Операция Карфаген. Флагрум

26 июля 1941 года

Берлин, Германская империя

Кристиан встал из-за стола и подошёл к покорно стоявшей на коленях Лилит. Колокольцев последовал за ним. Кристиан снял с неё прищепки (она аж зашипела от боли – как известно, снимать намного больнее, чем ставить), помог женщине подняться (её колени предсказуемо были в крови) и, пока, не развязывая рук, аккуратно усадил на скамью.

«Ей нужно несколько минут, чтобы полностью восстановить чувствительность к боли» - объяснил палач. «Пока это не произойдёт, порку начинать бесполезно. Толку никакого не будет...»

Ждать пришлось совсем недолго. Минут через пять, а то и меньше, Лилит прошептала: «Я готова»

«Я могу Вас попросить...» - Колокольцев запнулся, до полусмерти боясь закончить просьбу. Похоже, в Лилит всё-таки было что-то от её демонической тёзки. Которая, если верить астрологам, пробуждала в мужчинах сильнейшее желание сделать женщине больно. Очень больно. Нестерпимо больно.

И не просто «что-то», а явно очень даже много что, ибо, согласно одной из древних еврейских мистических традиций Лилит была абсолютно, идеально, совершенно прекрасна, но и физически бессмертна. Утверждалось, что Смерть встретит её (или она Смерть) только в Судный день. А Лилит-метагом была, несомненно, физически бессмертной (точнее, вечно молодой).

Ну, и соблазнительницей была par excellence – причём в очень широком смысле слова (как это и неявно подразумевается в той же традиции). Ибо в своё время соблазнила она Михаила Евдокимовича Колокольцева по полной программе, по самые уши и со всеми потрохами. Точнее, завербовала... впрочем, в данном случае это было одно и то же.

Да и с индивидуальностью у неё было как-то не очень. В полном соответствии с мистической традиции Лилит-метагом была неопределённа, загадочна и (как сильно подозревал собкор), хамелеониста.

Последнее значило, что и внутренне, и даже внешне она подстраивалась под особенности места, в котором она находилась. С немцами она была немкой, с англичанами – англичанкой, с евреями – еврейкой. И так далее.

И материнский инстинкт (изначально Лилит считалась чем-то вроде богини-матери) у неё имелся. Причём неслабый (Колокольцев уже не один раз ловил себя на том, что воспринимает её в качестве своей духовной матери, подарив ему в некотором роде второе - духовное - рождение). Грозной, могущественной матери – в полном соответствии с древней мистической традицией.

Что, как ни странно, нисколько не мешало его желанию. Желанию причинить ей как можно более сильную боль. Впрочем, ни разу не странно – ибо это было именно то, что ей было нужно в данный момент.

Ибо он просто хотел удовлетворить её потребность в боли. Жизненно важную потребность. Что было в высшей степени достойно и правильно, должно и спасительно. В прямом смысле слова спасительно. Для Германии, Европы и всей христианской цивилизации. Вообще всей человеческой цивилизации.

«Я тебя очень внимательно слушаю» - в высшей степени дружелюбно подбодрил его Кристиан.

Колокольцев глубоко вздохнул, собрал всё мужество, которое у него было (а было его немало – агент ИНО НКВД всё-таки... не говоря уже о РСХА) ...

И закончил фразу: «... подвесить её за волосы перед поркой...»

«Конечно» - улыбнулся Кристиан. «Волосы длинные, так что не вопрос...»

«Я согласна» - спокойно произнесла Лилит. «Со мной можно делать всё, что ты захочешь. Ибо ты при всём желании не сможешь придумать что-то, что со мной ещё не делали. При всём моём уважении к твоему немалому - и очень редкому - литературному таланту, у тебя просто не хватит воображения...»

После того, что он услышал от врача (а услышал он явно лишь очень, очень малую часть истории пыток и неудачных казней Лилит), Колокольцев в этом нисколько не сомневался.

И добавила: «Не стесняйся своих желаний. Они совершенно естественны...»

«Естественны?» - удивился он.

«Конечно естественны» - улыбнулась Лилит. Явно уже практически полностью восстановившаяся после первой части. «Твой сексуальный опыт в Глушице, бурные детство и юность, война, революция, нелегальная работа в ИНО НКВД... а теперь ещё и роль двойного агента...»

«Тройного» - мрачно подумал Колокольцев. «Как минимум тройного. НКВД, РСХА, Хранителей... да и Бюро Информации Ватикана, скажем так, участвует в вечеринке...»

Лилит продолжала: «Поэтому совершенно неудивительно, что у тебя сформировались потребности – не желания, а именно потребности – в таких объёмах жизненной энергии Вриль...»

«Которые мне могут дать только истязания и изнасилования красивых женщин?» - грустно вздохнул он. И снова вопрос был, разумеется, чисто риторическим.

«Не просто женщин» - поправила его Лилит. «А женщин, которые дают на это своё согласие. Иными словами, позволяют тебе себя истязать и насиловать. В полном соответствии с принцами Безопасности, Разумности и Добровольности...»

БРД. Основополагающими принцами БДСМ-сообщества в Германии, Европе... да, в общем-то, и везде.

«Кроме того» - снова улыбнулась Совершенная, «ничто так эмоционально не сближает, как боль и страдания, которые женщина добровольно принимает, чтобы доставить удовольствие мужчине...»

В этом она была абсолютно права. Ибо её сегодняшние боль и страдания действительно их сблизили. Очень сильно сблизили – он никогда ни с одной женщиной не чувствовал такой эмоциональной и духовной близости, как с ней...

