чёрт знает откуда, прикрылись своим благороднейшим происхождением и давай скрипеть пером по бумаге! Наскрипели столько ужасных и глупых рецензий, столько несуразной критики… что бедный поэт не выдержал и повесился!

- Ба! Прямо вот взял и повесился?

- Представляешь? Взял и повесился! Влез в петлю и отдал свою душу невесть в какое царство! А еще был такой прозаик, родом из Гастингса… терпеть не мог его глупые, бессвязные рассказы, которые он строчил один за другим, не жалея своих гусиных перьев и дорогих чернил, но!.. Текст и язык его были великолепны, хоть и абсолютно лишены всякого смысла! Так и здесь нашлись эксперты, которые стали выявлять каждую запятую, каждую черточку, каждую точечку – и разгромили все, чем он так дорожил. И что думаешь?

- Тоже повесился?

- Нет, спился. Схватился сначала за одну бутылку, затем за другую… а процесс этот, как тебе известно, затягивает! Вот и выходит – неважно, красиво ты пишешь, неважно, с умом ли – а все равно вздор получается! И еще, вот я вспомнил… стой… ух…

- Тебе дурно, Эрнест?

- Да подожди… ух… проклятая качка… эта морская болезнь, чтоб её… стой… нет, в сторону! Все в сторону! Освободите проход из камбуза! Зачем я съел эту проклятую сарди… - оратор уже не мог говорить и, зажав ладонью рот, побежал на палубу, отправляя в свободное плавание все выпитое и съеденное за ужином.

Дело было на закате дня, когда гармонию шума морских волн и крика чаек перебивали жуткие звуки, исходящие из поэта, очищавшего свой желудок. Он неустанно махал правой рукой, то отгоняя от себя своего приятеля, то напротив, отчаянно прося у него отвар из горьких целебных трав. Кем был этот ничем непримечательный человек?

Поэтом, дамы и господа. Поэтом из портового города Лейстрем, который не был особо выдающимся представителем своего ремесла. Наследство ему перешло от дядюшки немалое, денег было впрок, предпринимательских талантов у усопшего дяди унаследовать не получилось и он, как истинный представитель высшего света, взялся за перо. Звали его – Эрнест Лафитт.

Корабль, на котором происходил сей красноречивый диалог, именовался «Дланью Фортуны» и служил он как транспортным, так и торговым судном, перевозившим ценный груз и богатых зазнаек, среди которых особое место занимал господин Лафитт.

Если быть честным, то никаких прозаиков из Гастингса никогда не существовало. Тем более повесившегося из-за критики поэта. Нет, все дело в том, что Лафитт был человеком изрядной фантазии, но использовал ее самым вульгарным способом – беспрестанно и нагло врал.

Дело обстояло следующим образом: господин Эрнест, издавший первый сборник своих стихотворений, опубликовал его в нескольких городах Королевства. Заметьте: начал он не с родного города, а с центральных частей своей необъятной страны, предвкушая момент, когда на него обрушится шквал признаний и рукоплесканий с материка. Естественно, критика дошла до него с изрядным опозданием, поэтому целый месяц он предвосхищал грядущую славу: устраивал обеды, демонстрировал иллюстрации из сборника и даже пытался их продавать, оставляя фирменные автографы, обещая, что вышедший из печати и дошедший до Лейстрема сборник покорит сердца всех слоев населения!

Но гром прогремел внезапно и жестоко. Раз за разом получал он свежие известия, в которых размещалась разгромная критика. Поэты и писатели были возмущены таким безалаберным подходом к поэзии, такой расхлябанностью, такой вопиющей глупостью!

И Лафитт, наобещавший всем грандиозный успех, поспешил отправиться в выдуманную рабочую поездку до одного из островов Южного архипелага. Сделал он это как можно быстрее, чтобы высшее общество из верхнего квартала не успело как следует его затравить.

Куда он ехал, зачем – сам того не знал. Он продолжал скрипеть пером в своей каюте, придумывал несуществующих героев, пытался пережить драму, которую никогда не испытывал. Даже попытался завязать мимолетный роман с одной девушкой, которая отправлялась в рабочую поездку до архипелага в сопровождении отца – но ничего, кроме пощечины и угроз расправы по прибытии в порт он, к сожалению, не получил.

