Глава XI, XII

Глава XI: Сон в Трех Актах с Банкой Икры

Зуд под лопаткой был как назойливая муха, не дающая уснуть, но усталость и духота камеры все же сомкнули веки Пелепелипина. Он провалился не в сон, а в кино абсурда, снятое на пленку, пропитанную баландой и запахом ананаса.

Акт Первый: Украинская Модель и Мосты.
Он стоял на набережной Невы. Не камера, а ширь, холодная вода, гранит. Рядом с ним, удивительно реальная в своем несоответствии всему, стояла женщина. Высокая, в длинном пальто цвета петербургских сумерек, с лицом, словно сошедшим с обложки журнала, которого он никогда не видел. Украинская модель? Она не говорила, лишь смотрела на разводящиеся мосты широкими, печальными глазами. "Это же символ," – подумал Пелепелипин во сне. "Разрыв. Невозможность соединения. Как мои мысли о Контраличепцах". Вода чернела под пролетами мостов, и он почувствовал, как зуд под лопаткой превращается в холодную дрожь одиночества. Модель вздохнула, и ее дыхание превратилось в струйку пара, на которой на мгновение проступили слова: "Бульон не наш". Потом она растворилась, как мираж в морозном воздухе. Остался только гул разводящихся механизмов – звук окончательного разрыва.

Акт Второй: Киллеры и Кабачковая Икра.
Сцена сменилась резко. Тесная, закопченная кухня в коммуналке. За столом сидели двое. Не люди – сгустки угрюмой решимости в дешевых костюмах. Киллеры. На столе между ними, вместо пистолетов или денег, стояла одна-единственная банка кабачковой икры. Жирная, желтоватая, с мутным стеклом. "Цель – Ржевский," – сипло прошептал один, тыча грязным пальцем в банку. "На саммите. Колбасном. Заказуха от конкурентов." Второй кивнул, его глаза были пусты, как дыры в черной балаклаве. "Икра – условный знак. Банка взрывоопасная?" – спросил Пелепелипин во сне, чувствуя, как абсурдность ситуации давит на грудь. Первый киллер хрипло засмеялся: "Взрывоопасная? Для желудка, может. Знак – икра. Убьем под колбасу. Иронично." Они взяли банку, словно священный артефакт, и вышли в темный коридор, растворяясь в тенях. Остался запах дешевого табака и кабачков – терроризм будней в банке №3.

Акт Третий: Саммит Колбасной Отрасли.
Пелепелипин очутился в огромном зале, похожем на Дворец Съездов, но пахло тут не политикой, а копченой колбасой, чесноком и отчаянием. За длинным столом, покрытым красной бархатной скатертью с жирными пятнами, сидели важные, пурпурные от напряжения и жира лица. Шло заседание Саммита Колбасной Отрасли. Председатель, мужчина с лицом вареной свиной головы, стучал кулаком по столу: "Фарш должен быть гуще! Жира – больше! А главное – дискредитировать конкурентов! Их "Докторскую" объявить террористической!" В президиуме, как почетные гости, восседали двое, вызывая священный трепет и ужас.
Слева – поручик Ржевский. Мундир расстегнут, усы лихо закручены, взгляд наглый и скучающий, блуждающий по женским фигурам в зале. Он похабно ухмылялся и время от времени поправлял нечто неприличное под столом.
Справа – Мессир Баэль. Безупречный смокинг, ледяное пенсне. Перед ним вместо стакана стоял бокал с темным, тягучим веществом, похожим на кровяную колбасу. Он бесстрастно наблюдал за происходящим, пальцы перебирали не вексель, а тонкий ломтик салями, словно это была ценная бумага. Его холодный взгляд на мгновение встретился со взглядом Пелепелипина из сна, и зуд под лопаткой вспыхнул адским пламенем. "Платеж по векселю приближается," – прошелестел в голове голос Баэля. Пелепелипин увидел, как по краю зала крадутся те двое с банкой кабачковой икры. Их цель – Ржевский. Абсурд достигал апогея.

