Наследие Арна. Время Вдов. Глава Четвертая

   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


     К празднику Святого Тибуртия журавли, прилетевшие  в страну три недели назад, больше не танцевали на озере Хорнборг.  С давних времен именно в этот день  в Западном Гёталенде трескался лед, а в Норданскоге медведь, пробудившись после зимней спячки, впервые вылезал из своей берлоги. Зима в этот год была легкой, а весна наступила рано.
   С началом судоходства паромы и речные суда вновь начали доставлять товары, и для Сесилии Россы наступили горячие дни. В прошлом году, когда лед сковал реки необычайно рано, хранилища и амбары были загружены под завязку. И с началом весеннего судоходства корабли начали курсировать между Любеком и Сёдерчёпингом, доставляя товары  в Форсвик. Поначалу приходилось тщательно следить за разгрузкой, а ей не терпелось возобновить деловые отношения как с конунгом Эриком, так и с Эскилем сыном Магнуса, в последние годы зимовавшего в Висбю, где круглый год мог вести активную  торговлю. Однако по пути домой, в Арнес, ему рано или поздно пришлось бы проехать через Форсвик, так что ей оставалось лишь набраться терпения.
   Нагрянувший, наконец, Эскиль,  торопился домой, и возможно, поэтому согласиться со всеми предложениями Сесилии Россы, а кроме того, предложить распить помолвочный и свадебный эль  в Арнесе, хотя изначально и свадьбу планировали справлять в Форсвике. Он уверял, что откроет для своей дорогой племянницы не только свое сердце, но и свой кошелек. Кроме того, как человек весьма мудрый, Эскиль счел идею Сесилии весьма  полезной для Фолькунгов и для  их потомков, укрепляя тем самым их власть в Западном Гёталенде.
    Так получилось, что договориться со своим деверем Эскилем  ей оказалось проще, чем с конунгом Эриком.  Самым простым оказалось убедить конунга в том, что рыцарь Сигурд и его брат рыцарь Оддвард, спасшие жизнь юному Эрику и за это по праву посвященные в рыцари, должны иметь собственную землю и хозяйство, как и положено выдающимся воинам королевства. Они не могли служить в Форсвике вечно, даже несмотря на то, что служба им нравилась и они никогда не жаловались. Кроме того, преданность великого воина,  преисполненного  долгом благодарности пошла бы  конунгу только на пользу.
  Эрик согласно кивал, сожалея о своей неосмотрительности и о том, что Сесилия Роза не напомнила ему об этом раньше.
   Ситуация усложнилась, когда Сесилия  заговорила о конкретных землям и замках. Она предложила фермы и земли к югу от замка Лена на западном берегу озера Вёттерн, на границе между землями Эриков и Фолькунгов. Конунг Эрик проворчал, что это не дело, если одна горошина разрастается за счет другой. Он заверил Сесилию Россу, что готов выслушать любое ее предложение,  если она забудет о приграничных территориях. Они долго рядились, пока, наконец, она не предложила заплатить за эту землю золотом, и конунг Эрик сдался.
    Первый шаг  был сделан. Отныне Сигурд и Оддвард владели землями к югу от  замка Лена. Теперь в руки братьев необходимо было вручить замок Лена и населить его людьми из Форсвика. Это был второй шаг.  За этот замок они должны были заплатить Фолькунгам землей, только что полученной от конунга.
    Первоначально Лену построил  ярл Биргер Броса, но теперь замок укреплялся  за счет средств Карла Глухого и Фольке ярла, сыновей Биргера Бросы,  совместно с Эскилом сыном Магнуса,  вложившим  в строительство больше серебра, чем кто-либо другой. Именно  с ними приходилось расплачиваться, поэтому серебряный кошелек Эскиля снова пришлось опустошить.
   Эскиль, в отличие от своего благословенного брата Арна,  не был человеком поля боя, тем не менее, он не хуже него разбирался в вопросах войны и мира, и всего того, что касалось будущей безопасности семьи. С двумя рыцарями -форсвикерами в замке Лены в руках Фолькунгов оказалось бы три мощных крепости Западного Гёталенда. Самым неприступным был Арнес, которым владел сын Эскиля Торгильс. За ним следовал Имсеберга, владение Бенгта сына Элины, а теперь и Лена с рыцарем Сигурдом, связанным кровными узами с Арнесом и Форсвиком, и его братом Оддвардом.
   Эскиль хорошо понимал значение этой прочной хватки Фолькунгов, и потому не жаловался на расходы.  Ибо, по его словам, это то же, что и с пожертвованиями монастырям — они вполне окупятся после его смерти.
   Шла энергичная подготовка к помолвочному элю.  Внимательно изучив календарь, Сесилия Росса обнаружила, что у нее будет достаточно времени закончить приготовления к середине мая, к Дню святого Эрика, когда птенцы дроздов готовились покинуть родительские гнезда. Никогда еще в Форсвике не ожидалось так много гостей в серебристо-синих доспехах. Любой, кто   последние двадцать лет обучался у самого Арна сына Магнуса, будь то Эмунд, Оддвард, Бенгт или кто-то другой, примчатся на помолвку Альды с рыцарем из Форсвика в полном вооружении, во всем великолепии своих цветов. Мужчины Форсвика превратились в одну большую семью и все они с благоговением относились к дочери Арна.
 
