Глава 4. Открытое письмо инквизитору

Здравствуй и процветай, Аркадий!

Надеюсь, у тебя все хорошо и (зачеркнула)

Я пишу тебе потому, что (зачеркнула)

Сегодня прекрасный день, чтобы (зачеркнула)

Ты козел, но я тебя простила (зачеркнула)

Ты мудак, но и я делала тебе больно (зачеркнула)

Я пишу тебе это

- Микаса, ты серьёзно думаешь, что ему или тебе станет легче от такого письма?
- Не знаю, подруги говорят, им стало легче.
- Говорить не значит делать. По крайней мере, в вашем мире это абсолютно действующее утверждение.
- А в вашем нет? Какой у тебя вообще мир? Откуда ты и где обитаешь? Почему только я тебя слышу? И почему только слышу и не вижу?
- Всему свое время, Микаса, на данный момент я не могу ответить на подобные вопросы.
- У-у-у, – вырвался у меня возглас разочарования.
- Давай-ка лучше вернемся к твоему письму.
- Давай, мне срочно нужна помощь в его написании.
- А зачем ты пишешь это письмо?
- Чтобы прожить, простить и завершить линию судьбы Габриэллы Кантолини, горевшей на костре по милости его святейшества Папы Сильвестра III.
- Похвально, но с чего ты взяла, что это поможет тебе простить и завершить?
- Так всем же помогает!
- Спящим это помогает осмыслить, и это важно для дальнейшего развития личности, Пробудившимся важно истинно простить, а для этого нужно прожить.
- Но я не хочу снова на костёр! Ну вот как я, корчась от боли, буду прощать?
- Почему ты считаешь, что обязательно снова на костёр?
- Потому, что я уже была Гюльчатай и Каори, и знаю не понаслышке, что значит твоё "прожить".
- Ну хочешь, давай прям позвони ему, пообщайся, прости в глаза!
- Не-е-е, это лишнее! – и произнеся это, я всем телом почувствовала, что не простила я его, этого избалованного маменькиного сынка Аркашку.

Мы поженились очень молодыми и прекрасно проводили время, пока я не забеременела. Вначале он перестал брать меня с собой, когда собирались компании друзей, потом перестал ходить со мной на прогулки, потом общаться, а затем и внимание на меня перестал обращать. А уж когда родился ребенок, то откровенно орать начал, прошибать кулаками стены во время ссор и приходить домой ближе к полуночи, чтобы мы уже спали, а в 6 сбегал на работу, не прощаясь. Думаете, он так много работал, чтобы прокормить нас с сыном? Нет, он просто не находился дома, чтобы нас не видеть, не общаться, а денег приносил ровно столько, сколько надо было для простейшего выживания, шиковать на них было абсолютно невозможно. Я не работала, сидела дома с ребёнком, стирала, убирала, таскала сумки с продуктами, выискивая, что подешевле, а он ужинал деликатесами у своих родителей и ходил в грязной обуви по коврам, только что старательно мною вычищенным, оставляя на них куски уличной грязи.

Чаще всего мужчины на Венере ждут сыновей и гордятся тем, что родили себе наследников. Возможно, Аркадий и гордился этим, но точно не дома. Дома он не обращал ни малейшего внимания на нас с сыном, а если сын или я подходили с любым делом, орал, как подорвавшийся на мине орангутанг, старательно объясняя, что мы ему мешаем.

Что мешаем? Да всё: работать, отдыхать, смотреть фильм, есть, короче, жить мешаем.

Чем мешаем? Самим фактом нашего существования и тем, что не укладываемся в его картину мира.

Аркадий считал, впрочем, почему считал? Вполне возможно, что он и сейчас так считает. В общем, по мнению Аркадия главное в семейной жизни – красивая картинка: красота жены и ребёнка важнее других параметров. Улыбка и добрый взгляд, подаренные кому-либо на улице, важнее любви в семье. Общение с соседями, сослуживцами, знакомыми и помощь им важнее, чем общение с женой и ребёнком, и несравнимо важнее, чем помощь жене и ребёнку. Я никак не могла понять, почему он дружелюбен со всеми, кроме нас.

Первым делом пришла в голову мысль о том, что после родов уж слишком растолстела и ужасно выгляжу. И так я и считала, безрезультатно изводя себя диетами, пока не пошла на работу и не начала отовсюду получать комплименты и мужское внимание. Немного погодя я стала считать, что это просто потому, что я не имею высшего образования и со мной не о чем говорить, но и эта теория слишком быстро развалилась, так как я – душа любой компании и заводило, всегда была раньше и это не изменилось после родов.

