Marco preto. Глава 5

СИДЕНИЕ ШЕСТОЕ
Всю неделю  я ломал в голову. Но на ум ничего не шло. Вчера, в пятницу, вспомнив, что это «п-пятница» я начал «пы-кать». Подбирать слова на «п».  Пример, портал, призыв, проверка…  Потом бессмысленно мусолил «пнувшее» в верном направлении слово, пришедшее в стихе -  «подвал». Что-то сейчас снова должно быть на «п» -  но что? Какое слово? В голову приходило только одно – «попытка».   Но попытка – это значит «без гарантии». То есть типа как карта ляжет. А меня ждала великая сила – и я это чувствовал,  без вариантов. И не через комбинацию цифр в лотерею, когда приснилось, купил билет, выиграл и закайфовал, а   развернутый и сложный обряд,    должный что-то   изменить в моей жизни. Может быт, даже ее саму. То есть вообще. Чтобы воскресла  страна, где были возможны   мечты. И все стало  опять по-людски.  Есть шанс на это? Скажете – нет! Бред,  фантастика… тебе бы самому   на ноги встать.
Ну а  вдруг?
Ведь лечила же бабушка словом? Да и у самого имеется  опыт. И совершенно точно, что на стоянке сейчас клубиться  невысказанное важное Слово.  Следующее Слово.  Волшебное Слово!
Слово! Я помнил его силу!  Я чувствовал ее в детстве рядом   собой как неумолимую силу, вытеснившую болезнь словно поршень в шприце.  Я помню      Его,  висящего надо мной подобно прозрачному прессу. Всепроникающему, всеохватному, ни для чего не оставляющего места в комнате, где  обычно лежал. И никакого удивления, что болезнь уходила – понятно, почему она ушла – вот!  Дышать   тяжело, думать  трудно. Но бабушка  шепчет… И хворь уходит! И облегчение! И ты бежишь в коридор, на шумную кухню, где гремит тарелками тетка, и ворчит  дед, и твоя старшая сестренка-вредина   увидя тебя на ногах, начинает кричать, тыча  пальчиком: «Демка здоров! Я говорила вам - он притворялся!» Из кухни быстро выходила бабушка в цветастом переднике на коричневом платье, отстраняла сестренку и снова укладывала  меня в постель. Приказывала спать, иначе болячка вернется. Но я тогда не мог спать. Внутри словно запустили моторчик. Хотелось бегать, прыгать, лазать по деревьям… Дверь была плотно прикрыта ее рукой, я слышал, как она говорила в коридоре:  к Деме нельзя. Нельзя, я сказала   «А мне скакалку надо! – хныкала кузина.  «Нельзя, сказала тебе… Не трогай дверь, кому сказано?! Файка,  хворь  присушишь!»  - сурово рявкала бабушка на непослушную второклассницу и та с жалобами бежала к деду, который в ней души не чаял. После этого начинались долгие и нудные препирательства старых супругов. Но меня никто не беспокоил, пока я лежал под прозрачным, целебным спудом…
Что она говорила?   Я долго пытался вспомнить. Ведь так или иначе я встал на путь  «мракобесия» с ее подачи.
А тогда, в сушилке, в белом  свете? В той самой жесткой нашей «заточке»?  Что я почувствовал? А вот – я сам стал словом!  То есть, совместился  с ним.      И это сняло все вопросы. Имею виду,  к армейским порядкам. Снисходительность там, неприятие. Дебилизм перестал быть чужим.   Я ведь читал еще на гражданке «100 дней до приказа», книжку про дедовщину, и я был готов. Морально   не страдал. Просто брал  существование в казарме в кавычки. За что получал. Больно, обидно, но оно     сохранялось внутри, это неприятие, это чувство фальшивости происходящего, которое сохраняло меня самого.  А тут – р-раз - и ушло!  И оно, и я-прежний. Но стало спокойно. Я стал армейским словом  в череде других армейских слов. Скучных, угрюмых фраз. Там -   «сапоги» «наряды» «залеты».  То есть, полюбить это  было невозможно, но принять  получилось. Сделать своим.   И думать об этом стало легче.   Теплые чернила вдавили в белую бумагу - и возникла пропись –  «бобер». И текст к нему – страшный, ужасный «без вины виноватые», «электроники», «электровеники»,  «закат солнца вручную»,  и т.п. Короче, мозги и жизнь совместились.  А это, я вам скажу, покруче совмещения тектонических плит. Редко когда они сходятся. Редко кому удается растворяться в настоящих словах реальности.  Все берегут свой собственный мир!
В нашей роте его  сберечь никому не удавалось. Разве что    великим бойцам. О чем они,   к своему изумлению и сами жалели по дембелю.