                *   *   *
Ингрид Ильва относилась к тому редкому типу женщин, кто не боялся прикоснуться к знаниям целителей, лежащих где-то между небом и землей, неизвестных большинству, будь то добрые христиане, ученые священники или просто невежественные конюхи. Вопреки суровому ворчанию и предостережениям нескольких ее родичей мужского пола, она отдала хижину на берегу озера, где когда-то жили рыбаки Ульвосы, двум немолодым сестрам Йорде {Земля} и Ватне {Вода}.  Если это и были их настоящие имена, то о рождении и жизни двух женщин, появившихся однажды с посохами и  котомками за плечами  у ворот ее фермы, она не знала почти ничего. Поначалу она решила, что это беглые рабыни — а иначе откуда  взялись эти странствующие старушки?  Но поскольку ферма Ульвоса, как и Форсвик, принадлежала к тем немногим, где не держали рабов, Ингрид Ильва из чистого упрямства предложила им ужин и ночлег. Если бы кто-то прибежал к ней и  бросил дерзкое обвинение в укрывательстве беглецов, она с презрением швырнула бы на стол несколько серебряных монет и резко высказалась об обычаях  ее доме, где не может быть места  охотнику за рабами. Среди поместий Фолькунгов только Бьёльбо и Арнес считались богаче и престижнее Ульвоса, но даже там жили только освобожденные рабы.
  Однако никто не явился искать этих женщин, и Ингрид Ильва так и не смогла выкупить свободу Йорды и Ватны у их владельца. Поговорив с ними в первый вечер, она решила отдать им дом, снабдить их необходимой едой и одеждой в обмен на их знания и навыки для ( блага Ульвосы. Ватна и Йорда прекрасно разбирались в травах и могли приготовить снадобья, снимающие жар, залечивали раны, вправляли сломанные кости рук и ног, лечили диарею. Эти женщины стали для них  настоящим благословением. И все же многие, особенно среди вольноотпущенников, боялись Йорды и Ватны и шептали, что они ведьмы. С тех пор их дети никогда не играли вблизи хижины у озера.

  Ингрид Ильва только что вышла оттуда. Она несла корзину свежего лука-порей, который в отварном виде  должен был  избавить ее от черной меланхолии, и медленно задумчиво брела вдоль берега к пирсу, когда внезапно увидела причаливающее  судно, груженное железом, которое обычно проплывало мимо. На причал не выставили красный щит,  который указывал на необходимость выгрузки. Движимая любопытства, как будто лук Йорды и Ватны начал  действовать уже в корзине, она поспешила к пристани.

  Так она одна из первых получила неожиданное известие, доставленное на лодке из Форсвика — меньше чем через месяц состоится помолвочный эль Альды и Сигурда. Хорошая новость рассеяла ее тоску, но  по дороге на ферму ею вновь овладели мрачные мысли — она вспомнила о нелепой страсти Биргера к Альде.

