Покаяние. Роман, Глава 11

XI
Все мы помним, как в детстве хотели побыстрее вырасти. И, когда вступаем в пору зрелости, элегантного возраста, чтобы не сказать старости, то всячески пытаемся успеть больше за день, спешим жить, так как время теперь уже не тянется и не течёт – оно летит. Хоть и бывают исключения. Мельник, как и супруга, какой уж раз ощущал намедни то, чем отличается новая мутация коронавируса от предыдущей и понял – да ничем, всё такое же мерзкое ощущение и необходимость глотать пилюли и колоть уколы друг другу в «семейном лазарете». Они, эти вирусы, после дадут о себе знать осложнениями. Вот в эти дни хотелось их прожить, как можно быстрее.
В этом году лето не закончилось по календарной дате и весь сентябрь, судя по температуре в пределах тридцати градусов со знаком «плюс», конечно, доказательство того, что у лета теперь уже четыре месяца. И ему и этого оказалось мало, почти две недели октября можно считать также летом, пусть и «бабьим». Лишь накануне дня, считающегося, как граница лета и зимы, этот день отмечен, как праздник Покрова Пресвятой Богородицы, произошло резкое изменение погоды. Более суток дул штормовой восточный ветер, срывая, не успевшие пожелтеть, листья деревьев, обрывая даже провода электропередач. Хотелось, чтобы эти резкие перемены в погоде, принесли долгожданный дождик, но увы и ах. Ночью выпала «божья роса», иначе не назовёшь полгода ожидаемые, но слабые осадки, чуть освежившие растительность, смыв пыль.
Кирилл Фёдорович вспомнил это же время, но в те далёкие годы, ровно 46 лет назад и смог хорошо запомнить, какой была погода, вот почему. В тот год он вернулся со службы и, по приглашению двоюродной сестры, уехал жить и работать в перспективный во всех планах колхоз. Не обречённый семейными узами, вёл свободный и даже разгульный, в некотором плане, образ жизни. Молодо – зелено, хоть и шел ему тогда уже 24-й год.
Осень в тот год проходила, в отличие от нынешнего, совершенно в ином температур и осадков. В начале октября почву сельхозугодий и грунтовых дорог изрядно расквасило. Земледельцы спешили выполнить пахотные и другие подготовительные к зимовке работы на полях, а погода этого не давала. По обыкновению, Кирилл, работая механиком кормодобывающей бригады, утром, как и все специалисты колхозы, спешил на планёрку в правление колхоза. Получив задание на день от главного инженера, зашёл привычно в центральную столовую, где в отличие от бригадных, готовили не только обеды, но и завтраки и ужины. Готовили там очень вкусно и сытно.
Выйдя из столовой, насытившись, в хорошем настроении и застегнув куртку, по привычке «закусывал» сигаретой. Утро выдалось морозное, а идти на свой бригадный участок, если напрямую по замёрзшей, хоть и ранее заезженной по грязи дороге всего-то 200 метров, и, если вразвалочку идти, то путь длиной «в одну скуренную сигарету».
В бригадной конторке уже начали собираться механизаторы. Бригадир, сидя за своим канцелярским столом, не вынимая сигареты, держа её за фильтр зубами, как перископ подводной лодки с шахтой РДП (работы двигателя под водой), практически вертикально, повернув голову набок и одновременно опрокинув её назад, чтобы дым не попадал в глаза, остервенело искал в кипе, раскиданных по столу документов, какой-то сейчас непременно нужный и нервно матерился тихо себе под нос. Мужики были заняты «разбором полётов», кто и сколько смог «принять на грудь», как сумел обмануть жену или, наоборот, «спалился» и как сегодня состояние: нужен ли «толчок сердцу» или терпимо, работать можно.
– Фёдорыч, ты тут никакие бумаги вчера со стола не брал? – бросив, с гневным выражением на кучу бумаг очередную папку, в которой также не оказалось нужного документа.
– Так, это, как его… Николаич, ты же сам в неё потроха сложил, когда селёдку чистил, перед тем, как… – при этом Кирилл предусмотрительно сделал пару шагов назад, так как знал, что в его улыбку сейчас, без предупреждения что-нибудь могло прилететь.