Кристиан помог Лилит подняться со скамьи. Не развязывая рук – он объяснил, что при подвешивании за волосы руки женщины обязательно должны быть связаны за спиной. Подвёл её к прикреплённому к потолку блоку, через который была уже переброшена толстая (и тоже джутовая) верёвка.

Связал ей ноги в щиколотках (для надёжности), затем скрутил волосы в упругий жгут, ловко затянул надёжную петлю на её роскошных волосах...

После чего спокойно подошёл к блоку, потянул за верёвку, поднимая женщину над полом. Поднял невысоко – сантиметров на десять-пятнадцать максимум.

«Чтобы тебе было удобнее» - неожиданно спокойно объяснила Лилит. Неожиданно спокойно потому, что было видно, что ей больно. Очень больно...

С его точки зрения, всё же недостаточно больно. Ибо она, в очередной раз прочитав его мысли, спокойно сообщила ему: «Иглы в шкафу. Справа. Во втором ящике сверху»

И добавила: «Моя чувствительность полностью восстановилась. Так что мне будет очень больно – как ты и хочешь. Да, и я легко могу останавливать кровь, так что ты можешь вводить иглы так глубоко, как захочешь...»

В коробочке в ящике шкафа находились десятка два длинных (сантиметров пять) и довольно толстых игл. Которые он аккуратно и ввёл в крупные (как он любил) ареолы её грудей. По полдюжины в каждую. Она его не обманула – крови действительно не было. Совсем.

Лилит приняла иглы очень спокойно – хотя было видно невооружённым взглядом, что ей очень больно. Очень.

Затем неожиданно добавила – по-прежнему спокойным, голосом, в котором уж совсем неожиданно чувствовались... нежность, радость и даже какое-то неотмирно одухотворённое наслаждение.

«Мне очень нравится принимать от тебя боль. Очень. Никогда ни с кем мне не было так приятно... Поэтому я хочу, чтобы когда-нибудь ты меня истязал несколько часов. С утра до позднего вечера. Хотя...»

Она ещё более неожиданно лукаво улыбнулась: «... я дам тебе столько сил и энергии, что ты сможешь непрерывно и совершенно не уставая истязать меня сорок часов подряд. Как римские инквизиторы Томмазо Кампанеллу...»

Итальянского философа, богослова и писателя, наиболее известного (особенно тем, кто получил среднее и высшее образование в Советском Союзе) утопическим трактатом Город Солнца.

По совсем не скромному мнению Колокольцева, полной ахинеей, поэтому он решительно не понимал, почему этого явно больного на всю голову сабжа считали одним из наиболее значительных мыслителей эпохи позднего Возрождения.

Тем более, что он был самым что ни на есть христопродавцем. Ибо, будучи в 1599 году выслан в родную Калабрию (находившуюся в то время под властью испанской короны) разработал план восстания против испанских властей (единоверцев-католиков) с участием... флота Османской империи.

За что был арестован (в полном соответствии с законом и просто здравым смыслом), вполне справедливо подвергнут пыткам, но совершенно незаслуженно избежал вполне заслуженного костра. Ни много, ни мало симулировав безумие (три столетия спустя нечто подобное провернёт подельник Сталина по бандитским налётам легендарный Камо – правда, в Германии).

Хотя, может и заслуженно. В смысле, избежал костра. Ибо человек, способный в течение сорока часов (!) выдерживать пытку «бодрствованием» (вельей), без сомнения, заслуживает помилования.

Лилит продолжала вещать, словно погрузившись в какой-то иномирный транс. У Колокольцева возникло стойкое ощущение, что она (в смысле, её сознание) существовала совершенно, полностью отдельно от её боли. Чудовищной, нечеловеческой боли...

«Я хочу, чтобы ты меня посадил на кол. Не как римские инквизиторы Кампанеллу – на кресло иудеев...»

Не кресло и не иудеев (и какой идиот придумал это название, не имевшее ничего общего с этим дивайсом?). А деревянная пирамида, над которой подвешивали истязаемого (или истязаемую) – разумеется, нагишом - направляя вершину пирамиды точно в анус.

Постепенно ослабляя верёвку, жертву насаживали на острую вершину пирамиды, раздирая задний проход. Если верёвку отпускали совсем, истязаемая всем своим весом насаживалась на острие – с ужасающими последствиями.

«... а на самый настоящий кол. Сегодня. Сейчас. Собственно, я сама сяду для тебя на кол – и буду сидеть на нём столько, сколько ты захочешь... И чтобы ты – именно ты – порол меня флагрумом. Самым настоящим римским флагрумом...»

«Лучше перебдеть, чем недобдеть» - неожиданно бесстрастно прокомментировал Кристиан. Который явно был в курсе всей Операции Карфаген. И объяснил: «Тебе нужно закрыть девять порталов в Ад. Для этого нужно победить весьма энергетически неслабых соперников в девяти духовных сражения. Для этого тебе нужно получить максимум энергий...»

«... который я смогу получить, только если сам выпорю Лилит флагрумом, а потом посажу на кол» - неожиданно даже для себя спокойно закончил за него Колокольцев.

Лилит между тем продолжала вещать.

«Я хочу, чтобы ты подвесил меня на дыбу, привязав тяжёлые грузы к ногам. Усаживал на испанского осла и на верёвку. Растягивал на австрийской лестнице. Пытал водой и огнём. Истязал электротоком, присоединив клеммы к соскам, клитору и половым губам, протыкал мне груди спицами, вводил иглы мне под ногти, сажал в ведьмино кресло, сдавливал груди с помощью breast press…»

Жутковатое устройство, состоящее из скреплённых винтами двух параллельных планок (иногда утыканных гвоздями, шипами или зубцами). Планки надевали на грудь женщины (пропуская груди между планками), после чего (как правило) медленно затягивали винты. Вызывая нечеловеческую боль.