Устало откинув перо в сторону, потеряв всякую надежду на светлые и благородные мотивы стать поэтом, Эрнест посмотрелся в маленькое зеркало, висевшее в его каюте над письменным столом.

- Право, я еще совсем молод! Какие вьющиеся волосы, как корни могучего дуба! Этот стан, выправка! Нос с благородной горбинкой, ямочка на подбородке, как любят дамы, гладко выбритое лицо, напомаженное ароматными специями южных островов! Глаза – сверкающие звездчатые огоньки! А какие ресницы, как нити судьбы, заплетавшие меня… переплетевшие меня… заплетующие… плетень…

Запутавшись в собственном высоком слоге, Лафитт ударил кулаком по столу, заскулил от боли и, проклиная все на свете и жалея себя несчастного, крепко заснул.

II

Очередное лазурное утро. Ветер попутный. Команда была в приподнятом настроении, выслушивая указания боцмана, а несколько стражников в кольчужных рубашках, уставших от изнурительного солнца, начищали свои клинки. Кок бережно переносил  бочонок с ромом в камбуз, бросая кривые взгляды на матросов, а снобы из высшего общества бесцельно прогуливались, говоря о высокой материи. Лафитт, по своему обычаю, страдавший от морской болезни, проводил свой утренний ритуал, стоя у любимого левого борта, через который ему было удобнее всего его осуществлять.

- Создатель всемогущий… ну хоть что-нибудь доброе сверкнуло бы в этих сердцах! В этих изношенных, пасмурных и диких сердцах!.. – страдальчески произнес Эрнест, обращая свое позеленевшее лицо к небесам.

- У вас, как погляжу, что-то стряслось? – раздался заинтересованный голос позади Лафитта.

- А вам какое дело… - с досадой проговорил поэт и обернулся.

Перед ним стоял мужчина средних лет, в белоснежной рубашке, на которую был накинут багровый жилет на позолоченных нитях. Лицо его было не аристократично обветренным, загоревшим, на левом ухе красовалось золотое кольцо. Под прямым носом покоились коротко остриженные усы, а на подбородке – заостренная плутовская бородка. В ином свете Лафитт счел бы его карточным шулером! Но слишком богат был повседневный наряд незнакомца: на поясе болталась острая шпага с роскошной гардой, а на мизинцах сверкали перстни с зелеными камнями.

- Собственно, никакого! Просто вы, изволю просить прощения… так жалостно и громко скулите, что мешаете мне в моих упражнениях по фехтованию!

Лафитт оскорбился до глубины души.

- Да что вы!.. Да вы… в общем-то правы. Я действительно только и делаю, что скулю все эти дни! – мрачно произнес поэт, не находя в себе сил парировать такому колкому выпаду в свой адрес.

- Что же с вами стряслось, позвольте спросить? Бросила дама?

- Да какое там, – махнул рукой Лафитт, – разве от этого можно скулить? Только радоваться!

- Лишились наследства?

- Денег хватает, не в этом беда…

- Быть может, вы чрезвычайно больны?

- Не считая моей морской болезни – я совершенно здоров.

- Тогда в чем же ваш душевный недуг?

И здесь, спустя неделю плавания, Лафитт наконец-то нашел свободные уши, чтобы излить свою поэтическую боль. Он рассказал (естественно, приукрасив все, что только возможно) незнакомцу о своем горе, о том, что ищет вдохновение, и что оно никак не идет ему в руку.

Окончив свой рассказ, поэт умолк. Прошло где-то с полминуты молчания, и незнакомец весело и громко рассмеялся. Так громко, что сидевшие на реях чайки поспешили их покинуть.

- Большое спасибо за сочувствие! – язвительно огрызнулся Лафитт, с обидой поворачиваясь к незнакомцу спиной. Однако, долго смотреть на волны, ощущая раздражающую качку, Эрнест не мог, и снова принялся за старое, согнувшись над бортиком.

