БАМ Электричество, шапка и пиво

Бегство от распределения на БАМ, под крыло родителей, состоялось гораздо спокойнее, чем ожидалось. Реальность была немного другой, поскольку все страшилки, которыми пугали в институте о том, что нарушителей найдут, накажут и вернут на место, оказались обычным блефом. Нужно было очень насолить работодателю, чтобы он стал разыскивать беглого студента, да и какой смысл возвращать того, кто работать не хочет. Проблема скорее была в том, что найти новую работу беглецу было крайне сложно, не любили кадровики связываться с проблемным работником. К счастью, на бескрайних просторах Дальнего Востока, особенно в таких глухих местах, как посёлок Берёзовый, куда я снова приехал, избытка молодых инженеров не наблюдалось, и местные власти приняли меня с распростёртыми объятиями. Председатель сельсовета, дружок и собутыльник моего папы, сходу предложил мне должность директора электростанции, по-местному, ответственный и уважаемый пост. Интрига состояла в том, что посёлок снабжали электроэнергией дизель-генераторы, и свет включали в определённые часы три раза в день. В остальное время использовали керосиновые лампы, реже свечи, а керогазы были в каждом доме, вернее, летней кухне. Откуда брали керосин, оставалось загадкой, но у нас жестяная баклага всегда стояла в холодном пристрое. Местные предпочитали готовить на дровах, как и сотню лет назад, благо дров в тайге было навалом. У леспромхоза тоже была своя электростанция, импортные дизели, но она обеспечивала только своих потребителей, ведь леспромхоз работал исключительно на экспорт, лес гнали в Японию, и никто не позволил бы сорвать контрактные поставки, а народ и так обойдется.
         Председатель привёл меня на поселковую электростанцию днём, когда она не работала. Я сразу и не понял, куда мы пришли. Помещение было большой, скорее, здоровенной землянкой, в которой были установлены передвижные станции мощностью 60 и 100 киловатт. Когда они не работали – две керосиновые лампы были к нашим услугам. Дежурный электрик, попахивая дежурным перегаром, дежурно показывал хозяйство. Радости оно вызывало мало, но председатель нажал на отца, и я вышел на работу. К неудовольствию моего подчинённого персонала, я немного понимал в технике, поэтому лапшу, которую они мне пытались повесить на уши, они съели сами. Председатель лично поговорил с ними о вреде пьянства в рабочее время, и ещё одна серьёзная проблема исчезла. Некоторые вещи в начале меня сильно удивляли, не знал я, городской житель, многих нюансов затворнической таёжной жизни, другие здесь были ценности и отношения между людьми. Когда председатель увидел перечень первоочередных дел и список необходимого оборудования, он просто оторопел, ну не было никогда в поселковом Совете столько денег, а уж железяк и подавно. По неписанной традиции работяги сами потихоньку ковырялись с ремонтом, доставая требуемое неизвестно где и как, что было нормально в советское время. Специалисты, техника и запчасти были в леспромхозе, но его директор тоже считал себя первым человеком в посёлке, и глухая вражда за первенство не давала двум в принципе нормальным мужикам объединиться на благо своего посёлка. Председатель надулся, но потом поддался моей настойчивой просьбе, и позвонил директору с просьбой принять меня. Выслушав монолог о радужном будущем электростанции и посёлка, директор сбагрил назойливого бывшего студента в объятия главного механика, который легко наобещал златые горы, когда появится возможность. Дело тормозилось самым нелепым образом, но это была жизнь, которой я не знал, и которой следовало учиться и учиться, в том числе на своих ошибках. С наглостью, свойственной юности, которую сейчас я называю полным отсутствием жизненного опыта, я привлёк к помощи военных (через папу и комбрига, ведь офицеры-то тоже жили в посёлке), и директора леспромхоза, за которого взялась его собственная жена, науськанная подружкой, женой председателя. Мои работяги, хоть и выполняли служебные обязанности и обещания, поглядывали с явным сожалением и усмешкой, ожидая, когда запал погаснет, натолкнувшись на бетонную стену бюрократии и равнодушия. Это слегка бесило и нервировало. Если ребята-лесорубы валили сосну с одного запила, то я много чего читал и видел на экране, да и комсомольское прошлое и опыт подсказывали, что может сотворить правильная агитация. На куске серой крафт-бумаги, в которую заворачивают рулоны бумаги для папиной типографии, я написал два плаката с призывом к субботнику, которые повесил у единственного в посёлке магазина, и на доске объявлений у клуба. В магазине собирались все местные бабы, мимо клуба народ шёл на работу в леспромхоз. Не знаю, что подействовало, призыв помочь родному посёлку, или загадочное слово «субботник», которого, возможно, у них никогда не было, но через некоторое время в темноту землянки стали заезжать мужики с делянок, и заглядывать местные бабы, которые солидно интересовались, «а чо надо?». Надо было много, и я терпеливо рассказывал каждому желающему о планах перестройки. Вскоре рядом с землянкой кто-то высыпал кучу свежих досок, а потом брус и горбыль для нового тамбура.