Или вот  еще опыт слова. (Опять же  назвал  – и изменил мир!)   Это было еще на первом полугодии, еще до сушилок.  Я  проштрафился, был заслан в бессменный наряд по столовой, и там, ничего не успевая из-за постоянных ограничений поваров и хлебореза, и то и дело попадал под раздачу. Каких ограничений, что не успевал? Ну вот, во время ротной жрачки, старым постоянно были нужны добавочная порция, подсолнечное масло,   особая посуда, и т.п., но все это было под замком. Предоставить я  это не мог  за что  и бывал часто бит и отжат.   И еще работа. Ее не успеваешь делать. Особенно, когда специально наваливают. Короче, я не спал несколько суток. И заснул на ходу. А это смертный грех.    И вот, избитый, я лежал в луже помоев и думал, на чем повеситься. И вдруг  почувствовал такую легкость и гнев! Я  восстал из лужи, и,  заорав, что на … ую я вертел   эту траханную армию вдруг ощутил, что насрать  на их правила, раз они  толкают в петлю, видал я их в одном месте. Но вопли мои и чувства тогда выразились в первое мгновение одним словом  –  «Это же материя»! – орал я. Да это же все херня!  И я забил на запреты, пробрался в кладовку, натырил сахара, в поварскую, отлил масла, достал ключи… своровал то се… И в итоге победил. Всем угодил и начал все успевать. Вы  можете   фыркнуть презрительно:  «угодил» он, ишь, мол, лакей! Не, вы знаете, зайдите в клетку со львами. Или как в «Парке Юрского периода» - к динозаврам. И решите, что вам лучше, кормить тварей чужим мясом или своим?  А почему я заорал слово «материя!»  до сих пор не пойму. Не увлекался ничем заумным – а тут заорал. Конечно, я его от деда слышал часто. Но все равно. И еще, здесь не  банальная фраза про отношения. Ну, то есть,   «не можешь мир изменить – меняй отношение» Нет! Надо конкретно – и наотмашь мечом! Р-раз! И меняй  мир!  Или – себя.  А не договорняк между, когда оба остаются прежними. Таким  слово должно быть. Как когда-то в сушилке.  Или как в столовой: «Материя!»  И я уже не на рогах у быка, а матадор, хладнокровно  целящий шпагой  !
И еще был случай, но тут уже не слово, а его сила меня поразила. Еще  один эпизод. Как-то меня попросили составить компанию одному человеку. У него не раскрылся парашют, и он  упал с самолета в лес. Но приземлился счастливо, на густую ель. Ничего не поломал. Только обездвижился и говорить разучился от шока. И я   должен был с ним учиться ходить  и говорить. То есть я умел, но был помещен в его палату как такой же, как и он паралитик и зеркалил его. Несколько дней я молчал вместе с ним, а потом произошел эпизод, тоже, не хочу вдаваться в подробности… но, мой напарник та-ак удивился,   глядя на меня ВДРУГ ЗАГОВОРИВШЕГО, что к нему чудесным образом тоже вернулась речь.  «Так ты говоришь?! – выпалил он, услышав как я  « вытащил из себя» в нужный момент «лечебное» стихотворение.    Стишок назывался, как сейчас помню: «ты не нем, ты не болен, ты должен знать, это  речь пошла погулять». Я несколько дней молчал, сам, сжав зубы, даже в одиночестве с собой не разговаривал – и произошло чудо! То есть лечебным его сделали не рифмы, а   молчание! И, помню, как слово рвануло из меня!   Оно наполнилось такой силой, что и в собеседнике что-то «сдвинуло» - я прям сразу вспомнил детство!  Как лежал, хворал, а оно  прессом выдавливало болезнь!
Значит,   я буду   некоторое  время  молчать. С моей работой больше суток это невозможно, даже сутки – но… но – хотя бы сутки – тоже сойдет. Допустим, с пятницы на субботу.  Буду уворачиваться от рабочих звонков, пятница – легкий день, начальства нет.  Мычать на вопросы родных.  А остальное? Надо кумекать. 
А вообще, - вот что могло слово. Это – факты. И прибавьте поверья, о которых Гурий   рассказал. О шаманах, бубнах, камланиях, о круговых движениях. Они неопровергнуты. Хотя и не подтверждены.  Разве что бабулей, но у ней была своя технология. Как-то она мне говорила… ах, не помню. Короче, всем рулит иной мир. Или белый свет, что я видел. И если тут дело в правильных словах, то нужное обращение ТУДА что-то ЗДЕСЬ может восстановить. Допустим, говнюки во власти   начнут о народе чесаться. Станут  правильные идеи в голову получать. Ну, как пули.  Контрольные. Почему бы и нет? Им же что-то как-то приходит. Так пусть же придет то, что нам надо!
Что же есть на руках сейчас? Есть  нить. «п-п».  Есть процедура   «первого порядка».  И заклинания его в стихе. А я ведь – ха, еще – я же проклял это занятие! Отказался от писания!   Говорят, от них нельзя отказаться, если прут.    Нет, нет, вполне себе можно.  Только надо заменять и замена нашлась. О ней позже, если к слову придется. А сейчас стих впервые принес пользу.  Словно показал, что зря    марал бумагу - надо было сразу заклинания подбирать. И   первое уже есть.  Какое же второе?  Бред, кров, любоф… О них что-то писать?
Я начал настраиваться на подобный «первому порядку» стих, но ничего не выходило. 
Разумение наше лениво,  сразу ищет аналогии. Сказал проф, что  пращуры всерьез назначали себе истуканов   – и я   начал общаться с Гагариным.  А теперь что-то висело в воздухе над «первым порядком»,  и  его надо было   угадать. А оно не угадывалось. В конце концов, мне страшно захотелось на все забить и никуда не идти. Но   позвонила тетка и торжественно объявила, что в субботу для деда состоится баня. Не с вечера как обычно, а с утра.  Вечером у ней театр.  И   мне нужно быть на подстраховке. О, боги! Тут же захотелось   бежать на стоянку, но   помогать дело святое, пусть мне и компостируют мозг.    Значит, не судьба мне сегодня   в обычный час идти к  «жигулю», в салоне которого листопад из  белых бумаг в эту субботу был особенно густ!
