Пустячок

Эпиграф

«Не все ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле».

Иван Бунин

Мать родила его на свалке и сгинула в лабиринтах большого города. С тех пор, как она исчезла , он был обречен, но не умер. Свалка кормила его, согревала холодными ночами, укрывала от врагов. Свалка стала ему большой мамой. Он выживал,как умел, научился драться, вычислять опасность и ловко ее избегать. Однажды на свалку пригнали бульдозеры, и обитатели разбежались кто куда. Он тоже убежал, долго плутал по улицам большого города, дрался за кусок хлеба, юлил, заискивал, прятался в заброшках, словом, выживал. И так случилось, забрел однажды совсем оголодавший бродяжка на тихую улочку — Вишневый Тупик в домик, где на калитке с цветком в клюве примостился погнутый давно не крашеный голубь.

РАЙСКИЙ УГОЛОК

Вишневый Тупик еще и не сразу найдешь. У рынка вам придется, если сумеете, втиснуться в автобус «двойку» и ехать до улицы Новые Планы. Дальше – пешочком по шикарному асфальту мимо затейливых особняков, больше похожих на средневековые замки с башенками, флагами. Дойдете до реки – и направо в первый переулок. Но это еще не Тупик, а улица Чехова. Здесь кончается асфальт и начинается гравийка, потому как люд победнее и дома попроще. Метров триста попылите по Чехова - и налево. Вот вам и Вишневый Тупик. Кто-то в городской администрации наверняка оказался любителем русской классики. Иначе, откуда бы взяться на карте города по соседству с Чеховым Вишневому Тупику? Не сад, конечно, но была в этом переулочке своя прелесть. Удивительно, как среди помпезных новостроек нуворишей сохранился этот маленький оазис в десяток домиков с веселыми клумбами.

По весне в каждом садочке, да перед каждым домом, зацветают вишни. Славное времечко! Под ногами не асфальт, а спорыш стелется, пчелы гудят, птички поют. Вишни, словно девки на выданье, одна перед другой красуются нарядами белоснежными. И такая тишина вокруг, такое великолепие природное, кажется и жизни не хватит налюбоваться да насытиться этой красотой. Век бы жить в Тупике, как в раю, да радоваться.

ЗА СЕБЯ И ЗА МУЖЕЙ

Домики, построенные еще в шестидесятые годы прошлого века, постарели, обветшали, как и хозяйки. Ни одного мужика в Тупике не осталось, кроме Айболита. Все поумирали, кто от водки, кто от болезни, кто от тоски, которая на русского человека нападает вроде беспричинно, вроде ни с чего, а гложет жестко. И ничем эту тоску не притушить, не вырвать из души, разве что горькую запить. Вот и пьют мужички да мрут. Пьют и мрут. А женщины продолжают жить за себя и за мужей своих горемычных. И только у Айболита — старичка-ветеринара на пенсии — из открытого окна звучит музыка. Хозяин — философ и меломан. Нынешним воскресным утром плывет над Тупиком задушевный мужской голос, перебирает гитарные струны чья-то умелая рука:

Уронит ли ветер
в ладони сережку ольховую,
начнет ли кукушка
сквозь крик поездов куковать,
задумаюсь вновь,
и, как нанятый, жизнь истолковываю
и вновь прихожу
к невозможности истолковать.
Себя низвести
до пылиночки в звездной туманности,
конечно, старо,
но поддельных величий умней,
и нет униженья
в осознанной собственной малости —
величие жизни
печально осознанно в ней.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА

Ивановна мужа лет тридцать назад схоронила. С тех пор и хозяинует одна. Сын в столицу подался. Там прижился. Когда-никогда к матери заглянет по пути на море, блеснет, словно солнышко в пасмурный день. Но деньги к праздникам шлет. Соседки иной раз не выдержат завистливо, мол, надо же, какого Ивановна хорошего да внимательного сына вырастила. Но та на подначки не поддается. У нее ответ всегда готов: « А вам кто не давал своих ленивцев людьми рОстить?» Обидятся соседки на «ленивцев», а возразить нечего. Ленивцы и есть, если не сказать покрепче. Кто не работает, кто водку празднует. В каждой клетушке свои погремушки. А у Ивановны что ж! Жизнь задалась! Из всех Тупиковских она первая модные пластиковые окна в хату поставила. Остальные – то попозже. Все теперь при окнах, кроме Верки. Ну, а с Верки и взять нечего. Одно слово – пустельга, если по-нашему - потерянная.

