Как я брал Бастилию

Пока не наступил постмодернизм, но уже наступил развитой социализм, у вещей, событий и их последствий были определенные взаимосвязи. Все были уверены в незыблемости порядка вещей. Порядок событий тоже был определен – и вовсе не только решениями партии и правительства – но уже не так строго. Насчет последствий – это как всегда, и при социализме и потом – никакой ясности не было, да никто ими особенно и не интересовался. Но среди хаоса житейских обстоятельств была одна железная закономерность: как только на часах театра кукол из окошка высовывался волк (стало быть пробило 11 час), на всей территории одной шестой части суши открывались винные отделы. Кто не знает, напомню. Забота партии и правительства о благосостоянии (его неуклонном повышении, если правильно говорить) народа простиралась вплоть до того, что было разрешено очень многое. Но в разумных пределах. Царство разума предписывало братским народам СССР сколько чего есть, сколько чего пить, во что одеваться, что курить и какую культуру потреблять, а от которой держаться подальше. Поэтому из всех магазинов передовой общественной системы винные отделы были вынесены в отдельные помещения, снабженные бронированными дверями и оконными решетками. Увы, иногда, в отдельных случаях, кое где складывалась диспропорция между всевозрастающими (в одно слово) потребностями населения посетить либо винный, либо продуктовый отделения магазина. Не спасали даже стратегические запасы березового сока, заботливо собранного специально обученными людьми (в народе их называли химиками) и заполнявшего все прилавки в отделах сыров, колбас, мыса и рыбы. Так вот речь как раз о том, что ровно в 11 утра открывались винные отделы. Даже курьерские поезда, даже кремлевские куранты не были так точны, как заветный скрип ключей в железной двери – опоздай на пять минут продавщица, и социальные последствие этой оплошности могли вылиться в … впрочем, зачем гадать? Никогда никто не проверял, во что. И слава богу.
Статистика, как и молва, уверяют нас, что в среднем за бутылкой – причем только по талонам, они же карточки, они же приглашения, - люди стояли по два часа. Плюс – минус час. Так что все равно было – занять очередь в 9 и быть в первых рядах, или подтянуться уже попозже, когда по первому опохмелу народ уже остограммился. Но зато время, проведенное в кругу единомышленников, было раскрашено на редкость разнообразными красками – от задушевных бесед и обмена актуальными бытовыми новостями до свирепого мордобоя. Немудрено, что общество порождало чудеса самоорганизации – из толпы выходили крепкие ребята и соблюдали порядок - такой, какой они себе представляли. Ну, не бескорыстно, конечно.
В нашем районе винный отдел был вынесен аж в цоколь огромного жилого дома, с отдельным входом, узким, как кремлевская бойница, наверху щербатой лестницы, в зимнее время залитой льдом и занесенной сугробом. Дом стоял кораблем на углу неширокой площади, над крышей была башенка с государственным флагом на кривой палке – залезть туда и поменять выцветшее полотно никому не удавалось уже много лет. Кирпичная кладка когда-то была не без изящества, но со временем утратила свои достоинства – кроме одного. Цвет был запоминающийся – темно свекольный с разноцветными бытовыми инкрустациями – желтыми, белыми, черными и фиолетовыми. Вот и окрестили в народе эту постройку Бастилией.
А тут такая оказия - нам предстояло позвать гостей. Незаурядных. Так чтобы не ударить в грязь лицом. Еду купили на рынке. А с выпивкой – туго. Надо было заранее купить, но… И вот я по утру, одевшись потеплее, взял хрустали (так назывались пустые бутылки) на обмен, отправился к Бастилии. Ну что, все стоят, и я постою, ничего. Но на всякий случай взял паспорт, у меня через неделю день рождения, может как-нибудь… Ну, посмотрим.