На этот раз пронесло. «Бугор», схватил ту же папку, которую только что уронил на стол, потряс её, думая, запустить или… снова бросил в кипу. Из папки «предательски» высунулся какой-то лист. Николаевич, осторожно, чтоб не спугнуть удачу, потянул его на себя, придерживая обложку и пробежав по бумаге взглядом, засиял.
– Ну, где ты раньше был, подводник?! Етит-переетит! Египетский фараон, царица Клеопатра! – на лице бригадира появилась улыбка облегчения.
– Николаевич, а ты их лично знал, энтих, как их, ну египетских? – толи на полном серьёзе, толи сделав серьёзным одно лицо, со смехом в душе, поинтересовался механизатор, оператор гранулятора Александр.
– Лично знавал, – не отрываясь от бумажки и закуриваю новую папиросу, отвечал, – да на свадьбе довелось у них винчишком побаловаться.   
– Ага, я могу подтвердить. У пирамиды Хеопса столы были расставлены буквой «зю» и наш начальник среди почётных гостей восседал. Так шо, нашлась ента самая бумаженция?! – Поддержал в юморе шефа и не только Кирилл, – а ты меня ругаешь. Магар ставь, однако, «нашалнык»!
– Да, магар не мешало бы, – потирая руки, оживлённым голосом произнёс оператор АВМ (агрегат витаминизированной муки) Николай, – тем паче, что сегодня суббота. Сам бог велел…
– Ага, щас! Это сводная ведомость, вам, оглоеды, зарплату за полмесяца вот составил. Наряды на месте, а она запропастилась.
– А, Кир Фёдорович прав, Николаич! Сёдня же ищё и праздник. Безбожники вы или як? – Подхватил идею тракторист Гришка Кавун, – куда палку не кинь, на коммуняку или комсомолиста попадёшь. Шо, не знаете, який праздник?
– Точно, Покрова! – оживился Кирилл, – как я мог забыть. С института все праздники знал, а тут…
– Пить меньше нужно, – заключил «бугор», – сегодня я перед планёркой «пронюхал», что начальству кто-то за наши вчерашние «гуль-гульвания» стуканул. Могут заявиться, для «подведения итогов трудовой недели».
– Так, а мы деда Петку с молотком посадим в модульном амбаре, там эхо хорошо разносится и пусть по наковальне стучит. Отсюда и в правлении будет слышно, – подкинул идею Гришка.
– Дед и сам не дурак выпить, только никто не предлагает. Вы попробуйте, он и вас всех перепьёт, ¬– возразил Александр.
– Так, всё! Хорош бузить! – Стукнул по столу ладонью бригадир, – план, на день поставленный, выполним, а потом поглядим…
– Выполним, а куда же мы денемся! – подтвердил, молчавший до сих пор, самый серьёзный и второй, после пенсионера, деда Петьки, по возрасту, Алексеевич.
– Тише с разговорчиками! К нам кто-то едет, – засуетился Николаевич, – не пора ли там уже и за работу?!
– «Москвич», «горбатый», 407-й! Чей это? У нас таких диковин в колхозе я не помню, – запричитал Александр, – не иначе, гости.
– Видать, это ко мне. У брата такой «Москвич». Что-то случилось?! Я же собирался, но в конце месяца родителям мясца подкинуть, – выглядывая через головы, бросившихся, как по команде к окну механизаторов, констатировал Кирилл и двинулся на выход.
Так и есть, в пяти метрах от конторки остановилась машина, и из неё вышел непривычно-серьёзный старший брат Кирилла, Андрей. Он направился прямо в конторку, но не успел открыть входную дверь, как она распахнулась и ему навстречу вышел с лёгкой улыбкой Кирилл.
– Что-то случилось, Андрюша?
– Да, брат, случилось. Бабушка Надя умерла. Завтра похороны. Ты тут как, отпрашивайся, мы подождём и поедем, – Андрей помолчал, ожидая ответа и продолжил, – что едем?
– Сейчас, я бригадира предупрежу, а потом в правление забежим, начальству скажу и поедем, – ответил не сразу ошарашенный известием Кирилл и пошёл в конторку, где уже все слышали разговор.