«... заставлял носить лифчик, трусики и платья, утыканные канцелярскими кнопками внутрь, клал на битое стекло, вводил во влагалище Фаллос Сатаны...»

Шипастый искусственный член.

«... вагинальную грушу...»

Абсолютно дьявольский металлический дивайс, который вводился во влагалище женщины, после чего винт закручивался, раскрывая острые сегменты груши, впиваясь в стенки влагалища и шейку матки. Впрочем, и в анус его тоде вводили – с тем же реально убийственным эффектом.

Колокольцев достаточно разбирался в психологии, чтобы совершенно спокойно относиться к вещаниям женщины. Ибо ему было совершенно очевидно, что имеет место классическая эротизация насилия (распространённая, в частности, среди жертв насилия домашнего – да и школьного тоже).

Которой, видимо, были подвержены и метагомы тоже. Просто Лилит могла вынести – без какого-либо вреда для физического или психического здоровья - истязания, которые человека мгновенно бы искалечили, свели с ума, а то и вовсе убили. В этом плане она ничем принципиально не отличалась от той же Ирмы – только лишь предпочтительными дивайсами и интенсивностью боли.

Кроме того, она, похоже, реально подсела на энергетические потоки, которые прокачивала через себя во время сеансов. Как наркоманка – или токсикоманка. Или супер-мазохистка (те, правда, сидят на эндорфинах да адреналине). Причём доза ей была нужна максимальная.

А максимальная доза требовала максимального экстрима. И, следовательно, максимально боли. Благо...

«Я могу регенерировать очень быстро» - гордо объявила Лилит. «За считанные минуты. Так что переходить на следующий дивайс можно почти сразу...»

Он в этом не сомневался. Как и в том, что она хотела – нестерпимо хотела - получать боль именно от него. Ибо у них была какая-то совершенно необычная (и очень сильная) синергетическая эмоциональная, духовная и мистическая совместимость. Когда два плюс два равно пяти. А то и десяти.

Кристиан неожиданно расхохотался. Громко (скорее, впрочем, громоподобно), весело... от души, в общем.

Колокольцев изумлённо уставился на него. Отсмеявшись, палач объяснил, махнув рукой в сторону подвешенной за волосы Лилит:

«Её фраза... насчёт регенерации... напомнила мне ещё одну... историю из её славного исповеднического прошлого...»

По определению, исповедником называли пострадавшего за веру христианина, который (или которая), хоть и претерпел(а) боль и страдания (нередко реально адские, нечеловеческие мучения), но (зачастую совершенно непонятным образом) сумел выжить – то есть, избежал мученической смерти. Поэтому реально победу христианства обеспечили вовсе не радикалы-мученики, а метагомы-исповедники.

Врач театрально вздохнул и приступил к рассказу. Видимо, история обещала быть весьма впечатляющей, поскольку Лилит тоже лукаво улыбнулась. Хотя ей явно было настолько больно, что, вообще-то, должно было быть не до улыбок. Совсем.

«Известно, что в имперский период изобретательные римляне практиковали сдирание кожи. Правда, обычно, частичное – с головы и лица (согласно легенде, так поступили со Святым Юлианом при императоре Максимине) ...»

«Легенде» - подумал Колокольцев. Ибо ещё в католической школе очень внимательно изучил не только Жития католических святых, но и добытые через Марека (его закадычного приятеля) серьёзные исторические исследования оных.

Которые убедительно доказали, что практически никого из святых христианских мучеников на самом деле не существовало. Что ещё раз подтверждало истинность утверждения Кристиана о ключевой роли метагомов в победе христианства.

«Однако» - вдохновенно продолжал палач, «один особо ретивый префект римской провинции – которые, как правило, имели право самостоятельно устанавливать способ приведения в исполнение смертных приговоров – пошёл несколько дальше...»

«И установил сдирание кожи в качестве одного из видов смертной казни?»

«Исключительного вида смертной казни» - поправил его Кристиан. «Который применялся лишь по отношению к наиболее опасным государственным преступникам...»

«К которым префект отнёс христиан?»

Палач кивнул. «Ага. Причём совершенно непонятно, почему. Тем не менее, решение было принято – и с полдюжины пойманных его полицией христиан – включая Лилит – приговорили именно к этой казни. Правда, не публичной, ибо префект настолько боялся христианских проповедей...»

Видимо, этот патологический страх и был причиной выбора столь дьявольского способа смертной казни. Кстати, именно таким способом (если верить легендам) был казнён святой апостол Варфоломей, а также святая Фотина (и её сёстры, которым предварительно отрезали соски), и святые Севастиан, Фотин и Иосия. Так что, возможно, сей префект был не одинок в своих фобиях...

«... что приказал казнить христиан в своём дворце. Причём одного за другим, чтобы дать возможность остальным отречься от веры – и от Христа...»

«Первой на казнь, разумеется, вызвалась пойти Лилит?» - улыбнулся Колокольцев.

«Разумеется» - подтвердил Кристиан. «Сама разделась догола – способ казни требовал полного обнажения, сама легла на спину на широкую лавку, покорно позволила себя привязать, растянув на лавке...»

Очередная театральная пауза. Нет, всё-таки в нём точно погиб великий актёр. Хотя, возможно, ещё не погиб...