  Биргер и Кнут вернулись с рождественских празднеств лишь середине зимы, привезя с собой обильные снегопады, каких старожилы не помнили отродясь. По  цветущему виду этих молодых мужчин Ингрид Ильва тут же сделала вывод, что они не спешили поститься, молиться и практиковаться с мечом.

  Но если в последнем они и поотстали, что было более чем вероятно, то в следующие месяцы они с лихвой наверстали упущенное. С упорством, сродни одержимости, они нападали друг на друга от утренней зари до вечерней. Должно быть, их рабочие дни в Ульвосе были самыми напряженными, хотя многие труженики, особенно среди освобожденных рабов, работали не покладая рук.

Сама Ингрид Ильва не имела представления о прогрессе в их мужских играх. Все эти хрипы, потливость и стоны выглядели для нее одинаково, независимо от того, какой мужчина вступал в драку. Однако она посоветовалась с лучником  Ульвосы,  опытным воином ее собственного клана. Он кратко, но твердо заявил, что о Биргере особо сказать нечего. Он был форсвикером, и поэтому ни один мужчина, кроме такого же форсвикера, как он сам, не мог противостоять ему. Что касается Кнута, он больше не походил на младенца с оружием, а превратился в мужчину, который мог отразить атаку очень многим соперникам. Если говорить откровенно, то сейчас ни один из стражников Ульвосы не согласился бы добровольно сразиться с нынешним Кнутом, больше не походившем  на того жалкого бойца, которого они увидели прошлой осенью.

  Ингрид Ильва не знала, радоваться ей или огорчаться. То, что ее сын выполнил просьбу конунга это хорошо. Но, глядя в будущее, она снова не  нашла никаких преимуществ в том, что Кнут станет бойцом, равным Биргеру.

  Узнай Биргер о беспокойстве своей матери, он рассмеялся бы, только и всего. Это правда, что Кнут справлялся с мечом гораздо лучше, чем раньше. К выгоде  обоих, Биргер месяц за месяцем, почти незаметно увеличивал скорость всех своих движений. Таким образом, он больше не чувствовал, что сам изнывает от медлительности. Однако было бы неверно думать, что Кнут когда-нибудь сможет достичь уровня его мастерства. Ни один человек, начавший учиться фехтовать  в пять лет, а не после двадцати,  не смог бы сделать этого никогда.

Однако сейчас, стоя с мечом в руке друг против друга, оба получали удовольствие. Кроме того, они стали уделять время тому, что был интересно именно им и не входило в приказание конунга. Кнут учил Биргера метать копье примерно по часу каждый день, чтобы будущие юношеские игры чести не сулили ему в этой игре по семь реп. Биргер, с своей стороны, тренировал Кнута в обращении с шестом, что  развивало и скорость и глазомер.

  Цель их тренировок разгадать было не трудно. Биргер и Кнут не собирались отправляться на брачное ложе еще много лет, но впереди их ждали немало юношеских игр. И победивший в подобном состязаниях получал гораздо больше, чем золото и почести,  он получал  преимущество совсем иного рода, ставшее единственным уроком Кнута для Биргера. После великой войны прошло совсем немного времени, и молодых красивых вдов в стране хватало.

  Как только новость о помолвке достигла Форсвика, Кнут первым делом задал вопрос, смогут ли они поучаствовать в юношеских играх чести? Вопрос казался очень своевременным. Оба уже мечтали о многочисленных летних свадьбах и о том, как по очереди будут выигрывать то золотую, то серебряную корону. 