– Езжай, Фёдорович! Бабушка – это святое! – Не дав даже слова сказать, опередил механика бригадир, – мы бабулечку тут и без тебя помянём. Хорошим же человеком была?
– Золотым! – только и ответил Кирилл.

Брат Кирилла рискнул ехать обратной дорогой напрямую. На пассажирском переднем сиденье сидела жена Андрея и периодически переговаривалась со своим мужем. Машина двигалась избирательно, хотя не она сама выбирала маршрут, а её водитель, пропуская глубокую колею между колесами, а местами даже объезжая по молодым всходам озимых полей. День выдался солнечным, что привело к оттаиванию замерзшей дороги, из-за чего машина юзила и дважды пришлось её выталкивать из колеи.
Кирилл сидел на заднем сиденье молча и думал, как это его любимая бабулечка так внезапно взяла и умерла. Ведь он, как вернулся весной со службы, ни разу обстоятельно не поговорил с бабушкой, не расспросил, как тут она жила, пока он три года служил, что у неё болело, кроме души. Почему-то мы так всегда, когда живёт человек, пусть и в возрасте и особо не жалуется на здоровье, мы думаем, что он будет жить вечно или, как минимум долго, потому что мы этого хотим. Но законы жизни не прислушиваются к нам, они пишутся там, на Верху.
Отец рассказал среднему сыну, что бабуля ни на что не жаловалась особо. Всё старалась чем-то помочь по дому. Кушать готовила, хозяйство управляла, свиней, кур, кошек, собак. И отец постоянно ругал свою мать, что она такая непоседа, то с веником, то с тяпкой на огороде, то на кухне – ну не могла она без работы. А трудилась она, как рассказывала раньше ещё Кириллу, с 10 лет. Считала, что хватит родительский хлеб задарма кушать, окончила два класса, читать и писать научилась и хватит, начала на панских огородах работать. Воду вёдрами таскала с криниц, поливала, пропалывала, убирала, за скотиной ухаживала. Короче, детства у неё не было, да и время-то было – начало ХХ-го века.
Короче, бабушка Надя отошла в мир иной тихо и мирно, не доставляя никому хлопот. Вечером, по обыкновению, с хрустом в суставах опустилась на колени, прижав руки к груди, так как не крестилась, прочла молитву, ударила челом в деревянный пол, помылась, легла, уснула и… не проснулась больше. Правильнее будет говорить, что вновь родилась, но в другой жизни, душевной, в миру Вечности.
Ушла бабулечка, а с ней эпоха, рождённых в XIX-м веке. Дед Филипп Егорович, её муж, был одногодком, но его помнил только старший брат Кирилла, Андрей. Из близких родных, это был первый человек, которого приходилось хоронить Кириллу в сознательном возрасте. Как-то в детстве, он уже и сам не помнит кого хоронили в деревне, но хоронили с музыкой, духовой оркестр тогда так воздействовал на психику малолетнего парня, совместно с видом покойника в гробу, что он долго не мог даже краем глаза смотреть на похороны и, тем более слышать «бум-бум» большого барабана с «дзинь-дзинь» тарелок… Пришло время с этим страхом бороться, когда на службе приходилось, участвуя в почётном эскорте, при захоронении военных, и из морга забирать покойных и носить на плечах с товарищами, и в «цинке» хоронить, и залпы давать. Но, морг – это что-то и не для слабонервных.
Но, когда бабулечку хоронили, была замечательная погода, словно «бабье лето» вернулось. Видимо Ангелы сильно постарались, чтобы рождество духа Надежды Семёновны в Царствии Небесном было таким же светлым и радужным, как и сама её душа.

Кирилл за всю свою довольно длинную жизнь встречал сотни добрых, добродушных людей, но второго такого человека, каким была его родная бабушка Надя, никогда. И, сегодня, в праздничный и одновременно траурный день, Кирилл Фёдорович, решил, или сегодня, или ему до конца дней своих оставаться фарисеем, даже не попытавшись вырваться, если этого полностью не получится, из той оболочки, в которую облачила его: и идеология, и воспитание, и сам он тем, что не жил по Божьим заповедям, а как приятней, получая удовольствие. Потому, или сегодня он сделает свой первый, может быть не совсем уверенный шаг в сторону покаяния, в сторону веры, в сторону Церкви, в сторону духовного очищения, в сторону гармонии душевного состояния, или уже может не сделать никогда. Эта мысль пришла накануне, и он решил, что ничего уже не сможет ему помешать изменить своё решение. Решительность – это то, чего Мельнику недоставало практически всю его сложную и неоднозначную в плане душевного равновесия, жизнь.