Тетка зашла, шурша полными  пакетами с провизией, поставила их на кухне и заглянула в дедову комнату.  Она знала, как дед ненавидит ее «дочкины» интонации, и все равно начала именно с них. Дед лежал отвернувшись к стене.
-  Папочка, приве-ет! Я завтрак принесла,  бульончик с лапшой, курочка… Папа? Ты оправлялся? Демьян, ты садил его на горшок?
Оправлялся дед  на стульчаке с ведром у дивана, в котором была вода с хлоркой.
-  Может, помочь тебе сесть?  Папа?
Сколько раз я ей объяснял, что дед не выносит жалость, ненавидит, когда , подчеркивают ее немощь – а ей хоть бы хны. 
-  Слышишь, папа? Ты спишь?
-  Отстань,  не глухой…
-  Сейчас будешь кушать или сначала помоемся?
-  Проститутки…    продали все.
- Правильно,  кругом торговля и проституция. Ты мыть…
Дед повернулся
-  Где столуешься? У господ? Сладилось с ними?
- Пап, я старая, я на пенсии. Давай сначала в баньку сходим, а потом покушаем.  Я  Демьяна позову, он тебя поддержит...
-  Пошли к черту…  … - дед отвернулся к стене и запричитал, коротко и часто дыша, -   Инка, забери меня.  Кругом   предатели,   сволочь…   Я  же тут  на съедении…   
-  Папа, хватит. Давай оправимся и в баньку сходим.
-  Оставь меня в покое! – дед повернул голову к тетке, -  Прости, что не сдох!  Ничего,  образуется!
-  Живи ты сто лет, папа, но нужно помыться. Ну, невыносимо же…
-  Мертвого обмоете…
-  Но…
-  Уйди же, стерьвоза,   от меня, пожалуйста! Мойся у господ своих!   Просрали   по плану, обормоты… Все по плану! Вечно голодные. Не хвата-ает!
Последние слова дед произнес уже без нытья, а с угрожающим рыком, после которого в тетку мог полететь  костыль. Дед их не любил, когда были силы, опирался о стену, но, однако, один все время держал прислоненным   у своего дивана.   Поэтому тетка сочла за лучшее ретироваться. Выскочила, протопала короткими ножками, мелькающими под шарообразной серой юбкой по коридору, просунула в   дверь   полнощекую кудрявую голову, живо осмотрела  обстановку – диван заправлен, бутылок нет, вещи не разбросаны.   Я сидел за столом, подперев голову рукой, и ждал, когда она вот так заглянет.  Тетя Римма показала глазами на правую стену, за которой громко проклинались   продавшие страну   вечно голодные «обормоты»
-  Комиссар наш не в духе.  Ох! Я не слышала, ты его сажал на стул?   
-  Сажал, но он уже мимо  наделал.  Я все убрал.
-  Так, - тетка   посмотрела в окно над моим плечом, -  Я еду оставлю, ты его покормишь?
-   А как же баня?
-  Не до бани, ты же видишь. Разошелся наш проповедник.  Так покормишь? – я кивнул и тетка удовлетворенно кивнула следом, -  В желтой кастрюле каша, в зеленой – котлеты. Можешь взять одну котлету. Ты понял?   Одну! Котлеты ему на выходные. 
Тетка закрыла дверь и вскоре тяжело затопала по лестнице.  А я, после ее «одну! Одну котлету», почувствовал снова себя походя оплеванным.  Вот же дар у человека! Будто я тут мечтаю старика объесть или мне самому еды купить не за что! Притом, что тетка даже не поинтересовалась масштабом ночного происшествия, когда я полчаса ползал с тряпками!
-  Вот она,  твоя жизнь. Об этом ли ты мечтал,  дембель советской армии?
