Marco preto. Глава 6

НАКАНУНЕ

Чур – меня.
В пустоту не шепчу,
Шелуху не лущу, бисер не мечу.
Не окольем кружу – прямо скажу.
 
Я в   гостинице,  на  третьем ее этаже, в одноместном номере – кровать, телевизор, холодильник, комнатка душевой, меблированные стены. Стою у окна.  Внизу площадь с кольцевой развязкой. Машины описывают круги и светят фарами. В одном месте лучи своими светлыми рукавами упираются в  памятник. И он весь  выступает из тьмы – Первопроходец, Юрий Гагарин. Первый космонавт с крылатым плащом за спиной   развел руки перед броском  в небо.
Во фрамугу дует сквозняк, на улице тихо урчат моторы. За городком на вокзале что-то невнятно гундосят диспетчеры. 
«Чур -  меня. В  пустоту не шепчу…»
Синий плафон бра  мертвенно освещает типовой желтый стол, белый  маленький холодильник, застеленную серым пледом кровать. На пледе  белеет журнал «наука и жизнь». А на желтой столешнице – темная полуторалитровая баклажка пива и прозрачный конус стакана, и ядовито  желтый  стикер с рифмованными  каракулями.  Я вымотан до предела,  но  кайфовать желания нет. 
«…  шелуху не лущу, бисер не мечу…»
Сегодня образовалась полная картина. 
Чур -  меня. В  пустоту не шепчу,  шелуху не лущу, бисер не мечу. Не окольем кружу -   прямо скажу, а как сказ  положу  –  быть тому, а чему  -  так и вот:
В субботу   я выйду из дома, спущусь в рощу и пойду по тропинке к стоянке.   Роща  закончится, по бетонке подойду к сетчатому забору.   Сниму проволочный хомут,  проскребу штырем уголка   по асфальту. Закрою воротину. Незаметно поклонюсь нелепой «серебряной»   урне – моим кубком Стэнли.    Махну рукой   вагону-бытовке с ее сторожем. Пойду влево, к одинокому вязу   к белому «жигулю». Отопру багажник, достану хохломской    стульчик, сниму с полки книжку.   Но не сяду читать,  а  займусь беспорядком в салоне.   Разберу бумаги, что разлетелись   на сквозняках и ухабах.   Проведя сортировку,     поставлю «птичку» напротив каждого пункта….
А начну с добра.     В пятницу я узнаю про добро у Вещего дерева и  поклянусь  молчать.  Потом, ровно в 12 часов начну обряд. Свяжу правый рукав лебединого клина– добро, любовь, кров, дружбу и службу.  Поставлю «птички».    Оставлю место только напротив одной строки под номером 7. Напротив слова «причастие». В субботу же свяжу крылья первому порядку – уберу салон и над каждыми бумажками произнесу заклинание..    Потом…  Нет! Нет-нет-нет! Потом я возьму журнал! Сегодня у Песковых я слямзил журнал «Наука и жизнь» и буду выкликать-причащаться   лучезарным счастливым  детством, где любили науку и свежие пончики! Буду причащаться ими, а не хот-догами и  долбанным Буниным! С журналом  вылезу из машины, и сяду на стул, придвину его вплотную к стене, прислонюсь   к  силикату.   Потом  вытащу из пакета жратву, поставлю ее на белое железо капота, налью из термоса чай, возьму бутерброд и пончики, если сумею найти.   И начну причащаться царством научного факта!  Потом поставлю последнюю «V» и заверну лист   лебединого клина во « вздорного лидера», сделаю из двух листов бумажный «снежок», полью  чаем из термоса.  Потом  торжественно встану    и  направлюсь прямо к порталу  и     брошу что есть силы его в небеса! И произнесу заклинание   «Гуси-лебеди…» как учила бабуля. Вот как будет.  Вот мой обряд! Я пойду путем подобий, путем нахождения Целого в них! Так подобия свяжутся в единую цепь, в реальность параллельного мира, подкрепленную молчанием и истовой верой!
***
До командировки я не возвращался даже мыслями к своему открытию. Зато  на трассе  я только о нем и думал. И ответы  стали сыпаться роем, дождем!     Крылья свяжи – как? Да везде птички поставь, но сначала сделай их лебедями.  А как?! Да просто – расскажи о них! Какие они у тебя сейчас! И главное – найти кодовую фразу. Фразы и будет крыльями!  «Крылатые фразы»! 