- Вас подержать, чтобы вы не выпали за борт? – утирая слезы от смеха, спросил незнакомец. – Вы, конечно, простите меня за мою вольность. Неделю назад я вернулся из своего длительного плавания, сошел в гавань Лейстрема, и вот я снова на качающихся досках, несущих меня на дальние острова южного архипелага, где я наконец-то сойду на берег, чтобы насладиться вольной жизнью, которую мне предоставил мой капитан. Вольная! Для моряка отслужить свое и выйти на сушу – это настоящее сокровище!

- И к чему этот ваш рассказ? – не поворачиваясь, недовольно спросил Лафитт.

- К тому, что за прошедшие годы в море, где нет ничего, кроме корабля с командой, которая тебе уже приелась по самое горло, конечно, послушать вашу удивительную историю было настоящей отдушиной, скажу я вам! Там, где я был, изнурительный жаркий полдень сменяется ночной бурей и грозой, смывающий твой корабль в проклятое царство. Там жажда сушит твою глотку, и ты с ужасом обнаруживаешь, что запасы пресной воды в бочках протухли, а пить – совершенно нечего! Вокруг лукаво переливается солнечными лучами лазурное море, которое даже при большом желании не выпьешь – вывернет наизнанку. Над тобой палящее солнце, сжигающее твои мысли и силы, а под тобой – бесконечная абиссаль, которая только и ждет, чтобы сожрать тебя. Конечно, ваша история подняла мне настроение! От сердца благодарю вас за такой анекдот.

Незнакомец протянул руку для рукопожатия.

- Чарльз Коберти, квартирмейстер в отставке.

Поэт с заинтересованностью пожал руку Чарльзу.

- Эрнест Лафитт. Эм… поэт из Лейстрема.

Эрнест задумчиво разглядывал бывшего квартирмейстера. Что-то в просветленном мозгу Лафитта зашевелилось, и это шевеление привело поэта в полный восторг. Кажется, есть! Вдохновение! Образ! А что, если…

- …господин Коберти, верно? А что, если вы немного поведаете мне о ваших морских приключениях? Я не буду заимствовать сюжет, Создатель упаси, нет! Только мотивы, образы, идеи… Если, конечно, у вас есть на это время. Так, сущие пустяки, я просто люблю записывать всякие истории (вранье, Лафитт никогда не утруждал себя такими писательскими подвигами).

- Неужто поэму решили написать? И о чем же?

- Вы предстали предо мной в новом образе! Я даже скажу больше… видением! Я прямо сейчас вижу: «Сказание о сэре Коберти и его победа над горным троллем»… как вам название?

- И что же в этом сказании будет дальше? В сэра Коберти влюбится тролль, который окажется прекрасной девой?

- Вам кажется это вторичным?

- Господин Лафитт… - Чарльз недовольно нахмурился и, поравнявшись с поэтом, встал с ним прямо у корабельного борта. – Сдается мне, я нашел корень всех ваших проблем. Мне кажется, что ваша фантазия уносит вас не туда. Возможно, вам стоит оглянуться по сторонам? Волны, море, все верно? Чайки, ворчливые матросы и краснолицый боцман, страдающий от затяжного похмелья… вы ведь начали правильно рассуждать. Да, у меня действительно есть истории – их целый кладезь. Да, я видел морские сражения, абордажи, я даже сражался с пиратами, смотрел в эти гнусные разбойничьи лица и совершал над ними правосудие с именем Короля на устах! Я поведаю вам несколько из них и, быть может, вам не нужно ничего переиначивать и сочинять сверх того, что я вам расскажу? Может вам взять за основу мои сюжеты и написать морскую поэму о приключении… скажем так… какого-нибудь моряка или капитана? Что скажете?

Глаза Лафитта загорелись огнем надежды. Неужели все было так просто и очевидно? Написать о том, что происходит в моменте? Описать те переживания, ту красоту и восторг, которые можно испытать здесь и сейчас?

- Но я безустанно страдаю морской болезнью. О чем же мне изъясняться? О том, как изящно я прощаюсь с ужином или завтраком, разбивая его о морские волны?