   Ответ Биргера охладил пыл Кнута, как у течную суку ушат холодной воды. Вполне возможно, что игры с оружием состояться  даже в дни помолвочного эля, согласился Биргер. Однако в этом случае они будут проходить на коне и с копьем, поскольку все остальные игры в Форсвике считали детской забавой. Съедутся лучшие наездники королевства и Биргер может считать себя счастливчиком, если попадет хотя бы в первую двадцатку. Кнут тут же  смекнул, что будет лучше для всех, если он вообще не поедет  на помолвку, а Биргер не нашел ни слова возражения. Вместо этого он предложил Кнуту потерянные дни провести в Нёсе, навестив конунга Эрика. Конунг наверняка приедет на свадебный эль в Арнес, а на помолвку в Форсвик пришлет свою мать, вдовствующую королеву Сесилию Бланку. Кнут кивнул,  лаконично и по-мужски.
               
                *   *   *

  Как и следовало ожидать, празднование помолвки  с самого начала поражало своим размахом. Со всех концов Западного и большей части Восточного Гёталенда съезжались старшие форсвикеры в своих цветах и полном вооружении, словно на коронацию. Никогда, даже в Лёдесе, на встречу Рикиссы, невесты конунга, не собиралось столько мужчин в одном месте. Каждый из них счел своим долгом повесить вдоль домов щит на копье с серебристо-синим штандартом, и вскоре улица стала походить на колышущее, сверкающее на солнце синее море. В длинном ряду золотых львов на  щитах сияла новая сила Форсвика.
  Рыцарь Бенгт и двое мужчин, командовавших в Форсвике,  постановив, что на этот раз рыцарский зал будет открыт для всех жителей Форсвика, поскольку столько гостей в любом случае невозможно разместить в одном из длинных домов.

   Уже в первый день на большом  поле проводился конный турнир, иное было бы немыслимо, учитывая, столько форсвикеров собралось в одном месте. На определение победителя ушла большая часть дня, и никого не удивило, что им стал рыцарь Бенгт, хотя он и жаловался, что чувствует себя, как отбитый кусок старого мяса, дважды вылетев из седла после поединков против восьмерых добрых бойцов.

    Надежды Биргера остаться на  турнире в числе последних непобежденных не оправдались и на этот раз. Ему повезло с первыми тремя соперниками, которые оказались либо самыми взрослыми, либо самыми юными. Но в четвертый раз, когда в сравнении с огромной толпой, собравшейся вначале, осталась лишь небольшая группа непобежденных, его уделом стал  рыцарь Сигурд.

  Сначала Биргер проклял свое невезение, но постепенно распаляясь еще больше в своей непреодолимой жажде победы, почти возненавидел рыцаря Сигурда. Когда они сближались, Биргер скакал не как на турнире с защитной коронкой на конце копья, он мчался яростно и решительно, как на войне.

   В первый раз они выступили на равных, и хотя каждый хорошо ударил, ни один из них не вылетел из седла. Во второй раз Биргер опозорил себя, нарушив одно из важнейших правил Форсвика. Зрители ясно видели, как он метко прицелился в лицо рыцарю Сигурду и был на волосок от цели. Он  мог легко убить рыцаря  даже с нсадкой на копье.

  За подобную низость Биргеру пришлось заплатить вдвойне. Во-первых, сосредоточив всю свою волю только на одном —  поразить победителя одним-единственным ударом,  он сам вылетел из седла. И потом, ему было до боли стыдно. Ему ничего не оставалось, как поднять руку в знак извинения и отступить, тем самым признав свое полное поражение уже с  первого падения.

    Отводя Ибрагима в конюшню, он казнил себя, и все свои извинения принес жеребцу, а не тем, кому должно. Отерев бока коня и поцеловав его на прощание, он не стал возвращаться на конное поле. Вместо этого  прокрался в небольшой загон, где  отец Ибрагима, жеребец Арна сына Магнуса Абу Аназа,  мирно делил  время между прогулками по зеленым пастбищам и визитам к кобылам.

