Чужой под сердцем я беременна, но этот ребенок не

Чужой под сердцем: я беременна, но этот ребенок не мой...
(Медицинский триллер с элементами психологической драмы)

Марина всегда была женщиной с принципами. Успешный кардиохирург, она с юности твердила: — Дети — это не для меня. Её муж, Алексей, смирился с этим, хоть и мечтал когда-нибудь услышать детский смех в их просторной квартире. И вот, за две недели до своего пятидесятилетнего юбилея, Марина вдруг почувствовала тошноту. Сначала списала недомогание на стресс, но когда симптомы не прошли, сдала анализы и пошла на прием.


Неожиданная новость.


Кабинет гинеколога встретил Марину знакомым запахом – стерильной чистоты с едва уловимыми нотами йода и старой бумаги. Она всегда ненавидела этот запах. Последние 25 лет он ассоциировался у неё только с одним. С тем днём, когда профессор Мельников, не поднимая глаз от заключения, произнёс: — Синдром Ашермана третьей степени. Практически полная непроходимость маточных труб, рубцовая деформация матки.
Тогда, в 25 лет, она ещё не знала, что эти слова станут приговором, который она будет носить в себе, как клеймо. Сегодня, в день своего пятидесятилетия, Марина снова лежала на этой жёсткой кушетке, застеленной одноразовой пелёнкой. Она смотрела на монитор аппарата УЗИ. Её ногти – всегда безупречные, покрытые дорогим лаком цвета «бургундское вино» сейчас казались ей чужими. Как и всё тело.
— Доктор, это какая-то ошибка, — её голос прозвучал неестественно ровно — У меня после аварии рубцы вместо матки. Я 25 лет пила гормоны, и старалась не сойти с ума от мыслей о бесплодии. Это невозможно.
Врач тычет пальцем в анализ ХГЧ: — результат - 14 000 — явная беременность". Она показала на экран - на мониторе пульсирует крошечная точка.
 — Плодное яйцо в матке. Срок — 8 недель, — она улыбнулась, — Поздравляю, все говорит о том, что вы беременны. В вашем возрасте это…просто настоящее чудо.
— Это невозможно! У меня полная непроходимость труб!
— Значит, эмбрион прилетел из космоса или его подсадили искусственно — пошутил врач.
Алексей побледнел в углу кабинета.
— Восемь недель. Мир перевернулся и сузился до размеров этого кабинета. Марина ощутила, как её ладони стали влажными, а в ушах зазвенело. Она машинально повернулась к Алексею – своему мужу, с которым прожила 18 лет. Его лицо было бледным и странно неподвижным. Не было ни шока, ни удивления – только какое-то... ожидание?
— Это прекрасно, – он взял её за руку. Его пальцы были холодными. — Мы так долго ждали...

— Чудо? — Марина резко одёрнула руку.
Она помнила каждое слово того самого приговора 25-летней давности: — Естественное зачатие невозможно. Даже ЭКО с вашей патологией имеет менее 10% успеха.
В машине по дороге домой Алексей говорил что-то о поздней овуляции, о случаях спонтанной регенерации тканей, но Марина не слушала. Она смотрела в окно на мелькающие огни города и думала только об одном: — Это невозможно. Значит, кто-то солгал.
Алексей был счастлив. Но Марина заметила: он слишком спокойно воспринял новость о беременности. Будто…ожидал этого.
— Ты что, знал? — спросила она однажды.
— Нет, просто… верил, — ответил он уклончиво.


Расследование


Дождь стучал по крыше их загородного дома, когда Марина впервые залезла в кабинет мужа. Алексей уехал в командировку – срочный вызов на завод в Нижний Новгород. Он работал в большой компании, разрабатывающей компьютерные программы. На работе его очень ценили за аналитический ум и нестандартный подход к делу.
Она включила ноутбук. Синий свет монитора выхватывал из темноты детали:

• Папка «КриоБанк-17» с логотипом клиники
• Скан договора на хранение биоматериала, дата: 15.03.1999 – за неделю до смерти Оли
• Фото пробирок с чёткой маркировкой: «Семёнова О.А., ооциты, криоконсервация»

Ольга Семенова была ее сестрой, она умерла от лейкемии, когда ей было всего 20 лет. Ее смерть стала ударом для всей семьи и друзей, кто знал ее лично. Марина была с ней очень близка, они вместе росли, были не только сестрами, но и близкими подругами и делились друг с дружкой самыми сокровенными тайнами.
 