Субботник намечался в воскресенье, такой вот словесный каламбур, с утра я сидел на пеньке перед входом, и курил десятую сигарету. Мои работяги стояли в сторонке, и о чём-то переговаривались. Никого не было. Откуда мне было знать, что осторожные мужики уже давно наблюдали исподтишка за происходящим, до последнего оттягивая приход, дабы не попасть в просак. Посидев ещё немного, я встал, и пошёл внутрь землянки. Горькая обида захлестнула сердце, но показывать свои слабости другим было ни к чему. Я взял рукавицы, ножовку и топор, которые принёс из дома, и вышел наружу.
- Ну что, говори, что будем делать, - председатель сельсовета стоял у своего мотоцикла, с интересом поглядывая на орудия труда в моих руках.
- Интересно, а что это ты резать этим ножичком собрался? – он покосился на ножовку в моих руках, и достал из коляски бензопилу.
- Вот какой ножичек нужен. А топором твоим только корове бриться.
Пока мои работяги ржали во весь голос, из окружающей пустоты материализовались мелкие пацаны в сопровождении своих родителей, которые чинно здоровались друг с другом, и кучковались у досок. Председатель не зря занимал своё место в Совете, и тут же возглавил народные массы. Он же с детства знал всех как облупленных, поэтому быстро выловил нужных людей, и расставил по местам, определив задачи. Мне оставалось только показать мужикам чертежи нового тамбура и дополнительной внутренней перегородки внутри, после чего меня вежливо попросили не мешать, а постоять в сторонке, и фиксировать сделанную работу.
Управились часа за четыре, вынесли из землянки весь накопленный за века мусор, постелили полы, устроили новый тамбур, чтобы зимой не замерзать. Председатель от лица Советской власти толканул речугу минут на десять, мужики покуривали и жмурились от счастья, выслушивая дифирамбы в свой адрес, и озирая плоды дел своих, пацаны гордились участием в великой стройке, в общем, все были довольны.
На следующий день весь посёлок бурно обсуждал произошедшее событие, председатель ходил гоголем, а директор леспромхоза молча дулся в своём кабинете. Как человек неглупый, он понимал, что теперь ему придётся внести свой вклад в общее дело, и дать людей и технику для ремонта электрических систем, ну не поймут его поселковые, если останется в стороне, а бабы так вообще заклюют. В обед директор пришел на электростанцию, хмуро посмотрел списки необходимого, и обещал завтра же прислать помощь.
- Если бы не твои плакаты, ни хрена из этой затеи бы не вышло, - сказал он напоследок, садясь в машину, - И откуда ты всё это придумал?
- Фильмы про революцию смотрел, - я лыбился, как придурок, но директор ничего так и не понял, наверное, план и кубометры дров занимали в его голове всё свободное пространство.
Через пару месяцев, когда порядок в хозяйстве был вполне приемлем, меня встретил комбриг.
- Ну, что, пора тебе переходить на другую работу, с председателем я договорился, он найдёт тебе замену. Будешь помогать автомобилистам, скоро придёт импортная техника, нужны молодые мозги.
Да, молодые мозги были нужны, сам комбриг был в звании майора, и неполных сорока лет, он знал, о чём говорил. И пошёл я в армию, но вольнонаёмным.
           Пока шла борьба за электричество, свободного времени почти не оставалось, тем более что свет выключали в десять вечера, и проводить романтические вечера при свечах у тёплой печки не особо получалось, ну, максимум, перекидывались в картишки с родителями после ужина. Все уже привыкли к определённому распорядку, спать ложились рано, вставали тоже рано, деревня, одним словом. Хуже всего было в воскресенье, когда и дров про запас наколешь, и воды натаскаешь, а скука смертная. Местная библиотека не могла похвастать репертуаром, а десятый раз перечитывать одно и тоже было невмоготу. Поселковые парни моего возраста работали в леспромхозе, и свободным временем не заморачивались, кроме того, кругозор их ограничивался рекой и лесной делянкой, они здесь родились и выросли. Охота, рыбалка, собаки, мотоцикл были их миром, а расклешённые брюки и кримпленовые финские пиджаки совершенно не интересовали. Лейтенанты из батальонов, разбросанных по трассе строительства, тоже пахали круглые сутки, и всё свободное от службы время, если оно было, спали. 