Коберти нервно вздохнул и ударил кулаком по борту.

- Идемте в камбуз! Нальете себе грога – он поможет вам держаться какое-то время – и внимайте тому, что я расскажу вам! Я помогу вам написать самую лучшую поэму о морских приключениях!

Лафитт с изумлением посмотрел на квартирмейстера и, не теряя времени, с каким-то глупым выражением внезапного воодушевления, последовал за ним в камбуз.

III

Неделя пронеслась для поэта стремительным вихрем эмоций и внутренних переживаний. Впервые за всю жизнь (или за тот недолгий период, когда он решил, что может сочинять стихи), Лафитт узрел, что такое сюжет, что такое структура, мысль, идея!.. Скажем больше – он практически закончил свою поэму, которую будет считать величайшим достижением в своей сравнительно недолгой жизни! Но обо всем по порядку.

Коберти рассказывал Лафитту о своих морских приключениях за кружкой грога в камбузе, на променаде по палубе, в кают-компании, везде, где только предоставлялась возможность поговорить. Эрнест даже что-то старательно записывал, закусив нижнюю губу и выпучив правый глаз. И вот, настал заветный час, когда из его уст потекли пусть и нескладные, но все-таки первые строки поэзии! Но кто будет главным персонажем?

- Я хочу, чтобы главным героем моей поэмы был пират. Я достаточно услышал о них и… я сделаю его благородным героем, которого примет высший свет нашего общества!

Коберти пожал плечами, раскурил свою пеньковую трубку и выпустил облако густого дыма. Разговор их состоялся на фоне потрясающего заката, озарявшего своими алыми лучами спокойное море.

- Пусть будет так. Странный выбор – делать разбойника героем, но допустим. И каким же он будет?

- Справедливым! – громко выкрикнул Лафитт, сжав кулак и потрясая им куда-то в небеса.

Коберти вынул трубку изо рта и вопросительно посмотрел на поэта.

- И… все?

- И влюбчивым, наверное. У него будет любовь. Дочь какого-нибудь губернатора… или южанки! Вот, пошли строки… пошли… слушай:

«И, преисполняясь силами Небесных сил,
Он, величием превзошедший страшных воротил,
Пленился молодой красоткой с юга,
И завыла в сердце ледяная вьюга:
Разверзлась твердь земная, берега,
И что-то там, туда-сюда…»

Коберти даже подавился табачным дымом, услышав озвученные строки.

- Я же тебе рассказывал про пиратов все эти дни! – возмутился Коберти.  – Ты хоть что-нибудь похожее на такую хлипкую душевную лирику в них подозреваешь? Какое там «туда-сюда», чёрт возьми! Нужно определенно и конкретно, каналья!

- Куда еще конкретней?

- Ладно. Еще раз, - Коберти раздраженно вытряхнул пепел из трубки в море и, набрав побольше воздуха в грудь, шумно выдохнул. – Я же говорил, что пираты – это ужасное сборище гнусных мерзавцев, которые насилуют женщин, жгут корабли, беспощадно убивают, и вероломством добиваются своих целей!

- Значит, они умные и находчивые? – уточнил Лафитт.

- Руководящая часть команды – безусловно. Эти пираты, я тебе скажу, еще очень красноречивы и харизматичны. Иначе как вести за собой людей? Держать их в кулаке здесь, посреди моря, на дощатой посудине, которую может опрокинуть в любой шторм? Но запомни: нет никакой романтики в этих грязных, потных головорезах, которые спят в вонючих трюмах с крысами и тараканами! Иной раз отломишь буханку хлеба, а там опарыши вьются жирными нитями, показывая свои уродливые черные носы!
 
Лафитт снова позеленел и отвернулся к любимому бортику.

- А, прости, я совершенно забыл.

- …ох. Ничего страшного… продолжим…

Следующие долгие часы прошли продуктивней. Текст стал более чётким, красочным, наполненным историями Коберти, который подобно рулевому направлял поэтический корабль Лафитта по нужному курсу. Весь следующий день, не высовывая благородного носа из своей каюты, Эрнест с пламенным вдохновением писал и сочинял. Наконец он прочитал написанное бывшему квартирмейстеру.