Палач продолжал: «Обычно кожу начинают сдирать с бёдер. Именно так и поступили палачи (специально выписанные из Персии опытные мастера) с Лилит. Для того, чтобы сделать её мучения максимально долгими, сначала содрали кожу с её левого бедра...»

Колокольцев непроизвольно взглянул на Лилит. Несмотря на жуткую боль, она с трудом удерживалась от того, чтобы не расхохотаться.

«... после чего ей вдруг вся эта клоунада надоела – или просто немного похулиганить захотелось. Хотя она могла выдержать и полное снятие кожи...»

«Не сомневаюсь» - подумал собкор. Но промолчал.

«И чтобы прекратить это безобразие...»

Он сделал театральную паузу, лукаво улыбнулся, и торжественно объявил: «... она включила механизм мгновенной регенерации. В данном случае, кожи...»

Лилит не выдержала и расхохоталась. По-девичьи звонким заливистым смехом. Отсмеявшись, довольно вздохнула: «Видели бы вы их изумлённые лица...»

Колокольцев представил себе эту картину. Только что перед палачами лежала женщина, которую буквально трясло от чудовищной, нечеловеческой боли (хотя, уже зная Лилит, он был уверен, что она даже не стонала).

Всё левое бедро которой они только что умело превратили в огромную сплошную кровоточащую рану. Оголены мышцы, подрагивают вены, а когда на них падает свет, и те, и другие можно легко пересчитать.

И вдруг хлоп – и перед ними гладкая, белоснежная, бархатная кожа... И довольная, улыбающаяся, абсолютно целая и здоровая женщина. Есть от чего сойти с ума. Прямо на месте...

«Так примерно и произошло» - подтвердил Кристиан. Не потому, что он прочитал его мысли (в это Колокольцев не верил ни разу), а потому что очень легко можно было представить, что именно в этот момент представлял себе собкор.

И продолжил: «Один палач умер прямо на месте – то ли от инфаркта, то ли от инсульта (чёрт его там разберёт – в прямом смысле, кстати). Второго там же, на месте, разбил паралич. Префект сошёл с ума – его пришлось сразу же заменить...»

«Обращение в христианство было, разумеется, поголовным?» - улыбнулся Колокольцев. «Стопроцентным» - кивнул Кристиан. «Причём в считанные дни...»

И неожиданно сменил тему. Хотя и не совсем.

«Внутреннее строение метагома» - объяснил он, «очень сильно отличается от человеческого...»

«Кто бы сомневался» - подумал Колокольцев. Но промолчал.

«Кроме внутренних органов, в общем и целом схожих по размерам, устройству и функциям с человеческими, у метагома есть вторая внутренняя система. Которую – в отличие от первой, в некотором роде унаследованной от людей, чрезвычайно сложно разрушить...»

Многозначительная пауза.

«Поэтому в случае временного разрушения человеческой системы – например, в результате проникновения внутрь кола, вагинальной груши и так далее – система за-человеческая полностью берёт на себя функции жизнеобеспечения...»

«И поэтому Лилит может сидеть на колу неограниченно долго?»

Палач кивнул: «Да. Ей будет дико больно, конечно, но резервная система не позволит ей ни умереть от болевого шока, ни сойти с ума, ни даже потерять сознание. И даже позволит сдерживать крики, стоны и так далее...»

Лилит неожиданно снова рассмеялась. Колокольцев и Кристиан удивлённо уставились на неё.

Она глубоко вздохнула и объяснила. «Просто вспомнила ещё одну историю... о резервной системе, внутренних органах и так далее. Дело было в Иллирии – сейчас это область в составе Хорватии. Тамошний правитель был большим любителем казнить приговорённых к смерти, вынимая их внутренности и наматывая их на лебёдку»

Колокольцева аж передёрнуло. Кристиан предсказуемо не отреагировал никак. Ибо военному врачу в траншеях Великой Войны (а он явно был фронтовиком), без сомнения, доводилось видеть и не такое.

«Согласно легенде, именно так казнили святого Эразма. Легенда, кстати, мутная донельзя. Настолько мутная, что даже имён у святого аж четыре. Эразм Антиохийский, Эразм Формийский, Эльм (огни святого Эльма – это его) и Эрмо»

Снова вздохнула и продолжила:

«Поэтому меня приговорили... к этому. Я подумала и решила не сопротивляться. Ибо решила – злая я тогда была что-то – всю эту публику как следует наказать. Меня распяли на андреевском кресте – прибив гвоздями, разумеется...»

Дурной пример голгофского палача точно оказался заразительным.

«... и вскрыли. Очень аккуратно и профессионально вскрыли, надо отметить. А поскольку внутри я очень сильно отличаюсь от человека... в общем, такого я не видела ни до, ни после. Сначала палачи, затем солдаты в оцеплении, потом местное начальство, потом все остальные так рванули с площади, что аж пятки сверкали. В мгновение ока я осталась одна-одинёшенька...»

Она довольно улыбнулась – и продолжила:

«Регенерировала живот (а то ведь что-нибудь неровен час вывалится), потом освободила руки и ноги, починила их тоже... и ушла. Потом, говорят, в городе к каждому без исключения христианину относились как к полубогу. Ну, и постепенно все обратились, конечно»

Кристиан вздохнул – и продолжил лекцию.

«Кроме этой резервной системы, у метагомов есть внешний невидимый защитный слой, который находится в их эфирном теле – радикально отличающемся от человеческого, как и все прочие тела...»

«И защищает, например, от огня?»