– Любаша, завтра утром, если даже случится землетрясение, если обрушится небо на Землю, если ты уйдёшь от меня и дети откажутся – я должен сделать два важных дела…
– Что ты меня пугаешь, батя? Кто от тебя откажется? Перекрестись!
– Прости меня, Господи, за неуверенность в мыслях! Прости, Отче Наш, за путанность мыслей! Мать, моя женщина, я решился, наконец-то и бесповоротно: завтра иду в храм к восьми часам на исповедь. Хоть и нелегко, так думаю, но службу должен отстоять, Божественную литургию и Крестный ход в честь Покрова Пресвятой Богородицы. Помолюсь души наших покойных родных и после должен посетить могилку бабушки Нади, чтоб преклонить свою седую и бестолковую голову перед ней…
– Ты лучше знаешь, что тебе нужно. Что я должна? – Любава смотрела в глаза мужа спокойно и серьёзно, зная, что, если он решил что-то, даже сумбурно-необдуманное, даже греховно-падкое, даже сверхопасное – переубедить его в обратном было бесполезно и себе дороже.
– Только одно, Любаша, обеспечить мой «отход от причала носом «курсом 270 градусов», то бишь строго на запад, не позднее 07:35 по Москве. Это на случай, если у меня будет бессонная ночь или ещё чё. Хорошо?
– Нет ничего проще. Сделаю и завтрак приготовлю.
– Вот это нормальный разговор на нормальную тему.
Всё ночь ветер зверствовал, завывал, гремел тем, что было непрочно закреплено, как и предыдущий день. Ночь потому оказалась не совсем спокойной, если не сказать больше. Проснулся Мельник в 04:45 и уснуть больше не смог, да и ни к чему уже, было много того, что нужно было обдумать, побыть в диалоге самому с собой. К счастью, до утра оставалось не так уж и много. А раньше были ночи и понапряжённей.
Электричества не было, вырубило или вырубили, как результат разгулявшейся непогоды, скорее всего провода оборвало. Дождь прошёл ночью, что слёзы. Земля по-прежнему стонала от засухи.
Фёдорович вышел из дому, гонимый ветром по курсу и глубоко засевшем в душе желанием в запланированное время быть на месте назначения. Идти и дышать было на удивление легко. Ворота храма были отворены, но движения людей ещё не было, как и не было их в свечной лавке, где, поздравив работницу с праздником, купил свечи. Она с помощницей выполняла приготовления к службе и жестом показала «берите». Фёдорович оставил деньги на прилавке, взял свечи и отправился к центральному порталу. Сняв головной убор, оказал почтение дому Божьему, осеняя себя крестным знамением с поклоном, вошёл через притвор в храм.
Кроме служащей, постоянно двигающейся, как бы хаотично, но выполняющей определенный действия и со свечами на поставных кандилах у праздничной иконы Покрова Пресвятой Богородицы и других, расположенных по периметру храма и подтёрла на плиточке пола, только ей видимые загрязнения шваброй, что-то, куда-то отнесла, что-то принесла. Людей ещё было мало, человек восемь, из которых Фёдорович был вторым мужчиной. Не зная молитвы Матери Божьей, Мельник подошёл к иконе, преклонил к иконе голову, поцеловал и поставил свечу. Пожертвовав в жертвенник купюру с изображением Аполлона на колеснице и, отошёл к стенке, как это сделали другие прихожане.
В храм вошёл клирик благочиния иерей Александр. Сан отца Александра Фёдорович узнал недавно и то, что есть старший по церковному штату в окружном благочинии – это благочинный округа иерей Владимир. В те редкие и, чаще всего, большие праздники, когда Мельник посещал храм, оба священника проводили службу, но у каждого была своя работа. Каждый выполнял те функциональные действия, согласованные совместно с помощниками, без которых «оркестр не зазвучит» так торжественно и слажено. Это и диакон, и иподиакон, и чтец, пономарь и звонарь, и, конечно, певчие.