И вот, как-то раз проходя в воскресенье возле клуба, я услышал подозрительно знакомые звуки, которые глухо доносились изнутри. Клуб, хоть и должен был олицетворять собой место культурного отдыха трудящихся лесорубов и служащих, был не особо посещаем, поскольку киномеханик давно сбежал, танцев не было, артисты не приезжали, и народ в нем собирался раза два в год, на собрания по великим праздникам. До этого в клуб я никогда не заходил, хотя его двери редко когда закрывались, от кого закрывать то, но сейчас, как зверь на запах, я шёл на звуки му, разбередившие мятежную душу. Клуб, похоже, был единственным кирпичным зданием в посёлке, видным и монументальным. Ко входу вела широкая лестница с площадкой перед дверью, на которой по праздникам устанавливали трибуну, и толпился народ из руководящего звена. Высокие двустворчатые двери охраняли вход в храм искусства. В холле клуба одиноко стоял здоровенный биллиардный стол, на котором кроме военных никто видимо не играл, по стенам сиротливо жались массивные скамейки, и висела громадная хрустальная люстра размером с летающую тарелку, не мытая, похоже, с рождения. Из холла в зал вели две двери, одна из которых была приоткрыта. Зал клуба был приличных размеров, заставленный рядами стандартных кресел, соединённых по четыре, с большой сценой с занавесом и обязательной трибуной для оратора. Полы тоже были сделаны на совесть, из мощных деревянных плах, по которым на тракторе можно ездить. Рядом со сценой была дверь, из которой отчётливо слышалось гитарное соло, и буханье баса. Я вошёл, и осмотрелся. Здоровая комната, заставленная микрофонными стойками, колонками, духовыми инструментами и прочим добром, слабо освещалась двумя лампочками, в углу стояла ударная установка, около которой невысокий солдат терзал гитару, пытаясь настроить «квакалку», а второй сидел на стуле, настраивая бас. Они молча посмотрели на меня, очевидно приняв за очередного посетителя, что, в общем, было не далеко от истины.
- Возьмёте в долю? – спросил я, не затягивая решение вопроса.
- А что ты умеешь? – спросил гитарист, что помоложе.
- Пою, тренькать немного могу.
- Это мы и сами можем, - сказал басист, что постарше. – Нам ударник нужен, барабанить можешь?
- Нет, не умею, но если надо, научусь. Слух есть, нужен учитель хороший.
Басист посмотрел на меня повнимательней, и кивнул другу.
- Ну, сыграй что-нибудь, - круглолицый гитарист улыбался, протягивая мне гитару. Пауза затянулась. Я не хотел попасть впросак, распевая песни, возможно и не знакомые ребятам, да ещё под их скептическим взглядами, да и не был готов вот так сходу драть глотку перед незнакомыми людьми, поэтому нашёл другой выход. Откуда мне было знать, что хороший профессионал будет петь и плясать в любой ситуации, я -то профессионалом ещё не был.
- Давайте вы что-нибудь сами споёте из своего репертуара, а я подпою вторым голосом, вот и послушаете, - предложил я, возвращая гитару. Солдаты снова переглянулись, и жахнули «Веселей, ребята, выпало вам, строить путь железный, а короче, БАМ». Микрофоны оказались подключены, и мы орали песню задорно и весело, пока не закончили. Ребята улыбаясь подошли ко мне.
- Здорово получилось, сказал гитарист, и протянул руку. – Меня зовут Юрий.
- Александр, - басист крепко сжал мою ладонь. – Мы из Москвы.
- А я Владимир, из Волгограда, теперь здесь работаю.
Так и началась моя карьера барабанщика в местном клубе, в вокально-инструментальном ансамбле без названия. Юрка и Сашка были, вообще-то, профессиональными музыкантами, и до армии играли где-то в московских ансамблях разного уровня. Сашка, басист, так вообще играл у Градского, если не врал, он был самый старший из нас, и загремел в армию по глупости, ибо годков ему было почти 27, а позже уже не брали. Юрка просто загремел, армии понадобились рабочие руки. На репетиции парни приезжали из батальона в воскресенье, но теперь, когда трио оформилось, репетировать стали почти каждый день. Конечно, такое не понравилось их командирам, но я быстро решил проблему, переговорив приватно с начальником политотдела бригады, которого знал ещё с детства. Не знаю, что он там наговорил комбату, но слова о культурном развитии молодёжи и роли самодеятельности в военном воспитании рядового состава там присутствовали наверняка.
         Заведующий клубом, с редким именем Адольф Иванович, который больше любил ходить на охоту и рыбалку, нежели заниматься культурным просвещением населения, как-то вечером заглянул на огонёк. Не то, чтобы проверить сохранность реквизита, клуб то не закрывался весь день, но порядка ради, тем более, местные новости донесли до слуха, что композиторов в клубе прибавилось, и они поют каждый день. Хитрый мужичок Адольф, услышав музыку ещё на входе в клуб, присел в зале на креслице, и примерно полчаса слушал музыкальные изыски, после чего вошёл в комнату, и сходу взял быка за рога.