Я сильно  возбудился, но, слава аллаху, суета железного потока, скорость, дрожание руля во вспотевших руках быстро привело чувства в норму.    Возможность перевести «возбуждение» в аварию быстро возвращает трезвость рассудка.  Одно неверное движение руля и…   И потому я остановился и дал волю  чувствам.    Заехал на песок «дорожного кармана» с березняком на косогоре, выключил двигатель, заложил руки за голову… 
«Хорошо, - потом сказал я себе, прибавив «крылатые фразы» к мозаике еще неясного, но уже получившие очертания обряда,  - хорошо, но что же еще? Что-то я пропустил.    Ах, бабушка, бабушка.  Как же ловко ты заставила меня все забыть!  Да,   память прикрыть – ей было словно чихнуть». 
Потом взгляд упал на ключ с брелком, что-то я вспомнил… почему-то опять за-пыкал..  «П-п!» и – разом все встало на место!  «Переложь в подобия!» П-п! Как она сказала -  надо    увидеть лес и переложить свой мир в коряги,   болота, в медведей, леших, кикимор…. словом дать   вещам  сказочные имена. Пройти волшебным лесом   в заветное место, расставить лебедей,  прочитать заговор,  и     отправить их через счастливый портал – а он у тебя должен быть - в Лебедянь!  И   вдруг я начал видеть весь обряд 
Все было просто!
Где же волшебный лес? Да это же роща!  «Не роща у дома – а сказочный лес… заветное место где нету небес»
А стоянка? Это же и есть  заветное место! Сказочное место!  Ведь с нее все началось! А вагон тоже как на куриных лапах смотрится. Мы так и зовем с отставниками его каморку «изба бабы-яги»! Притом, стоянка незаконная, юридически ее действительно нет! . И   забор из рабицы снаружи обсажен молодыми елочками, так что если и углядишь снаружи блеск фары – не поймешь, что там сверкает? Может, бутылка? И потом, на эту стоянку фиг попадешь! Она только для своих!
Небольшое отступление для потомков.
О, счастливые потомки, не ведающие времен    «подворотни».  Стоянка в наше время была делом первейшим. В иных районах  можно было поспорить, через какое время  машину взломают , чтобы ограбить или угнать.     Сигнализация решала проблему на час, или два.  А чтобы оставить машину на ночь под окнами … Э-э-э, да что говорить.  Поэтому, я долго оббивал пороги, чтобы  стать своим у Степаныча. Пока кто-то в его   каморке, занятой чаепитием, меня не признал:  «А ты не Кошкин? Не внук Фомы Фотича? Слышь, Степаныч, так это  же свой!»
Что-то я разболтался. Значит: заветное место – стоянка.   А  счастливый портал? Конечно же, урна! Куда ж полетит подобие клина? Конечно, в счастливый портал. Будет жест хоккеиста, вздымающего Кубок – с этого жеста взлетит птичий клин!    Не взирая на вопли из будки! А вопли ведь  тоже в кассу обряда! Потому что Степаныч, наш   педант с казачьим чубом, первостатейная  вредина, что не дает выкидывать мусор,   на самом деле истинный Страж, положенный подобным местам!  И лучше, чтобы  он засвидетельствовал твой   финалящий жест! И он – засвидетельствует. Подтвердит! П-П!  Будет стучать в стекло, матерясь.
Так что так! Вот он - ход!  Волшебный лес - роща! Птички  - гуси-лебеди, и крылатые фразы.   Только про добро   непонятно.  Но все же просто, неправда ли? Не знаешь – спроси у Вещего Древа. А есть у тебя такое?! Да конечно же, наше поваленное дерево! Оно своими ветками и тем, что лежит на земле один в один как радиатов в сушилке в нашей роте. Мы возле него мно-ого чего узнали!  У него и поинтересуешься про добро!    И еще… и еще…
И дальше во время командировки, в самых неожиданных местах на меня обрушивались короткие сказы, заклинания, «крылатые фразы».  Одновременно я понял, что одной правильной последовательности мало. Если так важны заклинания, то им нужно придать силу. И не тратиться на другие слова. И опять осенило – надо сутки молчать! Только заклинания, или слова по делу. Только вязать крылья. 
