Бабушка

Она всучила внучке огромный полосатый пакет, на дне которого болталась пустая полулитровая бутылка. Из кулака в кулачок (не дай Бог гости увидят) бабушка протиснула Кате пятнадцать рублей. Ногти, покрытые дешевым перламутровым лаком, больно укусили детскую ладонь:
– Ай! Ты же меня поцарапаешь!
– Не выдумывай! – одёрнула бабушка. Её взгляд стал холодным. Глаза округлились, покрасневшее лицо наклонилось в сторону, а губы легли тонким нетривиальным (по мнению их носителя) намёком, который Кате давно был известен. Лучше молчать! Девочка сжала монеты и быстро выбежала из кухни. На её руке остались четыре красные дугообразные вмятины.

В коридоре Катю покорно ждали сиреневые резиновые тапочки, которые мама купила для неё на Черкизовском рынке перед отъездом. Ну так, по вагону ходить да в купе, чтоб не босиком. Однако Катя удостоила свою обувку куда большей почести. В трещинках тапочек сохранились воспоминания о вылазках за дикой вишней, систематических рейдах на кукурузные поля, тряске в здоровенном прокуренном комбайне дяди Пети, даже персональное приглашение в тайное убежище местных мальчишек не осталось в стороне. Проявление высшей формы доверия, надо заметить! А теперь эти опытные скороходы должны были стать свидетелями чего-то низкого, постыдного и совершенно далёкого от её представлений о прекрасном. К горлу подкатила мерзкая тоска, а вот заплакать совсем-совсем не получалось. Катя надела тапочки и юркнула за калитку на длинную песчаную дорогу.

Стрелки наручных часов почти добрались до шести, но большое зауральское солнце всё не унималось и старательно норовило обжечь Катины плечи. Они были загорелыми, гладкими и сияющими, словно на них уронили коробку с блёстками. Вдалеке Катя слышала лай собак. Стая гусей чистила свои перья в ожидании всемирной угрозы, то есть ничего не подозревающего и безобидно проезжающего мимо велосипедиста. В горячем летнем воздухе стоял запах дыма. Слышался стук топора, стрекот кузнечика, пение птиц, и все звуки слились в тихий оркестр, значение которого девочка по достоинству оценит лишь много лет спустя. А пока всё вокруг казалось ребёнку скучным, унылым и обыденным. Катя тосковала по маме, Москве и счастливому призрачному будущему, обещавшему отсутствие бесконечных попоек Ба. Мечтательный променад был прерван едва пробивающимся басом:

– Стооой!

Она сделала вид, что ничего не услышала. Очередной гам в доме буквально забрал у неё всяческие силы, так что на бессмысленную, как ей тогда казалось, болтовню не осталось и капли терпения. Нужно признать, что местный мальчик Лёвка, голос которого так настойчиво звал девочку, говорил и правда много. Обо всём на свете. Без остановки. Катю его рассказы быстро утомляли. Вообще, она часто и скоро уставала от людей. Позже, уже будучи взрослой, Катерина старалась усилием воли выдержать шумные студенческие вечеринки и приблизиться к ощущению простой человеческой радости. Однако попытки её были тщетны, и подступающая волна одиночества нет-нет да и накрывала девушку с головой посреди толпы визжащих пьяных подружек, услышавших из колонки до боли знакомое «Я так привыкла жить одним тобой, одним тобой…».

Лёвка был первым Катиным другом в местечке с завораживающим названием «Восточное». Ничем экзотическим, кроме местоположения, это село не могло похвастаться. Оно находилось в глуши Курганской области, в Частоозёрском районе, полностью оправдывающим своё название. По карте пятнами рассыпались круглые водоёмы. Бабушка, прихватив с собой Катерину, отправилась туда на лето – погостить у подруги детства Томочки. Надо сказать, что обе женщины были деревенскими, обеих звали Тамарами. Родились и выросли они в селе Каменка, расположенном в трёхстах километрах от Брянска. Бабушку Катерины в возрасте пятнадцати лет увезла из села мама – покорять, как говорится, столицу нашей необъятной. По прибытии в Москву Тамара поступила в колледж, а позже устроилась на работу машинисткой в газету «Известия». Судьба Томочки сложилась более естественно и прозаично. Она влюбилась и вышла замуж за простого уральского парня Петю, Бог знает каким ветром занесённого в Каменку. Из тоски ли по Родине, или из более прагматичных соображений Пётр увёз Томочку аж за Курган, в Восточное. Здесь молодоженам почти бесплатно достался деревянный дом с длиннющим коридором, огромной кухней и четырьмя спальнями. Позже Катя отметит, что хоть жилище и крупное, да только грязное и уюта в нём нет. Со временем у Томочки с Петей появились дети, а позже и внуки: Миша пяти лет да Настя лет десяти. Как и полагается, они гостили у бабушки с дедушкой на каникулах.