- Надо танцы для молодёжи организовать, - он встал посреди комнаты, по привычке поглядывая, нет ли чего противозаконного в виде пустых бутылок или консервных банок. Сам Адольф, как и все поселковые, любил принять бражки кружечку другую, водка то была в дефиците, но в культурном центре нарушений не терпел, и сильно поддатых в клуб не пускал, благо был мужиком здоровым, и кулаки имел пудовые.
- Ты, Саня, подумай на досуге, а потом мне репертуар покажи, чтобы всё было как положено. А я афишку сооружу соответственно, - он быстро крутанулся, и исчез, не став выслушивать наши возмущённые вопли и аргументы, поскольку в полемике был не силён. Немного успокоившись, мы обдумали ситуацию, и выработали план действий, который мог удовлетворить все заинтересованные стороны. С одной стороны, Адольф имел полное право требовать от нас хоть каких-то результатов, ведь он, по сути, безвозмездно разрешил проводить время в его клубе почти незнакомым молодцам, доверив им ценный реквизит в виде электроинструмента и другого оборудования немалой стоимости. Другое дело, что вся эта груда товара всё равно бездарно лежала в кладовых мёртвым грузом с самого того момента, как ее закупили, ибо и на гармошке-то в посёлке никто не играл, а уж петь песни и подавно было не в привычках, хотя повеселиться любили, это мы позже узнали точно. С другой стороны, понимая свою никчёмность как клубный деятель, Адольф хотел одним махом повысить свой поселковый статус, снова сделав клуб культурным центром. Была у него ещё и одна скрытая мечта с далеко идущими целями, постараться прославиться на районном, а может и на областном уровне, участвуя в разных конкурсах по поиску талантов, коих было не меряно в то время.
        Прикинув репертуар, включающий иностранщину, мы выторговали у Адольфа три недели на подготовку, и разошлись довольные собой. Шила, однако, в мешке не утаишь, тем более в деревне, и по углам стали шушукаться про танцы в клубе в скором времени. Как такие вещи узнаются вообще, если мы молчали? Через дымоход, что ли, просачиваются? Окружающие загадочно косились, кое-кто намекал и подмигивал, пару раз спрашивали напрямую. Мы молчали, девки открывали сундуки, парни чистили штиблеты. И вот в последний понедельник, придя на очередную репетицию, мы увидели на клубе скромную афишу «В субботу в клубе танцы. Начало в 19.00», намалёванную цветными красками на листе ватмана. Не выдержал Адольф напора, повесил на три дня раньше, чем договаривались. Посёлок шуршал так, что даже мама спросила про танцы, и потом ещё вспомнила, как она в молодости тоже пела на сцене.
Аппаратуру мы устанавливали в пятницу вечером, предварительно заперев дверь в клуб на ключ изнутри, чтобы непрошенные гости не просочились раньше времени, Адольф с сыном помогали таскать тяжеленные колонки и соединять провода, потом проверяли занавес, свет и прочее, что не включалось годами. Странно, но почти всё работало. Хотели украсить сцену, но кроме красных флагов и транспарантов ничего не было.
- Если всё пройдет успешно, купим и гирлянд, и флажков, и фонариков, - утешал Адольф, нервно потирая руки, сам переживал не меньше нас, тут или позор, или слава. Убрать кресла из зала, чтобы освободить пространство для танцев нам уже было не под силу, но сын завклуба, здоровый лоб-восьмиклассник, пообещал привлечь своих дружков при условии, что их пустят заранее приобщиться к культуре.
Вечером на следующий день Адольф пришел в галстуке, и смотрел через окно каждые пять минут, как около клуба собираются желающие отдохнуть. Мы настраивали инструменты и звук, пацаны таскали кресла. Все ждали.
Без пяти семь Адольф открыл входную дверь, и широким жестом пригласил уже подмерзающую публику в клуб. Клуб, кстати, имел отопление, потому что неизвестным образом был подключен к единственной маленькой котельной леспромхоза, которая обогревала остатками срубленного леса конторские здания, и пару цехов с дорогущим японским оборудованием. Чинно раздевшись в гардеробе холла, народ прошёл в зал, молча расселся под стенками на кресла. Радостный Адольф взобрался на сцену, и толканул короткую речугу, после чего взмахнул рукой, и занавес пополз в стороны. На большой сцене наше трио смотрелось жидковато, но деваться было некуда, и мы врезали марш. Публика молчала, и глазела по сторонам и на нас, девки хихикали, и строили глазки кавалерам. Из-за ударной установки зал было видно не очень хорошо, но пустота танцевальной площадки была очевидна, и здорово действовала на нервы. Спев ещё несколько песен, мы объявили маленький перерыв, и ушли к себе в комнату на перекур. Юрка просто кипел от негодования из-за того, что народ никак не реагирует на наши старания, и вообще хотел бросить эту затею, как вредную.
- Не переживай ты, это ж деревня, они и танцевать то толком не умеют, наверное, - более спокойный и рассудительный Саня лениво курил, стряхивая пепел в пустую консервную банку.