А   в Первополетске – П! П! – во время дежурного общения с памятником  в баре, за кружкой пива – пришел последний стих. Я как полагается, накорябал его на магической бумаге желтого стикера   Вот  он.
 «Сначала - начало.  Мир прежний - стена.  Тупик беспросветный. Но дай имена иные вещам, что давят как ложь, и с  ними ты первую стену пройдешь. И выйдешь не в рощу, а  в сказочный лес, и двинешься в чащу, там   нету небес, и  клен над оврагом, над краем самим,  ты древом всезнанья признаешь своим. Ты спросишь совета, получишь совет. И внемлешь, и примешь  молчанья обет, и кто б ни пытался сорвать ту печать, ты сутки земные клянешься молчать,  чтоб слово скопилось и стать обрело,  и лебедем белым легло на крыло.  И чтобы летали над немью в те дни, лишь  лебеди-гуси. И только они.
Как только пятнадцать их в клин   соберешь, из леса волшебного дальше пойдешь, и вещего дерева  помня  завет,   дойдешь ты до   места, которого нет. Там  староста грозный в избушке сидит,  и кубок великий под небом стоит. Туда  лишь однажды, раз в тысячу лет, из хлябей небесных забьет белый свет, без мора и глада, без жертв и войны, по белому свету, с другой стороны, пустив клин гусей-лебедей впереди, в жизнь заново,  с радостью можно войти».
Чувствую на лице приятный сквозняк, отодвигаю гардину:

«Чур -  меня. В  пустоту не шепчу,  шелуху не лущу, бисер не мечу. Не окольем кружу -   прямо скажу, а как сказ  положу  –  быть тому,
а чему  -  слышал, чай?» 

На темной площади, за контурами  высоких  государственных елей почти заслоняющих статую, удивленный Первопроходец широко разводил руки.    Казалось, я даже слышал его восхищенное бормотание:     «Ну,  земляк,  ты даешь…»
***
 
А теперь надо упомянуть еще об одной, может быть, дурацкой, но все же,  существенной детали, что является неотъемлемой частью первоначальной  решимости… Что есть ее тень... О чем это я? А  о том, что   делать когда решение принято,  но   еще есть время все отыграть назад. Процесс не запущен.  И предстоит – ожидание. Томительное состояние «подвисания», когда хочешь не хочешь, а к тебе  приходят призраки неудачи.  И вот, накануне, в четверг, я ехал домой сами понимаете в каком состоянии. Это была понятная смесь предвкушения и тревоги. Выезжая из Первополетска,  я боялся, что нить удачных открытий вдруг прервется, и судьба, так услужливо зачастую подкидывающая в самый уязвимый момент   лопату навоза, снова   наденет грязные рукавицы. И эта скользкая куча опрокинет все здание замысла!  Как  она это сделает? – почти обреченно размышлял я, поворачивая напротив стеклянного «скворечника» ГИБДД с лесной дороги   на минскую магистраль. ,Самое простое -  сломает машину, и я застряну на день на трассе. Или Биркина укусит эмбиэйшная муха  , и он   подвалит новых «портфельных» задач, типа измерить   «окна возможности»  в «зоне комфорта» у фокус-группы   клиентов. Или гаишники заловят на превышении, или Возвращение  –  главный фундамент проекта – вдруг изменит и не охватит под Усладово мое существо. И что тогда мне останется? Усмехнуться, сказать – эх! Жизнь дерьмо,  прощай, надежда?! 