Марина ощутила, как по спине побежали мурашки. Её руки сами потянулись к нижнему ящику – там лежал конверт с чеками.
Клиника репродуктивной медицины «Эмбрион». Сумма: 2 450 000 рублей. Дата: 12 мая 2023 года.
Как раз тогда, когда она уезжала на конференцию в Сочи. Её телефон дрожал в руках, когда она набирала номер частного детектива.
— Мне нужно знать, куда мой муж ездил в эти даты, — голос звучал хрипло.
Три дня спустя в её почте появилось фото: Алексей входил в ту самую клинику... с молодой женщиной. На руках у неё был ребёнок.
— Суррогатная мать? — мелькнула мысль. Но когда Марина увеличила изображение, её сердце остановилось. Женщина держала не ребёнка – а термос с жидким азотом. И на её бейдже было написано: «Лаборатория эмбриологии».
В ту же ночь Марина разбудила мужа: — Ты использовал яйцеклетки Оли? — её шёпот был похож на шипение. Алексей сел на кровати. В свете луны его лицо казалось вырезанным из камня.
— Она заморозила их перед последним курсом химиотерапии, – его голос дрогнул. — И попросила меня... если ты когда-нибудь... захочешь… Она... хотела, чтобы и у тебя был ребёнок, и чтобы и твоя, и ее жизни тоже продолжились в этом ребенке.
— Ты это сделал во время моей гистероскопии?! — Марина вдруг поняла. Месяц назад ей удаляли полип – идеальный момент для подсадки эмбриона.
Алексей молчал. Это было признанием. Алексей всегда был тихим одержимым. Он коллекционировал редкие вина, при этом никогда не пил, знал наизусть маршруты всех её командировок. Теперь она понимает — это была подготовка.
Алексей не просто исполнил последнюю волю Оли — он пытался заполнить пустоту, которая съедала его годами.

Флешбэк (прошлое Алексея):
— Он познакомился с Олей раньше, чем с Мариной. Они дружили, и он влюбился в её жизнерадостность, но она видела в нём только друга.
— Когда Оля заболела, он был единственным, кто не отстранился. Он возил её на химиотерапию, читал ей книги, а в последние дни она призналась: «Жаль, что я не успела… оставить после себя что-то настоящее».
— Тогда он предложил заморозить её яйцеклетки. Оля согласилась, но с условием: — Только если Марина захочет. Она же всё равно никогда не решится на это сама.
Алексей годами хранил эту тайну, наблюдая, как Марина хоронит себя в работе, отрицая любое желание быть матерью. Он видел, как она плакала в день, когда её подруга родила ребёнка, как застывала у витрин с детскими вещами.
— Она боится, — понял он. — Боится повторить свою мать, боится не справиться… Но если бы у неё был шанс — настоящий, без права на отступление — она бы полюбила этого ребёнка.
И когда врачи сказали, что с её возрастом и рубцами на матке даже ЭКО почти невозможно, он решил: — лучше попросить прощения потом, чем разрешения сейчас.


Подсадка эмбриона. Гормональная подготовка


За 30дней до процедуры Марина пришла на прием к известному гинекологу доктору Левину, который также занимался и ЭКО. В кабинете репродуктолога пахло стерильностью и деньгами. Доктор Левин – высокий симпатичный мужчина 45 лет, с седой прядью в чёрных волосах развернул перед Мариной план «лечения»:
— Протокол «Тихой замены» — так он называл это в своих записях.
— Сначала мы подавляем ваш естественный цикл, делаем уколы Диферелина,
— Затем — стимуляция эстрогеном надо будет принимать таблетки Прогинова для роста эндометрия.
Марина не знала, что параллельно Алексей получал SMS:
— Криоконсервированные ооциты разморожены. 5 из 7 жизнеспособны. Готовим к оплодотворению.
За месяц до процедуры Алексей тайком подмешивал гормоны в её утренний смузи. У Марины появилась тошнота, но она списывала ее на стресс.


День процедуры.

Клиника гинекологии, 8:00 утра.