Лёвка довольно быстро проникся Катиным обаянием и познакомил её с друзьями. Вопреки своим житейским представлениям, он обнаружил, что москвичка не была заносчивой или капризной. Она охотно соглашалась на любую предложенную им авантюру, могла с утра до вечера проводить время в компании его товарищей, так что в загадочном мужском сообществе быстро стала своей. Так было даже лучше! Мальчишки лазали в заброшенную библиотеку, жарили картошку на заднем дворе, сооружали качели на высоких деревьях из украденных вожжей, а главное – оберегали Катю и везде брали её с собой. Изначально у девочки был план подружиться с местными барышнями (ну, знаете, секретики, женская солидарность, война против глупых мальчишек и всё такое), но они были холодны и неприступны. На приветствие отвечали сухо, а попытка узнать их имена и вовсе оказалась безуспешной. Вообще, Катя часто стеснялась, но с девочками ей всё же было куда привычней, так что, переступив через свое волнение и лежащую посреди дороги палку, она подошла к ним с чётко поставленной целью – познакомиться.
– Всем привет!
Неожиданно в ответ прозвучало демонстративное молчание. Та, что была одета в розовую футболку, уткнулась в телефон, а все остальные, видимо не имея похожего устройства, сгруппировались подле неё и так же бесцельно стали наблюдать за светящимся экраном. Ладно, попробуем ещё раз.
– Меня зовут Катя, а вас?
Не отрываясь от кнопок, самая главная ответила:
– Лена.
Остальные, кроме самой маленькой, ещё не научившейся врать, захихикали.
– Что? Разве Лена? – крошка сидела в явном недоумении. Старшая её пихнула:
– Конечно, Лена, а кто ещё по-твоему?
Опять смешок.
Такого унижения Катя вынести не могла. Изрядно хлебнув провинциального высокомерия, девочка взвалила на себя уже до очевидности привычный крест москвички и быстро оставила идею заиметь всякое уважение местных девиц. Оно надо!

– Стооой! Подожди меня!

Зато с Лёвкой всё было легко. Он пришёл к их названному дому в первый же день и с тех пор не оставлял Катю без внимания. Лёвы в её жизни стало слишком много, так что девочка приняла стойкое и стратегическое решение не останавливаться и продолжать путь.

– Ээээй! Ну, Кааааать!

Ноль реакции.

– Аааай, ну стой, кому говорят! – наконец Лёвка настиг виновницу своего зашкаливающего пульса – Я тебя еле-еле догнал. Пришел, значит, к твоему дому, залез на забор, кричу-кричу, а ты не отзываешься. Думаю, ладно, мы народ не гордый, зайду, – Катя резко на него взглянула, но Лёва не сказать, чтоб был шибко проницательным к тонкой организации девичьих чувств и, ничего не заметив, продолжил тараторить – Захожу, значит, картина маслом: тётя Тома поёт, твоя бабушка пьет, дядя Петя спит. Ну, Ба твоя сказала, что ушла ты и еще бутерброды мне с собой дала. Бушь?
– Не хочу, – отрезала Катя.
– Точно?
– Эбсолютли.
Лёвка понял смысл сказанного лишь по интонации и довольно надкусил добычу. Ещё не успев прожевать, он спросил:

– А ты куда это такая деловая намылилась?
– Вот! – Катя протянула ему свой пакет.

Мальчик заглянул в развевающийся на ветру полиэтилен и многозначительно протянул:

– А, поняяяятно, – и, немного подумав, добавил – к дед Коле не ходи. У него палёная. Лучше иди к тёть Маше.

– Само собой, – ответила Катя, размышляя над тем, как бы незаметно сменить маршрут и что вообще значит слово «палёная».