- Доиграем потихоньку, и всё. Считай, что на репетиции. – Саня, похоже, уговаривал не только Юрку, но и себя, поскольку ситуация была унылая, и задора не наблюдалось. Кто выступал, меня поймёт.
В дверь просунулась голова сынка Адольфа, и напомнила, что пора на сцену.
- А ну-ка иди сюда, и закрой дверь, - Сашка встрепенулся, и взбодрился.
- Есть в зале деваха, которая тебе нравится? – спросил он сынка. Тот насупился, и что-то пробубнил под нос.
- Сейчас мы будем играть медленную песню, подойдешь к своей девице, и пригласишь её на танец.
- А чо я-то, - сынок сразу встал в стойку, и набычился.
- Дубина, - Сашка ласково увещевал сынка, как змей-искуситель.
- Ты только представь! Ты медленно идешь через зал, такой обаятельный и неотразимый, и галантно приглашаешь девушку на танец. Она видит, какой ты смелый и мужественный, и отдаёт тебе свою руку. Вы танцуете в центре зала, и все парни и девушки вам завидуют!
Сынок, который не понял и половины незнакомых слов, слегка вспотел, представляя себе сие действо, но «все завидуют» он понял хорошо. Мы вышли на сцену, и заиграли вступление. Сашка кивнул сынку, в напряжении стоящему рядом со своими приятелями. Дальнейшее действо следовало бы заснять на видео для последующих поколений, чтобы показывать в виде наглядного пособия для галантных кавалеров. В книгах бы написали: «на не гнущихся ногах, робея, он, на глазах внимательно наблюдающей публики, подошёл к объекту своей страсти и т.д.». Ничего подобного. Оставив недоумевающих друзей, через весь зал, в развалку, сынок Адольфа подошёл к группе девчонок на другой стороне, вытащил одну из них за руку на середину. По-хозяйски облапив покрасневшую от внимания девицу, он стал переминаться под музыку, заиндевев лицом, и напряжённо смотря перед собой. Когда музыка кончилась, сынок отпустил девушку, и вернулся к дружкам, которые разинув рот смотрели на новоявленного героя. Герой краснел, но держался фертом, девки сбились в кучу возле счастливицы, шептались, и прыскали.
Сашка оказался прав, пример отчаянной храбрости разбудил публику, и на следующий танец толпа разобрала девушек за секунды, и с серьёзным и гордым видом отплясывала в зале. Лёд тронулся.
Время пролетело быстро, и даже Юрка в конце танцев счастливо улыбался всем своим круглым лицом, и больше не бухтел о неблагодарной публике. Свет в субботу выключали на час позже, но ребятам надо было добраться до батальона к вечерней поверке, путь не близкий, да и поужинать не мешало перед сном, поэтому, несмотря на недовольный гул разгулявшейся публики, мы закруглились, решив аппаратуру убрать завтра. Адольф сиял, и выгонял засидевшихся на улицу.
          Домой я шёл окрылённый успехом, и под впечатлением нашего первого выступления. Стучал я, конечно, плоховато, но для дилетанта вполне приемлемо, все успехи ещё впереди! Звёзды ярко сверкали на чёрном небе, здоровенные, как лампочки гирлянды на ёлке, пол луны освещало окружающие красоты спящих домов, тишина после клуба просто давили на уши, и казалась не реальной. Я завернул за угол, и всё исчезло.
Когда органы чувств стали приходить в себя, я смутно увидел две рожи, которые низко склонились надо мной.
- Кажись, не он, - сказал первый, и выпрямился.
- Да нет же, говорю тебе, он это, гляди, вот шапка то его.
- Шапка, шапка, - передразнил второго первый, - Дай-ка посвечу.
Он достал из кармана спички, и зажёг одну. Свет больно ударил по глазам, и я зажмурился.
- Не он, - сказал сожалением первый мужик, который рассматривал моё лицо, потом в сердцах сильно пнул меня под рёбра сапогом, и повернулся к другу.
- Шапка, шапка, - он все продолжал сердито ворчать, - Пошли домой, пока не увидели.
И они ушли в темноту, грузно топая сапожищами по мерзлой земле.
Я мирно лежал на дороге у чьего-то забора, и постепенно приходил в себя, одновременно осознавая нелепость произошедшего. Звёзды одна за другой снова появлялись на небосводе, а неполная луна нагло таращилась сверху, подсвечивая картину. То, что меня приняли за другого, не очень успокаивало, да и рёбра побаливали, пнул здорово, гад. Здоровенное полено, орудие чужого возмездия, мирно лежало на дороге, как будто не имело к происшествию ни малейшего отношения. Я медленно сел, снял шапку, и потрогал затылок. Крови не было, но тупая боль отдалась при прикосновении, и, похоже, здоровенная шишка медленно надувалась на темечке.
