Сон 15725 Старый город

---
Это был старый город, стоящий прямо у края мерцающего, бескрайнего океана... Он был невероятно  красив, будто вместил в себе по несколько достоинств из каждого приморского городка.. проглядывались черты  старого английского Портсмута, пыльного и теплого Брайтона, и даже, совершенно внезапно, немного выцветшей, курортной Феодосии. Словом Город этот зачаровывал вас, и влюблял в себя буквально с первой секунды.
Улицы были узкими, но живыми — в них отражалась соль морского ветра, скрип деревянных ставен и звон стаканов на уличных верандах. Там было очень светло — солнечные лучи отражались от белёсых фасадов домов, играли в древних витражах каменных храмов, рассыпаясь по  будто бы вымытым морской водой улочкам мириадами цветных солнечных зайчиков.

Звук в этом сне был особенный — всё было гулко и разом, как будто город говорил сам с собой: крики чаек перекликались с шумом волн, смехом детей, гортанными выкриками уличных торговцев на разные лады зазывающих к своим прилавкам, и каким-то почти невесомым музыкальным эхом — будто стены домов запоминали звуки и возвращали их с лёгким запазданием.

Но главным в этом Городе был его запах. Один из тех редких снов, где запах чувствовался отчётливо. Это был не просто морской воздух, а смесь тёплой соли, йода, свежего кофе, влажной каменной набережной и чего-то слегка сладковатого — может, сахарной ваты или лепестков, принесённых ветром. Пахло детством, летом и свободой.

Мы с моей дочкой прогуливались по широкой, залитой солнцем площади. Камни под ногами теплые, отполированные тысячами шагов. Рядом шумят дети, играя у фонтана во что-то звонкое и пронзительное. Их весёлый  визг и брызги создают две радуги, одна мерцает над фонтаном, вторая притаилась в сердце, провоцируя не очень то приспособленный для этого рот умильно улыбаться.
Где-то продавали мороженое — в маленьких витринах, за стеклом — яркое, разноцветное, как из старых открыток. Разумеется мы пошли за ним и моя неугомонная егоза выбрала самое большое, красочное и с тонной присыпки, никак не меньше.

Мы направлялись в сторону дальней смотровой площадки. Там, в уединении, окруженный разве что криками чаек да стариком Океаном стоял тот самый монетный телескоп — тяжёлый, металлический, на массивной стойке, облупленный от времени и солёного ветра. Я опустил монетку — с лёгким щелчком механизм ожил, и я взглянул в даль: там, на горизонте, медленно плыли корабли. Они были как игрушечные — в дымке, в лёгкой ряби воздуха. Дочка  все дергала меня за рукав, чтобы тоже посмотреть.
---

Солнце всё ещё светило, морской ветер всё ещё касался кожи, а дочка — моя маленькая, неугомонная спутница в лёгком платьице и белых сандалиях с трогательными синими цветками — тянула меня за руку. Соломенная шляпка сбилась набок, её глаза сверкали — в них отражались и город, и небо, и я.

А потом — всё изменилось.

Не резко, не вдруг, а как будто кто-то медленно повернул ручку на старом радиоприёмнике: звук ушёл в глухой тон, а пространство начало мерцать, как будто на экране наложились два кадра — город, в котором я стоял, и другой… неведомый.

Я вдруг понял что сплю, и больше того, это уже не только мой сон.

Малышка начала ткать свой собственный сон, не дождавшись, пока папа насытится видом кораблей. Её собственный мир медленно проступал сквозь мой: лужайка, тропинки, огромные цветы, бабочки с крыльями цвета апельсиновой кожуры и сверкающих конфет. И она бежала туда — весело, свободно, не оглядываясь, с тем безмятежным доверием, которое могут испытывать только дети во сне.