ВЕРКИНА МИССИЯ

Когда-то Верка работала посудомойкой в заводской столовой Но и тогда никто по имени-отчеству ее не величал. Верка, да Верка. Ни росточком, ни внешностью Верка не вышла. Плотное, какое-то квадратное тело ее, без волнующих изгибов, крепко сидело на коротких полных ножках. Слишком коротких, чтобы привлекать ищущие мужские взоры. Но по молодости губы накрасит, волосы в модную химическую укладку завьет тугим барашком - и хоть замуж выдавай.

Только не спешили мужики брать Верку замуж в долгую. Все больше на ночь норовили . А утром – прощай, душа любезная. А уж Верка-то старалась: и стол накрывала, и рюмочку подносила, да и сама лихо рюмочки опрокидывала. А когда веселье достигало своего градуса – Верка пускалась в пляс. И непременно босиком. Да так задорно, так лихо отплясывала. Пяточки чечетку выбивают, задок ходуном ходит, груди ритмично подпрыгивают, кудерьки подрагивают. Глаз не отвести! Но мужики и на пляски не очень клевали. Нет, ну в ладоши-то хлопали, подбадривали. Да все норовили ущипнуть за тугой задок. А Верка взвизгивала озорно и еще пуще мелькали ее стремительные ножки.

Так, танцуя, и сына родила. Увезли в роддом с очередной гулянки. От кого родила, соседи так и не дознались. Парнишка, хоть и рос, как сорняк, а выправился, не запил, не загулял. В положенный срок в армию ушел. Сынок - в армию, а Верка – в запой. С работы ее турнули. И покатилась Верка с горушки окончательно.

Поначалу свое пристрастие к водке от соседей таила, а потом и стесняться перестала. А как пенсия подошла, Верка стала в запои уходить регулярно. Каждое пятое число. Пропьет пенсию - пьянке конец. Отойдет, квасом отопьется, лицо умоет, волосы кое-как расчешет - и по соседям батрачить. Жить-то надо. Да и работы Верка никакой не боялась. А соседи что? Брезгливо морщились, сторонились, словно боялись заразиться. Но заботы у домовитого человека, когда он своим хозяйством живет, всегда много. Вот и нанимали Верку на разные тяжелые работы: огород вскопать или картошку сажать под лопату, а то навоз перекидать, или там птицу бить да щипать. Сами же ей и стаканчики подносили, чтоб работалось веселей. И бутылки в счет платы совали, и вещами старыми, чтоб на свалку не тащить, расплачивались. А выпроводив за калитку, сокрушались вслед: «Совсем спилась беспутная баба. Вот бы сынок глянул, что с матерью делается…»

А что с ней делалось! Водка Верку дожирала. Водка первым делом лицо человеку съедает. Бог он ведь каждому человеку свое лицо дает, свою красоту. А водка словно клеймит своих рабов, да так, чтоб всем видать было. Вот они, меченые! Все на одно лицо: страшное, опухшее, взгляд пустой, ни мысли в нем, ни жизни.

БРОДЯЖКА ПОЛУЧАЕТ ИМЯ

А над Вишневым Тупиком меж тем отшумели ранние апрельские ливни, быстрые, хмельные то ли от солнца по-весеннему теплого, то ли от набухших соком, готовых вот-вот лопнуть, раскрыться в кипенном цветенье вишневых почек. Умытая после долгого зимнего сна, согретая солнечной лаской , земля наливалась жизненной силой и щедро дарила эту силу всему живому. На клумбах заалели тюльпаны, раскрыли свои золотистые сердцевинки нарциссы. Птицы в садочках заливались на разные голоса.

Верка вышла за калитку, увенчанную облезлым металлическим голубем, закурила и, шаркая великоватыми шлепанцами, побрела вдоль переулка. Широкое платье из модного в прошлом веке кримплена, явно с чужого плеча, болталось на ней мешком. За собой на короткой веревке Верка тащила кривоногого кобелька. Песик бодро бежал за хозяйкой, хвост колечком задорно подрагивал. И песня неслась над Тупиком, хорошая песня, душевная. Верка даже постояла минутку, послушала. Заодно и докурила.

Сережка ольховая,
легкая, будто пуховая,
но сдунешь ее —
все окажется в мире не так,
а, видимо, жизнь
не такая уж вещь пустяковая,
когда в ней ничто
не похоже на просто пустяк.

«Чудит Айболит! - подумала Верка.- Оно, конечно, жизнь — не пустяк. А что пустяк? Слышь, псина! Ты у меня пустяк или нет? Неет, ты не пустяк! Ты у меня — пустячок!Так и буду тебя звать. Пустячок! Жаль не толстячок! Тебя надо откормить! Сейчас пойдем в гости, может, повезет у Ивановны разжиться харчами» . Пес преданно завилял хвостиком, Верка вздохнула, отшвырнула окурок, и они снова пустились в путь.