Зазвучал благовест. Колокольный звон извещал и призывал богомольный народ или проще, богомольцев: прихожан и паломников к службе. Себя Мельник сейчас больше относил к паломникам, так как отнести уже сейчас себя к списку прихода, как прихожанин ещё нельзя было.
Откуда-то сверху, разливаясь по объёму храма и поднимаясь под самый купол зазвучал, именно так, голос чтеца и одновременно слышимый за спиной, через проём на возвышение, над головами богомольцев. При этом создавался, различимый для хорошего слуха стереоэффект. Чтец находился, как и певчие, на клиросе, который располагается и строится так, чтобы была максимально-доступная слышимость, без применения усилителей и «поглощения» звука человеческими телами, как бывает в переполненных людьми помещениях, не рассчитанных, как храмы или театры, не для шумной толкучки, а для хорошей слышимости церковных служений, молитв и песнопений или выступлений артистов на сцене, в театре. Голос был женский, чёткий, хорошо поставленный, но одновременно негромкий и доступный для не просто прослушивания, а усвоения всеми участвующими в этом органами и чувствительными, чувственными окончаниями, включая душевные, неизвестные медицине, но имеющие место, а здесь и особую, одну или даже самую важную функцию восприятия, после органов слуха.
До этого Мельник думал, что чтецом может быть только мужчина, как и пономарь, и диакон, и иереи. Оказывается, что для этого не нужно да специального образования, а главное две вещи: первое, это то, чтобы было благословение на эту ответственную должность священника и, второе, чтобы имелась хорошая дикция и прочие способности чтеца. Начинающих чтецов благословляют читать сначала, утренние и вечерние молитвы или правило к Причастию. А затем уже часы и кафизмы, потом ещё сложнее – канон на утрене и др. Сейчас была исповедь и читалось правило ко Причастию.
Вошёл благочинный отец Владимир, обратился ко всем с поздравлением с Покровом Пресвятой Богоматери. Иерей также проследовал в алтарь через «царские ворота». Священнослужители готовились к проведению праздничных Часов и Божественной литургии.
Ещё когда только прозвучал благовест Мельник ощутил в теле то, что, хоть и не часто, но было ему хорошо знакомо – это ощущение того, что тело становится, словно губки, со струнами внутри и все звуки, и колокольного звона, и молитвы, и даже запахи свечного воска, и древесных смол ладана и мирры. Всё это создавало гармонию, благодатное возвышенное состояние духа и неповторимую эйфорию. Что чувствовали или ощущали те богомольцы, для которых служба, хоть и праздничная, была привычна и в чём-то обыденная даже, Мельник, конечно, не знал, но очень хотелось бы узнать. Возможно, как есть тонкие ценители чего-то красивого, духовного, искусства, литературы и прочего, так и здесь, у каждого были свои ощущения – начинающий богомолец хотел бы узнать разницу, если она существовала. Но и это не всё. Верхняя часть туловища и голова были в состоянии умеренного возвышенного эмоционального возбуждения, проявляемого во внутреннем щемящим ощущением движения по нейронам в руках и в голове, как импульсы слабого электрического напряжения или неизвестного, Мельнику, как минимум процессу, вызванному внешним, приятным для души, «раздражителем». Это «пьянящее», пленяющее состояние продолжалось в течение всей праздничной службы, заглушая во многом поясничную боль.
Храм медленно наполнялся и собралось часам девяти человек 50-60, около десятка из которых были представители властным структур, от зама главы администрации района и руководителей различных подразделений. Каждый их шаг и действие непременно фиксировал фотокорреспондент администрации, для заметки в местные СМИ, вероятно. И нужно    отдать должное, оставшийся час литургии отстояли до конца. Не знал уверенно Мельник, делали ли они это от души, сознательно или их толкало на такой шаг желания поднять свой рейтинг перед избирателями. Нет уверенности, что нынешние руководители старшего поколения, «перекрестившиеся» в свое время из коммунистов в демократы, замаливают грехи за те деяния, которые совершила их «стартовая» в политику партия, разрушив большую часть церквей и храмов, а остальные осквернив, превратив в «вертепы», в переносном, конечно, смысле, не имеющем ничего общего с вертепом, где  произошло Рождество Иисуса Христа. Возможно, кто-то и осознавал это, но, как говорится, «сын за отца не в ответе».