На подходе к площади уже чувствуется некоторое смятение среды – неясный ропот, странные тяжелые удары молота, и «птицы ошалелые летят», и непьющий народ с чумовыми глазами бежит мне навстречу, прижимая к груди маленьких собачек. Женщин с колясками уже давно нет. Выхожу на площадь – ну, думаю, началось! Просвещенный наш народ собрался под святое знамя, щас темницы рухнут, и… - и ничего. Ничего! Народ есть, бунт вроде тоже есть, а Свободы и Вся власть советам – нет! Но сквозь внезапно запотевшие очки я разглядел заветный подъезд, черный провал двери, а под ними упругое, но очень энергичное движение человеческой массы. Так вот о чем открытие Б.А. Грушина! – подумалось мне само. Масса – это и есть субъект общественного движения, особенно наглядно это возле Бастилии.
Пытаясь найти хвост очереди, я убедился в том, что еще слишком наивен. Нет никакого хвоста, опытная рука повелителя массы купирует хвосты в самом зародыше. Все лезут без очереди, но вперед никто не может пробиться. Там, где поближе к двери, там поплотнее. А там, где толпа пожиже, там зато подальше. Ждать, пока не рассосется, смысла нет никакого. Вернуться назад не имею права.
Вдруг, как и при каждом взятии каждой Бастилии, появляется женщина. Она уже пробилась к нижним ступенькам, вокруг нее странная пустота. Она повернулась к толпе – вид ее ужасен! Огромная, малиновое лицо, руки как вилы. Растрепанные соломенные волосы, из глаз молнии, нос в одну сторону, рот в другую, на ней то ли пальто на голое тело, то ли узбекский халат времен победного шествия советской власти по Средней Азии. Она что-то кричит, но слышны только самые верхние ноты. Не самые, наверное, благозвучные в ее репертуаре. Видимо, воспользовавшись замешательством, она исчезла в проеме двери. Не берусь воспроизвести комментарии присутствующих соотечественников, замечу только, что степени экспрессии превосходили всё до тех пор мною слышанное.
Буквально через две минуты она появляется в проеме, плотно обхватив себя руками, и как-то поплыла прямо над толпой, - ее улыбка была загадочнее, чем у Моны Лизы. Вышла из толпы – оказалось, что она великанша ростом за два метра. Голые ноги в галошах, руками плотно держит за пазухой драгоценный сосуд. И все ангелы мира напевают ей самые сладкие гимны.
Но мне-то что делать? Пробиться я не смогу. Самоорганизация сообщества завершилась с уходом победительницы Бастилии – больше таких пассионарий не наблюдается. Вспомнил про паспорт.
Захожу в магазин через обычную дверь, ищу администратора. Долго его нет, потом является. Я достаю паспорт, описываю в самых драматических тонах ситуацию. А он на меня пристально смотрит:
- А ты в какой школе учился?
Называю.
- Меня не помнишь? Мы же с тобой в одном классе учились!
- Ой, Колян! Не узнал! Ты же лысый теперь!  Вот так встреча!
Не буду приводить нашего разговора – он никакого отношения к делу не имеет. Колян, мой школьный друг! Впрочем, друг это так говорят через 20 лет, а в школе мы особенно и не дружили. Но и не ссорились. Так он мне не только отоварил мои талоны на водку, но и еще пару бутылок красного сухого подкинул. Я не забыл своего счастья до сих пор, а уж прошло с тех пор немало. Но проблема – как мне выйти из магазина. Если не растерзают, так выпивку точно отнимут – не лезь очкарик без очереди!
Он мне говорит:
- Ну, что, ночуй у нас! Или жди пока закроемся, народ разойдется.
А в это время на задний двор машина подъехала, с товаром.
- Поможешь разгрузить? С этой машиной и уедешь.
- Конечно!
Вот так я вырвался из цепких лап обстоятельств, и хоть и не пал жертвой борьбы с кроваво-свекольной Бастилией, но сумел ее провести, получив свое золото руно и не уронил ни одного волоска со своей головушки. Шел домой и думал – поломал ли я естественный ход событий, или вписался в другой – тоже естественный – противоход, и как это может сказаться на дальнейших интересах и видах России.
Прошло немало лет, редко вспомнишь такое, но по-прежнему меня мучает  вопрос: хорошо ли я поступил по отношению к своему народу, объегорив его благодаря вдруг открывшемуся блату? Не было ли постыдным мое бегство в казенной машине от справедливого негодования претендентов на скромное мужское счастье? И вообще – пристало ли мне теперь об этом вспоминать?