Когда все теории, выдуманные мною, развалились, я пришла к маме пожаловаться, но, как всегда, получила:
- Микаса, ты сама виновата. Ты не умеешь себя вести. Вот разве добропорядочные жёны носят такие короткие юбки? А на ребёнка посмотри! Почему он постоянно в грязной одежде?
- Потому, что он любопытный и ему всё интересно, везде хочет залезть, иногда пачкается, это же ребёнок, мама! Дети часто...
- Часто, что ты себе тут возомнила? Воспитывать надо и не будет никаких часто! А мужа ты как одеваешь? В потёртых джинсах который год ходит!
- Мам, Аркадий – взрослый мужчина, он сам выбирает и оплачивает себе одежду. Для работы ему форма нужна, и она с иголочки всегда. А джинсы эти он любит и …
- И что? Заботливая и любящая жена обязательно найдет возможность нормально одеть и себя, и мужа, и ребёнка.

Вот, наверное, тут впервые моя догадка, мерцавшая время от времени в голове, как далёкая звезда в облачную ночь, получила прекрасные пышные формы: мою маму невозможно ничем порадовать, никак удовлетворить. Просто потому, что соответствовать её идеалам каждую секунду жизни не сможет никто. И папа ушёл от нас не потому, что я такая уж никчёмная была, а потому что понял это раньше меня. Понял и молча ушёл, как истинный джентльмен, в надежде, что это наконец-то улучшит мамину жизнь. Он исправно платил алименты, общение со мной ему было запрещено мамой (а мама, как вы понимаете, истина в последней инстанции). Папа не женился, поздравлял меня на все праздники, и очень хотел общаться с внуком, когда Витенька появился.

Мама же хотела только одного: идеальную картинку для всех окружающих и в этом она целиком и полностью совпадала с Аркадием. А я, как и положено жертве с синдромом кого-то там, защищала своих мучителей всеми силами. И чем дольше это происходило, тем сильнее крепла в моей голове мысль: «Так дальше жить нельзя. Это безумие. Еще немного и я полностью потеряю себя, растворившись в исполнении чужих желаний».

И вот именно этот разговор оформил и укрепил во мне стремление сбежать.
И, когда в один прекрасный день я это сделала, Витеньке было 10.
Он рос тихим, недрачливым мальчиком, уверенным в том, что все мои беды от него. А те, что не от него, происходят лишь от того, что я – женщина, женщинам всегда сложнее. Мой сын прекрасно видел, что бабушки и дедушка им не интересуются, и считал, что отец его люто ненавидит. И обо всём этом я узнала только потому, что решилась на побег. У меня было странное чувство, что иначе меня не отпустят, а, если поймают, то посадят, и ребёнка я больше не увижу. Глупости конечно! В современном мире такого никто не делает из-за нежелания продолжать вести совместное хозяйство. Есть специальные учреждения, которые занимаются разводами, разделом имущества и всякое такое, но в моей голове загоралась красная лампочка тревоги, как только я думала о любом другом варианте развития событий, кроме побега.

- Все правильно, это и была отработка линии судьбы Габриэллы.
- Ну ты серьезно? Вот, кто мною руководил?
Я помолчала, и, не дождавшись ответа, задала следующий вопрос:
- Миракс, а отработки линии судьбы у Спящих бывают?
- На данный момент на Венере нет ни одного человека, который бы не отрабатывал линии своих предыдущих судеб. Разница Пробудившихся и Спящих лишь в осознании и нашей поддержке.
- Так, вот что ты сейчас сказал?
- Неважно, спишь ты или нет, ты всё равно отрабатываешь линии предыдущих судеб.
- Зачем????
- Спящий, чтобы проснуться. Пробудившийся, чтобы идти дальше.
- Дальше это куда?
- На следующий уровень.
- А на нём что? Отработка Пробудившимися линий судеб Спящих, чтобы им быстрее проснуться? – я не удержалась от сарказма и, конечно же, ответа не получила.

Миракс, как всегда в подобных случаях, просто ушёл. Или он всегда со мной? Вот даже это не понять. Кто он вообще? Зачем я его слушаю? И сарказм ли это?

Я не успела ни разобраться, ни потеряться в этих философских вопросах, потому что оказалась на рыночной площади. Было много шума, дети бегали и клянчили, кто еду, кто игрушки, торговцы наперебой зазывали к себе, а я – молодая, высокая, черноволосая женщина, стояла немного в стороне и глазела на всю эту суету. Мои руки двигались еле заметно, в такт уличной музыке пританцовывало тело и я, Габриэлла Кантолини, 22 лет от роду, впервые попала в город. Здесь было всё в диковинку, дамы в пышных одеждах, мужчины в огромных шляпах, всё не как у нас. За исключением детворы, она везде одинаковая. Вот, кстати, тоже вопрос: если дети везде одинаковые, то откуда берутся потом разные взрослые и национальности?