Коберти задумчиво раскуривал трубку, внимательно слушая стихи. Казалось, в его взгляде что-то переменилось. Появился какой-то странный прищур, острый, как рапира. Естественно, Лафитт не заметил этих перемен в своем приятеле, продолжая размахивать руками и бродить взад-вперед по палубе, пребывая в творческом экстазе и продолжая декламировать свое творение. Проходящий мимо боцман даже одобрительно цокнул языком, услышав строки про «плеть, рвущую плоть, как струнки души».

- Ну как? – наконец спросил Эрнест, закончив довольно объемный отрывок, описывающий приключения безымянного пирата.

Коберти словно не слышал его.

- Все настолько плохо?.. Господин Коберти! Господин Коберти, не томите меня, если это все настолько ужасно – просто скажите, и я сожгу эти ужасные строки!..

- Нет… все намного лучше, чем вы думаете, – загадочно произнес бывший квартирмейстер, всматриваясь в горизонт. Лафитт тоже прищурился, надеясь увидеть то, что с таким вниманием высматривал Коберти, но в конечном итоге просто пожал плечами.

- И вы ничего не скажете мне? – назойливо вопрошал Лафитт.

- Ну… пожалуй, скажу, - квартирмейстер отошел от бортика и принялся раскуривать трубку. Кажется, он вернулся из чертогов своего разума сюда, на палубу корабля. – Вам нужно дать ему звучное имя. Героя должны запомнить, не так ли?

- О, на этот счет не переживайте! У меня целый список имён: капитан Густав «Опасная бритва», капитан Бартоло «Черный Феникс», капитан Альварес Варнидо, капитан Джон Дикий, капитан…

Коберти раздраженно поднял руку вверх. Лафитт умолк.

- Я же говорил! Никакого пафоса, черт тебя побери! Услышали бы тебя настоящие пираты – проткнули бы шпагой твою грудь! Нужно что-то звучное, морское… Сборная смесь из разных имен, понимаешь? Был у нас один рулевой, Рик Блейн. Фамилия не подходящая, а вот имя – самое то. И, если мне не изменяет память, моего первого капитана звали Кристофер Мейнард. Я эту фамилию хорошо запомнил,  – проговорил Коберти, снова приняв этот странный «острый» вид.

- Кристофер Блейн? – воскликнул Лафитт.

- Ты меня вообще слушаешь? Рик Мейнард, чтоб тебя! Вот это – запомнят! И поверь, когда твою поэмку будут читать капитаны и выходцы из королевского флота – если Создатель позволит тебе такое счастье – тебя поймут, а не будут смеяться!
 
Лафитт быстренько записал имя главного героя своей поэмы.

- И вообще, знаешь, что… раз речь идет о пирате… пусть будет не поэма, а... песнь.

- Тогда я назову ее… «Песнь о капитане Мейнарде»!

- Да… я думаю, что это самое подходящее название, – мрачно произнес Коберти, снова вглядываясь куда-то в сторону горизонта.

В этот момент на палубу вышла та самая леди в сопровождении своего отца. Лафитт и бывший квартирмейстер сразу же обернулись на нее.

- А капитан Рик Мейнард, будучи человеком благородным, мог бы пожертвовать собой ради женщины? – тихо спросил Лафитт, явно задумав украсть образ этой юной леди и перенести ее в строки своей поэмы.

- Я думаю, что это решать исключительно вам, – Коберти обернулся на Эрнеста. Ощутив на себе мрачный взгляд бывшего квартирмейстера, Лафитт поежился.

- Что это значит? – как-то нерешительно спросил поэт.

- Это значит, мой дорогой друг, что ваша «Песнь» уже практически написана. Все остальное, что вы добавите от себя, никак не испортит ее и не сделает лучше. Поэтому вы вольны фантазировать. Я пророчу вам великое будущее. Надеюсь, вы и все, кто с ней познакомятся – обязательно ее споют.

