Marco preto. Глава 9

Гусь Дружбы  или Полет с пересадками
Главное уже случилось. Я       чувствовал, что сейчас первым делом надо оградить деда от       сюсюканий тетки. И пусть врачи твердят о безнадеге, но я- то видел,  убедился – зажглась свеча, горит, колеблется ее пламя в уставших глазах.  Всего-то  и стоит, что протянуть ладоши и  закрыть ее от  сквозняков, даже не от бурь.   Будь я неладен!
Но у меня был план… Я пробежал   от бревна   до бетонки. Выскочил из рощи на серые плиты и легкой трусцой устремился   в Город,     к трамвайными путям. Квартал мы по умолчанию считаем деревней, а все, что за ним – Городом. Так и говорим при встрече -  «куда идешь?» «да в город». Вот и я несся по липовой аллее    из «деревни» в «город», в  хрущевские захолустья и сталинские постройки, в пиратские   застройки, начинающие изъязвлять глупым неуместным модерном широкие дворы между панелек. Напротив квартала строили   одну такую, уже поставили забор, и   грозили снести  павильон с игровыми автоматами, место отдохновения наших игроманов.  Тут же был бывший овощной, с мурлычкой и небольшим магазинчиком  Там я купил полуторалитровую баклажку «Охоты»,   бутылку  «Жигулевского», и пакет чипсов, и, прижимая их к футболке, не соблюдая правила побежал  через  рельсы  обратно в квартал. Нырнул  в  липовую галерею вдоль домов.   Часы  показывали без одной минуты шесть,  и я ускорился -   мой друг, даром что  слесарь, был  пунктуален что дипломат. Правда,   пока  не принял на грудь.    
Пашка живет в соседнем доме. Две семьи:  его и  его сестры, у обоих по ребенку. С ними живут    тесть-инвалид и большая собака, помесь сенбернара и гончей,  с   головой размером с арбуз на чудовищно длинных лапах, У приятеля  светлые прямые   волосы, голубые глаза, плавные лицевые линии и чувственные ленивые губы.  Голубоглазая, белокурая бестия, так его можно было бы описать, будя его темнорусая  прича немного  белей.  Есть в нем что-то от Алена Делона. Он мог выбирать невесту из  принцесс, но женился  на   «Салтычихе» Таньке,   плечистой, напористой деве, приехавшей из райцентра поступать в институт, чтобы жить с отцом, работавшем  тут на заводе.   Но отца отправили за ворота, он   спился-промотался,  и Татка осталась на бобах. Устроилась в ателье портнихой, потом стала парикмахером,  вышла за Пашку, отвадив от него  иных кандидаток, и в приватизацию получила в его квартире законную долю..
Прежде это жилье от государства  получил пашкин дед,   ветеран пяти войн, орденоносец  и генерал.  Он рано умер, и Пашка его не застал. Зато его   любимой забавой   было в детстве играть во властелина Земли.   Он раскатывал рулон с картой мира, доставал медали деда и совмещал  награды  со странами, что читались на гравировках. Брал медаль «За победу над Японией» - и помещал на Японию.  «За взятие Будапешта» -  на столицу Венгрии. Потом квартира досталась отцу Пашки, куда он привел жену, пашкину мать. Брак оказался неудачным, и, как дети подросли,  родители нашли  новые семьи.       
Но Пашка   не чувствовал себя обделенным. Эва – тебе пятнадцать,  гормональная полнота, внешность принца,      плешь никто не проедает.  До совершеннолетия   ты хозяин жизни.   Чего  еще  можно желать? Да ничего.   Тут даже  говорить разучишься. (Речь  Пашки реально медлительная, слушать его невозможно). И ты тихо плывешь по течению, лениво шевеля ластами.  После восьми классов идешь в  ПТУ, затем в  армию,    после армии, голодный до баб,  женишься на главной активистке по добыче тебя. Знаешь, что когда родится потомство, переселишься, пусть и не сразу, в более просторные апартаменты. Будешь ходить на работу, на рыбу и в баню, на выходных ездить в деревню. Чем не вариант? Почему б так не жить?   Но тут  все отменяется! На  пороге новое время! Свободное!    И  метры уже не рождаются вместе с детьми. И хаты просто так   никто не дает. И работы   исчезают одна за другой. И деньги за неделю становятся просто бумагой.  И дедова квартира уже не хоромы на четверых,  а «58 делить на семь плюс»…. Хотя… Не! Стоп! Не так! С квартирой ништяк! На квартиру  дается бумага! И не простая, а гербовая! Свидетельство о собственности! Да-а!  Дедова квартира теперь, пусть и долей, но тоже твоя! Натурально твоя. не как раньше, когда живешь и не задумываешься, чье оно,    она  точно твоя  десятью квадратными метрами,   по-настоящему! Метры-то  стоят денег! Их можно пощупать!