Стукнул кулаком по наличнику, и пошел к деду, узнать, когда подавать еду. Дед уже успокоился. И я решил помочь ему почувствовать себя нормальным. «Дедуль, не ругайся, я приставать не буду. Ты же не ел,  хочешь, доведу тебя до кухни». Дед нахмурился и кивнул, тут же нервно сглотнув. Я положил его руку себе на шею, провел по квартире и усадил за цивильную трапезу. Дед поел, я отвел его назад, уложил, потом помыл посуду.  В общем, на стоянку пришел с опозданием, но с легкой душой. Все же, когда меня нет, тетке туго приходится.   А еще опять странным таким шлейфом тянулась за мной из дома дедова ругань. «Вечно голодные обормоты» – этого раньше не было. Даже в     90-х, в самое черное время, он странно дистанцировался и от «кастрюльных» маршей, и от вновь возникших патриотических течений. Он их игнорировал. Как и разговоры со стариками. И на расстрел «белого дома» и на войну, и на прочие безобразия, смотрел, казалось, вполне равнодушно. Хотя от него, как человека старой школы вполне можно было  ожидать злобных проклятий.  И еще это – «обормоты»…  Впервые за многие годы я услышал от него это слово. Последний раз он произносил его еще до моей армии, это было в 87 году, после пролета Руста, когда Горбач уволил верхушку армии, что вызвало изумление и негодование у стариков. То есть, как пролет, так и разгром командования, среди которого были его   знакомые. И вот,  я   еще школьник,  пришел к нему в гости.  Бабушка к тому времени уже умерла,  мы получили квартиры, разъехались, в старом доме остались  дед и его сын, мой дядя. В тот вечер Валентина не было, зато  а у нашего дома под липами стояла ослепительно надраенная черная «волга» с двумя бравыми мужиками в костюмах и темных очках, покуривающих  в полуоткрытые окна. В доме же я встретил пожилого военного в черном мундире, с крупной лысой головой и внимательными глазами. Они сидели с дедом в гостиной и о чем-то беседовали. Я дважды приносил им чай. Разговор был долгим и не всегда дружеским. В конце он перешел в яростную дискуссию на повышенных тонах, где последнее слово, как я понял, осталось за «адмиралом». И  когда,  поблескивая золотом лампасов и обшлагах черных рукавов,  он царственно «выплыл» из гостиной и вежливо попрощался, дед долго и нервно ходил по комнате, оттягивая белую майку на груди, словно расслаблял душащую петлю,    не зажигая свет и не замечая сгущающихся сумерек. Он в ярости обкусывал ногти, постукивал кулаком по столу и повторял вот это: «Ну обормоты… обормоты…   По плану им  просрать!  Обормоты. Архитекторы наоборот! Сволочи!». Потом он зажег свет,  сел за стол  и долго-долго что-то писал.  Но ни словом ни с кем не обмолвился о теме их спора. Даже моему отцу ничего не сказал.
Я к нему подошел через несколько дней.   Выждал, пока уляжется его раздражение, и задал наводящий вопрос: «Деда, а вы с генералом про немца говорили? Почему он ПВО обманул?» Дед глянул исподлобья, коротко махнул рукой. Это  означило закрытие темы, и, что про визитера лучше забыть. Однако, после встречи с  военным в черной форме с золотыми лампасами   долгое время он был сам не свой. Прекратил агитацию, критику верхов, письма перестал писать,  замкнулся в себе, стал апатичен. А иногда наоборот – истеричен и криклив.  Я даже перестал его навещать,  боясь нарваться на раздражение. Он менее изменился после смерти любимой жены год назад, чем сейчас. Казалось, он узнал что-то такое, что полностью подорвало его веру. Стал рассеянным, перестал общаться и переключился на дядю Валю,    призывая пьющего сына к порядку. Он начал злоупотреблять после смерти матери. Начать контролировать его, выговаривать, насел на него, запретил не гулять по ночам…  Хотя Валентину было уже за 30.  А нам дед ничего не говорил.
Потом все перевернулось. И наблюдая в эти годы за дедом, и с болью представляя, что он чувствует, я вдруг   находил его спокойным и задумчивым.  Словно все, что  вылезло на поверхность    было увидено им еще тогда. И теперь он только сверял  картины, находя в этом даже некоторое удовлетворение.  А затем ему стало не до политики. Навалились болезни.  Госпиталя, процедуры, лекарства. Жизнь заполнилась таблетками и докторами. И его, я даже  думаю, отпустило. Или – переключило. Пока не началась  последняя фаза – потери сил,  а с  ними – и  разума, из-за которой, чувствуя скорое разрушение себя, он  снова   стал  напряжен и непримирим, пока не погружался  в апатию и сон. Но! Срывался он исключительно на нас. И вот сейчас мою память разбудило  его восклицание: «обормоты». То самое!  Я сразу  вспомнил генерала-адмирала и во мне проснулся жгучий интерес.  И   было здесь не только праздное любопытство, но желание проверки. Или даже так - сверки. Как  бы   объяснить. Ну вот, растешь ты, маленький мальчик, и однажды слышишь взрослый разговор. И там говорят, что тогда-то и тогда-то тебя, ребенка, поймают в подворотне и хорошенько отлупцуют. Ты фыркаешь – этого  не может быть, говорят не про тебя. Иначе предупредили бы. И забываешь о разговоре. Вырастаешь. И потом   случается та самая подворотня.  И когда после нее   остаешься инвалидом и рушатся   радужные планы на жизнь, начинаешь докапываться, «как же так», и тут вспоминаешь, что взрослые про нее, кажется,  знали. И говорили. И вроде бы даже дату и адрес называли.  Или не называли? Или не говорили? Так был разговор или нет? Или ты должен был стать инвалидом по плану? Или ее было не избежать? И растешь, и докапываешься, и оказывается, да – говорили и знали. Почему ж не предупредили?