    С тех пор, как умер его хозяин, ни один человек не садился на Абу Аназа. У Биргера  не возникало даже мысли о подобном, кроме того, он испытывал жгучий стыд, убежденный, что для одного дня опозорился более чем достаточно.
   Поначалу, когда Биргер перемахнул через загон, Абу Аназа отнесся к нему с подозрением. Но узнав его, жеребец  ласково заржал и потрусил к нему мягкой рысью. Погладил его поседевшую морду,  Биргер рассказал  о своей собственной глупости и тяготеющей над ним тени деда, с которым его всегда будут сравнивать, и никогда в его пользу. Он гладил шею жеребца, прижавшись к ней лбом, не пытаясь остановить слезы бессилия.  Он спросил Абу Аназа, каково нести на себе такого воина, как Арн сын Магнуса, среди стрел,  затмевающих небо, под грохот тысяч копыт и лязга стали о сталь. Ведь именно это делает человека мужчиной. Кто есть величайший воин: тот, кто никогда не падал, или тот, кто после каждого падения снова встает и никогда не сдается?

  Абу Аназа внимательно смотрел на него своими большими умными глазами, словно жалея его и давая понять, что его отчаянные вопросы вовсе не требуют ответа. Он потерся своей бархатистой мордой о Биргера, утешая.
   Внезапно Биргера охватило  непреодолимое искушение. Сейчас, когда весь Форсвик собрался на огромном поле, где вскоре не останется почти никого из соперников рыцаря Бенгта, его не мог увидеть никто.
    Схватив жеребца за гриву, он скользнул ему на спину, не теряя надежду отыскать  ответы. Абу Аназа фыркнул, поднял хвост, короткой рысью повернул на пастбище, и не дожидаясь разрешения седока, пустился по пастбищу длинным галопом. Слезы текли по лицу Биргера, от теплого тела жеребца  Биргеру передавались спокойствие и уверенность, и, по крайней мере, в тот момент он сумел примириться со множеством противоречивых чувств, бушевавших в нем. Он пообещал себе никогда больше не опозорить себя перед самыми близкими в его жизни людьми.

 Два дня и две ночи он сдерживал обещание. Однако третий вечер стал самым несчастным и бесчестным в его юной жизни.

  Поскольку  ни один длинный дом  Форсвика не мог вместить более двух сотен гостей, Сесилия Росса решила, что им придется просто разделиться между тремя имеющимися домами. Высокие кресла перенесли в дом рыцарей — там принимали самых почетных гостей, среди которых были вдовствующая королева,  рыцари и именитые Фолькунги, приехавшие со своими женами. Прибывшие без жен отмечали помолвочный эль  на Святой земле, а большинству жителей Форсвика пришлось ютиться, как сельди в бочке, в старом длинном доме. Но поскольку и гости и обитатели Форсвика были друзьями Альды и рыцаря Сигурда, Сесилия Росса решила, что их украшенные листвой высокие кресла в первый вечер будут стоять в длинном доме домочадцев, второй вечер — на Святой земле, а  третий — в Зале Рыцарей. Таким образом каждый в равной степени удостаивался внимания жениха и невесты. До сей поры никто в Западном Гёталенде слухам не слыхивал, чтобы помолвка устраивалась подобным образом. Но Сесилия Росса слыла женщиной эксцентричной, часто нарушавшей традиции. Так же поступал и ее муж Арн сын Магнуса, а поскольку Форсвик процветал, становясь с каждым днем богаче, мало кто решился бы возражать Сесилии Россе, будь то старые обычаи или новые способы ведения торговли.

   Ингрид Ильва сидела на высоком месте со своими дорогими подругами, двумя Сесилиями, которые говорили только о хорошем. Времена настали добрые, в стране царил мир, и королева Рикисса из Нёса вот-вот родит своего первенца. Если у нее родится сын, это должно охладить пыл архиепископа Валерия в его постоянных попытках вернуть на трон Сверкера. Если родится девочка, тоже неплохо, со временем у какого-нибудь Фолькунга появится супруга королевских кровей. Кроме того, Рикисса доказала, что не бесплодна,  молода, здорова и способна родить еще много детишек. Что же касается борьбы за власть, все исполнилось по слову  Арна сына Магнуса.