А Лёвка всё не унимался! Уж очень хотелось ему впечатлить подругу. Он начал по очереди рассказывать Кате, как ездил с батей с утра на комбинат, как позже помогал матери, как натаскал сто тыщ вёдер воды, как починил мотоцикл, в поломке которого не мог разобраться даже его брат-механик, а он с ходу понял, что и как, и это «что и как» было непременно проще пареной репы, но главное (и самое интересное), мальчик рассказал, как играл с щенком! Между прочим, не абы каким, а породистым. Настоящей албанской овчаркой, которую Лёвке подарил крёстный за четвёрку в году по математике и которая непременно должна была вырасти и стать большой-пребольшой, ну просто огромной, самой высокой в мире собакой. Кате стало еще хуже. Её за хорошие оценки не поощряли, пятёрки в году вообще были делом само собой разумеющимся.

К горлу подступил ком.

Вдруг впереди показались два силуэта. Один из них был будто скомканный, неясный, еле-еле передвигающийся, как бы даже не человек, а второй, напротив, четкий и строгий, похожий на высокую жердь. Силуэты медленно шли навстречу ребятам.

– Ой, да это же Костя! – Катя узнала в стройном силуэте друга, – Коооооостя! – позвала девочка.

Константин был вторым Катиным товарищем в селе «Восточное». Их свёл Лёвка. Кате мальчик сразу понравился. Он был не по годам взрослый, рассудительный, самостоятельный, ладил с лошадьми и рассказывал страшилки так, что дух захватывало. Был в его речи какой-то удивительный артистизм.

– Ты что! – одернул её Лёвка, – Не вздумай его звать. Он этого не любит!

– Не любит чего? – удивилась девочка.

– Ну, ты не видишь что ли? Его мать опять надралась, а домой её вести некому. Вот он ей и помогает, и терпеть не может, когда его кто-то в такие моменты на улице замечает. Ну, неловко ему, понимаешь? – сказал друг.

Катя вдруг вспомнила, как однажды напрашивалась к Константину в гости. Ей было жутко интересно, как он живет, какие книги читает, есть ли у него в комнате что-нибудь эдакое, за что она могла бы ухватиться и расспросить его. Мальчик был непреклонен. Каждый раз он находил причины, почему сегодня к нему нельзя, но самой главной и истинной никогда не называл. Эта встреча расставила всё по местам.

Костя и скомканная тень поравнялись с ребятами. Катя аккуратно, тайком пыталась разглядеть в силуэте человека, однако ей этого не удавалось сделать. Растрепанные грязные волосы, словно портьеры, почти полностью закрывали лицо. Вместо глаз – опухшие валики, плотно смыкающиеся между собой. Чёрная тень опиралась на сына, подобие шага стоило ей немалых усилий. Костя, не поздоровавшись, прошел мимо друзей.

Вдруг Катю укололо чувство вины. Обычно, девочка осуждала бабушку за частые попойки. В такие дни просто невозможно было находиться дома. На всю округу были слышны гогот, визг и громкая музыка. Раскрасневшиеся, потные и тучные тела то и делали, что пили да вспоминали былые времена. Смех резко сменялся плачем и наоборот. От взрослых за километр разило самогоном. Ба часто говорила, что она тоже имеет право на отдых, у Кати же слово на букву «о» вызывало совершенно иные ассоциации: мама и папа вместе, на столе очередная настольная игра, родители спорят, кто первым будет ходить, и непременно все друг друга любят... Ба собирала гостей всего каких-то три-четыре раза в неделю, Костина мама же пила каждый день. К тому же, мальчику самому приходилось о себе заботиться, на его плечи слишком рано свалился ДОМ. Удивительно, но бабушка Кати, несмотря на полночные гулянья, была невероятно трудолюбива. Она каждый день рано вставала, на всех готовила, стирала, гладила, мыла полы, заплетала девочкам косы и вообще приводила жильё Томочки в такой порядок, что даже переняла на себя внимание дяди Пети, от чего подруга детства была, конечно, не в восторге. И единственным легко доступным способом справиться с ревностью стал алкоголь. Томочка тихо и мирно ушла в запой. Может, всё было не так страшно и Ба права: Катя всего-навсего «избалованная эгоистка и настоящая тварь»? На мгновение девочке стало стыдно за свою придирчивость.

– Ну, Катюх! Ты даешь! Тебя хоть за смертью посылай, честное слово. Купила?