Конечно, никто этого не видел, но говорится, что нужно приходить в Божий храм к службам до звона благовеста или колоколов, созывающих на утреню службу, так как во время звона в храм входит Матерь Божия. А сегодня и тем паче. Кирилл Фёдорович обвёл взглядом присутствующих в храме богомольцев. Контингент был большей частью женский, возрастной категории «сорок плюс», но преобладали всё же люди, кому перевалило за шестьдесят. У людей старшего поколения могли быть проблемы со здоровьем и похлеще, чем у Мельника, так как некоторые даже не могли выстаивать службу, да и были, наверняка и те, у кого суставы и позвоночник были «с родни» его остову. А, что же с молодыми людьми? Почему они забежали, когда смогли? Может быть провожали мужа на работу или детей в школу, хотя их дети уже в университетах должны «науку грызть»? Скорее всего, большая часть из них, отметившись на работе, отпросились на часик или сделали вид, что отлучаются по производственным делам. Им виднее, в душу влезать людям – грех. Не все же такие, как Фёдорович, с открытой душой. От чего и сам страдает, но «замок» на неё не вешает. Он не может жить иначе. Кто-то в неё плюёт, кто-то вваливается в немытой обуви, оставляет шматки грязи, но он так и остаётся для всех открытым и доверчивым, миролюбивым, верующий в добро человеком.
Шла служба, в церковной Божественной литургии принимали участие все служители храма, от благочинного округа иерей Владимира и иерея Александра до певчих церковного хорала, включая иподиакона, пономаря и послушников с богомольцами. На секунду Мельник отвлёкся и вспомнил за лукавого, подумав: «Какая благодать, что сейчас этот соблазнитель, совратитель, «благодетель», исполняющий «райские наслаждения», если поддаться на его сладострастные посылы, сейчас где-то отдыхает, а моя душа и сознание от него.
– …  и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго… – услышав эти слова иерея, читающего Божественную литургию, раб Божий Кирилл вздрогнул, так как на какое-то время посмел прервать своё единство с тем процессом, который происходил в храме, что уже есть непозволительное деяние, тем более, что мыли были о том, кому нет места ни в храме, ни даже в мыслях богомольцев. – «…Святой Боже, Святой Крепкий, Святой Бессмертный, помилуй нас!»
– Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй, – вторил иерею церковный хор.
Прихожане активно молятся. Послушники и богомольцы «со стажем», временами становятся на колени или, совместно с читающим литургию иереем, находящимся за царскими воротами, поднимают вверх руки, славя Бога нашего Иисуса Христа.
– Благословен Бог наш: всегда, ныне и присно и во веки веков».
– Аминь, – заканчивал протяжно хор.
Служба подходит к заключительной части, причастию. Отец Владимир раздаёт антидор и благословит прихожан:
– Благословение Господне на вас, Того благодатию и человеколюбием, всегда, ныне и присно и во веки веков.
 – Аминь, – «ставил точку» хор.
 – Слава Тебе, Христе Боже, упование наше, слава Тебе.
Подобно гласу свыше, по храму разносилось протяжно, песнопением:
– Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь. Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй.  Благослови.
– Христос истинный Бог наш, молитвами Пречистые Своея Матери... помилует и спасет нас, яко благ и человеколюбец. – убедительно заключает благочинный округа иерей Владимир.
Заканчивалась процедура причащения. На что обратил внимание Мельник. Первыми батюшка причащал двоих малых деток, которых на руках поднесли богомольные молодые мамы. И это действо было умилительно. Рука инстинктивно потянулась к смартфону, чтобы запечатлеть этот трогательный момент, Фёдорович, при этом лишь умилительно заулыбался и подумал: «Нужно поговорить с дочерью, может быть, стоило бы и меньших внуков познакомить с назначением храма, и что происходит на службе. Внука это должно бы заинтересовать, его любознательность запредельна».