Палач кивнул: «И от огня, и от удара меча... в общем, от любого потенциально смертельного внешнего воздействия (которое, собственно, этот слой и активирует – пороть её он никак не мешает). Даже от пули – этот слой будет понадёжнее даже стального бронежилета. Больно будет, конечно, очень - но никаких повреждений не произойдёт...»

«И наконец» - продолжал он, «у каждого метагома есть встроенный механизм регенерации – кожи, внутренних органов и так далее. Причём метагом может регулировать и скорость восстановления – от нескольких секунд до нескольких дней и то, какие именно части тела будут восстановлены...»

В учебке Иностранного отдела ОГПУ учили хорошо. Очень хорошо. А Михаил Евдокимович Колокольцев был если не лучшим учеником за всю историю существования учебного отдела, то точно одним из лучших.

Поэтому он лучше всех своих сокурсников (и даже некоторых преподавателей) научился, как говорится, проникать в суть вещей. Или постигать оную. В общем, неважно, как это называть (хоть по-аглицки – grasp the essence).

Важно, что в любом разговоре – и вообще в любой ситуации – он буквально с первых минут задавал себе ключевые вопросы: Что происходит? С кем я имею дело? Чего они хотят – и от меня, и вообще? Что им на самом деле нужно (это далеко не всегда совпадает с тем, что они хотят)? Что мне от них нужно?

И, самое, главное – Как извлечь из ситуации, разговора и из каждого своего визави максимум выгоды для моего задания, моей работы/миссии и лично для меня любимого (а себя Михаил Колокольцев ой как любил)?

И ещё его не просто научили, а намертво вбили в голову два важнейших принципа (которые не раз и не два спасали ему свободы – а то и саму жизнь). Никому и ничему никогда не доверяй. Никогда. И подвергай всё сомнению.

Его всегда забавляло, что второй принцип был любимой фразой Карла Маркса – едва ли не величайшего догматика современности. Хотя её автором был ни разу не догматик – великий французский учёный Рене Декарт.

Философ, богослов, математик, механик, физик и физиолог, создатель аналитической геометрии и алгебраической символики, автор метода радикального сомнения в философии, механицизма в физике, предтеча рефлексологии... в общем, один из величайших умов в истории человечества.

Кроме того, опыт общения с женщинами (всех цветов, фасонов, национальностей, гражданства, социального положения, профессии, материального достатка и так далее) у него был богатейший.

Ибо работа обязывала – самая ценная информация часто (гораздо чаще, чем представляется обывателю) добывается так или иначе через постель. Хотя и не обязательно в постели.

Да и едва ли не лучшие агенты влияния в патриархальном обществе (а и немецкое, и вообще европейское общество были насквозь патриархальны – как, впрочем, и советское) всегда относились и относятся к прекрасному полу.

Поэтому он прекрасно знал, что женщины врут. Практически всегда и везде. Мужчины, конечно, врут тоже – но, как правило, о своих подвигах на войне и на охоте (хотя случается, что и в постели тоже).

А женщины врут о своих желаниях, чувствах, эмоциях и всём таком прочем, что считается традиционно женским. Причём не обязательно сознательно – типичная женщина нередко (если не вообще почти всегда) думает одно; считает, что думает другое; хочет третье; считает, что хочет четвёртое; говорит пятое, а делает шестое.

И каким бы метагомом ни была Лилит, она – он это очень хорошо чувствовал – была очень даже женщиной. Умной, совершенно, идеально прекрасной, в высшей степени чувственной и сексуальной, и очень опытной (более чем двухтысячелетний возраст не шутка) женщиной. И поэтому просто великолепным эмоциональным и психологическим манипулятором.

Нет. он не особо сомневался в том, что эротизация насилия (а насилие она перенесла – и переносит – просто за-человеческое) действительно имела место (хотя и не исключал, что она была просто совершеннейшей врушкой).

И что между ними действительно имеет место быть совершенно уникальная духовная и эмоциональная близость (хотя и это могло быть обманом). И поэтому и сексуальная совместимость (ибо второе – вопреки распространённым заблуждениям – определяется именно первым).

Поэтому он очень даже допускал, что она пригласила его на эту вечеринку (и на своё истязание) и по личным причинам тоже. Но был абсолютно, несокрушимо, непоколебимо уверен, что определяющими, основополагающими, фундаментальными причинами были отнюдь не личные. А очень даже... профессиональные, наверное.

Ибо суть ситуации (и поэтому их отношений) была проста, очевидна, понятна и кристально ясна. Миссия (если хотите, Священная Миссия) Лилит, графа фон Шёнинга и прочих Хранителей состояла в том, чтобы устранить экзистенциальную угрозу большевизма. Экзистенциальную для Германии, Европы и всей христианской и вообще человеческой цивилизации.

А для этого необходимо было оказать максимальную поддержку (в первую очередь, энергетическую) единственной силе, способной остановить красную орду и не позволить ей уничтожить человеческую цивилизацию. Третьему рейху.

Чтобы эта поддержка была максимально общей, нужно было открыть – и поддерживать - максимально мощный канал энергии Вриль (или Мьёльнир, или... в общем, неважно, как она называется).

А для этого было необходимо, в частности, периодически причинять Лилит (которая в некотором роде была каналом Вриль из плоти и крови) максимально сильную и длительную боль. Причём методами и инструментами, смертельными для человека - но вполне приемлемыми для за-человека. Для метагома.

По непонятной для Колокольцева причине, ни Кристиан, ни граф фон Шёнинг (который, впрочем, был явно вообще не по этой части) ни кто-либо другой из её соратников не мог причинить ей боль необходимой силы и длительности (и, следовательно, максимально расширить энергетический канал).