Теперь все настоящее стоит денег.      Вот только   денег ни хера не имеешь. Почему? Да потому что  тоже сам по себе ничего не стоишь.  Барыги, бандиты, воры,  центровые актеры,  журналисты по телевизору  –  вот  они настоящие, а ты, слесарюга, пяти копеек не стоишь в базарный день.    И   мал по по малу приходит чувство, что ты исчезаешь из мира  настоящих предметов.  Становишься  прозрачным  среди них, недоступных! Превращаешься в призрака!
После армейки Пашка  поменял с десяток контор. Водитель на сваебойке, потом грузчик, слесарь, продавец в ларьке. Места работ -   заводы, кафешки,   ларьки…. Менял конторы по мере их разорения.  Сейчас вкалывал в теплосетях.  Зарплата была грошовой,   зато имелась  стабильность. Теплосети умерли бы только вместе с обогреваемым городом.  Еще там было много  водки. Водка возвращала  ощущение существования    «Так можно жить» - утешала она,  – «не боись, ты тоже настоящий» - говорила она. И еще там процветала   дружба. Их компания, их бригада была прочна, спита и каждый был друг за друга горой. И  по части дружбы у Пашки  был просто  волшебный дар. Он ведь ужу был хозяином мира, поэтому не ведал амбиций, и собеседник любого статуса находил в нем тихую гавань понимания и сочувствия. Что наследник директора базы  Чашкин, постоянно жалующийся на нехватку   десяти килобаксов на нужную тачку, что  сосед Валерка «Котлета», заика и полный инвалид на голову. Пашкин же дом, эти  58 делить на семь плюс, вообще был светским салоном в светлое время.     Дверь его не закрывалась,  и дым стоял коромыслом.  Так что, по правде говоря, на эпоху Пашка был не в обиде.    Вместе с ней в квартиры пришел  Голливуд,  в работу -  необязательность, отменился  надзор за занятиями, теперь можно было бить баклуши годами, упразднилась мораль, и были бы деньги, можно было бухать не переставая.  А с киношками жизнь вообще стала цветной.     И   кругом была дружба.  С Пашкой общались, в его жилетку плакались, исповедовались, а он всех понимал и принимал. Он являлся  рыцарем дружбы,     истинным белым лебедем ее.
Еще бы жена не пилила.
***
И снова я вспоминал на бегу про деда -  как неосторожно    я его бросил! В принципе, побег от тетки - дело  обычное.  Римма  на порог,  я - смываюсь, пост сдал, пост принял. Но разве  твой дед  теперь   «пост»? Он же в разуме, да еще в каком! Не лучше ли вернуться? Тогда нужно, чтобы    галиматья    закончилась сама по себе,  – заключил я,   -   чтобы как вылезла из  белого мира, так и залезла назад сама, шутить со стихией негоже…         Допустим,   - думал я преодолевая быстрым шагом пространство между желтых домов, -   Пашка все же напьется,  как в прошлую пятницу. Они отмечали победу на бугром. Их приятель облаял гнилого начальника, они упились, и Пашка даже домой не пришел,    не стоял на ногах - залег спать в котельной, и  утром   за ним Танька ездила на такси.     И вот если натура повторится, тогда полный цимес. Закончу с маразмом и  вернусь к деду».
А если не напьется?
Значит, план. А плана-то и не было! В деталях обряда не было. Он понимался в общих чертах. Допустим, любовь. Лебедь Эл. Итак, встречаемся, я  подначиваю друга  вспомнить мои приключения, он говорит обо мне – и – ПРИ МНЕ  о моих романах. С его даром говорить, в долгих длиннотах и паузах я бы разобрался со своим     тройственным положением.  Я ведь  встречаюсь с одной, думаю о другой, женат на третьей. Разломано три семьи, устроено несколько  потасовок…  Три увечья, опять же –   я в задумчивости почесал пальцами едва не ставшее шашлыком предплечье. -  И где-то тут – лебедь.  Мдя-а-а. А ведь  недавно я   был снова  пройти все  мытарства,  лишь бы вернуть   предмет обожания.   А теперь  не хочу, хотя думать не перестаю...   Ладно. Значит, нужен  повод.  Это не проблема. Хорошо, он расскажет, и дальше что?  Блин… А с дружбой-то что? Что там должно рассказаться?
«Общие черты» теперь   не устраивали. Требовалась конкретика.  Одна идейка  вертелась в голове.  Позавчера на трассе составился  стишок про дружбу, немудрящие такие «тритатушки».    «И, вероятно, - думал я, спотыкаясь на бегу, - его и надо будет     прочитать  на пару с Пашкой. Словно мы выступаем на утреннике. И  тогда из небесных высот мы услышим «глас воспитателей».      Можно  еще     побегать в посадке -  сойдет за пернатого?   Эй, воспитатели?    Ну, положим, сойдет. Танец, стишок. Но с любовью-то как?»
