Ж. -П. Сартр. Бытие и Ничто. Часть первая. Гл. 1

Часть первая 
Проблема Ничто
Глава первая
Природа отрицания
I
Вопрошание

Наши поиски привели нас в недра бытия. Но они и завели нас в тупик, так как нам не удалось установить связи между двумя открытыми нами сферами бытия. Дело, несомненно, в том, что мы приняли неверное направление в наших поисках.  С аналогичной  проблемой сталкивается Декарт, занимаясь взаимоотношениями тела и души. Он предлагает искать решение на том реальном уровне, где происходит соединение мыслящей субстанции с протяженной, т. е. на уровне воображения. Это ценный совет. Конечно, нас заботят не те проблемы, что Декарта, и мы иначе понимаем воображение. Но можно уловить, что Декарт не советует вначале разделять элементы отношения с тем, чтобы впоследствии попытаться их соединить: отношение — это синтез. Поэтому результаты анализа не могут совпадать с моментами синтеза. М. Лапорт утверждает, что абстрагирование происходит тогда, когда изолированно существующим мыслится нечто такое, что не может существовать отдельно. Конкретное, напротив, - это целостность, которая может существовать сама по себе. Гуссерль того же мнения: для него “красное” — абстракция, ибо цвет не может существовать без очертаний. Конкретностью же обладает пространственно-временной “объект” со всеми своими характеристиками. С этой точки зрения сознание абстрактно, поскольку в себе самом открывает онтологический источник бытия-в-себе, а феномен, в свою очередь, тоже абстрактен, поскольку должен “показываться” сознанию. Конкретное может быть только синтетической целостностью, в которой как сознание, так и феномен составляют лишь моменты. Конкретное — это человек в мире вместе с тем специфическим единением человека с миром, которое Хайдеггер, например, именует “бытием-в-мире”. Вопрошать “опыт”, как это делает Кант, об условиях его возможности, осуществлять феноменологическую редукцию, как Гуссерль, низводящий мир до состояния ноэматического коррелята сознания, неизбежно означает начинать с абстракции. Но восстановить конкретное посредством суммирования или организации абстрактных элементов нельзя, как в системе Спинозы невозможно постигнуть субстанцию, суммируя ее бесчисленные модусы. Взаимоотношение сфер бытия существует изначально и составляет часть самой структуры этих сфер бытия. Мы обнаруживаем его при первом же рассмотрении. Достаточно раскрыть глаза и просто взглянуть, что представляет собой эта целостность: человек-в-мире. Именно описывая эту целостность, мы сможем ответить на следующие два вопроса: 1. Что за синтетическое отношение мы называем бытием-в-мире? 2. Какими должны быть человек и мир, чтобы между ними было возможно отношение? Поистине оба эти вопроса тесно связаны, и мы не можем надеяться, что ответим на них по отдельности. Но любое человеческое поведение, будучи поведением человека в мире, может представить нам одновременно человека, мир и соединяющее их отношение, при условии, что мы рассматриваем такое поведение как объективно воспринимаемую реальность, а не как субъективное переживание, раскрываемое лишь рефлексией. Мы не ограничимся рассмотрением какого-то одного вида поведения. Напротив, мы постараемся описать их множество и добраться, переходя от одного вида к другому, до глубинного смысла отношения “мир — человек”. Но сначала необходимо выбрать первый вид поведения, который мог бы нам послужить путеводной нитью в наших поисках.
Сам наш поиск наталкивает нас на искомый вид поведения: я констатирую, что тот человек, который есть я сам, воспринимаемый  таким, каким он в данный момент пребывает в мире, находится в вопрошающем отношении к бытию. В тот момент, когда я спрашиваю: “Существует ли такой вид поведения, который дал бы мне возможность раскрыть отношение человека к миру?”, я задаю вопрос. Этот вопрос я могу рассматривать объективно, ибо не имеет значения, задаю ли я его себе сам или мне его задает читатель. Но с другой стороны это не просто объективный набор слов, написанных на этом листе: он не зависит от выражающих его знаков. Одним словом, это человеческое отношение, имеющее конкретный смысл. В чем раскрывается перед нами это отношение?