Власть имущие, пользуясь каким-то неписанным законом, следуют за мамами с детьми. Почему? Разве в церкви не все равны, как и в бане? Конечно, богомольный люд, привыкший к тому, что эти люди всегда сидят на торжественных мероприятиях на первом ряду в зале дворца культуры, на почётных местах в президиумах, на трибунах во время праздников, проводимых на центральной площади посёлка, открывают объекты строительства, первыми возлагают цветы на мемориалы. И тут. Чем можно это оправдать? Их занятостью? Мы все лодыри, «олухи царя небесного». Интересно, если придёт время умереть за Родину, они тоже будут в первых рядах?
«Фёдорович, угомонись! – сам себя успокаивал Мельник, – гнев – грех, не нужно этого, тем более в Божьем доме. Они, когда «без очереди» пройдут через врата, «услужливо» открытые святым Петром или это будут другие врата? Мне нужно о своих грехах думать, а они пусть думают о своих, атеисты-коммунисты, демократы-бюрократы, безбожники, лукавые люди и богомольцы…».
Третьим потоком потянулись в большей степени молодые люди и завершали обряд причастия те, кто не спешил жить во всех смыслах, а многие и передвигались уже только с помощью посоха, ныне называемая тростью или с помощью костылей с подлокотниками. И куда им спешить? Они и так с трудом стояли или даже большую часть сидели, и их не ждут тёплые начальственные кабинеты с мягкими креслами, они часто посещают храм и на исповеди уже и каяться, как бы не за что, но каются и каются эти «божьи одуванчики».
«Ну, а сам-то чего застыл? На выход, служба окончена, прихожанин, раб Божий Кирилл. Освобождай проход, фарисей! А, что, разве нет? Конечно, ты прав, – отвечал Фёдорович внутреннему голосу, – в какие-то века отстоял полностью, чего вообще никогда не было и что, после этого «клеймо» с названием «Фарисей» снято? Нет, уважаемый, рановато будет. Вспомни, когда ты поступил в институт на учёбу, тебе что, сразу диплом инженера выдали? И то забыл, что путь до этого диплома был очень сложным, тернистым, с множеством сложностей и препятствий, и только через 14 лет! ты стал дипломированным специалистом. А тут всё зависит только от тебя и, как в любом деле важны: важность принятого решения, целеустремлённость, упорство и возможно другие жизненные обстоятельства, от которых будет зависеть длительность перехода из религиозно-общественного сословия в другое, такое, как верующий и богомолец».

Не далее, чем за воротами и оградой храма, Мельник, наряду с усилившейся болью в пояснице, почувствовал боль в берцовых костях и ощущение того, что ноги отказываются слушаться. Он видел в этом две причины: одна из них – физическая, если от длительного стояния на месте, практически в неподвижном положении, две трети его массы тела воздействовали на болезненный участок позвоночника, где имелось защемление нерва; вторая, возможно, из-за больного воображения и мыслей, не уходящих на дальние полки мозгового архива – это «вызов» лукавого, желающего показать, что вот смотри, к чему приводит твоё упорство и непослушание истинного твоего «благодетеля». Хотелось бы, конечно, чтобы ноги «расходились», как бывает после длительного пребывания в одной позе, но не получалось. Даже наоборот, при дальнейшей ходьбе, да ещё и на подъём, появилась даже лёгкая одышка и боли усиливались. А потому сейчас Мельник, ранее довольно бодрый в движениях, энергичный мужчина, больше стал похож на ползущую длительное время в жару, к водоёму, черепаху.
Но всё когда-то заканчивается, как и этот непривычно-нелёгкий переход. А отдыхать долго не пришлось. Нужно было до обеда сделать ещё одно важное дело – посетить кладбище, чтобы помянуть бабушку Надю и заодно всех родных. Пеший ход отпал сразу. Поминовение усопших осуществил Фёдорович, конечно же, с супругой и на автомобиле.
Бабулечка всё также умиротворённо улыбалась пришедшим к её могиле с фотографии на граните памятника, и её улыбка была гармонична с букетом осенних цветов и атмосферой праздника Покрова Пресвятой Богородицы.
– Мир душе твоей, бабулечка, – с естественной грустью произнёс любимый внук Надежды Семёновны, осенив себя крестным знамением с поклоном, – мне тебя всегда по жизни не хватало, добрейшей души человек.