Такого рода мысли начали роиться в моей голове, когда стало окончательно ясно, что начавшаяся в 91 году «подворотня»   не переходный период, а прям таки конечный этап.  И хотя мне  было плевать на политику, я не   идейный, как  дед, но выходило, что мне  и таким как я, без богатой родни и связей    не светит ничего, вообще ничего. Ну да я все равно не об этом.    Я о том, что все  было понятно еще в  87 году!  Что так будет – об этом уже точно знали! И спокойно   мирились. И катили телегу жизни именно   в  подворотню, с бандитами и жлобами.  А потом тебе в уши втирали – что дескать, «все само развалилось». Ага, как же – «само»!  Ну да! Я ведь даже свое расследование провел. Встречаясь по случаю то с одним, то с другим свидетелем на разных уровнях «закулисья», слушал,   накапливал факты.  Потом их сложил. Но не было одного, какого-то самого важного, на  который я никак не решался.  Пока однажды, после очередного жизненного провала,  когда  я   с грустью думая откуда у людей взялся этот?! Ведь еще лет 10 назад  него не было! Меня  озарило:  они – есть,  настоящие,  управляющие бардаком негодяи,  про которых говорили     осведомленные люди. Есть конкретные  товарищи с именами. И надо поверить в существование зла. Зла умного и коварного. И не само все случилось, как с жаром уверяли из каждого утюга.  Это – они!   Они хотели, чтобы ты сходил с ума. Может, не хотели, но равнодушно предусматривали, что сойдешь. И не только ты. Потому что как… потому что надо. Кому надо? Да им! Им – надо.  А зачем же   им должно быть надо, чтобы миллионы нищали и сходили с ума?   Наладьте магазины и туризм, это что, сложней,  чем в космос слетать? Все же нормально!  «Это тебе нормально, а им – нет». И ради этого  «нет» перевернуть жизнь двууста миллионов?! Да как же так?! Но пазл сложился, едва я допустил злой умысел. И следом  изо рта сама собой, словно стих, выскочила немудрящая сказочка… Это про них, про сказки,  я говорил как про замены стихов. И как-то   получалось, что появлялись они именно тогда,  когда я приближался  к  истине…
Ну,  так вот.  Возвращаясь к деду и  древнему разговору. Получалось,  что в моих руках была истина. Но она была еще неполноценной. Нуждалась в сторонней проверке. Пусть я  и допустил существование умысла и сказочка его подтвердила - но ведь это только мое! То есть, формально, это – шиза.  А ведь истину  можно доказать!  Документально подтвердить!    А кто может доказать?  И тут дед про разговор с адмиралом напомнил. И во мне сразу загорелось: вот бы дед поведал, о чем они спорили! На моем «чердаке» окончательно бы все встало на место! Ведь этот «адмирал» - он же один из них, в чем я еще раз убедился,  бродя по книжному магазину.  Я   вдруг обратил внимание на  знакомую фотографию под бодрым названием, что-то типа «КГБ против предателей», всмотрелся – и тут же меня охватило жуткое волнение, это же он! Тот самый «адмирал». Шишка чуть ли не в маршальском чине, только по линии госбезопасности!
Я редко покупаю книжки. Предпочитаю зависнуть у стеллажей, и, поскольку читаю   по диагонали, мне хватает получаса чтобы в подробностях понять, о чем пишет автор. Ну и вот. За этой книжкой я провел почти час. Конечно, я не надеялся встретить рассказ о споре двух старых знакомых, один из которых действующий генерал охранки, другой – замполит дивизии ракетных войск в запасе. Но что-то такое… какие-то отголоски… темы… Читал-читал… и…   
Ни фи-га! Ничего! Вааще!  Сплошной бодряк как спецслужбы успешно ловили шпионов.  Я вернул книжку на стеллаж в огромном разочаровании.  Получается, меня память подводит? И не было никакого разговора? Или мне показалось? Посмотрел еще раз на фото на суперобложке  – да нет, я именно его и видел,   эту лысую, аккуратную голову с внимательными, оценивающими глазами.  Он у нас был, генерал армии Горохов. Мых-х! Странно.
В общем, появилась еще одна причина обратиться к деду. Убедиться в собственной нормальности. Помимо того, что жуть как любопытно о чем была  их  страстная дискуссия.
Но…  Я  вспомнил хрупкое, очень легкое тело деда,  вспомнил, как мы отразились в зеркале, пока я нес его, худенького, лысого в белых кальсонах на кухню, сажал  за стол, давал вилку, насыпал кашу… И сердце сжалось – оставь человека в покое. Непонятно, в чем только  душа держится… И все же… Почему   не поговорить?   Это же последний шанс узнать   тайну! Из первых рук! И потом, кажется, он сам сейчас готов поделиться. Сказал же «обормоты»… Про воров  и сволочей он прямо так и говорил – «воры» «сволочи, бандиты, проститутки».  А тут – обормоты - это явно про генералов!
И вот с этой блаженной фантазией я и доплелся через рощу до  стоянки. Перешел три метра бетонки, снял с синей трубы забора проволочную петлю, освободил створку и прочертил ей, словно циркулем, небольшую дугу. Задвинул.  Махнул рукой сторожу  в дверях бытовки – старик с аккуратной седой прической, в натовской синей куртке, перегнувшись через    перила   трапа, явно фрондируя, пускал в урну медленную слюну. Я  живо проследовал к своему белому «жигулю» под лично обтюканном на субботнике   одиноким кленом.  Или тополем.  Блин, не разбираюсь я в деревьях. Главное, что-то опять с этим деревом, воротами, урной и моей фантазией сомкнулось.  Но что – я не понимал.  Тугодум я.
- Как пойдет, так пойдет.
И после  начал  субботнюю процедуру. Достал из багажника детский желто-черный стульчик (как мундир!)  Оторвал от устаревшего прайс-листа последний лист,  написал положенный список.
Убрал салон.  Потом вспомнил, на чем остановился в прошлую субботу.  На новых словах: добро, кров, любовь, служба, дружба, конь.  Причастие. Решил их подписать под первым порядком.