Возможно, потому, что для этого (ибо конечной целью было создание максимально эффективного духовно-энергетического канала) действительно необходима была некая особая эмоциональная, духовная, чувственная и сексуальная близость между палачом и жертвой.

Необходимая для максимально эффективного со-творчества (а создание и поддержание канала Вриль было именно со-творчеством).

Такой близости, видимо, ни у кого из её коллег-соратников с ней и близко не было. И поэтому не было ни нужного вдохновения, ни (как говорят в Американских Соединённых Штатах) драйва, ни изобретательности...

А у него, видимо было. Причём если ещё вчера (и уж тем более до мистерии на Вилле Вевельсбург) он и не подозревал, что обладает талантом палача (и тем более, что ему понравится истязать – не просто пороть, а жестоко, бесчеловечно истязать женщину), то сейчас...

С каждой минутой эта идея (впрочем, уже не просто идея, а чёткая, яркая и эмоционально мощная фантазия) ему нравилась всё больше. А поскольку он был человеком решительным и страсть как не любил тянуть кота за хвост...

«Хватит ей висеть» - строгим командным голосом, абсолютно не допускавшим неповиновения (этому его тоже очень хорошо научили в ОГПУ) приказал он Кристиану. «И лекции заканчиваем... с воспоминаниями. Пора девочку основательно обработать флагрумом... ну а потом можно будет и на кол...»

Палач опустил Лилит на пол. Освободил её роскошные волосы от верёвки. И практически немедленно объявил: «Не сомневаюсь, что вы и без меня прекрасно справитесь. Поэтому я тут явно лишний... и потому откланиваюсь...»

И практически бесшумно, несмотря на гулкий каменный пол, покинул алго-комнату. Колокольцев же... изумлённо уставился на абсолютно гладкие, идеально белые коленки баронессы. На которых не было не то, что следов крови – вообще никаких следов. Хотя она отстояла на остриях гвоздей... да уж полчаса точно.

«Мгновенная и полная регенерация» - объяснила женщина-метагом. И неожиданно добавила: «То, что сейчас между нами происходит – это гораздо больше, чем получение тобой – с моей помощью – энергий, необходимых для успешного выполнения Операции Карфаген...»

Которое графу… да она и поручила. Теперь у Колокольцева в этом не было ни малейшего сомнения.

Лилит продолжала: «Это акт любви. Ибо мы с тобой любим друг друга... насколько мы вообще способны любить в человеческом понимании...»

Колокольцев молчал. Ибо не знал, как реагировать на это... заявление. Он уже давно для себя решил, что любовь для него осталась в прошлой жизни. Жизни, которая закончилась со смертью его жены Надежды от ураганного рака лёгких.

Да, он уже давно жил с Ирмой Бауэр – и даже официально обвенчался с ней в мае этого года в берлинском архикафедральном соборе Святой Ядвиги... но это был союз соратников, товарищей по трудной борьбе – байтаршей (он почему-то очень любил это венгерское слово, хотя языка не знал совсем).

А вовсе не семья в обычном, человеческом понимании. И потому был основан не на любви (он сильно сомневался в способности любить - как своей, так и Ирмы), а на совместной борьбе... войне, даже. Ну и на сексе, конечно – в постели они были просто идеально совместимы... как и в БДСМ-донжоне.

Баронесса вздохнула: «На самом деле, ничего ужасного в произошедшем, происходящем и тем, что будет происходить между нами, нет...»

Он изумлённо уставился на неё. Она объяснила:

«У нас с тобой просто Иная Любовь. Которая отличается от тематической любви между верхним и нижней в С/М отношениях только лишь тем, что я метагом, а не человек. И поэтому без вреда для здоровья могу вынести воздействия, смертельные для женщины вида Homo Sapiens…»

Он кивнул. Ибо это была чистая правда. Она продолжала:

«На самом деле, вы с Ирмой любите друг друга – хотя и не осознаёте этого. Как и того, что ты можешь в полной мере любить свою жену, причиняя ей сильную – но совершенно безопасную – боль... А она может в полной мере любить тебя...»

«... только получая от меня эту боль» - закончил за неё Колокольцев. «Через так называемую обратку...»

И тут же удивился тому, насколько спокойно она разговаривала с ним несмотря на то, что её груди были буквально утыканы длинными толстыми иглами. Попутно заметив, что следы от прищепок на её теле тоже исчезли без следа.

Она объяснила: «Кристиан несколько ввёл тебя в заблуждение. На самом деле, я полностью властна над своими болевыми ощущениями. И потому могу... да хоть полностью отключать боль в любой момент. А затем снова включать...чтобы доставить тебе удовольствие – ну и максимизировать идущий через меня в наш грешный мир поток живительных энергий...»

«И Христос тоже... умел?». Совершенно естественный вопрос, на самом деле.

Она кивнула: «Конечно, умел. Ибо весь смысл... шоу на Голгофе был вовсе не в Его страданиях – в них-то как раз никакого смысла и не было?»

«А в Его Воскресении?». На самом деле не вопрос, а констатация факта.

Она кивнула: «Естественно...»

Он понял... точнее, почувствовал, что пора приступать к третьему отделению тематического... точнее, даже за-тематического балета. За-человеческого даже.

И тут он вдруг заметил... внушительного размера столб. Снова прочитав его мысли, Лилит проинформировала его:

«Молоток и гвозди в шкафу. На средней полке в центре. Там же и флагрум...»

И добавила: «Я очень рада, что тебе пришла в голову мысль прибить меня к столбу перед поркой. Я сама хотела тебя об этом попросить...»