Но   неожиданностей не возникало. Вдоль бортов летела  четырехголосная трасса, с ее  грохочущим   железом, дымом катализаторов, коварными зеленобрюхими партизанами, прячущимися в кустах на склоне холма… Все было штатно. Движок стрекотал, в магнитоле булькала рок-инострань, мелькал лесной-полевой пейзаж и постепенно я убаюкался. А потом – также незаметно, как и всегда, на душу снизошла благодать. И явилась она ровно тогда, где    тонким штрихом впереди замаячил белый  прямоугольник  с названием начинающимся на литеру «У». Скучающий садовник демонстративно обходил навозную гору у ограды моего ареала, как видно, повторяя уже не раз  замеченную закономерность: когда я занят,  он меня не видит.  Я его вызываю лишь праздностью и сомнениями.    Тут же минская трасса плотно ограждала меня. И потому, вернувшись к обеду в город, и имея законную возможность пойти отдыхать, сдав в бухгалтерию срочную первичку,  держа в уме поведение Рока я остался в офисе до последнего. Сидел, заполнял формуляры, планы на месяц, на квартал – такой волокиты у нас сколько угодно.  И странно, но даже Биркин бегал туда-сюда по квадратному ристалищу, со всеми  ругался - а на меня не обращал никакого внимания. Что-то было, видимо, в моей ауре.  Потом, размышляя про пятницу, я вспомнил, что нужно перенести встречу с единственной своей  клиенткой   с обеда на утро и с четверть часа вылавливал   хозяйку аптек «Натали» по   ее филиалам, пока, наконец, знакомые аптечницы в этих самых филиалах,    не дали мне ее сотовый.  Я позвонил и договорился  на утро, словив на себе заинтересованные взгляды наших озабоченных очкастых волчиц.  И снова погрузился в отчеты.
Наступил вечер. Ко всеобщему удивлению, я поднялся со стула вместе с   последними уходящими тетками,. У  вдовицы Гавриловны, хотя ее всегда поджидал в коридоре степенный   дедок-ухажер, на блестящем джипе «Паджеро», всегда было много работы.  Таньку Макутенко никто не ждал и она   торопилась на автобус. Мы обесточили кабинет, а охранник за кафедрой за нашей дверью повесил при мне на двери печать.  . Я предложил Таньке подбросить ее, но та, сведя завистливый взгляд с надраенного импортного «козла», куда,  опираясь на галантно поданную руку дедка и подобрав плиссированную юбку забиралась наша старуха,  перевела его  на моего замызганного, пробежавшего семьсот километров  пыльного жиголо,  категорически замотала головой. Ну да, извини, не успел помыть – я развел руки, а Танька поджала губы. В ее ипенях любой подвозящий   вредную  старлетку  с пышным бюстом воспринимается как ухажер, а что можно сказать об ухажере на таком автортанспорте?!   И, соответственно,  – о ней самой?  Ну и понятно. Так что я поехал к себе один. Какое-то время побалдел на стоянке, наблюдая в зеркало заднего вида междусобойчик соседей на застеленном газетой темно-синем багажнике  бэхи,  с бутылками, воплями и похлопываниями по плечу.  В компании я знал только Юрку Чашкина, он нашел покупателей на свою бэху и печалился, что маляры бухали на его свежевыкрашенном багажнике и оставили от стаканов «олимпийские кольца» - круглы следы. Компания это была не моя и убить в ней время у меня шанса не было. Да и   расслабляться перед судьбоносным походом  я посчитал неприемлемым.  Я проследил, как мужики, завершили скромную трапезу собрали пластиковые наперстки и другие огрызки   в пакет, завязали на узелок, потом подошли к  моей машине, сделав при этом мне   страшные глаза и приложив палец к губам, по ковбойски, от пояса, с легким качком  метнули белый узелок на промзону. Он взлетел  над заостренными арматуринами через гребено белого кирпича и словно повторил тот бросок, который через 36 часов надо будет мне совершить. Затем компания, хищно улыбаясь, проследовала вдоль  машин в направлении вагончика.  Все это означало, что завтра охранники на заводе найдут узелки, доложат по инстанции и к вечеру, а то и к утру  субботы жалобщики заявятся к нашему старосте. И в субботу он  будет особенно зол!  И это тоже было мне на руку. 
… Я продолжал сидеть в  салоне, упираясь взглядом в белую кладку. Слева стоял какой-то левый синий сороковой «москвич», обычно тут были «жигули», справа, за стволом дерева, подпирающего мою правую дверь с особенно хлипкими замками,  желтела какая-то дутая японо-корейская, похожая на лягушку машина. Там обычно кочумает темно-вишневый  девятый «жигуль» - зубило,  а теперь вот вдруг -  высшие силы поставили сказочного соглядатая! Да-а!  И может быть силы совершенно не заинтересованные в моем успехе! В самом деле, почему они поставили не  «Боевую Машину Вымогателя», не собрата жигуля, а светлую, гламурную хрень?! А вдруг ее хозяйка женщина?!