    Сесилия Росса рассказывала, как много лет назад он вернулся со Святой земли и задумал создать столь сильную власть Фолькунгов, что никто неосмелится противостоять ей. Таким образом он и стремился к миру. Все произошло по задуманному. Пока сохранялся  союз между Эриками и Фолькунгами, ввергнуть страну в пучину войны и несчастья было бы не под силу даже Валерию. Потомкам Эрика нежелательно становиться врагами Фолькунгов, а Фолькунги не могли претендовать на корону, посему обе стороны только выигрывали от мира и спокойствия. А теперь, в связи с предстоящей свадьбой, у Фолькунгов появилось три мощных замка в Западном Гёталанде, не считая Альгаросы господина Суне сына Фольке. Обе Сесилии согласились, что королевство ожидает только светлое будущее.
   Пока две женщины пытались перещеголять друг друга, рисуя грядущее радужными красками, Ингрид Ильва все больше помалкивала. Ей казалось почти гордыней смотреть на жизнь без малейшего беспокойства.  Горе и радость, возразила она,  всегда идут рука об руку. Там, где свет, всегда есть место тьме, а за углом таится несчастье, когда кажется,  счастье беспредельно. Люди всегда готовы  совершить внезапную глупость, иногда достаточно нескольких неосторожных слов, брошенных на вечеринке, а иногда кому-то придет в голову мысль похитить чужую невесту, и длинная череда мести перерастает в долгую войну.

 Она замолчала, задумавшись, и на мгновение взглянула на Биргера. Он сидел один, без братьев, которых Ингрид  Ильва оставила дома, решив, что на свадебное пиво в Арнес они, конечно,  поедут все вместе. Несмотря на то, что Биргера окружали мало знакомы люди, он был отнюдь не так застенчив, как раньше. Он пил и хвастал, судя по его яростным жестам и гневному блеску в глазах взрослого форсвикера, сидевшего рядом. Ее сын нагло и бесстыдно рассматривал молоденьких женщин, которые приносили еду и пиво или подавали вино, как  принято в Форсвике.  За последний год он быстро стал другим человеком,  что неизбежно на перекрестке юности и зрелости. Он стал похож на Кнута  сына Хольмгейра, а такой человек был полной противоположностью его  отцу и деду.
   Она понимала, что это налог, который она, как мать, платит конунгу. Конунг Эрик знал простую и непреложную истину: он должен любой ценой не допустить, чтобы Кнут и Биргер стали врагами. От их дружбы зависел мир в стране. Но их дружба превращала Биргера в дурного человека, чего она, видевшего его  совсем иным  в своих видениях, не могла допустить.
   Ее дурные предчувствия подтвердились самым ужасным образом в третью и последнюю ночь помолвки, когда украшенные листьями кресла  Альды и Сигурда перенесли в рыцарский зал. Поначалу смеха и радости  было значительно больше, чем в два предыдущих вечера, поскольку на этот раз кроме будущих жениха и невесты присутствовали сарацинские музыканты и певцы, жившие в Форсвике.
  В тот вечер Биргер  был мрачен и выпил больше обычного. Никто, кроме Ингрид Ильвы, не чувствовал опасности. Впоследствии она проклинала себя за нерешительность и то, что не нашла способа вмешаться вовремя. И даже оглядываясь назад, она не знала, что могла бы сделать, чтобы спасти его. Все началось с того, что он внезапно протянул свой пустой бокал Гурмунду, отцу Сигурда и Оддварда, приказав ему быстро сбегать за вином. Старик был поражен и поначалу как будто собирался повиноваться, но Оддвард тяжело положил руку на плечо отца, останавливая его,  и без гнева в голосе сказав Биргеру, что в зале, безусловно, достаточно людей, готовых обслужить гостя, а их с Сигурдом отец такой же гость, как все остальные.
    Биргер, однако, не угомонился, а громко и нахально заявил, что старый раб Гурмунд  привык служить Фолькунгам, как и два его отпрыска, Орм и Сигге. Он грубо прошипел их старые рабские имена, и в зале повисла тишина, а на него со всех сторон устремились испуганные взгляды.
   Сигурд сидел на почетном месте на другом конце стола, но и он все слышал. Будучи из двух братьев самым горячим, он не стал держать язык за зубам, тем более, что за долгие годы военной подготовки привык командовать Биргером. Он громко произнес, что кровь для него не имеет значения. О мужчине говорят его поступки. Тот, кто не носит золотых шпор, не имеет прав хвастаться в Зале Рыцарей перед братьями, посвященными конунгом, ибо это весомее, чем родиться от высокородной матери без каких-либо заслуг или собственной воли.
 