Я же вдруг осознал что остаюсь  здесь, а она — уже там. И внутри — как удар. Вся та тишина, покой, солнечная соль — всё это рухнуло. На его месте вспыхнул страх, сильный, обжигающий: а если её что-то напугает? если во сне за поворотом окажется не бабочка, а тень? если она зовёт, а я не смогу услышишь?

Я рванулся вперёд. Хотел закричать, побежать — но тело будто бы было заковано в невидимые цепи. Город, совсем недавно притворявшийся лучшим другом теперь держал меня, как якорь. Меня взбеленила бессильная ярость. В этой точке желания, тревоги  и любви от меня, как волна, оторвалась тень. Поднялась с пола неосязаемая, сияющая, как горячий воздух над асфальтом, отряхнулась словно бы тень может запачкаться, и  взмыла вперёд пронзив границу снов. Она последовала за ней обретая форму, соответствующую дочкиному воображению.

Плюшевая рыжая обезьяна — нелепая, яркая, добрая. Та, что могла бы жить в её фантазиях. Она появилась рядом с девочкой — не из пугающего мира взрослых, а из её сновидения, из её детства, её безопасности. И я чувствовал: она — это я и успокоился.

Моя любовь. Моя защита. Моя часть, что может быть с ней даже там, куда я сам не могу пройти.
---


Я знал, что отдавая часть себя, чтобы охранять дочь, я должен чем-то пожертвовать. И цена была естественной: энергия. Простое, тёплое, человеческое истощение. Моя тень — та самая обезьянка — скакала в чужом, пёстром сне, поддерживая ту безопасность, которую я уже не мог гарантировать телом. А я — опустился. Прямо на лавку, рядом с телескопом. Спина чуть согнулась, голова склонилась вперёд. Мир всё ещё был залит солнцем, но веки слиплись от усталости. И я провалился. Провалился на второй слой.

И сон продолжился.
---

Я проснулся в том же самом городе — и в то же время в другом. Всё оставалось на месте, но будто бы стало... плотнее. Камни под ногами давили на ступни. Воздух стал вязким, как густой мёд, и каждый вдох отзывался в груди напряжением. Пейзаж не изменился, но его восприятие — да. Цвета были глубже. Свет — тусклее, но твердей, будто вырезан из янтаря. И звук... он не исчез, но будто углубился. Гул, который раньше ласкал, теперь отдавался дрожью в костях — как будто прибрежный город начал дышать сам по себе, отдельно от меня.

С досадой я осознал: Глубинный слой. Не стоило засыпать на той лавке

Я бывал здесь раньше. Когда вплотную занимался сновидениями, я учился различать градации: от легкой дремы до этих слоёв, где вес мира вдруг становится ощутимым. Это был не просто сон — это было существование внутри сна. И у этой глубины по моему опыту нет дна.

Я помнил главное правило:

> "Не пытаться проснуться сразу. Вернутся можно лишь в обратном порядке, как по лестнице. Шаг за шагом. Слой за слоем."

В этом месте легко можно застрять. Тело твое может остаться на лавке всего на пару минут, но внизу ты можешь прожить годы. Постареть. Сменить имя. Завести другую жизнь, и самое страшное - забыть...или и вовсе умереть...кто знает что проснется утром в твоей кровати когда ты сам уже отжил свое...возможно в реальности среди обычных людей нас окружают и оболочки заполненные тенями из глубинных слоев сновидческого мира..

Но и прелесть глубинных снов была как ни странно в этом же. Здесь всё происходило по-другому. Здесь можно было растянуть один момент — взгляд дочери, её смех, шелест крыльев бабочки — на целую вечность. Здесь можно было вылепить из памяти нечто живое. Здесь ты мог встретить свою собственную тень, и — если повезёт — поговорить с ней.
Я вспомнил:

> Глубинная тень не исчезает при смене света. Она создана в условиях, где свет и тьма больше не враждуют, а сосуществуют. Она — это ты без страха.
Не помню откуда эта цитата...словно бы во мне пробуждается чужая память.
Одним словом,  теперь, оказавшись в этом месте, я знал: чтобы вернуться, нужно не спешить. Нужно найти ту нить, что свяжет мой уровень с верхним, и по ней — вернуться сначала к себе на лавке, в  шумный, яркий, солёный город у моря. Где стоит телескоп.  Где всё ещё пахнет солнцем. И только потом проснутся по настоящему.
---

Ты, читатель, конечно же, мог бы спросить: «Но как выбраться?»