Немного подумав, он решительно извлёк все до одной иглы из её совершенных грудей. Вернул иголки в коробку, попутно отметив про себя, что на них не было ни следа крови. Положил коробку на стол. А когда обернулся, то уже безо всякого удивления констатировал, что на грудях Лилит не было не то, что ни капли крови, а вообще никаких следов.

В центре средне полки действительно находились и флагрум, и молоток, и гвозди. Флагрум был самым что ни на есть настоящим, изготовленным по «римским имперским спецификациям» - к метровой длины рукояти были прикреплены три метровой же длины плети из свиной кожи.

В концы каждой из которых были искусно вплетены острые зазубренные кусочки овечьих костей... ну и свинцовые шарики – для «усиления эффекта».

Лилит подошла к столбу, прижалась к нему, плотно охватив бёдрами (чтобы Колокольцеву было удобнее пороть её по внешней стороне бёдер), подняла вверх руки и обхватила ладонями столб.

Затем неожиданно предупредила: «Я буду кричать. Почти как обычная женщина...»

И объяснила: «Сегодня один из очень редких моментов моей жизни, когда я могу почувствовать себя просто обычной женщиной. А тебе будет приятно – даже очень приятно – слышать мои крики, стоны и плач...»

Она закричала сразу же после первого удара молотком по верхушке гвоздя. И продолжала кричать – причём громко так кричать – всё время, пока он её прибивал к столбу и порол флагрумом.

Попутно отмечая про себя, что ему не просто нравятся её крики, стоны, плач, страдания и мучения – что он наслаждается ими. Просто наслаждается. И что он действительно любит её, причиняя ей чудовищную, нестерпимую, нечеловеческую боль гвоздями и флагрумом. А она любит его, позволяя ему истязать себя – и наслаждается его наслаждением...

Он порол её до тех пор, пока её спина, ягодицы и бёдра не превратились в сплошное кровавое месиво – неизбежный результат сильной порки эти жутким орудием не столько наказания, сколько мучительной казни. А алго-камера не заполнилась каким-то странным голубовато-белёсым, почти невидимым светом.

Попутно отметив, что во время порки её не-человеческое тело, внутренняя структура которого не имела практически ничего общего с человеческим, настолько искусно имитировала последнее, что порка флагрумом выглядела просто до невозможности натурально.

Он бил (даже не порол, а именно бил) её в полную силу. Тяжелая плеть снова и снова со свистом хлестала её по плечам, по спине, по ногам, по ягодицам. Сначала тяжелые ремни прорезали верхний слой её роскошной, бархатной кожи, затем врезались в подкожные ткани, потом из кожных капиллярных сосудов пошла кровь; еще несколько ударов – и кровь потоком полилась из мышечных артерий.

Закрепленные на ремнях свинцовые шарики сначала оставляли огромные синяки на коже, а еще через несколько ударов разрывали ушибленные места. Под конец порки кожа на спине Лилит висела кровавыми клочьями, неразличимыми в общем кровавом месиве.

Затем у неё обнажались вены, и можно было увидеть мышцы и жилы истязаемой. И хотя он знал, что всё это в высшей степени искусная имитация, ибо на самом деле её тело было устроено совершенно иначе, ему под конец стало просто жутко. И потому он прекратил порку.

Отдышавшись и придя в себя после порки (тот ещё театр, конечно, ибо метагому и ядерный взрыв нипочём – но выглядело очень натурально), Лилит предсказуемо регенерировала.

Ибо была эстеткой до мозга костей и потому считала, что на колу нужно сидеть в идеально-белоснежной наготе... а не покрытой кровавым месивом из лоскутов кожи, крови... и много чего ещё.

Правда, на этот раз регенерировала она не мгновенной беззвучной вспышкой, как обычно, а медленно, в течение пяти минут. Результат был, впрочем, аналогичным – бархатная на ощупь белоснежная кожа и никаких следов порки.

Затем одним резким движением выдернула гвозди из столба, после чего вынула их из запястий. На которых после этого не осталось ни следа от... произошедшего. Затем точно так же освободила ноги – с аналогичным результатом.

Логика Лилит (тогда ещё совсем не баронессы) была простой и прямолинейной, но от того не менее убийственно-эффективной. Если её (в смысле христианский) Бог способен был её, по сути, воскресить из мёртвых (каждое её шоу было де-факто мини-Воскресением), то Он круче всех прочих богов. Которые ничего подобного сделать не могут. Идея не новая (что-то подобное было описано ещё в Ветхом завете), но очень даже работоспособная.

Была, правда маааленькая проблема – чтобы это сработало, необходимо было, чтобы её арестовали, судили (так или иначе), приговорили к максимально жестокой смерти и казнили... точнее, попытались.

А это в просто невероятно религиозно толерантной Римской империи (современные европейские и американские толерасты нервно курят в сторонке) было организовать не так-то просто.

Ибо нужно было довести соответствующего правителя просто до белого каления... а для этого для начала обратить на себя его внимание. Что было непросто весьма, ибо всем без исключения префектам, прокураторам, царькам и прочим сатрапам дела до всяких там религиозных проповедников было чуть меньше, чем никакого. И без того проблем было выше крыши.

Даже им – сверх-сверх-человекам (сверх-людьми были людены) это удавалось не всегда. Периодически они натыкались на настолько теплохладного правителя (лютого пофигиста, выражаясь современным языком), что им приходилось удаляться несолоно хлебавши. Отряхнув пыль с сандалий... ну и так далее.