Про любовь... всерьез думать стремно. И непонятно.   В год лебедя и трех нулей она    взломала дверь моего  подземелья. Сбила замки,   и в   убогую беспросветность забило солнце. Впервые любовь стала взаимной. Она переродила меня, окунула в блаженство. Главное, вернула любовь к себе. Да,   было в ней   нечто истерическое.    Внезапное «сломя-голову» притяжение двух   неудачников,  их совпадение,   подобное зубцам шестеренок, и вращение,  и тиканье новых часов в маленькой комнате, с покашливающим за стеной мудрым старцем.  И недельное житье впроголодь на одном шампанском… и столпотворение  друзей, и восхищенье прохожих… И сигналы из проносящихся   машин нашей фирмы .  И особый свет неба…
Дина-Диана.  Банально, да?
За спину мимо меня уползали  желтые двухэтажки.   Я нервно рысил   вдоль парапета  розового шиповника и  мелколистной волчанки. Я  злился. Эйфория улетучилась, захотелось отступить. И -  дед, дед… И тут же думалось, зачем врешь себе? Не в деде дело, просто ты поражения не хочешь, ты   не прочь повторить успех, только -   как?!  Ведь очевидно  ритуал развивается   по  своим загогулинам!  И  специально что-то делать не нужно. Просто надо быть очень честным.     И верить, что   где-то в белом свете сейчас лопается и вскрывается нарыв,  и плетутся новые жилы судьбы. Они   свяжут будущие события, по- иному свяжут, хорошо свяжут!     И появится Фигура. Фигура пернатого. Она реально ощутится. В ушах и глазах. В руках! Невидимая – а почувствуется!  Ой-е! Услышишь   хлопанье крыльев!
И останется  лишь  вцепиться        » и хорошенько потрясти этого гуся, чтобы он подал голос:
«Я  любовь, не тряси меня! Я   лебедь  Любовь!  Карр-р! Карр-р!»
У перекрестка   прислушался. За развилкой дорог, за облаком липовой кроны   прятался пашкин дом.   По вечерам из крайних окон неизменно слышалась  женская  ругань и  нечленораздельное  мычание Пашки, свидетельствующее о достойном завершение рабочей недели. Услышу ли снова? Пятница… зачем им ломать традицию?  Я живо  сбежал на перекресток, перепрыгнул  дорогу, нырнул в зеленую галерею  кустов и  ветвей и на подходе  действительно услыхал раздраженный речитатив... Голос то удалялся, то приближался, вскоре я различил: «На   на пару слов ему   надо… к их дереву! Ты скоро сам станешь деревом! В кои-то веки пришел  с работы нормальный!  Нет бы спросить чего надо по дому, а мы сразу в дверь, языки чесать и план по выпивке выполнять!»  Ага! Трезвенника решили припахать, но он отказался, сославшись на договоренность со мной, чем и   выбесил свою половину. Но где же отзыв, почему монолог? Я сделал еще пару шагов,   и из-за кустов перед подъездом  показался приятель.    В джинсовом пиджаке и черной парусине треников Пашка бродил  под    окнами, опустив светлую голову  и задумчиво пинал  камушки носком желтой сандалии.
Из форточки на втором этаже снова донеслись ругательства. «мужики хуже баб и нечего гнать на непьющего Вовку, лучше бы работал как он! Пиво ему надо выпить, языки почесать, пиво не водка, нашел оправдание!» 
«Вот-вот, наша  дружба – пиво и сплетни. Уже перышки крыльям», -    Я  перехватил в левую руку   темную бутыль и желтый пакет чипсов, освобождая правую для приветствия. Пашка смотрел в землю,  меня не видел, и я   легонько свистнул – приятель качнув пушистым чубом,  показал овальное лицо с внимательным васильковым взглядом,  мотнул головой  на окна -  для верности поднял пятерню – «не пались».  Сунул руки в парусину треников  и направился  к подъезду, прошел под окнами и  за угол.  Там дорога      к футбольному полю и гаражам, и ее хорошо видно из кухни,    и теперь  все будут знать, что Павел  пришел  бухой не от Демьяна, а от иных добрых и безотказных людей.
Я быстро проскочил   два метра тротуара, видимых из окна его хаты.
Очень Татка не любила, когда я ему наливал. Словно это нарушение обязательств. Убей, не пойму каких.  Единственное ее мне  одолжение, это, что  у меня с ее подругой  Алевтиной завязался роман. Точнее,   что-то вроде романа.  Я ее не понимал -  Аля  слыла недотрогой. Пока не сошлись,   была холодна и необщительна.  Даже презрительна.    Иногда лишь в гостях  у Пашки, я наблюдал как  блондинистый друг    пристраивался к ней в тесных коридорах,  обнимал за талию,  и тут же получал   локтем в «солнышко»,  однако,  как шустрый  вампир  он  успевал    сделать пару присосов к    лебяжьей высокой шее под соломенной пышной копной. И Татка об этом знала, и, видимо,   не без умысла настропалила ее принять мои немудрящие ухаживания. А ухаживал я, обмороженный   Диной-Дианой, лишь по   обязанности. Поддерживал реноме самца.  Наверняка это Татка   предложила  поскорей перевести зыбкие отношения  в полноценный роман.  С постелью и прочим. К моему дикому изумлению. Я ж  не Ален Делон,  и даже не Пашка,   свои возможности знаю. А тут,  всего лишь   за три коротких свидания   я взломал  ко всему равнодушный,   белокурый, фигуристый сейф! Как такое возможно?! Да бросьте-отстаньте! Я же не   Делон, повторюсь.   Что до  Алевтины, то есть,  как при таком  хладнокровии  она поддалась чужому влиянию,   возражу, что  волевая   Татка и для шапочных знакомых чисто генсек, а уж для  близкой подруги  истинный Кашпировский. Короче, что за расклады? Почему   не могу с Пашкой пить?   Есть у меня  обязательства?  Это она направила   Алевтину?  У нас заказной роман  или что?   