— Сегодня просто гистероскопия и удаление полипа, — успокаивал ее Алексей.
Что же происходило на самом деле:

Левин подменил документы — в карте Марины появилась подпись о «Согласии на экспериментальную терапию стволовыми клетками». Анестезиолог, подкупленный Левиным на деньги Андрея, ввёл дозу пропофола немного выше нормы — достаточного для 40 минут сна. В операционной — пока хирург якобы удалял полип, эмбриолог вводил катетер с двухдневным эмбрионом - яйцеклетку, уже оплодотворённую спермой Алексея.
Эмбрион поместили в среду с гиалуроновой кислотой — она приклеивала его к стенке матки, маскируя отсутствие естественной имплантации.

Спустя 3 дня после операции Марина чувствовала странное покалывание внизу живота.

В это время в лаборатории:
— Имплантация прошла успешно, — доктор Левин показывал Алексею анализ крови Марины. — ХГЧ -25 — беременность наступила.
Алексей плакал, сидя в машине на пустой парковке клиники. В телефоне — фото Оли с надписью: — Спасибо, что дашь ей то, что я не смогла.


Отторжение. Бунт тела


На 10-й неделе беременность перестала быть просто диагнозом — она превратилась в войну. Тело Марины взбунтовалось.
Марина стояла под струями душа, вцепившись пальцами в кафельную стену. Вода стекала с её изменившегося тела, оставляя на коже мурашки, но не могла смыть это чувство — будто внутри неё поселилось что-то чужое, чуждое, враждебное.
Её грудь, всегда такая упругая и подтянутая, теперь болела при малейшем прикосновении. Соски потемнели, стали чувствительными до боли — даже ткань бюстгальтера раздражала кожу. Она смотрела на своё отражение в запотевшем зеркале: живот ещё не округлился, но кожа на нём уже натянулась, как барабанная перепонка.
И самое страшное — тошнота.
Не та лёгкая дурнота, о которой пишут в гламурных журналах, а всепоглощающее, животное отвращение. Её рвало по утрам, днём и ночью, от запахов еды, духов, даже от зубной пасты. Однажды её вывернуло прямо в лифте — она так и оставила лужу на полу, не в силах даже прикрыть её салфетками.
Но больше всего ее задевало чувство, что её тело больше ей не принадлежит.
— Почему меня тошнит от одной мысли о ребёнке? — шептала она.

— Это не просто токсикоз, — доктор Левин щёлкнул ручкой, глядя на анализы. — Ваш организм воспринимает плод как угрозу, он его отвергает, — врач покачал головой. — иммунный ответ как на чужеродный трансплантат.
Марина стиснула зубы: — Потому что это не мой ребёнок?
Левин покачал головой: — Потому что генетически он лишь наполовину ваш. Иммунная система атакует чужеродные белки — так бывает при конфликте тканей.
Он протянул ей распечатку: уровень антител зашкаливал.
— Если так пойдёт дальше, возможен выкидыш.
Марина почувствовала, как по спине пробежал холодный пот.
— Что мне делать?
— Принимать иммуносупрессоры. И… меньше нервничать.
Она резко встала, едва не опрокинув стул:
— Вы понимаете, что я не хотела эту беременность?!
Левин вздохнул и вдруг сказал тихо:
— Но теперь она есть. И если вы её потеряете — это будет ваш выбор. Не его. Не Олин. Ваш!


Первые шевеления


Прошло еще 3 месяца. Вращающийся вентилятор разбрасывал по спальне листы УЗИ. Марина лежала неподвижно, вцепившись в простыню, когда впервые почувствовала движение под рёбрами.
— Не ребёнка. Паразита. Чужеродного организма.
Алексей, сидевший на краю кровати, замер с чашкой чая:
— Ты почувствовала её? — Его глаза блестели неестественным блеском.
Марина резко встала, чувствуя, как живот уродливо выпирает вперёд: — Не называй это никаким именем. Это эксперимент, в котором мне отвели роль статиста. Эксперимент твой и моей мёртвой сестры.


Ночной кошмар


Ночью Марине приснился сон:
1999 год. Она стоит в больничном коридоре. За стеклом палаты — Оля, с выпадающими от химиотерапии волосами, подписывает документы.
— Зачем ты отдала ему свои яйцеклетки? — кричит Марина сквозь стекло.
Оля поворачивается. Её глазницы пусты: — Ты же сама отказалась от материнства. Я просто... подарила тебе шанс.