   Биргер сделал вид, что эти слова оскорбляют Ингрид Ильву и ответил, что отродье раба должен остерегаться слов, оскорбляющих честь его матери, потому что на стене позади него, среди датских гербов, знамен и королевских щитов из Гестилрена и Лены, висит его меч, принадлежавший Арну сыну Магнуса, меч, не знающий поражений.

   Угроза обнажить меч против рыцаря Сигурда, форсвикеру против форсвикера, ибо именно так все  истолковали слова Биргера, хотя он был пьян и говорил невнятно, звучала более чем сильным оскорблением, способным привести к  смятению и еще более жестокому злу.
    Вскоре Биргер стоял по одну сторону длинного стола, Оддвард по другую, а Сигурд у почетного кресла, осыпая друг другу самыми грубыми оскорблениями. Это продолжалось до тех пор, пока Ингрид Ильва не подошла к нескольким покрытым шрамами воинам, смотревшим с замешательством на  перебранку, и не попросила их без промедления изгнать Биргера из зала.

   Он отбивался, пинался и ругался, когда они скручивали его, и по пути к двери, оказавшись беспомощным в сильных руках, выкрикнул, что отныне сыновья раба  его злейшие враги на всю жизнь, и что нога его не ступит в Форсвик, пока они здесь. Последнее, что они услышали —  его требование вернуть ему меч деда, а также что-то об утреннем подарке нищего жениха, прежде чем его вопли стихли за громко захлопнувшейся дверью.

    После этого в рыцарском зале Форсвика воцарилась прежняя приятная атмосфера. Кто-то пытался шутить, что молодые петушки  в последние время совсем разучились пить, и там, где выпито вино, исчезает разум. Но никакие беспечные речи не могли остановить слезы Альды. А слезы на помолвочном пиве были худшей из примет.

  На следующее утро Биргер исчез. Ингрид Илва отправилась с вдовствующей королевой Сесилией Бланкой в ;;Нёс на королевском корабле, ожидавшем у нижнего пирса Форсвика. Она хотела дать   Биргеру и себе время подумать, прежде чем начать вразумлять  его.
    Но вернувшись в Ульвосу три дня спустя, многого она не добилась. Биргеру было стыдно, хотя он и хотел казаться безразличным. Он выглядел раздраженным и старался держаться подальше от матери, занятый упражнениями с Кнутом.   
                *   *   *
   Тем летом Биргер и Кнут побывали на множестве свадеб, как на севере, так и на юге. Заключив договор, они побеждали по очереди, и лишь однажды Биргер нарушил их соглашение — победить должен был Кнут, но среди участников оказался один форсвикер, ровесник Биргера и Фолькунг по матери, молодой человек по имени Аунунд сын Гунлауга, родом из норвежской части Дальсланда. Биргер яростно набросился на него, и целью его была отнюдь не победа — он хотел превратить Аунунда в черную редьку, каждый раз вызывая его первым. Он преуспел, хотя заслуга в этом была скорее Ибрагима, чем его собственная. 
 
    В начале осени, между Днями святого Брюнульфа и апостола Варфоломея, в самый разгар сбора урожая, когда в Нёсе  было совсем мало гостей, Биргер и Кнут с высоко поднятыми головами вошли во двор и потребовали, чтобы их допустили к конунгу.