На этом бывший квартирмейстер смолк и, сложив руки за спину, молча направился в направлении своей каюты. Лафитт остался один в смешанных чувствах, но преисполненный доселе незнакомым ощущением в сердце. Эрнест провел еще несколько долгих часов в глубокой ночи, запершись в своей каюте. И, поставив очередную чернильную закорючку, дописал своё детище.

IV

Длительное путешествие должно было скоро закончиться. Утомительные недели плавания подходили к концу. Увлеченный своим законченным трудом, Лафитт позабыл обо всем на свете и приставал ко всем со своими чтениями. Но на этот раз, надо признать, публика не осмеивала его. Напротив, настойчивость Эрнеста сыграла ему на руку и все, от моряков до пассажиров, были в полном восторге! Конечно, слог был хромой и неуверенный, но какой сюжет, какая подача, какие фразы!

Дошло до того, что Лафитт умудрился собрать всех на палубе и организовать чтение первых глав своей «Песни». Сложно в это поверить (даже самому Эрнесту), но его слушали в полной тишине и в конце… прозвучали овации!

- Ах, мои дорогие! Спасибо вам! – восклицал Лафитт, прослезившись.

На следующий день плавания (а он был одним из последних), Лафитту выказывалось небывалое внимание и интерес! С ним здоровались матросы, рулевой, даже сам капитан! А какие лукавые взгляды бросала на него юная леди, узнав в «Песни» свой образ. Единственное беспокоило Эрнеста: плавание подходило к концу, а он последние три дня нигде не мог застать Чарльза Коберти. Он расспрашивал о нем кока, но тот лишь пожимал плечами и говорил, что Коберти где-то здесь. Затем приставал с расспросами к матросам – те сказали, что вечерами видели его беседующим о чем-то с капитаном корабля и рулевым. Говорят, что он был обеспокоен рифами, которыми изобилует этот участок моря и делился советами, как лучше изменить курс корабля…

На следующее утро, капитан обратился к пассажирам и сказал, что плавание будет продлено еще на день. Решение было продиктовано необходимостью изменить маршрут в целях обеспечения безопасности всех находящихся на корабле. Лафитт ничего не понял (вернее, не хотел вникать) и, потеряв всякую надежду на встречу с Коберти, отправился по своим делам. Эрнесту всего лишь хотелось поблагодарить бывшего квартирмейстера за оказанную помощь и, быть может, как-нибудь отплатить за неё. Совестно было прощаться вот так, молча!

Целый день Лафитт восторженно бродил по своей каюте, воображая, с каким триумфом он вернется в родной Лейстрем. Особенно он представлял, как удивит своих критиков и недоброжелателей! Наконец, солнце скрылось за горизонтом. Выпив бутылку великолепного вина и ощутив страшный хмель, Лафитт уснул в обнимку со своей рукописью, расплывшись в глупой, но такой счастливой улыбке!

Вдруг, сквозь хмельной сон, Лафитт почувствовал глухую боль в затылке. Он с ужасом проснулся на полу своей каюты. Что это было? Килевая качка? Волна ударила в борт? Шторм? Внезапный запах гари ударил в нос, и Эрнест начал трезветь так быстро, как не делал этого никогда прежде. В обнимку со своей рукописью он выбежал из каюты, шатаясь от ужаса: чем ближе он был к палубе, тем отчетливее слышал душераздирающие крики!

Создатель всемогущий! Стояла страшная ночь, освещая бледным светом полумесяца палубу «Длани Фортуны». Лафитт стоял как во сне, и проносящиеся вихрем события перед ним казались растянутыми во времени, какими-то замедленными и заторможенными. Вдох, который он сделал от ужаса, был таким долгим… Не сразу Лафитт осознал, что стоит в луже липкой багровой крови. И не сразу Лафитт осознал, что, сделав шаг вперед, наступил на свернутую голову одного из матросов.
 