ДАМА С СОБАЧКОЙ

Обитатели Тупика в этот ранний воскресный час только просыпались. Кто-то увидел Верку в окошко, насмешливо ахнул: « Ты дывись, мамо, яка дама с собачкой объявилась. Батюшки! Да она подстриглась! Налысо! Во учудила!» А Верке с утра дурно, похмелиться бы надо, да нечем. Одна надежда — на Ивановну. Если Ивановна в хорошем расположении духа, то может и рюмочку нальет. У нее всегда в заначке есть, чем согреть душу страждущему человеку. Запасливая она, Ивановна.

Ивановна в дом Верку не вела. Еще чего, много чести! А принимала нежданную гостью во дворе. Коротко кивнет, мол, проходи. Верка и рада. Скамеечку поставит с подветренной стороны, чтобы дурным духом хозяйку не тревожить. У Верки к тому времени то ли от пьянки, то ли от бесшабашного отношения к себе недержание мочи приключилось. В порыве пьяной откровенности жаловалась Верка, что течет из нее, как из худой кастрюли. На памперсы денег нет, а тряпки, или, как называла их Верка, затычки – мало помогали.

Протрезвев, тянулась Верка к Ивановне , как чахлый росток к солнцу. Здесь, в чисто выметенном дворике, до поздней осени цвели розы и георгины, а по весне тюльпаны разноцветными букетами распускались. Сердце заходилось от эдакой красоты. Благодарная, что ее, нечистую, принимают тут как человека, Верка усаживалась в тени и, прикрыв глаза, слушала невнимательно неторопливый рассказ Ивановны о походе на рынок, о ценах на рассаду, о новом рецепте засолки огурцов, гадая, в духе хозяйка или нет, можно уже просить на похмел или еще подождать.

И ПОГОВОРИТЬ

Ну, Верка понятно, почему к Ивановне тянулась. А вот почему Ивановна, женщина строгая и своенравная, пустышку привечала, соседи понять не могли. Перемыв косточки обеим, соседи сходились на том, что никакой такой дружбы между Ивановной и Веркой быть не может, а значит, Верка у Ивановны батрачит.

Так-то оно так, да не совсем. Ивановна привечала Верку без всякой выгоды для себя. Одиночество к веселью не располагает. А Ивановне иной раз за день и словом переброситься не с кем. Людям семейным лясы точить некогда, только успевай поворачиваться. Ивановна хоть и одна жила, но и она в трудах с утра до позднего вечера. Порядок у нее, что на огороде, что во дворе идеальный. Плюнуть некуда, разве что в хозяйку. Из-за такой идеальности Ивановна на соседей свысока посматривала, мол, куда вам до меня, убогим. Пойди найди у Ивановны хоть травиночку на грядке, да она сама себе руку откусит, если найдешь. Иной раз так уработается хозяюшка, что ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Упадет на лавочку отдышаться — а Верка тут как тут, цокает восхищенно, Ивановну хвалит, а та и рада. Хоть и потерянная Верка, а с пониманием. Опять же поговорить есть с кем.

Но этим воскресным утром хозяйка не в духе. Уж что случилось, не понять, а только ходит Ивановна по двору мрачнее тучи. Может, геморрой обострился, может сон плохой привиделся. Верке бы развернуться да уйти от греха подальше, но как же уйти, когда нутро горит, да и псину покормить надо. Приблудился бродяжка, а Верка и рада, все живая душа, хотя в доме хоть шаром покати — ни Верке поесть, ни псу. И Верка, умильно улыбаясь, присаживается на скамеечку, надеясь разговорить Ивановну и разжиться у нее деньгами или самогоном.

ПРО ПЕТРОВНУ И ПИОНЫ

- Ох, Людмила Ивановна, сейчас шла мимо твоего огорода — даже остановилась полюбоваться. Такой порядок! Такая чистота — душа радуется. Нет тебе равных. Вот Петровна - тоже хозяйка. Но у нее такого порядка, как у тебя, нет. Ей до тебя далеко.

Верка льстит грубо, без подходца, она торопится, потому как терпеть сжигающий ее похмельный огонь сил нет. Если бы Верка так не спешила, она бы припомнила, что Ивановна с Петровной не ладят. Вспоминать Петровну в доме Ивановны — все одно, что на больной мозоль наступить. Вот Верка и наступила. Ивановна уже рот открыла отбрить нежданную гостью да наладить прочь со двора, как взгляд ее упал на Веркиного пса. А тот, пользуясь тем, что Верка отвлеклась, потому как заискивает, пробрался в хозяйский цветник. Может, крота почуял, может, заскучал и одно - гребет землю под кустом розовых пионов, уже приличную яму выкопал. Такого безобразия Ивановна не стерпела.