-  И имеет ли он отношение  к лебедю   Эл?!    
Я спустился    на дорогу,  прошлепал  мимо турника, на котором болтался синий половик  из пашкиного коридора,  мимо урчащей трансформаторной будки, и свернул  в посадку. Миновав первые кусты, затопал в бурьяне, прошел наискосок мимо старых  сучковатых стволов, бывших футбольных «ворот», прошелся по    детскому   «полю»,  где пинали оранжевый мячик наши  мелкие призраки,    и  вскоре   плюхнулся на   отполированную поверхность бревна.   Устроился   и начал размышлять, как подобраться к разгадке.
На  дороге остановилась    «ауди-100», синяя сигарообразная тачка.     Закрыло прогал, через который  я видел подъезд и аллею. За рулем был парень  в темных очках. Он повернул голову и пару секунд внимательно меня разглядывал. Отвернулся  – машина тронулась,  скрылась за зеленой стеной
Понятно.  Пятница, вечер, ищут  поляну. 
Итак, мы с Пашкой сядем. Отхлебнем по глотку, и мой трезвый друг   начнет посиделки кодовой фразой: «Ну,  рассказывай».  И я начну сказ.       И   приятель сначала почешется, прищурится. Потом  попросит  повторить помедленнее…   Дальше - проникнется. И уже со своей стороны подхватит  мое любомудрие. И  в его  посвященном участии      что-то эдакое и почувствуется.   И «Лебедь»  взлетит. Или нет.   
У будки  опять зашуршали шины. Воображение тут же достроило картину: сейчас аудюха станет у прогала, оттуда вылезет   компания парней,   и с веселыми воплями они двинутся к дереву.  Потому что водитель поглядев на меня, меня не увидел. И то – я  же призрак. Кто я такой?!   
Машина, блеснув окнами, прошуршала мимо …
Блин, так и хочется   взглянуть на себя чужими глазами! Поверх руля иномарки!  Из обеспеченной жизни!  Повертеть в руках последнюю мобилу, слегка крутануть руля, вспомнить, что когда-то  бедовал на бревне… Пожалеть худого, темноволосого парня со слегка заваленным на бок   носом, читающего дурацкие листки… Ухмыльнуться на его мысли «вырваться» и «подняться».    Посмеяться, залезть за пазуху, вытащить пачку купюр, прикинуть, куда слетать на выходных – в Амстердам   или Петропавловск, дернуть травки или  посмотреть на вулканы. Пожелать пацану успеха и дать по газам… Да. Знаю, как я смотрюсь.  И чем занимаюсь. Конечно,  это  бредятина. Я понимаю. Я все понимаю,   но у меня нет другого сценария! Нету!  Нету   в 2002 втором ни великих строек, ни заводов, где платят, ни кредитов. Ни под какой процент. Их нету в природе! Есть только жлобы, что загадочным образом ведут клевую жизнь. А если   от  маразма   противно -  отсыпьте немного баксов! Или акций «Газпрома»! Пару килошек,   пожалуйста!   Отсыпьте, и     я по-другому жизнь поведу! Тоже в Голландию за дозой слетаю! Ах, уже не осталось?! Другим напечатали?! Прям как ваучеры, одним по бумажке, другим… ? Ладно, короче,   следуйте  лесом.
Но тут вы можете сказать, что я халтурю. Пользуюсь бытовухой. И ни карт, ни снадобий, ни зеркал, ничего. Одни   слова и рутина. Здесь претензия обоснована. Да. Почему бытовуха?  А вот почему:  если судьба изменится - что в первую очередь станет другим? Да она же, рутина! Первые порядки! Я окажусь  «вблизи олимпийских колец!»  Да,  явно и зримо – только она!  Я должен оказаться  в другом месте. Или «олимпийские кольца» - возле меня, так предпочтительней. Это как минимум. А как максимум… хм… чуда тоже никто не отменял. Если  случится и чудо, это будет хорошо. А чудо мое – это когда страна вернется и у людей занятия поменяются. Не надо будет   носиться с высунутым языком. Будут гарантии, метры жилья. Работа кому-то будет нужна. Вернутся великие стройки. И – классно-прекрасно!   И хватит сомнений. Ни сомнений, ни смеха.
