День смотрящих на фонари

Для игры «Этюды 6»,
задание 4. ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДО...,
http://proza.ru/2025/06/24/114 



Кажется, это называется наваждением, и случится может абсолютно с каждым, как сердечный приступ. И поводы для этого могут быть самые неожиданные. О подобных поводах мне всегда хотелось поговорить отдельно, подробно, но не сейчас. Сейчас я проводил взглядом хорошенькую девчушку промелькнувшую мимо меня вместе с обаянием молодости, повернул голову ей в след, и посмотрел.

И тут же раз… мне вдруг стало холодно до дрожи, а внутри заболело так, как болит сильный ожог, но там внутри заболело. Никого рядом нет и валидола тоже нет.

Ощущение паники и нет силы позвать на помощь.  Сегодня со мной случилось, а завтра может случится с вами. Запасайтесь таблетками заранее, ребята. Глицином, глицерином, ну, чем там еще. Запасайтесь.

Я лежал на парковой скамейке навзничь опустив голову на сиденье и вдоль него же расположив левую ногу, правая безвольно сползла на землю и горделиво задранным к верху носком ботинка сообщала, что устроился я удобно и меня не беспокоит, как это выглядит со стороны.

Со стороны выглядел я жалко. У края рта блеснула ниточка слюны. Помочь мне было совершенно некому и нечем. Позвать на помощь я не мог. И далеко не сразу осознал, что смотрю на себя, на свое тело, как бы со стороны. Сверху.

А еще было ощущение, еще более глупое, ощущение, что на меня кто-то смотрит. Не на тело, на меня. И у меня мурашки пошли… Я не знаю по чему там ходят мурашки, когда у вас нет тела. Но и волосы зашевелились тоже.

– Я Фонарь – меня не надо бояться!

– Зачем бояться… Фонарь?!

Ну, не самый я робкий на земле человек, но меня затрясло. То, кем я был в эту минуту потряс головою, зажмурился, ни на мгновение не теряя всей картины происходящего внизу на парковой скамейке покрытой светлым лаком. Отчего лежать на ней казалось очень комфортно и даже мягко.   Когда мне удалось преодолеть страх новизны ощущений, я повернулся туда, где предположительно находился голос назвавшегося фонарем.

Это и был Фонарь. Стилизованный под старину октаэдр на длинном шесте с галогенным светильником внутри. Может быть, и не с галогенным? Тут я не хочу преувеличивать свои познания в физике. Я вообще не хочу преувеличивать. Человеку в пустом парке, ночью разлегшемся на скамье, не до преувеличений. Однако, светил фонарь ярко и довольно таки дружелюбно.

– Кто ты? – спросил я, стараясь овладеть ситуацией и сохранять хладнокровие.

– Фонарь, а кто же еще.  Или не похож?

– Похож, пожалуй, а что со мной?

– Умер!

От мысли о том, что еще до его ответа, я чувствовал, что знаю правду, мне стало грустно, и даже немного совестно, мне захотелось заплакать, но я спросил, зная, что пока говорю – не заплачу.

– Как умер?

Фонарь с бодростью вдохновенного рассказчика в ответ зачастил:

– Сначала все шло, как обычно, как в песне: люди встречаются, люди влюбляются, женятся… А потом живут как-то, кто как, ну, в общем сообразно обстоятельств и уровня дохода… А потом любовь ушла, дети выросли. Вино, слезы и сопли, без сладкого на десерт. Вышел в поздний час погулять в березовую рощу и…
Фонарь характерно прицокнул языком изображая мой неожиданный и бесславный конец.

– Похоже получилось… – Похвалил я. – Может быть, ты и сказки умеешь придумывать, Фонарь? Имей ввиду про Белого бычка я сам знаю, чем кончилась.  Другую расскажи… чтобы с хорошим концом… и про любовь…

– Можно и про любовь, хотя, помнится, у нас все сказки про любовь…

– Не финти рассказывай, – начал я было сам того не желая, проваливаясь в свое далекое филфаковское прошлое.