Пробуждение: Марина вскрикивает, хватая себя за живот. На простыне она видит мокрое красное пятно. Не воды — кровь.

Алексей вызвал Скорую помощь и Марину экстренно госпитализируют в больницу с угрозой выкидыша. Угроза была совершенно реальна.


Экстренный осмотр


Кабинет УЗИ. Врач водит датчиком по животу, лицо его напряжено: — Отслойка плаценты на 30%. Вам нужен постельный режим.
Марина сжимает ручки кресла: — Почему мой организм её отторгает?
— Потому что генетически это ваша племянница, — врач показывает на монитор, — Иммунная система атакует «чужака».
Марина видит на экране крупным планом лицо плода. Совершенно чужое, но, ей кажется, что на мониторе - черты Оли.

После выписки у Марины произошла тяжелая ссора с мужем.



Поединок с мужем


Дома Марина попросила Алексея, рассказать, как это все начиналось.
Алексей бросает на кровать папку: — Вот договор с криобанком! Оля сама всё организовала!
Марина рвёт бумаги, её голос срывается на отчаянный крик: — Ты использовал моё тело как инкубатор! Почему ты не спросил меня, прежде чем это сделать?
— Я дал тебе то, о чём ты молилась в 25 лет! — он хватает её за запястье.
— Я молилась о СВОЁМ ребёнке! — она бьёт его по лицу медицинской картой и плачет.

Марина решила избавиться от ребенка.


Попытка «самоизбавления»


На следующий день она пошла в аптеку.
— Мне нужен...мифепристон, — Марина цедит сквозь зубы.
Фармацевт, пожилая женщина с дрожащими руками, говорит ей: — На таком сроке... это убийство. Я не могу отпустить Вам это лекарство.
Тогда Марина прямо из аптеки пошла в алкомаркет и вышла оттуда с бутылкой красного вина. Улица. Идет сильный дождь, но Марина не обращает на него никакого внимания. Она прижимает к животу бутылку — Марина разбирается в алкоголе, знает, что вино может спровоцировать выкидыш.
Марина пришла домой. Алексей еще не вернулся с работы. Она села за стол, налила вино в бокал. В голове зазвучал внутренний монолог: — Одна ночь. И это исчезнет.
Но когда она поднесла бокал к губам, плод резко пинается — впервые осознанно, прямо в печень.
Марина от неожиданности выпустила бокал из рук. Он разбился, красная лужа вина медленно растекается по полу. Марина смотрит на разбитый бокал и бордовое пятно на полу. Она зарыдала, обхватив живот, чувствуя, как ненависть смешивается с материнским инстинктом.


Предательство тела


Марина стоит под ледяным душем, скребёт мочалкой живот до красноты. На 32-й неделе живот уже не скрывается под одеждой.
Внезапно: она чувствует удар изнутри.
— А-а-а! — её крик разбивается о кафель.
Плод пинается в ответ на холодную воду. Сознание Марины раздваивается:

Она смотрит в зеркало и, словно видит себя и Олю со стороны на большом цветном экране телевизора.
Оля просит — Назови её Алисой
Марина разговаривает с зеркалом: — Ты мёртвая, — шепчет она отражению. — Почему ты вросла в меня как опухоль?
Она отчетливо видит Олю в больничной палате.

Флешбэк (Оля, 1999 год):
Больничная палата. Оля с иглой от капельницы в вене протягивает конверт Алексею: — Возьми. Если Марина передумает... пусть это будет наш с тобой ребёнок. Камера показывает: в конверте — ключ от криобанка.