Еще раз:   лебедь-гусь существует. И он может   в ТОМ мире  изменить ход событий здесь.   Но его, призрачного нужно   проявить. «Рассказать его»,   связать  ему «крылья» и отправить в ТОТ мир   с другими партнерами правильным запросом, который завещала бабуля.   А как -  я пока не знаю.  Вижу его  в совместной болтовне с гражданином из теплосетей, знающим меня как облупленного… Вот он сейчас придет, сядет, кряхтя по-стариковски, на дерево, вздохнет, выпьет пива и  промолвит: «Рассказывай».   И я начну говорить про себя. Пашка   будет    заглаживать ладонью светлый чуб,  переспрашивать.   И параллельно  думать с тоской, удастся ли   стрельнуть достаточно денег, чтобы разжиться магической склянкой. Или двумя-тремя. Потому что иначе на ночь не хватит. И придется вставать, чтобы не мучиться мыслями.   Перелезать дородную Татку, обходить диванчик ребенка, протискиваться, попадать в другую комнатку, откуда еще не выветрился табачный смог от гостей, где из старого серванта   с осуждением смотрят генеральские очи геройского предка. Одеваться в коридоре, совать ноги в сандалии и шлепать по направлению к светящемуся   за дорогой игровому салону.  Там  за игральными автоматами, у экранчиков с крутящимися эмблемами, зависает щекастый знакомец сын миллионера Юрец…  Стрельнуть  мелочи и дойти до ларька, где купить чекушку паленки…
… На секунду мне представилась пашкина квартира с их теснотой и безнадегой и по холке побежали мурашки. У тебя хоть есть место.  А у него…  Бр-р… да ты счастливчик.
- Я?! Я счастливчик?!  О, как тосклива моя жизнь! – воскликнул я,   и впервые за долгое время это прозвучало неискренне.
***
Через десять минут   душеприказчик  зарулил  к бревну со стороны гаражей, сделав круг по кварталу   Проковылял по тропе, отбивая сандалиями лопухи,     и   по-стариковски грузно плюхнулся  на  отполированный   белесый ствол. Я поднял  с земли  пакет с темной баклахой, но Пашка хмуро помотал головой: 
-  Не хо-чу.
Он был  расстроен.  Я    посмотрел на прогал, в котором виднелись черные двери и желтая стена, темные колонны лип, посмотрел на дорогу, где только что парковалась сигарообразная сотая аудюха.  Трусливо подумал, что если сейчас пожалует гоп-компания, я уже не один.  Увидя двоих, люди бычить не станут, поищут другую поляну...  Расклады прекрасные.
Кстати, расклады.    Про Альку и Дину  мной обозначено.  Теперь    надо о бывшей сказать. Наши отношения с ней - аккурат «черный лебедь».  Белый уже не взлетит, да он там  никогда и не планировался. Да и черный тоже. Но – случилось. Изначально, когда я к ней сбежал, было  оборонительное сожительство.   Оправдывая которое   я предоставил себя в распоряжение Ирмы. Через пять лет за плечами был  уже какой-то багаж: ровный  брак, штамп, работы, увлечения, взаимоуважение,  борьба с нищетой, ремонты.  Темные дни, светлые дни.  Иллюзий на счет друг друга  и особых чувств мы не питали. Жили      как   партнеры,  защищались от подворотни, от мыслей о себе, как о лузерах, помогали друг другу с карьерой – (в основном я ей). В итоге Ирма   создала свое «отделение Польши» (бывший ее муж поляк, от него у Ирмы взрослая дочь).  Она вспомнила свои певческие таланты,  начала выступать, потом  ездить по Европе.  Хотя когда мы сошлись, она была обычной торгашкой-челночницей. Тягловой лошадью у своей   хамоватой напарницы. И только со мной  расцвела.  Я долго ее прорабатывал,  что она закапывает свои многочисленные таланты в песок. И вот, она стала независимой, эффектной, с множеством   обожателей.  Я   был ее тенью и поводом для шуток  про юного мужа во  «взрослой»  компании (слышал иногда из-за двери).  В общем, я был скорее приятным бытовым дополнением. И когда это увидел, а потом встретил Диану, я  с легким сердцем решил, что миссия выполнена и я ничего здесь не должен. И мыслей не допускал, что      вызову этим в партнерше   шторм в десять баллов. И он не утихнет,  даже когда наш корабль  ляжет на дно. Наоборот,  хуже станет.     