Учителя говорили, если не предвзято смотреть на вещи с точки зрения стилистики, то сюжетов много, а фабульных ситуаций только три: Не разделенная любовь. Подвиг. Предательство. Любовь сама по себе  подвиг, ну, а где подвиг там и предательство, так что вот вам вывод: все реки текут, смотреть на огонь не надоедает, а все сказки про любовь. Это давным-давно сообщил мне по большому секрету доцент кафедры русской литературы Масалитин, когда мы, прятались с ним у меня в общаге от антиалкогольных перегибов на местах. Масалитин нес в общаге одновременно бред и вахту борца за трезвость. Пили мы с ним водку, выпили много, а он все просвещал меня и просвещал… но только его голос все больше переставал отдавать перегаром и запанибратством и превращался в жизнеутверждающий голос Фонаря.

– И жили они долго и счастливо и умерли в один день, когда он возвращался домой из больничного морга, куда отнес чемоданчик, заранее собранный аккуратной супругой, все как полагается, все как у людей: иконка, белые туфельки, носочки, костюм шерстяной голубой нарядный, и ещё там тюль, простыня, ну, по мне так это все лишнее…

– Да, пожалуй, лишнее… но я же с хорошим концом просил, – довольно нетерпеливо и даже резко я оборвал собеседника лучащегося киловатной улыбкой.

Мне стало вдруг душно, стало нечем дышать. Я несколько раз широко открыл рот, пытаясь вдохнуть, проталкивая огромный ком в горле, потом меня едва не стошнило. Я зажмурился от ряби в глазах и мельтешения огней, я ждал среди кавалькады цветных абстракций навалившихся на меня, бегущих мимо моего взора, я ждал  яркой алой вспышки заходящего солнца и чего-то вроде надписи «конец фильма». Но ничего этого на удивление не произошло.

Последнее, что я увидел со стороны. Девушку. Полную светловолосую девушку, которая делала мне искусственное дыхание рот в рот, прерываясь для энергичных попыток резкими толчками скрещенных ладоней завести сердце. Не помню с какой попытки, но у неё получилось…

Голова ещё сильно болела, но как же в эту минуты я был рад и благодарен ей седевшей рядом. Совсем не красавица, но симпатичная. Молодая. Одета в светлые кроссы. В черные джинсы,  протертые насквозь на коленях. Полнота её и крупная грудь, высоко запечатанная бюстгальтером, с трудом скрывались в безразмерной и бесформенной футболке с черно-белым принтом изображавшим не выспавшеюся зебру, ставшую на задние ноги и передним копытом прячущую зевок. Шею девушки украшала цепочка с брелоками. Волосы короткоостриженые сзади, спереди светлой растрепанной челкой с голубыми прядями лезли на лоб и глаза. Глаза разумеется были зеленые, носик курносый, крылышко правой ноздри трижды перфорировано серебряными колечками и нижнюю губу маленького круглого она во время разговора все время прикусывала, а когда говорила – на языке во рту мелькала запонка. Незаурядная внешность моей спасительницы, заворожила меня. Я ею любовался. Никак не хотел отпускать. Не соглашался ни на какую «скорую»

– Да вот еще. Приедут, обхамят, скажут разлегся здоровый скуф с альтушкой!

Она не обиделась. Засмеялась. Мне нравилось в ней все. Мне вообще нравилось исключительно и категорически все в этот трагикомический вечер. Когда я спросил:

– А как ты вообще здесь оказалась одна на ночь глядя и не испугалась?

– Да ну. Просто вышла подышать. На фонари посмотреть…

Ответила она и посмотрела в верх. На фонарь.

Фонарь. Забыл про него. Я поднял голову. Хотел толи поблагодарить его, толи познакомить их. Замешкался и вдруг понял, что сижу на скамейке и совершенно один. Вокруг было не холодно, но сыро. Болела голова. Стало грустно. Мне пора домой. Встав на ноги, я проворчал:

– И ты это называешь хороший конец?

К о н е ц