Вдруг: Живот начинает шевелиться волнообразно. Как будто что-то там плачет.
Марина еще вспоминает:

Оля всегда была солнечным ребёнком, которому всё давалось легко — друзья, любовь, одобрение родителей. Марина же была «серьёзной», «ответственной», «надо думать о будущем».
Ключевая сцена из детства: — Марине 12, Оле — 7. Они остались одни, родители уехали. Оля полезла за конфетами на верхнюю полку, упала, сломала руку.
— Ты же старшая! — кричала мать, шлёпая Марину по лицу в больнице.
— Оля плакала, но потом прошептала: — Прости, это я виновата.
— Марина тогда впервые её ударила.
Они больше никогда не говорили об этом.
Перед смертью Оля взяла с Марины обещание:
— Ты же не позволишь мне просто исчезнуть?
Марина кивнула со слезами на глазах, и сдержала слово, став кардиохирургом, спасая чужие жизни. Но Оля хотела большего.
Теперь Оля «наказывает» её из могилы)

Роды

 В приёмном отделении роддома стены выкрашены в ядовито-зеленый цвет. Стоит запах лекарственных препаратов, адреналина и хлорки. Врач женщина внимательно осматривает Марину: — Раскрытие 4 см. Это началось.
— Я не хочу её рожать!
Врач отвечает с усталой улыбкой: — Уже поздно, милая...

Родзал. Марина кричит не от боли — от ужаса.
Когда акушерка кладёт ей на грудь младенца, она видит маленькую сморщенную кричащую девочку с голубыми глазами, как у Алексея. Марина также обращает внимание на ямочку на подбородке, как у Оли и «свою» родинку на левом плече.
У нее происходит нервный срыв: — Уберите её! — Марина отталкивает акушерку, ее голос хриплый от криков, — Я не хочу даже смотреть! — она бьёт кулаком в кнопку вызова.
— Это же ваша дочь, — говорит медсестра.
— Нет. Это не моя дочь! Это её дочь.
Марина закрывает глазу и видит очень отчетливо Олю перед собой, она говорит — Ты будешь её матерью... даже если возненавидишь меня за это.

Медсёстры переглядываются. В карте уже стоит пометка:— Возможен отказ от ребёнка. Риск послеродового психоза.
— Запись психиатра в истории болезни: — Мать демонстрирует диссоциативное расстройство. Называет младенца «биологическим оружием».


Официальный отказ


Послеродовая палата. За окном — серый рассвет, дождь стучит по подоконнику.
Марина сидит на кровати, сжав руки в кулаки. На них — фиолетовые следы от капельницы. На тумбочке лежат неподписанные документы об отказе от ребёнка. Рядом лежит ручка, как оружие, которое может принести боль страшнее, чем огнестрельное.
В углу стоит пластиковый контейнер с вещами Алисы, которые принес Алексей, но она их так и не распаковала.
Входит соцработница Людмила Петровна, ей около 50 лет, в руках у нее потрёпанная папка с гербом. Марина чувствует запах дешёвой пудры.
— Марина Сергеевна? — голос спокойный, как у человека, видевшего сотни отказов. — Вы подтверждаете решение?
Марина не поднимает глаз: — Да. Заберите её...
Соцработница достаёт бланк, кладёт перед ней: — Поставьте подпись здесь и здесь.
Пауза.
Внезапно дверь распахивается, в палату входит Алексей. Он бледный, в руках — детское одеяло, которое вязала Оля.
— Ты не можешь этого сделать, — его голос дрожит.
Марина смотрит на него, словно впервые — глаза красные от бессонницы: — Она уже сделала это за меня.
Соцработница берёт документы, встаёт: — Медсёстры подготовят малышку к переводу.
В этот момент из соседней палаты раздаётся крик — первый крик Алисы, который Марина услышала. Она вздрагивает, как от удара.
Соцработница уже доходит до двери, но Алексей перекрывает ей выход:
— Подождите.
Он разворачивает одеяло — внутри старая фотография:
— Марина (10 лет) держит на руках Олю (5 лет).
Надпись на обороте: — Мы навсегда сёстры.
Тишина.
— Отдайте мне документы, — попросила она соцработницу. Людмила Петровна протянула ей бумаги. Марина медленно тянет к себе документы... и …рвёт их.
Соцработница пожимает плечами и уходит без слов. Алексей роняет одеяло, оно падает на пол, как белый флаг.
Марина впервые взяла Алису на руки. Девочка ухватилась за её палец — точно так же, как Оля в детстве.
Алиса… моя — имя вырывается против её воли.

Фото новорождённой Оли – та же родинка на плече.
Марина: — Ты знал... что она будет её копией?
Алексей: — Я надеялся.