Ирма ожидала моего возвращения, а я больше выживать не хотел.    И я не вернулся.   И с тех пор  не проходило вечера без   предъявлений.  Там был и шантаж и обвинения, и угрозы суицида, словом,  все,  на что способна женщина,   воспылавшая чувствами к украденному половику, о который прежде она   вытирала ноги.  А закончилась война   неожиданно. Закончилась и подарила важнейший пункт из моей системы. Однажды  в телефонной трубке хриплый и, как мне показалось, пьяный голос Ирмы объявил, что она проглотила пузырек  люминала и звонит попрощаться. То есть,  начало хэппи энда не предвещало.  Идти не хотелось. Деду было плохо, ночь я не спал, и выбор между умирающими  был очевиден.  Потом, через два или три  часа, то есть, когда Ирма  уже должна была склеить ласты,  телефон вновь затрезвонил. Мне сказали, что   «меня никогда не простят». Потом еще один, где после моего отказа вернуться, пошли новые волны проклятий. Потом, нет.. Больше я к телефону не подходил. Дошло,  что если я хочу нормально существовать,  у этого раненного животного под названием «брошенная женщина»  должна остаться хотя бы надежда. (Да, еще раз, я и не думал никого бросать! Это не прорисовывалось, ну вот никак!)    Как же ее посеять? Я долго размышлял,  пока не вспомнил о сказках. Нашел одну. Про Федота и жабу. Решил подсказать ей   сюжет. Подсказал – и картина сложилось!  На следующий день мы с ней встретились,   девушка была уже трезва, холодна, чопорна, вспомнила о своих сорока четыре, свысока несколько раз назвала меня «юношей»,  сквозь зубы просила забыть прошлую ночь (ха-ха, а остальные?), хотя это не отменяет ее отношения, а также высказанных сгоряча пожеланий. (Тогда зачем забывать?)  Ведь мало того что я отнесся к ней плохо, но я еще и оскорбил мироздание, ибо это грех смертный использовать людей, а потом выкидывать их.  И вот на этих словах я заржал.    Ну,  ни фига себе! Это я, мадам, вас использовал?! Видали вы номер?   Я что, в  князи вышел из грязи?! Торговлю бросил, чтобы заняться творчеством? Гранты на свое юрлицо получаю?  По венгриям-польшам катаюсь? Драмкружок организовал? Устраиваю вокальные вечера? Душа компании во всех творческих союзах? Поэт и журналист?  Смертельный ужас для городской администрации, которую регулярно призываю к порядку? Я журналистская звезда нашего захолустья – за это я тебя должен благодарить? Это ты меня содержала, возила, сопровождала, консультировала, помалкивала, таскала чемоданы с реквизитом,  плевки с себя утирала, когда со стороны тыкали пальцем?  Наверно, я из дома тебя выгонял, когда мне не нравилось, как  обувь расставлена?  Кем ты была, дура?! Ты была жабой, торгашкой, пока Федот   не разглядел в рептилии королеву (бензоколонки)!  А потом не сжег твою жабью шкуру, заставив порвать отношения с твоей аферисткой!»    А  Ирме палец в рот не клади,    ей  только подачу сделай,    а уже дальше клубочек сам понесется. Ну,  он и покатился -  Ирма  сразу нашла  в моей сказке подобия.   И прекрасно ее зафиналила:   «Да-да. Федот-стрелец. Шкуру сжег, в люди вывел. А потом    незнамо куда искать то не знаю что!»  - и завершила сей спич  с непонятным воодушевлением на   скуластом лице. И смотрю: а она  уже довольна, уже в раскосых, лисьих глазах  под медными волосами бегают  искорки. И с того     она реально прекращает  досаждать ночными звонками!  А если  они и случаются,   то уже без наезда. Говорим о делах, а напоследок бросается фраза:  «Ну что,  Федот, нашел не знамо что?» Я отвечаю «Ищу»…. «Ищи, но смотри, чтобы  Василису кто-нибудь прежде тебя не нашел». Я сокрушенно молчу, в тайне только того и желая. А недавно женщина первая заговорила о разводе, мол, твои поиски будут легче. То есть, нашел сказку – и человека привел в чувство. И сам  сплю спокойно. Закруглилась история, покатилась и вывела из   ужасной чащобы.  Сказка, блин! В белом свете.. слова!
