Запах корицы

Он

Первые лучи октябрьского солнца, робкие и прохладные, пробивались сквозь кружевную занавеску, рисуя золотистые узоры на старой дубовой столешнице. В воздухе витал густой, почти осязаемый аромат свежемолотого кофе – его утренний ритуал, его якорь в океане одиночества. Аромат смешивался с едва уловимым дыханием ушедшего лета – пыльцой, залетевшей в открытое окно, ностальгией по теплу. Марк сидел в своем любимом кресле у окна, глубоком и потертом временем, как и он сам. Пальцы обхватывали теплую фарфоровую чашку – подарок от его Анны. Он поднес чашку к губам, закрыл глаза, сделал медленный глоток. Теплая, чуть горьковатая жидкость обняла губы, пробралась внутрь, согревая измученную душу. Этот вкус, этот ритуал – единственная точка в его мире, оставшаяся неизменной после семи лет пустоты.

В этой хрупкой утренней тишине, когда мир еще только просыпался, а тени были длинными и мягкими, его мысли неизбежно текли к Богу. Шепотом, который растворялся в тиканье старинных часов на камине, он задавал один и тот же неизменный вопрос:  «Где же оно, Господи? Где прячется счастье? В этом ли?»
Взгляд скользнул по безупречно расставленным книгам на полках, по белоснежной, накрахмаленной скатерти, которой он придавал такое значение, по пыльной серебряной рамке на комоде. Фотография. Он – молодой, глаза горят, рука обнимает хрупкие плечи. Она - Анна - освещённая каким-то особенным внутренним светом. Свежий ветерок играет ее каштановыми волосами, она смеется, зажмурившись от солнца, которое дарит им обоим свое тепло…
Это все тогда казалось вечным и само собой разумеющимся. Дом. Уют. Предсказуемость. Предсказуемость стала его уютной тюрьмой, а мечты усыпила мягкая подушка комфорта.
«Привычный маршрут до самого конца? Неужели в этом весь смысл?»
Чашка дрогнула в его руке. Кофе выплеснулся на скатерть, расплываясь темным, тревожным пятном. Внезапная боль заставила замереть.
Тиканье часов зазвучало громче, отсчитывая секунды, минуты, годы, но почему-то в обратную сторону. Каждая минута ускоряла движение, убирая или морщинку у глаз, или еще один седой волосок на висках…

...Это утро выдалось особенно холодным. Воздух в комнате был ледяным. Марк потянулся за чашкой,чтобы налить себе кофе, но рука вдруг прошла сквозь кофейник, ничего не почувствовав.

Он медленно оглядел комнату. Те же книги, та же скатерть, та же чашка, та же фотография в пыльной рамке. Но мир перевернулся. Все эти вещи, которые он так тщательно оберегал, как символы достигнутого благополучия, вдруг потеряли свой вес. Рассыпались, как карточный домик. Что было по-настоящему важно? Не дом, а жизнь в нем. Не результат, а сам путь. Утренний кофе, но не в одиночестве, а с Анной, когда их смех зажигал жизнью еще  спящий дом. Воспоминания вырвались и хлынули бурным потоком. Ее смех, звонкий и заразительный. Бессонные ночи, наполненные разговорами обо всем и ни о чем. Тревога за нее, когда она задерживалась. Дикая радость, когда они вместе находили первый подснежник в лесу. Даже глупая ссора из-за разбитой любимой вазы Анны (той самой, голубой, с позолотой!) и мгновенное примирение, когда они не могли сдержать смех посреди осколков. Это и была жизнь. Настоящая, пульсирующая, наполненная смыслом в каждом, даже самом маленьком, мгновении. А он? Он словно спал. Ждал какого-то грандиозного счастья на финише, не замечая бесценных сокровищ, рассыпанных по пути. Ждал финального аккорда, не слыша музыки повседневности. Жизнь взаймы… Он брал жизнь взаймы, не расплачиваясь вниманием к настоящему.

Светлая, пронзительная грусть накрыла его огромной, теплой волной. Он понял. Понял сокровенную истину, спрятанную в обыденности. И это понимание было одновременно прекрасным и невыносимо горьким. Осознание пришло, когда главное было уже безвозвратно потеряно. Холодная чашка с тихим звоном упала на ковер. Последнее, что он увидел - фото на камине, и счастливую улыбку своей Анны, которая вдруг рассыпалась заливистым смехом.

Она

«Тебе с корицей, мой родной?»

Ее голос. Такой ясный, такой родной, будто и не было этих семи пустых, выжженных лет. Сердце сжалось, остановилось, потом забилось с бешеной силой. Он обернулся. Кухня. Солнечный луч на полу. И… никого…
«Привиделось… сегодня пошел восьмой год моего одиночества…»

«Тебе с корицей? Ну ответь!» – уже настойчивее, почти с упреком. Голос звучал не в ушах, а как-то внутри, заполняя всё тело.

Он зажмурился, вцепившись пальцами в край стола. Безумие? Или… нет?

