Магнолия

Александру Вертинскому и его танго «Магнолия».


Аннотация
 
ЦИВИЛИЦИД КАК ПЕСНЬ. Или инъекция ностальгии в мёртвую вену. 

Как здесь заведено, читатель сам решает, что это. Смесь эссе, стихотворной формы, пересотворение песни и/или очень странный кавер через почти столетие, – кавер длиной в 94 года.

Читатель и решит, как это выглядит. Достаточной(?!) ли высоты возведены автором стены метафорического дурдома? И как со стороны выглядят все эти новые смыслы в смирительных рубашках, прикованные белыми рифмами к железным ножкам больничных кроватей.

Подсказка от автора:
Это не кавер. Не адаптация. Не оммаж. Это ампутация 94 лет истории. 
[Вертинский спел «Танго Магнолия» в 1931-м о жёлтом тропическом рае. 
Автор вернул его в 2025-й — в порт, где магнолии стали кранами.
Этот текст – культурный цианид. Он убивает ностальгию и отправляет на тот свет волшебную экзотику, замещая её ржавым портом. Уничтожает саму идею «песни», ведь это — «оборванный провод». Гламурная любовная ностальгия становится фантомной болью в раздавленных 40-ка футовым контейнером грёзах. Автор не переписал Вертинского – он построил ему мавзолей из обломков эпох. 
   
Не ищите оригинал здесь. Его съела ржавая гарь.
Остались: 
— цепь по бетону вместо танго; 
— сухой лёд вместо любви;
— пустыня морского порта на месте тропиков; 
— точка. Вместо конца.
   
Ключ к этой песне – в оригинале 1931 года. Если после этого текста вам захочется найти текст песни настоящего Вертинского — сделайте это. Если осмелитесь услышать, как разбиваются грёзы. Пусть его чувственно-приторный «бананово-лимонный Сингапур» станет вашим личным противоядием. 
Автор же остаётся здесь. Слушать, как искры гаснут об асфальт. Если хотите, можете составить ему компанию.] 



ПОСВЯЩЕНИЕ АЛЕКСАНДРУ ВЕРТИНСКОМУ в его 1931 год из 2025.

Оригинал пел о ностальгии по утраченному раю. 
Этот текст – реквием по раю, которого на самом деле и не было.
Это философское сопоставление двух миров – эмигрантской элегантности Вертинского и индустриального киберпанка в стиле Цоя. Трансформация не просто стилистическая – это смена культурных кодов, ритмов и дыхания эпох.

Его «запястьями и кольцами звеня» стало «брякнули цепи».
Его «дикая магнолия в цвету» стало «кран-магнолия замерла». 
Его «лето унеслось в мечту». А новое «Лето... где было оно?» [не унеслось, а исчезло без следа, если вообще было оно].
 
Это не адаптация – это пересотворение. Нерв Вертинского сохранён, но залит в новую скульптурную форму. Рифмы намеренно сломаны – как позвоночник ушедшей эпохи.   

Мизантропия vs Милосердие: текст не выбирает. Он констатирует. Жестоко? Да. Но так ли это немилосердно? Это не песня Вертинского. И, разумеется, не танго. Это призрак песни, бьющийся о рельсы под дождём. Цой взял бы его в последний альбом. И вытащил бы из текста ритм-наркотик. И дал бы его толпе.
Море больше не поэтическая свобода. Поэты 1931 года мертвы. А море – просто точка на карте безвыходности/безысходности.


«МАГНОЛИЯ»
(посвящается А. Вертинскому)

Сингапур – это порт. Трубы. Ржавый конвейер. 
Дождь долбит по крыше. Как цепь по бетону. 
Стоишь у окна. С сигаретой. Без веры. 
«Бананы»? Их нет. Здесь пахнет мазутной тоской. 

Тишина – шум турбин за стеною. 
Взгляд темнеет, как шторм в чёрно-белом кино. 
На руке – нет колец. Но есть след от меня. 
«Иветта»... Твоё имя – как шрам. Откуда оно? 

Магнолия – кран на рассвете. 
Поднимет контейнеры ввысь. 
Ты плачешь, Иветта? Иль это – 
Свист ветра в разбитом стекле? 

Наша песня – оборванный провод. 
Искры гаснут об мокрый асфальт. 
Ты шепчешь: «Лето... где было оно?» 
Я молчу. Небо – гранитного цвета, Иветта... 

«Попугаи»? Здесь чайки. Их вопли – сирены. 
«Обезьяны»? – Буксиров сигналы в тумане. 
Ты ляжешь. На койке плед жёлтый, нет шкуры. 
И грёз. Дым мёрзнет в стакане. 

Май помнишь? Всё трубы, да соль на губах. 
Мои те слова? Их съела ржавая гарь. 
«Наша песня» не спета. Это пауза в такт. 
Сердце? Бубен пустой. Не жалея – ударь. 

Магнолия-кран замерла. 
Тень твоя – бетон обняла. 
«Любишь?» Ветер вырвал слова. 
Брякнули цепи. 
Залив. 
Прилив. 
Одиночество. Точка.