На корабле происходил настоящий ад. Сквозь черный дым виднелся неизвестный двухмачтовый бриг, поравнявшийся с «Дланью Фортуны». Слышались выстрелы, летели абордажные крюки. Повсюду носились ужасные, страшные люди в каких-то оборванных рубахах. Они резали людей, как скот. Вот промчался какой-то темнокожий верзила с одним единственным глазом и таким уродливым лицом, которым не сможет похвастаться даже самый страшный орк. Исполин, достав свою саблю, наступил на раненого корабельного стражника, и принялся изрубать его страшными порывистыми движениями. Лафитт шел как во сне, словно сошедший с ума, по липкой палубе, наблюдая, как перед ним на вантах пронеслись уродливые фигуры людей. Они набросились на своих жертв и принялись терзать их. Доносились дикие ужасающие крики женщины, которую обступили эти отвратительные мерзавцы и… лучше не описывать того, что они с ней сделали.

Лафитт шел с дрожью в ногах, попытался свернуть на верхнюю палубу, идя, как блаженный сквозь разверзнувшийся ад – взрывались бочки, горел порох, паруса, падали реи… вдали он увидел знакомую фигуру. Бородка, красный жилет… Это был Коберти!

Как завороженный, Лафитт шел к нему, прижимая к сердцу свою рукопись… но здесь случилось то, чего следовало ожидать. В развернувшейся резне, пьянея от крови и жестокости, пираты не сразу заметили поэта, вышагивающего по лестнице в сторону верхней палубы. Вдруг один, самый жуткий из них, возник прямо перед Лафиттом. Он спрыгнул с реи и, выставляя свои гнилые зубы на окровавленном лице, изуродованном шрамами и повязкой, сделал резкое движение рукой.

Лафитт, который все это время смотрел на Коберти, замер, ощутив, как его дыхание как будто бы кто-то украл. Шпага этого страшного мерзавца вонзилась в грудь Эрнеста. Затем Лафитт почувствовал, как сильная рука этого существа, называвшего себя человеком, схватила его за ворот рубахи, чтобы вытащить окровавленный клинок из его тела, а затем с силой оттолкнуть от себя.

Эрнест летел вниз, на нижнюю палубу, в груду мертвых тел. Он был словно во сне, не вполне осознававший настигшую его смерть. Последнее, что донеслось до него – это восклицание одного из пиратов в треуголке, стоящего рядом с Коберти.

- Дело сделано! Хорошая работа! Я знал, что на тебя можно положиться, Рик Мейнард! Мерзавец!

Больше Лафитт ничего не слышал и ничего не осознавал. Он лежал здесь, холодный и всеми позабытый, прижимавший к своей окровавленной груди поэму о невероятном негодяе, погубившем сотни невинных душ, но вставшем на праведный путь и обретшем спасение своей души в любви к прекрасной женщине…

Как жаль, что неизвестному поэту из Лейстрема, Эрнесту Лафитту, не было суждено узнать всей правды о герое своей поэмы.

Эпилог

Абордаж закончился. Пираты не брали пленных. Растаскивая добычу, морские разбойники носились по палубе, бранясь друг на друга, свистя и напевая свои песни. Рик Мейнард склонился над чьим-то трупом. С полным хладнокровием он небрежно откинул руки покойника и достал окровавленную тетрадь.

- Мейнард, – рявкнул один из пиратов, поправляя свою треуголку, – тебе мало того добра, что мы захватили сегодня? Решил помародерствовать напоследок?

Рик усмехнулся, осматривая рукопись незадачливого поэта.

- Знаешь… - протяжно произнес Мейнард, вертя в руке тетрадь, - пожалуй, это самая необычная добыча за всю мою жизнь. Сегодня мы живы, а завтра либо болтаемся на виселице, либо кормим рыб. Попади эта тетрадь в нужные руки и она, возможно, сделает меня бессмертным. Конечно, я кое-что доработаю…

Пират в треуголке подошел ближе и без всякого интереса заглянул в рукопись.

- Но ты ведь даже не капитан! – вскричал разбойник, ткнув кривым пальцем в тетрадный лист на заглавие произведения.

Рик бросил насмешливый взгляд на пирата и хлопнул его по плечу.

- Сегодня нет. А завтра… - Мейнард покосился на свой пиратский корабль, а именно на капитана, самодовольно расхаживающего у штурвала, - завтра возможно всё.