Может быть  и случайность.  Но    как минимум фишка. Можно использовать
Словом, с любовью вот так:   в браке с одной, думаю о другой, встречаюсь с третьей.  Гусь-Лебедь   о трех головах, что  ваш Горыныч.  Короче, не Лебедь, а монстр.  И он должен летать, а не на землю  тебя сбрасывать…
Блондин тем временем,    трагически молчал. Он опустил голову, широко расставил ноги в бежевых сандалиях, и смотрел вниз,  словно что-то выискивая на притоптанной у древесины траве. Я начал подозревать, что глаза он прячет специально. Пашка, при всей его брутальной внешности, очень мягок и сентиментален. Чуть что, глаза сразу на мокром месте. Значит и теперь темные васильковые глаза его тоже готовились истечь слезами.  А может быть, он вызывал на земле чей-то угнетающий  образ, чтобы гневно растоптать его, как ядовитого паука.  А может, и то и это. Я даже понял, чей лик он сейчас вызывал. Татьяна, крича в окне,  о нем мне напомнила. О нем  Пашка в последнее время часто делился   невеселыми новостями.  Неладно было у них в некогда спитой бригаде. Трещина  прошла  между друзьями. И ее виновник – больше некому -    висел сейчас перед пашкиным   взором.  А именно Вовка Бурый,   врио мастера и самый близкий пашкин друг.     С ним он тоже дружил с детства, а с девяностых работал в одной бригаде, и Вовка годами  не выражал никаких властных амбиций. Теперь же веселый и громогласный Вовентель   вовсю работал  локтями ради вакансии мастера.   Прежний бугор утомил руководство запоями, и Бурый решил, что настал его звездный час. Он даже  закодировался и перестал пить с бригадой.  И   поначалу все шло тихо-мирно.  Работали по-прежнему. Правда теперь в их будничный треп добавились залихватские  обещания о райской жизни, когда Бурый станет начальником.   Потом  он начал отдаляться от бригады. Стал мешать их возлияниям. Ругаться, как заправский бугор.  А недавно его заловили на двойной игре.  Утром в раздевалке он по-прежнему весело травил байки с бригадой, тихо вздыхая, что некоторые уже с утра загрузились. А  уже через час обходчицы,   что курсируют  по теплопунктам и снимают показания с манометров,  поведали изумленным слесярям, «что    в дирекции  ваш любезный ваш врио алкашню хаял последними словами, и говорил, что вас надо всех поменять».  Люди   тут же  Владимиру предъявляли, на что Бурый яростно шел в отказ, а лишь после очной ставки    нехотя признал факт подлых слов, но  тут же с жаром объяснил их необходимостью «делать политику», «Как жа вы не пойметя?! Да если бугры поймут, что мы с вами по-прежнему кореша, кто ж меня мастаком назначит? Надо мне вас хаять, потерпите, поймите. Немного осталось! Зато потом  будете как сыр в масле!»  Что ж, объяснения  в тот день были приняты, хотя осадочек, что называется, отложился. А потом залеты начали повторяться.  И осадочек начал расти, как на дрожжах. Потом он   забродил в посконных   душах, да так, что однажды его вышибло пробкой шампанского  в презрительный  саботаж.  О Буром стали говорить    в третьем лице,  фыркать   «ты нам не начальник»  и   Вовка,  поначалу   всем сердцем верящий в собственную  легенду о себе как о  добром царе – лишь бы сесть на трон! -  забыл про благородство  и начал хамить уже неприкрыто.  Виноват  в ситуации, конечно же, был он сам, но и бригада с моей точки зрения могла вести себя гибче.  О чем я  и толковал Павлу в наши последние встречи, мол,  зря они начали с очных ставок.  Надо было выждать, понаблюдать.  А блондин лишь грустно ухмылялся, и приводил новый случай дружеского «огня», на  мой взгляд – курьезный,  для Павла же –    святотатственный.
Неделю назад   Пашка нервно поправлял пушистый русый вихор, и полными губами, с толчками   выдавливал из себя  обвинения .
-  Приехал начрай. А Мока собрался на рыбу… искал болотники, их Бурый  брал… последним.
-  Они же   казенные?
-  Ды.  Пара штук на участок. В подвале плавать.  На прорывах. Ну вот. Приехал начрай…
Два слова о теплосетях. Это контора  размером  с    автобазу, с административным зданием,  ремонтными мастерскими, своим автопарком  и сетью котельных по городу.   раздающих тепло, что   подается с ТЭЦ по магистральной трубе.   а в каменных бараках, не в каждом, в нескольких на район, его обслуживают бригады сварщиков и слесарей.   Бригадой  руководит   мастак, ими руководит начальник района,  начрай,  Сокращение ласковое, хотя профиль  занятий от райских далек и весьма. Это возня под землей, в люках и    затопленных  подвалах. Летом еще ничего, а зимой народу приходится спускаться   в свежие ямы, ковырять бетонные пеналы, вычерпывать леденеющую жижу на морозе, стоя по колено в грязи.  А возвращаясь в теплопункт париться в миниатюрной баньке   и заливать впечатления дешевым пойлом. В общем, та еще тема.  Да, ну и конечно, зарплата.  Она как у провинциальных актеров. От чего,  можно сказать не кривя душой, что Пашка и сотоварищи не работают, а «служат» в теплосетях, благо концертов   хоть отбавляй, да и начальство радо припахать их для собственных нужд,    как рабсилу силу   на фазендах сильных мира сего. О чем эти самые «сильные мира» предварительно договариваются с начраем или чаще, с бугром.  Особенно  процветает халтура летом, в сезон    строительства.  Тогда на пункте   остается пара человек, создающая иллюзию присутствия, а все остальные заняты  на левых объектах.  Расплачиваются  с народом спиртным.  Деньгами – редко. Притом – а за что? Они же на «повременке». Им итак деньга капает.   То  есть наниматели конечно, с буграми   расплачиваются деньгами, а дальше на его усмотрение. А у мастака взгляд один: дашь деньгами –  забалуют, притом все они алкашня, так и так   все на  ханьку уйдет.   И   рабочий люд   не ропщет, понимает, что он «побухать не дурак». И про «повременку» помнит.  И не один ли хрен ему  в яме землю ковырять или в коттеджном поселке рыть котлован.  Главное,   банька, ханька и дружеское общение! А что  мастаки лаве зажимают  – «свечу не держали. Может, он тоже за водку старается. А если за деньги…. Ну…  На то они и козлы».