В глубинных слоях сна нет дверей, нет очевидных выходов. Пробуждение — не прыжок, а переход, тонкий, почти ритуальный. Здесь всё построено не на действиях, а на решениях, и каждое из них — как спуск или подъем по лестнице, которая может оборваться в любой момент.

Чтобы подняться на уровень выше, нужно разрешить задачу, которую ставит перед тобой сама ткань сна. Они всегда разные. Непредсказуемые. Хитрые. Пугающе логичные и абсурдные одновременно.

Однажды к примеру я оказался в теле — нет, даже не в теле — в голосе, в мрачной камере сознания человека, сломленного войной и виной. Он был уверен, что он — это его брат. Тот, кто погиб. Тот, кого он заменил в этом мире, а теперь забыл, кем был. Его разум создал больницу, вымышленную, но убедительную, с ярко освещёнными коридорами, вечно закрытыми дверями и врачом, который на самом деле был его же проэкцией порождением его же страха — стражем, охраняющим хрупкий порядок безумия.

Я должен был помочь… но всё, что мог в тот момент — быть голосом. Не убеждать. Не действовать. Только говорить. И ошибка — одно неверное слово — могла затянуть меня ещё глубже: не на слой даже, а в его сон, во вторичный сон, созданный больным умом внутри глубинного сна.

Та задача едва не лишила меня возвращения...а может и чего-то большего


---
Но на этот раз всё было иначе. Здесь произошло то, что бывает крайне редко — почти невозможно. О чем шепчутся сновидцы, и чего не принято говорить вслух :

> Иногда ты можешь вернутся если кто-то другой, так же затерянный в глубинных слоях, сумеет призвать тебя.

Посему, по воле случая я не искал задачу. Я стал ее решением.

Где-то в этой вязкой плотности, где время замедляется, а образы становятся скульптурами, другой сновидец — может, давно потерянный, может, просто забывший, кто он — призвал помощь. И я оказавшись рядом, срезонировал. Это был зов без слов, но точный, как нота. Как будто струна во мне дрогнула, отозвавшись на ту же вибрацию.

И это стало путеводной нитью.

Задача — не моя — уже была решена. Мной. Просто присутствием. Просто тем, что я не отвернулся, не испугался, не ушёл глубже.

---

Меня позвала Юля.

И в тот миг, когда я это понял, всё изменилось.
Словно кто-то ударил в невидимый колокол прямо у меня внутри. Сердце — не просто застучало, оно запело, как оргАн в гулкой церкви сна.
Юленька
Юлька.
Юся.
Эльфийская принцесса ЮляОтвали, что с ледяным выражением лица могла уложить кого угодно, но мне всегда оставляла щёлку в своем щите.
Джу. Огненная птица с перьями цвета горящего клёна. Величественная, безумная, неосторожная. Она любила гнездиться на совершенно абсурдных высотах — прямо на ветвях фантастических деревьев или ржавых ферм башен, где сквозь решётку под ногами просвечивала Земля, укутанная облаками. И каждый, кто приходил в её гнездо, понимал: один неверный шаг — и падение. Но она смеялась. Она не боялась. Потому что её сны были сильнее гравитации.

Юля обладала способностью осознавать себя в снах. Но к сожалению далеко не всегда. В жизни, в плотном, вязком мире тревог, она как будто бы незримым пауком, была опутана коконом забот, скорбей, скоростей и прочей совершенно отвратительной ерунды. Её  тело сновидений — лёгкое, свободное, как сама Джу — спало, забыв, кто она на самом деле.