– Угу, – девочка протянула бабушке отяжелевшей на пятьсот грамм пакет.

– Дааа… Красивая ты девка, но сука ещё та! Вон, как хлопец за тобой носится, все ворота уже обоссал, а ты носом водишь. Ну, будь здорова! – произнеся это, бабушка чокнулась с тёть Томой и опрокинула рюмку.

Эти слова окатили Катю с головы до ног. Теперь никакая корреляция с Костиной мамой не могла спасти репутацию женщины.

– Фу, алкашка! Меня от тебя тошнит! Ненавижу! – прокричала девочка.

– Иииии! Что ты сказала? – воскликнула Ба, – Разве можно так на бабушку, тварь ты такая?! А ну иди сюда, падла! Мразь неблагодарная! Я тебя породил, я тебя и убью!

Бабушка схватила мокрое полотенце и уже было хотела ударить Катю, как та увернулась и выбежала во двор.

Там, на деревянном крыльце ее поджидал Лёвка. Они договорились погулять сразу после того, как Катерина доставит в пункт назначения заветное и такое долгожданное сокровище. Мальчик ковырял палкой землю и играл сам с собой в крестики-нолики. Катя села с ним рядом. Ее обжигала обида. В горле будто застряла большая таблетка. Хотелось домой, к маме, в Москву. В дурацких резиновых тапочках скопился песок, который неприятно ёрзал между пальцев. Катя вдруг вспомнила, что в этом доме плита была газовой, и только Ба умела с ней обращаться, и только она могла поставить чайник, и только так можно было нагреть воду, а это означало, что рано или поздно придется просить её об этом и, стало быть, извиняться. Иначе Ба могла неделю, а то и больше, не замечать внучку, и помыться нормально не представлялось никакой возможности. Нужно было гордо терпеть ледяную колодезную воду. Грязь Катя не любила больше, чем гнусные оскорбления. Ко второму она привыкла и, время от времени, даже думала, что это не грубость, а истина. От осознания того, что в очередной раз придется наступить своей чести на голову, Кате стало дурно.

– Ты знаешь, – протянул Лёвка, – Настя про тебя всякое говорит. Мол, ты нас с Костей противными считаешь, тупыми там, и дружить с нами не хочешь.

Катя положила голову на Лёвкино плечо.

– Ну, ты ведь понимаешь, что это не так. Стала бы я тогда с вами водиться? – ответила девочка.

– Да я понимаю. Не бери в голову! Она вообще вредная. Представляешь, назвала тебя шлюхой…

Катя чувствовала, как её гнев постепенно доходит до вольфрамовой температуры кипения. Она молча слушала Лёвку, пытаясь разложить услышанное по полочкам у себя в голове.

Настя была младше Кати года на три. Ей не разрешали гулять с мальчишками допоздна, уходить далеко от дома, да и вообще она была скучной. У Кати же в запасе было много историй о столичной жизни, она уже раз десять побывала на море, ну и в целом была другим человеком. Необычным. К тому же, у неё было явное преимущество. Её Ба. Она была настолько беспечна, что девочка могла уйти рано утром, а вернуться за полночь и совершенно не подвергнуться расспросам. Бабушка вообще раньше ложилась спать. Равнодушие – плата за свободу!

– Слушай, мы завтра с Костей в лес за дикой вишней идем. Айда с нами! Только втроем, без Насти. Наберем много-много вёдер! Будет здорово!

– Хорошо, я пойду, – ответила Катя.

Вдруг девочка заметила, как дверь сзади тихонько приоткрылась. За две недели пребывания здесь Катя дотошно изучила каждый уголок дома. Она знала, что дверь у крыльца слишком надёжная и тяжелая, чтобы открываться просто так, без приложенной к ней силы. В голове сразу же пронеслось: «тварь, падла, мразь, шлюха». Катя была на пределе. В её ушах звенела злость. Почему она вообще должна быть здесь? Почему она должна всё это терпеть? Какая вообще разница, где проводить лето? И почему мама не с ней? Она в Москве. Много работает. И редко звонит! Дочка ей не нужна, она вообще НИ-КО-МУ не нужна! Гнев достиг апогея, и Катя, что есть сил, ударила кулаком по двери! Бах!.. По ту сторону раздался дикий вопль, в коридоре застучал удаляющийся бег и Катя услышала отвратительный её слуху рёв:

– Бабушкааааа!