Во всяком вопросе мы сталкиваемся лицом к лицу с тем сущим, которое вопрошаем. Любой вопрос, следовательно, предполагает наличие вопрошающего и вопрошаемого. Вопрос не составляет изначального отношения человека к бытию-в-себе, но, напротив, находится в пределах этого отношения и его предполагает. Во-вторых, мы спрашиваем вопрошаемое сущее о чем-либо. То, о чем я вопрошаю сущее, относится к его трансцендентности: я вопрошаю сущее о способах его бытия или о его бытии. С такой точки зрения вопрос — это разновидность ожидания: я жду ответа со стороны вопрошаемого сущего. Это значит, что я, на основании некоей пре-интеррогативной близости к сущему, ожидаю от него раскрытия его бытия или способов его бытия. Ответом будет “да” или “нет”. Именно существование двух этих возможностей, в равной степени объективных и противоречащих друг другу, создает принципиальное отличие вопроса от утверждения и отрицания. Существуют вопросы, которые на первый взгляд не предполагают отрицательного ответа, — как, например, вопрос, заданный нами выше: “В чем нам раскрывается это отношение?” Но в действительности мы видим, что на вопросы такого типа всегда возможен ответ: “Ничего”, или: “Никто”, или: “Никогда”. Таким образом, когда я спрашиваю: “существует ли такое поведение, которое позволит мне раскрыть отношение человека к миру?”, я в принципе допускаю возможность отрицательного ответа, а именно: “Нет, такого поведения не существует”. Это значит, что мы допускаем возможность столкнуться с трансцендентным фактом не-существования такого поведения. Может быть, кому-то не хочется верить в объективное существование небытия; мне просто скажут, что в данном случае факт отсылает меня к моей субъективности: я узнаю о трансцендентном бытии, что искомое поведение —  просто иллюзия. Но, во-первых, называть такое поведение чистой иллюзией означает маскировать отрицание, не опровергая его. Выражение “быть чистой иллюзией” здесь равнозначно выражению “не быть ничем, кроме иллюзии”. Во-вторых, уничтожить реальность отрицания означает уничтожить реальность ответа. В действительности ответ — это само сущее, которое мне его дает; следовательно, именно последнее раскрывает для меня отрицание. Таким образом, для вопрошающего существует постоянная и объективная возможность негативного ответа. По отношению к этой возможности вопрошающий самим фактом спрашивания приводит себя как бы в состояние неопределенности: он не знает, будет ли ответ утвердительным или отрицательным. В таком случае вопрос — это что-то вроде моста, перекинутого от небытия к небытию: от небытия знания в человеке к возможности небытия в трансцендентном бытии. Наконец, вопрошание подразумевает существование истины. Самим вопросом спрашивающий заявляет, что ожидает объективного ответа — такого, чтобы можно было сказать: “Это так, а не иначе”. Короче, истина, дифференцируя сущее, вводит третье небытие как детерминанту вопроса: ограничительное небытие. Это тройное небытие обусловливает всякое вопрошание и в особенности метафизическое, каковым является наше вопрошание.
Мы начали поиски бытия, и нам казалось, что последовательность вопросов даст нам доступ в его глубины. Но вот взгляд, брошенный на само вопрошание в тот момент, когда мы уже думали, что достигли цели, вдруг открывает нам, что нас окружает Ничто. Именно постоянная возможность небытия в нас самих и вне нас обусловливает наши вопросы о бытии. И еще одно небытие ограничивает ответ: то, чем бытие будет, необходимо вырастает на фоне того, что его нет. Каким бы ни был этот ответ, он может формулироваться так: “Бытие есть это, и ничего кроме этого”.
Таким образом, для нас стала явной новая составляющая реальности: небытие. Наша проблема тем самым усложняется, ибо мы должны рассматривать не только отношение человеческого бытия к бытию-в-себе, но и отношения бытия с небытием, и отношения небытия человеческого с небытием трансцендентным. Остановимся на этом подробнее.