Я посмотрел на шапку. Шапка как шапка, просто новая. Надо сказать, что работая в воинской части, и будучи сыном военного, здесь в тайге я практически всегда носил офицерскую форму, только без знаков различия, очень удобно, кстати. Вот и сейчас на мне был бушлат командного состава, и новая офицерская шапка. Конечно, она отличалась от солдатской, была толстой, мягкой, и пушистой, прапорщик на складе стучал себя кулаком в грудь, и убедительно врал, что это новая модель, специально для Севера, и на БАМ попала по личному указанию министра обороны, когда ему рассказали про местные морозы. Ну, прапора всегда всё знают, но, как бы там ни было, эта шапка, возможно, спасла мне жизнь, смягчив удар тяжеленным поленом, нанесённый мне по ошибке двумя нетрезвыми лесорубами. Что конкретно натворил мой двойник в такой же шапке, видимо останется тайной навсегда, но по местным бабам шастали практически все офицеры, к которым жёны еще не приехали, или не хотели ехать на край света. Взбодрившись такими мыслями, я тихонько поплёлся к дому, рассчитывая, что шишку не будет особо видно под длинными волосами, очень расстраивать маму не хотелось.
          Наши первые танцы прокатились по посёлку целой волной слухов и пересудов, особо досталось сынку Адольфа, уж очень необычным был его поступок. Паренёк ходил гоголем, и даже втихаря от папаши притащил Сашке трехлитровую банку браги, которую мы благополучно выпили за своё здоровье. Жизнь тихонько шла своим чередом, танцы в клубе были каждые две недели, чаще мы отказались, постоянно играть, как попугай, небогатый репертуар, скучно.
В один прекрасный субботний вечер, придя в клуб на репетицию, я увидел необычную картину, которая представляла собой суету десятка людей во главе с председателем сельсовета. Кресла в зале снова были сдвинуты к стенам, а деятельные рабочие устанавливали какие-то укрытия из фанеры, которые на поверку оказались кабинками для голосования. Выборы! Выборы в местные и прочие органы власти должны были состояться в воскресенье, посему и суетился местный председатель. В нашей музыкальной комнате царил полумрак, и я не сразу разглядел Сашку, который тихохонько сидел на стуле, и курил, чего мы старались не делать, поскольку дышать дымом и петь одновременно было не комильфо, да и Юрка не курил.
- Ты чего, не заболел часом? – я был несколько удивлён Сашкиным поведением.
Он молча встал, включил свет в комнате, и показал рукой вбок от меня.
- Пиво.
Я не понял, какое пиво, и повернулся. Рядом со стенкой стояла невзрачная серая бочка без надписей, прикрытая сверху разодранной картонной коробкой.
- Пиво, - снова сказал Сашка, - Целая бочка пива.
Из его пояснений я понял, что бочку спрятали у нас в комнате от греха подальше ещё и потому, что она закрывалась на ключ, и припасли её для избирательной комиссии и банкета, который должны были накрыть в кабинете у завклубом. Естественно, все местные начальники были приглашены на торжество, равно как и высший командный состав бригады, ну, и мой папа соответственно. Заглянувший «на огонёк» председатель показал нам чугунный кулак, и пообещал земную кару за любую попытку открыть бочку, несмотря на наши почти семейные отношения, и удалился продолжать подготовку клуба к грядущему празднику. Репетиция не клеилась.
Пришёл Юрка, и теперь уже три человека сидели в позе Роденовского «Мыслителя», лихорадочно пытаясь придумать, каким образом извлечь божественный напиток наружу, не оставив никаких следов. Отверстие в бочке было забито заводской затычкой из мягкой сосны. Сама бочка была абсолютно сухая, поэтому любая капля на поверхности донышка или боках моментально бы выдала воровские намерения, со всеми вытекающими последствиями. Знал председатель, когда завозить дефицит, был бы хоть день в запасе, притащили бы шланг, и тихонько и без следов слили ведро-другое. Времени не было, найти шланг в почти спящей деревне, где нет водопровода, можно только масляный или бензиновый, а нужен был длиной метра полтора, чтобы не наследить. Мозги трёх человек работали в полную силу, но практического решения не было. Десятки предложений отвергались просто по той причине, что следы взлома остались бы на виду.
Обеспокоенный тишиной, председатель несколько раз заглядывал к нам в комнату, подозрительно оглядывая обстановку, и даже подходил к охраняемому объекту, но ничего криминального не нашёл, однако, на душе его было неспокойно. А что у нас творилось в душах! Вот уж никогда не думал, что запретный плод действительно так действует на человека. Я пиво не очень люблю, но почему-то и у меня холодный янтарный напиток призывно колыхался перед глазами.