Бензин                V
Гостиница              V
Маршрутники   -   V
Скидки                - V
Чеки                - V
Заявки                -  V
 Фенька                - V
Бред                - V
добро,
кров
любовь
 служба
дружба
 конь. 
Причастие. 
Потом    поменял добро и причастие местами. «Причастие» под «бредом» написал.   По Гурию же  после «бреда» - «причастие»? Так по «линейке вещей»?  Возникает хреновина, становится руководящей силой жизни и забирает ее всю. И нужно возвращаться, а через что – через забытую норму. Которой причащаешься -  читаешь книжки, смотришь фильмы, вслух вспоминаешь. 
-  Ну а дальше?
Прочитал   стишок про «первый порядок». 
Авансовый, взятка, маршрутник и чек.  В них нива   и жатка,  в них колос и серп. Конверт для отката и чек на бензин,  твои инструменты,  дающие жизнь…
Прочитал, поставил птичку у слова «бред». Потом посмотрел на «добро».  Припомнил, как горячился мой учитель, рассказывая про его первенство.  Пробежался глазами по списку. Ничего не надумал, никакого стишка не услышал.  Никакой подсказки. «Попы-кал».
-  Пример, портал, призыв, проверка… Пример, портал, призыв, проверка, подвал… Пе. Пе.. Пе… - помотал головой, отгоняя сон, - Пе-пе… Подворотня. Пе-дворотня.  Что следующее? 
Но стоянка молчала.
- Хорошо, а какой бы был у этого списка нормальный… хозяин?  Бывает ли, что и рутина, и жизнь вообще зашибись?    Есть  живые примеры? – я посмотрел на «кубок Стэнли» и хлопнул себя по лбу, - да,   пожалуйста  -    цеесковские  лбы из «Детройта»!    Нашего дерьма не видят, ни беспредела, ни войны,  знай себе кубки выигрывай. И в бытовом плане  у пацанов все в порядке. Рутина, первый порядок – коньки, клюшки, тренировки.  Дома, тачки, телки, дружбы-службы. Нормально. Глупости нет. Бреда нет! И причастия никакого не надо!  И рутину венчает «Кубок», поднятый к небесам! Во главе и жизни и  любимой рутины! Как это прекрасно!  А у тебя…. М-м-м! О, как тосклива моя жизнь!
Я со злобой поднял двумя руками лист с отметками над собой и затряс им. Перед глазами  замелькало слово «бред»… «Бред» «Бред» «Бред» «Бред»…  Бред во главе   «первого порядка»…  дружбы добра…
- Оле,оле, оле, оле-е-е! Расея, у-пере-о-од! Я тоже хочу свой Кубок поднять!
Откинулся спиной на кирпичную кладку и  закрыл глаза. Меня сморило.
А проснувшись, уже точно понимал:    список нужно переписать. Ко мне во сне   легкой поступью, тихо приоткрыв двери памяти,  с распущенными седыми волосами, что не скрывали  высокий лоб  средневековой монахини,  с белой шалью на плечах, вошла моя  бабушка.    Мне  едва исполнилось пять лет. Я только что отболел после ее заговора, бегал по квартире, приставал с вопросами,– мало того, что жар пропал, так еще в меня будто моторчик какой-то вставили. И    насилу угомонился. Лег в кровать и снова стал звать бабулю.  И вот она пришла….
И я услышал бабушкин голос:
 «Гуси-лебеди, птицы смертные …вы летите в Лебедянь свою запретную, да  принесите сказочку заветную»
Тут же увидел  ее   татарский прищур пониже лба, это   отталкивающее, даже пугающее  сочетание восточной  суровости  и монашеской странности. Сразу понималось,  что она не от мира сего, или от мира – но особенный человек.       И   она   в тот вечер мне открылась      единственный раз, пояснив смысл сказочного напева. Она сказала: «Это   зов лебяжий   заблудше лесному». «Кому-кому?» «Для  непонятливых, что в лесу заблудились!» «Для больших? – переспросил я,  почему-то сразу решив, что  она говорит про взрослых, - а  почему  же они  заблудши? Они же взрослые, как они могут заблудиться?» «А вот    потерялись и горе мыкают». «А почему в лесу? Сейчас же в нем не живут?» Тут бабуля засмеялась, присела на край кровати и поправила одеяло: «мы все    в лесу.  Только  лес у каждого разный,     по-разному выглядит. Вот, живет человек, рядом - улицы да дома, а однажды глядь-поглядь -   угол медвежий и волчья тропа. Чаща дремучая!» Я  встревожился: «и   я тоже   могу заблудиться?» «Можешь,   и что? Главное, дорожку искать, а не  на кривой тропинке настаивать. Это - грех».        Потом стремительно нагнулась – а я лежал в кровати, натянув одеяльце на подбородок, и зашептала: «А разблудиться-то просто. ты лихо-печаль  в лесные подобия переложь,   -   и   тут же и чащу   различишь, и болото гнилое, и  дурман-траву, и кикиморов с лешими. С кем дружиться поймешь, от кого сторониться, все поймешь! И   ни к медведю в лапы не попадешь, ни волку на зуб»  «А        можно и к волку   попасть?!» - протянул я в испуге,  натянув одеяло  почти до носа.  «Ну,  ежели    дурнем встанешь, то и схарчат.   Но ты же не дурень?». «А как я узнаю свою тропу? Там же  их  много! Как узнаю? » - спросил я в полном отчаянии,    «А   гусей-лебедей покличь, - ничуть не смущаясь, бабушка смела ладошкой прядь с высокого лба, - заветное место найдешь, покличешь  и принесут они тебе твою сказку». Потом бабуля нагнулась ко мне и   зашептала, прямо на ухо: «а  уж как сказка на тебя свалится, так и пойдешь из чащи до са-амой до речки молочной  с берегами кисельными. Начнешь молочко пить, кисельком заедать, а сказка     клубочком в речку-то  прыг!  