Упс, я помешала какому-то богачу на лошади и упала от толчка правой ноги его скакуна. Встала, отряхнулась, надо идти искать жилье. Денег у меня нет, в заплечном мешке лишь травы от простуды и бабушкина шаль. Я – сирота, уже круглая. Родители умерли так давно, что я их абсолютно не помню, как и причины, по которой они ушли из жизни. Меня воспитала бабушка, и неделю назад я её похоронила. Всё, что у меня есть находится со мной. Наш дом, где я выросла настолько обветшал, и деревня настолько бедная, что единственно правильным решением я видела именно это: пойти в город.

И что же я буду здесь делать? Я хорошо умею ухаживать за растениями, стирать, убирать. Значит, служанка или садовница. И как найти такую работу? Походить по богатым усадьбам. Но это завтра, сегодня – мой первый день в городе, сегодня я хочу его увидеть и понять. Наивно? Возможно, но в 22, будучи деревенской жительницей, я думаю именно так.

До самого вечера я простояла на рыночной площади, не чувствуя ни усталости, ни голода, а только огромный интерес и желание понять этот город, этих людей, эту жизнь. Я чувствовала себя чуждой и чужой. Так было в деревне, так оказалось и в городе. Интересно, почему? Неужели, я действительно настолько другая, что нет мне места среди людей? Мне очень хорошо в лесу, с животными, но очень неуютно с людьми. Они говорят одно, думают другое, делают третье, а ожидают от всего этого четвёртое и мне совершенно непонятно, как так. Ладно, может быть это только по молодости такое? И у всех? Просто об этом не принято говорить?

Настал вечер, и я пошла искать ночлег. Таверна на окраине города была не шумной, почти безлюдной, хозяину нужна была работница: прибирать помещение, мыть посуду, подавать заказы. И он согласился взять убогую деревенскую горбунью.

Ой, я не сказала? Да, правое плечо немного выше левого и есть небольшой горбик, но это не мешает мне ходить ровно, почти не мешает. И никак не отражается на качестве моей работы, только на красоте. Впрочем, красивая это вообще не обо мне. Разве только о моих глазах? Вот они как-то завораживающе действуют на всех, некоторые даже и горба моего не замечают, а некоторые только его и видят, но это те, кто никогда не смотрел мне в глаза.

- Мииираакс, ты знал, что я уродиной бывала?
- Ты действительно считаешь Габриэллу таковой?
- Я нет, но в детстве она натерпелась.
- В детстве все натерпелись, кто чего. Нам же важно не то, о чём, другие думают, мы о твоих мыслях разговор ведём.
- Нуу дааа, – как-то несмело получилось, неуверенно.
- То есть, мнение окружающих для тебя важнее, чем собственное?
- Нет, не всегда, но оно тоже важно. Вот смотри, когда я тортик пеку, то мне же важно, чтобы он понравился моим домочадцам. И это важнее даже, чем моё мнение. Потому что, если мне он нравится, а им нет, то есть они его не станут и нужно будет что-то снова печь или в магазине покупать, или в кафе. Или вот, – я закатила глаза в поисках более удачного примера, но не успела. Миракс опередил:
- И когда ты чувствуешь, что сейчас правильно дать человеку возможность подумать, а не «быстрее закрывать сделку, пока клиент тёпленький», как требует того шеф и все каноны менеджмента, ты тоже плюёшь на свое мнение?
- Нет, я делаю, как чувствую, и ты это знаешь.
- И это приносит кому-нибудь разочарование?
- Наверное, конкурентам. Остальные всегда довольны. И в последний раз шеф настаивал так давно, что я вообще не помню.
- Правильно. Потому что ты – Пробудившаяся, иначе чувствуешь людей, энергии. И важно тебе сейчас, как ты выглядишь?
- Конечно. Мне нравится красивая одежда, длинные волосы..., – я только начала загибать пальчики, но Миракс снова не дал договорить:
- А будешь ты красивее, если макияж нанести?
- Да, и ты это тоже знаешь, – буркнула я, начиная подозревать, куда он клонит.
- И почему же ты не красишься? Ведь же важно, другим нравиться! Их мнение важно!
- Ну мне лень. Я себе нравлюсь и без макияжа. А что другие думают мне всё равно. Именно в этом контексте. Слушай, а мне показалось, или Габриэлла волосы обрезала? – мне сейчас прям мега важно было перевести разговор в другое русло. Очень не хотелось продолжать о мнениях...
- Нет, они у неё просто не растут длиннее, чем по плечи.
- А такое тоже бывает?
- Бывает! И не такое бывает! Ты же заметила, что телосложение Габриэллы немного иное, чем у других твоих воплощений?

И я снова в таверне. Народу – видимо-невидимо, праздник в городе. Сюда съехалось полстраны, а может и вся. У меня нет свободной минутки, ни на что. Я бегаю от плиты к столам, от столов к лохани для мытья посуды и снова к плите. Собственно, плитой в современном понимании это сложно назвать, но я решила, что не хочу перегружаться новыми названиями предметов обихода, не за тем я сюда пришла.