Председатель сотоварищи наконец ушёл, и мы закрыли дверь в клуб изнутри на засов. Время утекало, как вода в песок, скоро ребятам было нужно возвращаться обратно в батальон, да и свет всё равно выключат в десять. Сашка нервно ходил по комнате, пиная провода, и толкая микрофонные стойки, пока, наконец, благополучно не споткнулся, и не свалил одну из них. Железный грохот неземной музыкой отдался в моих ушах. Стойки! Они же полые внутри! Я быстро рассказал друзьям идею, и мы бросились лихорадочно раскручивать бедные микрофонные стойки. То, что внутри они могли быть ржавые, грязные, пыльные и ещё чёрт знает какие, совершенно не волновало, каждый схватил ту, что была ближе, и мы приступи к делу. Это было не просто, стойки отчаянно сопротивлялись, скользили в руках и не раскручивались, опасаясь за судьбу быть утопленными в пивном море, мы же грезили тем, что сидим вокруг бочки, и потягиваем пиво из трубочек, как коктейль. Реальность оказалась куда прозаичнее. Стойки то мы раскрутили, но их диаметр был слишком велик. Поначалу мы не поняли подвоха, и, довольные собой, стали припрыгивать вокруг бочки, размахивая трубками и подвывая, изображая дикое племя, которое готовится к жертвоприношению. Молодые балбесы.
Бочка была плотно забита сосновым чопиком, и извлечь его из отверстия снова стало очередной проблемой. Как выбивают затычки? Единственный способ, который приходил на ум, молотком или топором бить по чопику, раскачивая его, предварительно надрубив сверху. При таком варварском способе бочка быстро открывается, но затычка приходит в полную негодность. Так делали мужики в пивных киосках, но нас это не устраивало по всем статьям, не было топора, и, самое главное, из чего сделать новый чопик взамен старого, чтобы скрыть взлом? Бегать по посёлку в поисках подходящего полена, а потом строгать новую затычку не хотелось, да и плотники из нас были, как из теста пули. Праздник снова откладывался, но мысль работала. Как там у Владимира Семёновича? «Если я чего решил, так выпью обязательно». Занавес на сцене поддерживали противовесы, стальные блины весом килограммов по пять каждый. Юрка притащил три, и мы, встав в круг, стали аккуратно поочерёдно наносить удары по затычке, пытаясь раскачать её из стороны в сторону. Действовали осторожно, чтобы сильно не помять деревяшку, на первых порах стучать ритмично не получалось, пару раз кто-то взвизгивал, прищемив себе пальцы, и упорство было вознаграждено. Юрка бросил железяку, и заорал:
- Сдвинулась, сдвинулась, я видел! - Он схватил чопик за конец, и стал тянуть изо всех сил.
- Заткни пасть, и стучи, - Сашка вызверился на Юрку, и тоже бросил блин. - Я тоже видел, что сдвинулась, так не открылась же.
Юрка насупился, но поднял железяку, и приготовился стучать дальше. Я его понимал, вежливо постукивать по криво вырубленному куску дерева, закрывающего доступ к заветной цели, крайне трудно, особенно, когда хочется изо всей силы шандарахнуть по проклятой деревяшке. Некоторое время мы продолжали свою монотонную работу, но вдруг чопик как-то странно хрюкнул, и покосился на бок.
- Спокойно, спокойно, - проговорил Сашка, уговаривая неизвестно кого, продолжая осторожно постукивать по боку непокорной затычки. Она подалась, мы замерли. Сашка взял чопик рукой, потянул, и тот просто выскочил из отверстия в донышке. Густой запах пива неспеша выполз из бочки, огляделся, и призывно повис в воздухе. Сашка быстро сунул затычку на место, и перевёл дух.
- Так, главное, не спешить, - он озирался по сторонам, разыскивая что-то в бардаке комнаты. Юрка схватил стойку, и толкался рядом, намереваясь засунуть её в отверстие, и соснуть пивка.
- Отвали, - Сашка снова осадил Юрку, - Совсем нюх потерял? Надо прикрыть бочку сверху, чтобы ни капли не пролилось, и следов не осталось, а ты лезешь со своей палкой.
Я поднял с пола драную коробку, которая до этого прикрывала бочку, взял отвёртку, и стал проделывать в картоне отверстие, примерно по размеру как в бочке, после чего уложил картонку на донышко, изолировав последнее от попадания возможных брызг. Юрка метнулся за кулисы, и вскоре притащил древний транспарант, который мы разодрали на куски, часть которых уложили сверху на картон, и прикрыли бока бочки, а часть решили использовать, как промокашку, в случае чего. После столь долгих приготовлений, Юрка наконец опустил трубку стойки в бочку, и стал всасывать пиво. Стойка была длиной примерно метр двадцать, поэтому невысокий Юрка встал на бочку. Физика посмеялась над нами. Диаметр стройки был несколько велик для трубочки для коктейля, сама трубка длинна, пиво – тяжёлое, поэтому, сколько Юрка не пыжился, всосать жидкость ему не удавалось. Разозлившись, он снова и снова пытался что-то сделать, но перехитрить природу нахрапом не получалось. Юрка сдался, и спрыгнул на пол. Сашка пытаться не стал, трубка одиноко торчала из дырки, мы приуныли, и только Юрка горячился, и орал, что надо просто наклонить бочку, а там будь что будет, хотя сам понимал всю бессмысленность своего предложения.