Но иногда… иногда она вспоминала. Иногда её душа — то самое "нечто", что связывает тело бодрствующее и тело сновиденное — пробивала иллюзию.

И тогда, как в ту зиму...
...Я  несся на санях. Мой тулуп был тяжёлый, снежный ветер резал глаза, а впереди бежали четыре шестиногих зверя, похожих на борзых, но куда выше, стремительнее. Они неслись по равнине с такой скоростью, что снег сзади закручивался в вихрь. И я чувствовал — кто-то рядом. Кто-то прижимается ко мне, замирая при каждом рывке.
Я проснулся с тупой болью в плече, и скорее всего позабыл бы про этот сон, однако уже через несколько минут — звонок.
Юля.
Смущённо. Неловко.
— Прости… Я, кажется, тебе плечо отдавила…
Оказалось, она тоже видела этот сон. Видела меня Чувствовала. И знала — я там.
Это было удивительно и еще раз убедило меня тогда что я не сумасшедший, а это скажу я вам дорогого стоит.
---

А теперь, в глубинном слое, когда я почти потерял ориентацию, когда  уже начал забывать, кто я, именно она меня позвала.
Не голосом.
Не словами.
А памятью.
Тем редким, искристым усилием, которое просыпается только у тех, кто однажды уже был пробуждён.

Я услышал её. Узнал. И всё внутри меня потянулось навстречу
--
Оказалось, что она — совсем рядом.

Юля. Джу. Моя рыжая подружка, легкая, почти невесомая, как свет от тлеющего уголька.
Она стояла на соседней улочке, и когда я подошёл — она вспыхнула радостью, как свеча от прикосновения огня.

Я обнял её — нежно, крепко, так, как обнимают не просто тело, а воспоминание, часть себя, которую так долго не видел.
Она была звонкой, быстрой, весёлой. Смеялась, болтала, дергала  за руку. Она радовалась, как ребёнок, как зверёк, как Юля, когда забывает обо всём.

Но вот я... Я мрачнел.

Что-то гложет. Что-то важное.
Я забыл. Забыл, что отправил свою тень за дочерью. Забыл, что пока я здесь, в обнимку с этим чудом, — часть меня ушла в другой сон, где всё могло быть не так уж и безопасно.

Мы вернулись к тому самому месту — к телескопу, на краю площади у моря, где начиналась вся эта история. Но теперь это место стало зеркалом моего состояния.
Я пытался быть «здесь и сейчас», но внутри уже в полную силу бушевал шторм.
И Джу — как птица, чутко реагирующая на изменение воздушных потоков — заметила.

— Что с тобой? — спрашивала она, но я не мог объяснить.
Слова не подбирались. Только ком в груди, тень беспокойства. И пока я молчал, небо начинало хмуриться. Цвета меркли. Город, ещё недавно волшебный, начинал терять свою структуру. Как акварель, оставленная под дождём.

Я понял что для Джу именно я стал задачей.
Той самой, через которую сновидец либо возвращается, либо падает глубже.
Теперь Джу решала меня...
Поняв это, я сделал единственное, что мог:
отпустил.на секунду  внушил себе что больше не цепляюсь за страх,  за контроль, за себя.
Я улыбнулся. По настоящему. Тихо. С любовью. Как тот, кто помнит, что можно вернуться, если между вами есть хоть одна тонкая, невидимая нить.

И тогда — сон растаял.

Я проснулся.
Не сразу вспомнил. Почти решил даже не записывать — вроде бы, мило, но ничего особенного.

И только вечером, когда день уже уносил на себе остатки ночи...
Голосовое сообщение.
Юля.
Смущённо, немного растерянно, но с тем же звоном в голосе:
> — Приснился сон…
— Мы гуляли.
— Ты был какой-то хмурый.
— Я так старалась тебя развеселить...