Но зато если удавалось, то очень скоро начинался такой театр... точнее, цирк. Иногда даже с конями (пару раз её реально попытались разорвать лошадьми). Кончилось это предсказуемо плохо – для лошадей.

Однако гораздо чаще (как правило, на самом деле), её банально – или не очень – распинали. Иногда с предварительной поркой флагрумом – иногда без оной (некоторые правители были просто феноменально ленивы).

Распинали всегда, прибивая за руки и ноги к кресту весьма устрашающего вида строительными гвоздями. Что... организовывала сама Лилит – и только для того, чтобы представление выглядело максимально эффектно.

Ибо по уголовно-процессуальному кодексу Римской империи распинаемых преступников надлежало привязывать верёвками. Не из человеколюбия, а просто чтобы ору было меньше...

Провисев на кресте с полчаса (на большее у Лилит просто никогда не хватало терпения), она резким движением выдирала гвозди их креста, освобождая сначала руки, затем ноги. После чего выходила на середину соответствующего Лобного места и предъявляла до полусмерти шокированной публике свои руки и ноги – без малейших следов каких-либо ран.

Пару раз с неё сдирали кожу – что было очень большой ошибкой, на самом деле, ибо в результате «публичной демонстрации регенерации» у немалого числа зрителей реально поехала крыша. Причём всерьёз поехала – и навсегда. Ибо не каждый день у тебя на глазах женщина в мгновение ока заново отращивает полностью содранную с её тела кожу.

Один из палачей, сдиравших с неё кожу живьём (что, впрочем, было тем ещё театром, ибо у метагомов кожи, как таковой, нет), ей даже понравился. Вдумчивостью, профессионализмом, а также вежливым, уважительным и даже заботливым отношением к казнимой. То есть, к ней.

Этот палач – перс по национальности, а именно в Персии этот вид казни превратился в настоящее искусство, работал с Лилит долго. Даже очень долго. Срезал с неё кожу узкими ремешками, кружочками, лоскутами, пластинами. И даже тонкими ленточками, что считалось верхом палаческого мастерства.

Начиная с её шеи, он специальным ножом из дамасской стали срезал её царственную кожу кольцевыми полосками от пяти до десяти сантиметров шириной, при этом самые большие лоскуты, снятые с груди и бедер, падали на землю к ногам казнимой. Как очень быстро (в силу феноменальной лени Лилит) выяснилось, отнюдь не казнимой.

Беззвучная вспышка – и палач мгновенно поседел. Более того, из здорового цветущего, крепкого тридцатипятилетнего мужчины, превратился в белого как лунь сгорбленного старика.

За минуту, а то и менее, он постарел лет на тридцать как минимум. Ибо вместо корчившейся от боли женщины, которую он только что лишил уже практически всей кожи (за исключением лица, которое трогать не полагалось), на ложе перед ним царственно располагалась богиня с идеальной белоснежной кожей. На которой не было ни ранки...

На кол её тоже сажали, хотя и не часто (в то время этот вид казни был ещё достаточно редким). Впрочем, строго говоря, не сажали – палач вводил кол внутрь её тела в горизонтальном положении (вбивая с помощью деревянной колотушки в выставленный вверх зад) после чего он и его помощники устанавливали кол вертикально, вкапывая его в землю (в специально подготовленное углубление).

Однажды Лилит просидела на колу аж десять часов – до сумерек (дело было летом, день был длинный, а на кол её посадили довольно ранним утром). Хотя вполне могла прекратить это безобразие гораздо раньше – через час, максимум через два. А то и вообще через полчаса.

Но не прекратила, а терпела (без криков и почти без стонов) ужасающую, нечеловеческую боль целых десять часов – только для того, чтобы доставить ему максимум удовольствия. Ему – в смысле, палачу, к которому она, скажем так, неровно дышала (и мегомам свойственны некие... чувства).

Ибо после того, как кол был установлен и её согнутые в коленях ноги были привязаны в щиколотках к запястьям (как этого требовали тамошние правила казни) он совершенно ошалелым голосом признался ей, что никогда не видел ничего более прекрасного, чем... то, что он имел (совершенно реальное) счастье сейчас созерцать. Хотя дело было в городе, знаменитом и своими скульпторами, и своими архитекторами, и своими художниками, и своими женщинами.

Дышала она, возможно, и неровно, но всё же слишком ровно (или недостаточно неровно), чтобы выбрать менее шокирующий способ «самоснятия» с кола.

Когда постепенно начали сгущаться сумерки (а задачу обращения города в христианство, разумеется, никто не отменял), Лилит одним рывком, как тонкие нитки, разорвала толстые верёвки, которыми были связаны её руки и ноги... и ракетой взлетела на метр-полтора над острием кола. Ловко, изящно и элегантно приземлившись где-то в метре от орудия казни.

Наблюдавшая за казнью публика (которая все десять часов как приклеенная сидела на стадионе) как по команде рухнула на колени. Христианский священник (следующий в очереди на посажение на кол), не будь дурак и следуя известной рекомендации ковать железо пока горячо (а стараниями Лилит было очень горячо), тут же добыл ведро самой обыкновенной воды и малярную кисть.

Немедленно освятил воду (маленький христианский крест у него почему-то не отобрали) ... и окрестил всех без исключения присутствовавших. Включая, разумеется, городскую администрацию в полном составе. А в следующие несколько дней – вообще весь город.

Кроме палача. Которого хватил самый натуральный столбняк. Хуже того – самый настоящий взрыв мозга. Минут пять максимум он совершенно неподвижно стоял – а потом свалился замертво. Невозмутимый врач, который должен был констатировать смерть Лилит, вместо этого констатировал смерть палача...