И будешь ты жить-поживать  у речки молочной с берегами кисельными» «И что, снова в лесу?»   «Снова в лесу. А что, поди, у речки-то сладко!» - как бы удивилась бабуля и снова хитро прищурилась. «А чего тебе еще? Пей молочко, кисельком заедай, да горя не знай» «А   у речки молочной … что… все люди  оказываются?!» «Конечно. Каждый речку молочную ищет.  У речки-то  хорошо, а вот отойти от нее  только умные  могут!» -  ехидно сказала бабушка.  Немного   подумав, я решил уточнить: «А умный почему… уходит?». «Потому что умный,  - склонила голову бабушка,  -   Один дурак вечно  будет есть молоко да кисель. Ему  уже и приестся сто раз, а он все за щеки их будет пихать, да вокруг посматривать –   завидуйте мне, как я   сладко живу! А умный попробует и уйдет. Только клубочек попросит назад. А-ах! Клубочек-то  в молочке утоп! Но ты – запомни, - она мягко положила ладошку на одеяло, разгладила складку.  – Речка  молочная – заколдованная.  В ней живет Царь-Щука со стальными зубами.  Вот поклонишься ей и скажешь:   по щучьему веленью, по моему хотенью царь Щука, верни мне клубочек,  пусть я выйду из глуши  лесной на путь людской.  Щука нырнет в речку молочную и с   клубочком вернется,  клубочек-то на плечо  положишь  и пойдешь     по лесу споко-ойненько» «А куда я пойду?» «Может на опушку, а может – и в чащу.  Куда  ноги поведут, туда и пойдешь!» - счастливо засмеялась бабуля, любовно поправляя мои волосы на вспотевшем лбу. «А почему я пойду в чащу?» «Потому. Человек – это тропинка в лесу, вот почему». Я снова задумался. Вспомнил про лебедей – с них же все начинается! «А как я узнаю, что гуси-лебеди прилетели со сказкой?» «Узнаешь. Погагачут  - услышишь».     «А почему   они мне дорогу не покажут?» - спросил я, страшно желая сократить время прогулки по опасному лесу, где даже речка молочная какая-то левая!  «А не их это дело» «А какое у них за дело?»  «Да сказки же, непонятливый. Их дело сказки. Перышко к перышку, вот и сказка». «А что им, жалко  дорогу показать?»  На что  бабушка   некоторое время смотрела в сумрак и, вздохнув, объяснила, -  Жизнь земная что лес. Леса не узнать – жизнь не прожить, а узнаешь … - она улыбаясь, нагнулась ко мне и постучала пальчиком по голову –  когда шишек   лукошко  полное наберешь. Как лукошко наполнится, тут  лебедей и покличешь, а там и услышишь, увидишь. Прилетят, сядут рядышком, спросят: чего тебе, сказочку? А вот слушай» -  бабуля   засмеялась и легонько  постучала тыльной стороной кулачка по моему темени.
Я помолчал.
«А если  клубочек утонул совсем?». «Так не бывает» «А если случится?»  «Ну, тогда и речка пересыхает» «И как быть?» «Как быть…   кликать гусей-лебедей» «Значит,   заново?» - мне прямо плохо стало. Что же это такое?! Никакого счастья не обещается!  «Значит,  заново. Да не тревожься ты,  главное,  помни    про лес. Как его увидишь, так и найдешь тропинку». «И у каждого в лесу свое дело?»  «Да.    Гуси-лебеди сказку  из Лебедяни приносят. У клубочка – дорожку показывать, у  Щуки Волшебной – из речки его доставать, добро твое найденное.  А у умных ног – идти по воле своей, с добром на плече!». «Но как же лебеди прилетят?» - вопрос о лебедях не давал мне покоя. «Покличешь в заветном месте – они и   прилетят. Услышишь, как загагачат.   Все, засыпай скоренько!» Но я не унимался: «А  как заветное место найти?»   «А оно  само скажется. Ни для кого его не будет, а тебе оно откроется. Как гусей позвать захочешь, так и откроется».   Бабушка тяжело встала, взялась уже за ручку двери, потом обернулась и посмотрела строго: «или  в дурни собрался?»  «Нет,   нет!» - испугался я   и хотел вскочить, но бабуля, держась за ручку двери нагнулась и  удержала ладошкой. Но я не ложился, моторчик продолжал жужжать и я приготовился встать,  тогда она   снова села,  еще раз  легонько на постель подтолкнула,    и   объяснила: «Лебеди-гуси по белу свету летают   пока жив человек,  они сами выглядывают – по тропке идет,  не сбился ли?  Увидят, что  человечек  горюет,  на небо поглядывают, и за его сказкой летят в Лебедянь. А уж дальше со сказкой человек обращается, у речки ему сидеть, или тропинкой идти» « А без леса нельзя, бабуль?»  «Никак без леса.    Как поймешь его,   так и станешь настоящим человеком» «Как летчик Маресьев?» «Как летчик» «Он же тоже бродил?»  «Да, со своего леса  месяц ползком выбирался, - бабушка вздохнула, - не дай  бог     еще раз той сказочки нам»… Но последнее я уже не слушал, увлеченный составлением краткой теории, которую тут же, солидно вращая над одеялом ладошками, и изложил: «Значит, мы все попадаем в лес. Он сперва кажется злым. Но он не злой. Оно правильный. Нам нужно в нем найди   тропинку. И еще нужно заветное место искать и наверх смотреть. Потому что гуси-лебеди  по белому свету летают, и сказки людям  приносят. А со сказкой мы к щуке приходим. Правильно?!» «Правильно. Спи!» И успокоенный ее обещанием, я закрыл глаза и заснул. 