- А наливать-то во что будешь? – лениво спросил Сашка, развалившись на стуле, и закуривая после трудов праведных. В клубе даже грязного ведра не было, ибо не было уборщицы, Адольф просто мёл пол метлой, да и мы тоже похожим способом убирали в своей комнате. Ситуация снова зашла в тупик.
- Эх, был бы напильник, можно было бы трубу отрезать, - Я не фантазировал, а просто решал задачу по физике, кстати, не очень сложную. Если всасываемая масса велика, и дыхалки не хватает, её, массу, следует уменьшить, для чего нужно или уменьшить диаметр трубки, чего сделать мы не могли, либо уменьшить высоту всасывания. Ребятам это я объяснил проще, нужно максимально сократить расстояние от рта до поверхности пива, то есть сделать стойку сантиметров тридцать длиной. Сосать не совсем удобно, но шанс выпить резко возрастал. Но напильника не было, в результате мы согнули стойку в спираль, но сломать так и не смогли.
Куча духовых музыкальных инструментов, которую мы когда-то сложили в углу комнаты, чтобы не мешала, так как ни одного джазмена в посёлке не было со времён Колумба, привлекла моё внимание.
- Сань, а из чего сделаны трубы, из меди?
Сашка подскочил как ужаленный, он сразу понял идею. Профессиональный музыкант!
- Ищи тромбон, - он подошёл к духовым, и стал внимательно рассматривать груду сверкающего металла. Тромбон нашёлся, и одолжил нам свою кулису, которую мы тут-же безжалостно изуродовали, получив в результате устройство для сосания. Сашка никому не доверил испытание приспособления, и эксперимент провёл сам. Затаив дыхание мы с Юркой смотрели, как он сделал несколько вздохов, прочистив лёгкие как ныряльщик за губками, и потом резко втянул в себя воздух. Хотя положение сосальщика было немного неудобным из-за короткой трубки, судя по блаженной роже, Сашкин эксперимент прошёл удачно. Сделав несколько глотков, он оторвался от трубки, и, медленно выпрямившись, сказал: работает.
Пиршество продолжалось до тех пор, пока пиво не потекло из ушей, свет давно выключили, и мы сидели при огарке свечи, которая освещала наши довольные пьяненькие морды, периодически припадающие к останкам невинного духового инструмента. Трубку из бочки мы не вынимали, осторожно наклонно пристраивая в отверстии, чтобы не капать на поверхность, но по мере выпитого координация движений становилась все хуже и хуже, пока после очередного «засоса» Сашка не упустил инструмент в тёмное нутро.
- Ну и ладно, всё равно больше не могу, - он добродушно махнул рукой, и сунул затычку на место. Юрка попытался было упрекнуть Сашку в разгильдяйстве и пренебрежении нуждами друзей, но видно тоже был налит по горло, и быстро заткнулся. Следы постарались замести максимально чисто. Искалеченный тромбон и остатки кулисы надёжно спрятались в груде своих товарищей, остатки транспаранта Юрка забрал с собой, чтобы выбросить по дороге, стальные блины вернулись на своё место на сцене. Форточку мы оставили открытой, в надежде, что тяжёлый пивной дух и табачный дым за ночь выветрятся, и скроют улики.
         Выборы прошли на высоте, музыкальная комната была закрыта, и весь день находилась под бдительным оком председателя, потом комиссия до самого утра подсчитывала бюллетени, выпивая и закусывая в кабинете завклуба, разбавляя тяжёлую работу пивом из бочки, которую выкатили в зал, поближе к дверям кабинета. Мучений с разливом не было никаких, почти новый пивной насос, который продувной председатель выторговал к довесок к бочке, достойно справлялся с обязанностями, доставляя живительную влагу практически без усилий. Публика веселилась, бабы жеманно опрокидывали стаканчики, и хихикали, когда галантные кавалеры щипали их за бока. И, всё-таки, сомнения у председателя остались, потому что когда он вечером вошёл в комнату выкатить бочку, воздух в комнате подозрительно попахивал, да и бочка удивительным образом стала несколько легче, чем когда её привезли и кантовали в музыкальную комнату, к чему председатель лично прикладывал руки. Никаких следов взлома, естественно, он не нашёл, и обстановка вокруг была вроде нормальной. Смущала эта странная дырка в драной коробке, которой была накрыта пивная бочка, для чего она? Духовые инструменты могли бы рассказать ему горькую правду, но председатель не умел дуть в трубы, и они молчали.
Прости, тромбон, мы не хотели тебя обидеть.

Владимир Сухов
Ноябрь 2019 г