Я бегаю и мне совершенно некогда посмотреть на себя, и на реакцию, которую я вызываю в людях, тоже некогда смотреть. Нужно всё успеть, сделать так, чтобы хозяин был доволен, ведь от этого зависит моё жалование. Я постоянно слышу, как меня ото всюду зовут: «Габриэль, где тебя носит? Я жду уже полчаса!», «Габриэль, убери со стола, разве не видишь, сесть некуда господам?», «Габриэль, негодный мальчишка, ты почему до сих пор не принёс жаркое?»

Стоп, мальчишка? Ладно, здесь, наверное, есть ещё один слуга, мой тёска. Добравшись до своей постели, я тут же уснула, а утром, наконец-то, нашла время посмотреть на себя и свою одежду. Тааааааак, Миииирааакс!

- Миракс, что происходит? Почему у меня, Габриэллы Кантолини, мужская одежда? Что за шуточки?
- У Габриэллы Кантолини не только одежда мужская, у неё и черты лица, и формы не ярко выражены...
- Да, нет пышного бюста, практически нет талии, это я тоже заметила и что? Зачем она в парня наряжается?
- Об этом тебе лучше у неё узнать, из первых уст, так сказать.
-       Она тоже дневник ведет?
- Нет.
- Тогда как я с ней беседовать буду?
- А как ты о чувствах Гюльчатай и Алишаха узнала?
- Там всё ярко было, они очень четко проговаривали эти мысли, их невозможно было не услышать. А здесь только и делаю, что бегаю по таверне или по городу. Нет у Габриэллы мыслей, она как-то обходится без них. Она вообще писать – читать умеет? О чем вообще может думать женщина, выдающая себя за мужчину? Бред какой-то!
- Ну, если ты сказки разных народностей почитаешь, то это не первая женщина, выдающая себя за мужчину. Начиная с боевой китаянки Мулан и заканчивая европейскими принцессами. А твоя любимая Василиса Микулишна? Которая косами своими из темницы мужа вызволила? Она же в татарского посланника одевалась, про гарем рассказывала, требовала выдать за нее замуж ...
- И кого Габриэлла так откуда вызволит? И при чём тут Мулан? Она отца защищала от верной погибели. А Габриэлла кого защищает? Она же сирота, ей самой защищаться надо!
- Именно это она и делает. Габриэлла устала от насмешек типа «Эй, мальчик, ты зачем в женскую одежду нарядился?» и нашла выход. Теперь она Габриэль.
- И для работы в таверне это проще, никто не пристает.
- Именно так и подумала Габриэлла.
- Слушай, а может, уже всё само разрешилось и её не сожгли? Ну ведьмы же не бывали мужчинами?

Вместо ответа я снова оказалась в мужской одежде, на сей раз меня куда-то везли, ничего не говоря и ни о чём не спрашивая. В моей голове крутились вопросы: что происходит? Почему хозяин таверны сказал, что мне нужно пойти с этими людьми? Вернусь ли я когда-нибудь назад? Но я же не раб? Почему они имеют право вот так, ночью везти меня, куда им хочется? Я – свободный человек, могу идти, куда хочу. Вот остановятся, я выйду из кареты и пойду, куда глаза глядят. Если остановка будет. А если нет? Нарастает чувство тревоги, незащищённости, я стучу по стенке кареты, она останавливается.

Ничего не ожидая более, я открываю дверь и выбегаю в ночь. Я понятия не имею, где мы и куда едем. И я не ожидала, что есть охрана. Они на лошадях быстро меня догоняют. Можно сказать, что мой побег закончился, не успев начаться.

Вежливо, но очень настойчиво, они возвращают меня назад, в карету и я слышу, как дверь закрывается на засов. Теперь я в ещё большем смятении и панике. Что такого я сделала, что меня, простолюдинку, везут в карете? В чём моя великая ценность? Почему не убили на месте, а только закрыли возможность сбежать?

Страх мешает думать, но я заставляю себя мысленно пробежаться по моим разговорам с посетителями таверны. Нет, никаких крамольных речей я не вела. Ни к кому не приставала, никто не знает мой секрет, я всегда тщательно следила за собой и закрывала на ночь двери. Я не могу быть никому помехой. Я не могу быть никому интересной. Что происходит? Кто эти люди? Мы слишком долго едем, явно выехали за черту города. Впрочем, как я могу это знать? Я же ни разу не ездила в карете? Да и на лошади тоже не ездила, ни разу.

Беспокойство было невыносимым, оно переходило в страх и превращалось в панику, которая перерастала в безудержный смех, затем я – Габриэлла утихала на пару секунд и всё начиналось сначала.