Глава XII: Частушки Апокалипсиса и Вечный Зуд

Пелепелипин проснулся (или ему показалось) от громкого хлопка. Но это был не выстрел. Это была банка кабачковой икры, которую один из киллеров с размаху швырнул в президиум! Банка с глухим стуком ударилась о бархатную скатерть перед Ржевским, вздыбилась горой оранжево-желтой массы и... замерла. Взрыва не последовало. Только всепоглощающее, нелепое молчание и запах кабачков, заполнивший зал.
Ржевский фыркнул, размазывая икру по скатерти пальцем: "Кабачки? Фи! Дайте лучше колбасы женской фигуры!" Баэль же поднял руку. В зале воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь чавканьем председателя.
"Господа," – голос Баэля звучал как скрип ледяных игл, – "этот акт... кулинарного терроризма лишь подчеркивает нашу тему. Жизнь – это фарш. Надежда – специя. Отчаяние – консервант. А долг... – он посмотрел прямо на Пелепелипина, – долг всегда требует выплаты. Вместо скучных речей – предлагаю фольклор. Поручик?"
Ржевский оживился, подбоченился, блеснул наглым взглядом:
"А почему бы и нет? Колбаса достойна песен! Мессир, поддержишь?"
Баэль кивнул с ледяной вежливостью. И они запели. Дуэт Ада и Похоти под аккомпанемент всеобщего оцепенения.

Частушка Первая (Ржевский):
Эх, колбаска "Докторская"!
Дорогая, не дешевая!
Девка с фаршем не сравнится –
Хоть и та... любительская!

Частушка Вторая (Баэль):
Копченая, вареная,
В жилах кровь стынет от соли.
Заплати по векселям,
Исчезнут все невзголи. (Холодно интонируя)

Частушка Третья (Ржевский):
"Сервелат" – любовь моя!
Толстая, как купчиха!
Только вот беда одна –
Вечно к ней не подступиха!

Частушка Четвертая (Баэль):
Ливерная, кровяная,
Студень серый на блюде.
Долг растет, и зуд терзает,
В этой вечной... банке с блудой. (Слово "будни" произнесено с ледяным намеком на "блуд")

Частушка Пятая (Дуэт):
Ржевский: Колбаса, колбаса!
Баэль: Долговая полоса!
Ржевский: Съел бы милую сейчас!
Баэль: Но просрочка... вот зараза! (Ржевский похабно жестикулирует, Баэль указывает ледяным пальцем в сторону невидимого Пелепелипина)

Последний аккорд их безумного дуэта прозвучал как удар гильотины. Зал ахнул. Председатель подавился куском сала. Килерам стало дурно от запаха кабачков и осознания провала. Баэль встал. Его тень удлинилась, накрыв весь зал, включая Ржевского, который вдруг съежился и перестал ухмыляться.
"Саммит закрыт. Дискредитация состоялась. Терроризм... кулинарный, но терроризм. Платеж продолжается." – Он посмотрел прямо в глаза Пелепелипину, спавшему в камере. – "И помни: Контраличепцы – это ножницы, которыми отрезают купоны с Вечного Векселя. Ты их чувствуешь?"

Эпилог: Пробуждение в Склепе

Пелепелипин дернулся, срываясь с нар. Серый рассвет пробивался через решетку. Рядом Явольчик методично чесал живот, глядя в потолок.
— Приснилось? – хрипло спросил Пелепелипин, чувствуя, как зуд под лопаткой пульсирует в такт последним частушкам.
— Не-а, – ответил Явольчик. – Бодрствуем. Хотя... – он принюхался, – странно. Чувствую... кабачки. И колбасу. Дефицитную. Галлюцинации пошли. Или это... новый вид дискредитации обоняния?
Пелепелипин сел. На стене светилось "КАК". Тараканы суетились. Запах ананаса и параши был густ, как всегда. Но сквозь него... да, пробивался призрачный, невозможный дуэт: жирной копченой колбасы и дешевой кабачковой икры. И над всем этим – ледяное эхо Баэлевых слов: "Ты их чувствуешь?"
Он потянулся к спине, к месту вечного зуда. Где-то там, под кожей, под тоской, под абсурдом всего этого существования, он *чувствовал*. Острое. Холодное. Металлическое. Как лезвие. Ножниц? Контраличепцев? Неважно. Они были. И они резали. Каждый миг. Каждый вдох этого прокисшего воздуха.
— Короче, – хрипло сказал Пелепелипин, впиваясь ногтями в зудящую плоть, – терроризм. Саммит продолжится. Внутри. Платеж – тоже.
Явольчик вздохнул и закрыл глаза, возможно, пытаясь увидеть свою "няш мяш" надпись на стене военторга, ставшую пропуском в этот вечный колбасный ад с почетными гостями из преисподней. Зуд был единственной реальностью. И песней. И платой.