  Извещенный об их прибытии, конунг Эрик, в короне и мантии, вышел к ним и потребовал себе кресло.  Он сел с суровым лицом и позволил двум юнгерам выйти вперед и поприветствовать его, опустившись левым коленом на землю.
— Мы,  конунг готов и свеев, поручили вам обоим тяжелую задачу. По прошествии года выполнили вы мое желание? — громко и резко спросил Эрик.
— Да, Ваше Величество, мы сделали все, что в наших силах, — произнес Биргер.
— А ты, юнгер Кнут, считаешь так же? — спросил конунг все тем же резким тоном.
— Да, Ваше Величество. Если позволите, мы можем показать вам, — ответил тот.
— Хорошо, — кивнул конунг. — Слова словами, но действия вернее. Так что давайте немедленно  посмотрим, как вы продолжите жалкую дуэль, начатую здесь год назад!
  Конунг сказал «немедленно», и они тут же подчинились, встав напротив друг друга со щитами и мечами для тренировки. Поклонившись конунгу, они отвесили поклон друг другу.
    Придворные и прислуга высыпали во двор, чтобы посмотреть невиданное представление, вызвавшее ропот удивления и восхищения зрителей. Биргер и Кнут тщательно отрепетировали свое выступление. В какой-то момент Кнут сделал вид, будто выронил меч, и защищался одним щитом так искусно, что взгляд наблюдателя не всегда поспевал за ним.
    Казалось, Биргер, загнал его в угол и яростно ударил по ногам, а тот в нужный момент  перепрыгнул через вжикающий меч и  ударил Биргера щитом по голове, давая себе возможность подобрать свой выпавший меч. И вот они ввязались в нечто, что не будучи настоящим боем,  происходило с такой головокружительной скоростью и силой, что вскоре они начали получать все более громкие аплодисменты.

       Поразительно, но всего за год Кнут из вялого и неуклюжего воина северных лесов превратился в истинного Фолькунга. И для тех, кто понимал толк в этом искусстве и помнил, как они выглядели в том первом поединке, было ясно как божий день, насколько снисходительно Биргер сын Магнуса обращался  тогда со своим соперником.

    Решив, что увидел достаточно, конунг прервал бой, подозвал к себе двух молодых воинов и приказал им опуститься на колени.

— Рыцарь — не только тот, кто проявляет чудеса доблести на войне,  — торжественно начал конунг Эрик. — Рыцарь  — тот, кто подчиняется своему конунгу, кто сражается за него и за мир в королевстве, и за добро против зла, следуя за  Христом. Рыцарь — это тот, кто заботится о единстве королевства больше, чем о своей собственной выгоде, и кто упорно трудится ради этого дела. Человек, который был близок нам, поддерживал нас в самые тяжелые моменты жизни, научил нас, как следует вознаграждать за благие поступки. Посему прошу вас сейчас же взять свои боевые мечи и поскорее вернуться ко мне.

   Конунгу не пришлось повторять приказ дважды. Проворные, как горностаи, они схватили свои остро отточенные мечи из Форсвика и, обнажив их по приказу конунга, вновь преклонили перед ним колени.

— Я  хочу, чтобы вы поклялись своему конунгу в трех вещах, — начал  Эрик в новом и более дружелюбном тоне. — Первое — верность, второе — разумность, третье — стойкость. Клянетесь ли вы мне в этом, сжимая  обеими руками свой меч?

   Биргер и Кнут  принесли клятву не моргнув глазом. Конунг обнажил свой меч и, коснувшись левого плеча каждого, пригласил подняться новых посвященных рыцарей королевства готов и шведов.

   Тем вечером конунг устроил пир для двух новоиспеченных рыцарей, вручив им золотые шпоры. Оба были счастливы и  во время пира смеялись и обнимались, словно всю жизнь  были добрыми и верными друзьями.

   Конунгу было приятно видеть их дружбу, и он облегченно вздохнул, что его затея разрешилась к лучшему.  И если раньше он сковал их приказом, твердым как железо, то теперь он связал их вместе более приятным образом, золотыми шпорами, полагая, что золото — не высокая цена за единство королевства.

   Детская мечта Биргера и Кнута стать рыцарем осуществилась самым удивительным образом.  Они не задумывались, что удостоиться этой чести им оказалось  легче, чем другим славным рыцарям королевства, и провели  веселую ночь с конунгом в верхней комнате западной башни, хотя на этот раз у него не было причин задерживаться с элем и вином,  в попытке сделать друзей из  непримиримых  врагов.