И теперь проснулся. Глядя на белый лист,  вдруг  ощутил в пальцах забытый  трепет.
Гостиница  V
Чеки   бензин  V
Строки вдруг сами начали писаться с  наклоном…
Гостиница  V
Чеки   бензин  V
….словно для того, чтобы  галки смотрелись рукавом птичьего клина!

Маршрутник -    V
Скидки-откаты         V
И тут осеняет ба-а-а! Йе! Птички! Галки! – Птицы! Пе-пе! Птицы, е мое, птицы! А какие?! Да  гуси-лебеди! Это же   они,  гуси-лебеди, что летают по «белу свету»! Это они пищали у меня за спиной! Это они «пыкали»!  Пы-кали, гагачили!  Они  прилетели сами, как обещала бабуля! 
Гостиница  V
Чеки   бензин  V
Маршрутник -    V
Скидки-откаты         V
Чеки за отгрузки          V
Заявки     клиентов         V
Фенька для начальства     V
Они!
И -   семь! Семь – вы поняли?! Магическое число! Но все ли они?!  Нет же, конечно!   
Живо пририсовал к первому рукаву второй
Заявки    -   V                V           Добро
Скидки          V                V           Кров
Чеки  кл.        V                V           Любовь
Маршрутник        V                V         Дружба
Чеки  бензин          V                V        Служба               
Гостиничные чеки      V                V       Конь (добрый помощник)
Фенька для начальства     V           V   Причастие   
                Акция  V.  Бред!
И  рукава клина сомкнулись!  Левый рукав – рутина, сошелся с правым – должная жизнь! И возглавила его – глупость Биркина! Чужой вздор!  Все по науке!  И теперь  осталось только сказку покликать!
И я вспомнил наконец-то ее напев! Прежде бабушка тоже приходила на ум, а ее речь   волшебный лес никогда мной не забывалась! Но только это было как-то не целиком… Как-то рвано.  А тут я вскочил со стульчика и начал ходить туда сюда, подбирая слова, которые теперь трепыхали у меня под носом,  словно неоперившееся птенцы!
«Гуси лебеди, птицы смертные…»  смертные или светлые?  Принесите сказочку…  какую сказочку?  А – «заветную»! Они мне должны сказочку принести! – потом я мигом прикусил язык, оборвав вспомнившееся заклинание.  Нельзя его сейчас говорить! Только во время обряда!   
Дух перехватило, я сидел и смотрел на клин гусей-лебедей, показавшихся «в небе» и снова был не в силах собрать в кучу возбужденные мысли.  «Вот они, гуси-лебеди! Вот кто поможет найти сказку! И все вышло так, как сказала бабуля: заплутал, заплутал я в лесу! И теперь – по белому свету прилетели птички, явились, выстроились сами    на бумажном листе,  отразились в зеркале белого света!»
-  «Птички» - «П»! «П»!  Вот оно и появилось – следующее «П»!  И сказку «п-ринесет!» Елки-палки, не, ну бывают ли такие совпадения?  Птички – гуси-лебеди! Ах,  бабушка!
Я вскочил, и словно неделю назад, начал метаться по «малой родине» - в рощу, на стоянку, сидел на дереве, возвращался на стоянку. Отдельные фрагменты общей картины начали постепенно проявляться.
Но  я слишком возбудился, чтобы в тот день все точно разложить «по полочкам» (П! П!)  Ясно было одно – к следующей субботе, СЕДЬМОМУ сидению,  новый ритуал, новый обряд ИЗМЕНЕНИЯ ЖИЗНИ – обязательно сложится. Просто надо поручить  размышления  трассе. На Минке  ты  отключаешься, отрываешься от своей Земли, словно летишь по орбите. И вот, надо долететь до Первополетска и ночью снова спросить у Предка оставшиеся непонятности.  Если таковые останутся.  Но   кажется,   я и до встречи сам их узнаю. И мне останется только поклониться Гагарину.  Поклон Предку. (П! П!)  Потому что нечто,  прежде непонятное,  надвинулось теперь плотным силовым полем, словно ко мне подкатил невидимый каток, а загадочные птички-мойры уже не неясными ласточками вжикали над крышей белого «жигуля», но прыгали по рукам, сидели на плечах, чирикали в уши…  «Мы еще не лебеди. Мы еще не лебеди. Не гуси, не лебеди. Сделай нас лебедями. Крылья свяжи, крылья свяжи!»