И в этот самый момент он «увидел». Не призрак, а скорее суть, облеченную в знакомые, до боли родные черты. Анна стояла в дверном проеме, окутанная не светом, а странной, зыбкой дымкой. Улыбка была ее, но глаза… в них была бездна вселенского знания и тихая печаль. Она сделала шаг вперед. И он увидел не косу, а изгиб, какой то дрожащий изгиб пространства – плавный, холодный, нечеловечески совершенный, мерцающий на границе восприятия рядом с ее силуэтом. Ужас смешался с невероятным облегчением. Анна приблизилась. До него донесся тончайший аромат корицы и… чего-то холодного, как космический ветер. Ее рука (была ли это рука?) коснулась его плеча. Прикосновение было одновременно ледяным и невыразимо нежным, как последний луч зимнего заката.

«Постой. Хотел тебя спросить – теперь мы сможем вместе быть?» В его голосе была мольба всей его одинокой жизни.

«Теперь я – Смерть. Теперь ты – мой,» – ответила Она. Голос был полон бесконечной, печальной нежности. Она смотрела на него, и в ее взгляде читалось что-то невыразимо нежное. Марк боялся поверить. Боялся, что это мираж, что сейчас он проснётся в своём любимом кресле с чашкой кофе в руке…

«Мы вместе. Но тебе пора. Я до границы провожу. За то, что здесь тебя ждала, я обещала встречать и провожать души сорок лет».
…Сорок лет. Вечность в масштабе человеческой жизни. Миг – в масштабе ее пути.

Марк замер. Ледяной пот медленно стекал по позвоночнику. Сорок лет. Слова висели в воздухе, тяжелые, как свинец, и в то же время невесомые, как та дымка, что окутывала Анну. Нет, не Анну. «Её». Ту, в кого превратилась его любовь.

«Сорок лет…» – прошептал он, и голос его предательски дрогнул. Он представил бесконечную череду одиноких утренних кофе, пустоту комнаты, тиканье тех же часов, отсчитывающих не секунды, а десятилетия. Вечность в ожидании. «Но… но это же целая жизнь!» – вырвалось у него. Отчаяние сжало горло. Он только что осознал ценность каждого мгновения, только что понял, как слепо прожигал дни в погоне за призрачным результатом, и вот – приговор: сорок лет ожидания, самой мучительной формы жизни взаймы.

Она, его Анна-Смерть, смотрела на него с невыразимой нежностью. В ее глазах  не было осуждения, лишь глубочайшее понимание его человеческой боли. Она видела, как цифра «сорок» пронзила его сердце, как его пальцы побелели от напряжения, вцепившись в край стола.

«Опять?» – голос Марка сорвался на крик, в котором слились боль, гнев и бессилие. Он отшатнулся, но ее нежно-ледяное прикосновение удерживало его, как якорь. – «Опять ждать? После семи лет этой… этой пустоты? Сорок лет?! Это бесконечность! Это пытка!» Он нашел ее, обрел после семи лет горькой тоски, и снова – пропасть. Граница. Разлука. На сорок лет!

Ее тонкие, почти прозрачные губы тронула едва заметная улыбка – бесконечно усталая, но в ней все еще теплился огонек. Огонек той самой Анны, что спрашивала о корице.

«Опять, – подтвердила Она, и в ее голосе, таком родном и таком чуждом одновременно, звучала неумолимость закона, который выше любви и смерти. – Но ты меня дождись. И вечной будет наша жизнь». Слова прозвучали не как обещание, а как констатация высшей истины. Как завет. Вечность. Не сорок лет – Вечность. Миг страдания против вечного блаженства. И в этом миге – испытание верности, цена за вечное воссоединение. Гнев и отчаяние Марка стали утихать, сменяясь странным, леденящим спокойствием. В его глазах, еще минуту назад полных слез и ярости, загорелся новый огонь.
«Клянусь, – произнес он твердо, и каждое слово загоралось огнем в его бессмертной душе. – Клянусь, что буду ждать. Сорок лет. Сто. Сколько потребуется. Я дождусь тебя. Не Смерть. Тебя. Анну. И нашу Вечность». Он произнес ее имя – настоящее, земное, сокровенное.

Анна-Смерть медленно кивнула. В ее мерцающем облике что-то дрогнуло – может быть, тень былой улыбки, может быть, отблеск слезы в бездонных глазах. Аромат корицы стал чуть ярче, теплее, на мгновение перебив космический холод, исходивший от нее.

«Идем, – сказала Она мягко, но уже с новой интонацией – не только повелительницы Перехода, но и проводницы к обещанному. – Твоя очередь перейти черту. Ты сделал свой выбор. Теперь я провожу тебя до границы… нашего нового ожидания».

Марк сделал шаг. Сквозь дверь кухни, сквозь солнечный луч на полу, сквозь саму ткань реальности. Последнее, что он увидел перед тем, как кухня растворилась в сияющем тумане, была его фарфоровая чашка, лежавшая на полу. Одинокая. Остывающая. Навсегда оставшаяся в мире, где он просто брал жизнь взаймы.
А он - он теперь возвращал свой долг. Сорокалетний долг ожидания. И вечный залог – ее имя, произнесенное в клятве, и аромат корицы, витающий между мирами. Он шел, не оглядываясь, неся в сердце не боль предстоящей разлуки, а твёрдую решимость дождаться конца превращения. Превращения Смерти в Любовь.