Можете спросить «ну и что?» и я не отвечу на ваш вопрос, просто…  В преддверии судьбоносного поворота, в мистическом, параллельном мире подобий, таких мелочей не бывает! И если параллельный мир нужного тебе смысла есть, и он проступает через подобия, то это не шутка! НЕ ШУТ-КА!
Словом, я заморочился.  Я почувствовал, что надо как-то оградить свою территорию. Очистить ее. Показать, что она НЕБЕЗРАЗЛИЧНА. Что ее охраняют.  И нечего подставлять в мою зону всяких лягушек!  Поэтому, оглядев дежурный бардак после   сквозняков и ухабов, когда бумажный пасьянс развалился на ковриках и сидушках, я подхватил свою кожаную папку, закрыл автомобиль, проверил окна и двинулся со стоянки прямо в полутемную рощу.  А там…
А там, по привычке глядя в начала оврага, в земляную язву со сточными трубами, торчащими   из разных склонов под прямым углом, из которых лились не то ливневка, то ли заводские смертные воды, и входя в сени  рощи, под ее низкие кленовые ветви, я уже знал, что мне делать. . Я должен дурить, шаманить, камлать.  Опять вести себя как типо медиум, что-то там из космоса принимающий. Хотя на самом деле – и в этот момент   я это безусловно почувствовал – есть простой, прозаический, все объясняющий научный расклад. И будя у тебя что-то в башке плюсом к таблице умножения и сказке про Конька-Горбунка,   ты бы увидел рисунок происходящего точно.  Но     мало того, что ты дебил – ты вдобавок еще и беспокойный  дебил, ты ни хрена ничего не увидишь, а если и увидишь, то  наломав прежде   дров.
Вот такое было ощущение.   Вот таким было очередное эхо страшно далекой от меня истины. Которая, однако, вообще никак не приблизится, если буду сидеть   и страдать от своей неучености. И даже если возьмусь за учебники – сейчас, увы, тоже. Значит – дурить, - решил я, шагая по тропе к лежащему впереди желтому стволу, закрытому с этой стороны земляной короной корней.  В конце концов, по нашей системе: «так как я живу – можно жить» и хватит сомнений.
Не доходя до Вещего древа я остановился,  раскинул в стороны руки, присел, а потом начал притоптывая,  крутиться на месте - в одну сторону, потом в другую, потом поднял кожаную папку и начал похлопывать в нее, словно в бубен и припевать: «Цегеде – цегеде уля уля, уля-ля»… И крутился я долго. И камлал, и бубнел…Не знаю, что я хотел сказать этим… Может, хотел показаться самому себе большим, чем   есть на самом деле. Может, хотел соединиться с  астральным полем, который шаманы используют в танце. Подумал, что через их движения и сам что-нибудь пойму. Ведь я собирался   произвести   волшебство, произвести всерьез, которое   в отличие от моей бабули, неродной по крови  коми-пермяцкой русачке, мне не было подвластно. Это был чистой воды фетишизм! Безответственное подражание посвященным шаманам, заклинающим Мать-Моржиху. Но, в конце концов,   мог вести себя безответственно. Это еще не был день сказа.  И вот, я  носился по тропе от дерева к дереву, дубасил в воображаемый бубен-папку и камплал на дурацком сленге. … У-де-де, у-ге-ге… Бам-бам… Что я там камалал? Что они вообще камлают, эти узкоглазые волхвы в шкурах зверей? Что они поют? К чему? В чем закон? Бог весть! Одно было верным – в этот момент уязвимости Я БЫЛ ЗАНЯТ! Ничего другого это не означало. Кроме того,  что со стороны все это полная бредятина.    Утомившись,  я пошел   к своему подъезду, черневшему бронированной дверью между часовых чертополоха, поднялся на этаж, толкнул дверь квартиры,  проверил спит ли дед – он дремал, не нашел на кухне никаких записок, принял душ, поставил будильник на полшестого и лег спать.  И сразу вырубился. День показался мне неимоверно, неоправданно длинным… и удачным, несмотря ни на что.