Возвращение домой

Марина стояла на пороге квартиры, держа на руках спящую Алису. Ключ дрожал в её пальцах, никак не попадая в замочную скважину.
— Давай я, — Алексей осторожно взял у неё ключи, стараясь не задеть ребёнка.
Дверь открылась, и в нос ударил запах замкнутого пространства — пыль, старая мебель, что-то затхлое. Они не были здесь две недели.
Гостиная встретила их холодным полумраком. На столе — засохший букет роз, который Алексей купил перед родами. На полу — её разбитый бокал, так и не убранный с той ночи, когда она пыталась избавиться от беременности.
Марина медленно прошла в центр комнаты, чувствуя, как тело ноет после родов, как швы на животе тянут кожу. Алиса во сне сморщила носик, но не проснулась.
— Я… приготовил детскую, — Алексей замер у двери в соседнюю комнату, словно боялся, что она не захочет туда заходить.
Марина кивнула и шагнула вперед.

Детская.

Комната была залита мягким светом из окна. Кроватка с белоснежным бортиком, пеленальный столик, полка с аккуратно сложенными пачками подгузников. И самое неожиданное — стена, расписанная вручную.
Звёзды.
Сотни маленьких золотых звёзд, как в детстве Оли, которая обожала астрономию.
Марина застыла, чувствуя, как ком подкатывает к горлу.
— Ты… сам это рисовал?
Алексей молча кивнул.
— Я думал… она бы хотела, чтобы её дочь смотрела на звёзды.
Марина не ответила. Она подошла к кроватке и осторожно опустила туда Алису. Девочка кряхтела, уткнувшись личиком в одеяло, но не проснулась.
— Марина… — Алексей сделал шаг к ней.
Она резко обернулась:
— Ты мог бы просто спросить!
Голос дрогнул, но слёз не было. Только ярость, которая копилась все эти месяцы.
— Ты мог бы просто дать мне выбор!
Алексей стоял, опустив голову, как провинившийся школьник.
— Я знаю. И я… не прошу прощения за это.
Марина сжала кулаки.
— Потому что не жалеешь?
— Потому что даже если бы ты отказалась тогда, я бы всё равно любил её. И тебя.
Тишина.
Алиса во сне подняла кулачок, потом расслабила пальчики.
Марина вздохнула и вдруг почувствовала дикую усталость.
— Я ненавижу тебя, — сказала она беззлобно.
Алексей усмехнулся: — Справедливо.
Она посмотрела на спящую дочь, на эти дурацкие звёзды на стене… и вдруг поняла, что больше не может стоять. Она очень устала – и физически и морально.
— Я… мне нужно прилечь.
Алексей мгновенно оказался рядом, подхватывая её под руку:
— Иди, я принесу тебе воды.
Марина позволила ему помочь себе дойти до спальни.

Спальня.

Она опустилась на кровать, и тело тут же провалилось в матрас, как в трясину. Глаза закрывались сами.
— Вот, — Алексей поставил на тумбочку стакан, — Если что — я в соседней комнате.
Он уже повернулся к двери, когда Марина тихо сказала: — Оставайся.
Алексей замер.
— Просто… посиди. Пока я не усну.
Он медленно вернулся и сел на край кровати. Марина закрыла глаза. Где-то в соседней комнате Алиса сладко сопела.
И впервые за долгие месяцы мир не казался ей враждебным.


Через год после родов.


Алиса ползает по полу, тянется к Алексею, который сидит на краю дивана, не решаясь подойти ближе. Марина наблюдает за ними, сжимая в руках ту самую детскую фотографию.
— Ты ненавидишь меня? — тихо спрашивает он.
Марина смотрит на дочь, которая так похожа на Олю — и так беззащитно прижимается к её груди каждую ночь.
— Я ненавидела тебя до того дня, когда она впервые засмеялась, — говорит она. — Я думала, ты подарил мне её вместо Оли. Но ты подарил мне её благодаря Оле.
Алексей закрывает лицо руками. Его плечи дрожат.
— Я боялся, что ты откажешься, что никогда не простишь…
Марина подходит, берёт его руку и кладёт её на голову Алисы.
— Мы оба были идиотами. Но теперь у нас есть она.
Девочка поднимает глаза, улыбается им обоим — и в этот момент Марина понимает: — Это не Олина дочь. Это — их дочь.
И это куда важнее, чем все старые обиды.

Конец.