- Ах, ты ж, вредитель! Что ж ты творишь, вражина! - завопила Ивановна, схватила первое, что подвернулось под руку — а подвернулось полено, которым она подпирала калитку. Это-то полено Ивановна и метнула во вредителя. Снаряд, запущенный хоть и женской, но сильной рукой, попал в цель: снес половину куста и поразил беднягу. Пес завалился на бок, скуля и дергая лапами.

ССОРА

Верка испуганно вскрикнула. Полено просвистело в опасной близости от её бритой головы, но, слава богу, не попало. Верка бросилась к поверженному псу.

- Ты что, Ивановна, белены объелась?! Ты ж убила его! Ты моего Пустячка убила!

Ивановна и сама поняла, что перегнула, но характер не дает ей повиниться. Она нервно перевязывает платок и ворчит:

- Ты еще на меня в моем дворе голос будешь поднимать! Ты кто такая? Из милости ее пускаю, так она меня еще и лает!! Пустячок! Придумала же! А ну, катись со двора! Такой куст порушили. Пустячок!

Но Верка не слышит ее. Пустячок лежит на боку рядом с вырытой ямой. Ноги у Верки подломились, она упала на колени перед неподвижным псом, гладит его дрожащими руками, сует свою незадачливую бритую голову в пыльную свалявшуюся шерсть, пытаясь услышать дыхание или стук сердца. По ее замурзанному лицу текут слезы, она смахивает их, а они все текут.

- Ну ты что! - шепчет она. - Ты давай, вставай. Ты чего, а? Где болит? Ты не выдумывай! Ты меня не оставляй! Я тебе сосиску куплю. Не куплю, так украду, только ты встань, а? Собака! Я же одна! Собака!

Она тяжело поднимается, прижимая пса к груди, медленно идет к калитке, сокрушенно качая головой. У калитки останавливается, поворачивается к Ивановне, тихо произносит:

- Злая ты, Людмила Ивановна. Одно и знаешь - вылизывать свой двор, вот и вся твоя забота. А сердца-то у тебя и нет. Только жизнь — она больше твоего двора. Вот помрешь — что скажешь Богу? А он с тебя спросит за безвинно убитую собаку. Что ему ответишь? Как оправдываться будешь? Про двор свой расскажешь, как ты его лучше всех мела? Да разве ж человек для этого живет? Эх, ты!

- Иди, иди! - моралистка! На себя посмотри! - Ивановна еще что-то бурчит вслед, но Верка ее уже не слушает.

ДОБРЫЙ ДОКТОР АЙБОЛИТ

Она молча выходит со двора. Поминутно спотыкаясь, бредет к дому Айболита, слезы застят глаза. Доктор дома, из открытого окна доносится все та же песня. Видно, Айболит крепко запал на нее.

Сережка ольховая
выше любого пророчества.
Тот станет другим,
кто тихонько ее разломил.
Пусть нам не дано
изменить все немедля, как хочется, -
когда изменяемся мы,
изменяется мир.

Верка стучит ногой в калитку, кричит. Наконец, появляется недовольный Айболит.

- Чего бузишь? Смотри, Верка, сдам тебя участковому!

Верка падает на колени в придорожную пыль и бормочет только одну фразу:

- Христа ради! Христа ради! Дядя Миша! Христом Богом прошу!

Дядя Миша, разобравшись, в чем дело, заводит Верку во двор, осматривает пса и, улыбаясь, говорит:

- Да жив твой землекоп, жив! Сомлел от удара. Очнется. А вот лапку придется зафиксировать, похромает чуток.

Счастливая Верка порывается целовать целителю руки. Она то смеется, то принимается плакать, то кланяется и благодарит, обещая век за него молиться.

- Да ладно уже, иди, я тут тебе в пакет еды положил — покормишь своего страдальца. И не пей, Вера, уж как-нибудь потерпи! Слышишь?

Верка с энтузиазмом кивает. Доктор задумчиво смотрит, как она, осторожно ступая, несет раненого бродяжку на вытянутых руках, Он провожает ее взглядом, покуда бритая голова не исчезает за углом, вздыхает и закрывает калитку. И снова над Вишневым Тупиком плывет песня.

И мы переходим
в какое-то новое качество
и вдаль отплываем
к неведомой новой земле,
и не замечаем,
что начали странно покачиваться
на новой воде
и совсем на другом корабле.

С чего это я?
Да с того, что одна бестолковая
кукушка-болтушка
мне долгую жизнь ворожит.
С чего это я?
Да с того, что сережка ольховая
лежит на ладони и,
словно живая,
дрожит…

Стихотворение «Ольховая сережка» Евгения Евтушенко.