И вот на этом фоне наш друг Бурый   по открытию  вакансии   начал  карьерный поход. Обещая всем  великие блага. Уверяя,  что будет делиться   по-братски,  на спиртягу не подписываться, закрывать глаза на опоздания и в принципе стать боссом мечты. А на деле все шло проторенной дорогой -  курьез, напряг, конфликт и война.
Сейчас был этап перехода курьеза   в напряг. В прошлую пятницу, пардон, в воскресенье,   протрезвевший Пашка приводил мне этому характерный пример.
-  Значит, слышим –  «Козел» зафырчал. Начрай прибыл.   А Мока болотники искал, Бурый  их последний брал…в деревню. Ходил … на карася.
-  Казенные?
-  Ды.  Не свои же.  Значит, приехал  Нач-рай.    Бурый из теплового  - цок-цок! Злой!  На Моку…
Серый тентованный УАЗ зарулил на их пятак у  бетонной     хибары    с гаражными воротами   и невысокой  красной трубой со ржавыми скобами. Из него   мячиком выпрыгнул  невысокий стриженный человечек в светлой безрукавке и  загорелым под турецким солнцем   полным лицом. Это был начрай Фысин.
 -    Тут   Мока в воротах встал и говорит: «Вовентель, куда дел  болотники»? На рыбу, значит, надо. А Бурый ему  – «Я тебе не Вовентель… а…а… я -  Владимир Аркадьевич!».  Понял? Владимир…   Аркадьевич!   Это он  -  Моке!   
Пашка   щипцами пальцев что-то снимал с лацкана куртки. Я помнил, что Пашка как-то говорил, что Муртаза, по прозвищу Мока, сорокалетний слесарь их всему обучал по приходу на тепловой.   
-   А он не   шутил?   – вспоминая Вовку, похожего на бея с крючковатым носом,  душу всякой компании,   и   Моку, добродушного лысого крепыша, что   первый подхватывал его шутки, в ссору не верилось. 
-  Не! Всерь-ез.   
-  Чего это он?
Пашка пожал плечами.
-  Подожди, что, на пустом месте? Забычил просто так?
 Пашка, помявшись, признался;
 -   Мока на днях … решил помыться…  У него хата рядом.  Кореш  свинтил, ключи… вот…  у Моки. А у нас на тепловом воду пе-ре-крыли. На весь…  район. У соседей прорыв… труба… потекла…   
-    Погоди, погоди, - перебил я, не сразу врубаясь, - А зачем ему мыться, когда у вас в тепловом душевая и баня?
-   А  на хате – джакузи! Надо под-клю-чить, а потом – ис-пы-тать.
Пашка снял с языка риторический вопрос,   какого рожна нормальный горожанин будет отдавать ключи от квартиры какому-то слесарюге. Еще и в свое отсутствие.  Оказалось   банально:  кореш-строитель  сделал ремонт у приятеля «нового русского», втащил джакузи,  и теперь ему надо было его смонтировать и проверить на течь.  Мока же  не мог упустить такую оказию. И, кстати, перекрытие Бурым воды в этот день – а сдавать объект надо было уже на следующий -  являлось со стороны Бурого чистой подставой. Он же знал про халтуру у Моки. Он  воду мог  не перекрывать! Ее могли перекрыть на другом теплопункте, ниже по трубе!  Но вызвался Бурый, чтобы  чужого мастака освободить от забот. Сделал тому одолжение.  Что  тормозило испытание     немецкого чуда, и лишало шанса на причащение в святой купели.    В общем, нашла коса на камень.  Поэтому  Мока,  не долго думая, задвижку взял  и открыл.
-       Чтобы… помыться, значит,   – Пашка облизнул губы и поправил вихор, -  Ну и вода   в систему пошла, на район? Ды.         – и Пашка повел ладонью от груди,  словно расправлял    невидимую скатерть, -      И - фш-ш!   На прорыве у них -  девятый – ва-ал!   
-  Рвануло в яме?
-  Еще бы! Фон-тан шестнадцать очков!
И Пашка, что вместе с бригадой побежали на соседний участок, и перед сборищем у прорыва – уазик,  начальство, трактор-экскаватор и куча земли -  заорали: «полундра, вода пошла!» Тут же   из широкой траншеи с   серым каналом, уползающим как  бетонный солитер     в земляное чрево, в котором двойной кишкой  уложены трубы, словно  с батута по параболе  начали вылетать слесаря  в хабешных спецовках,   отбрасывая от себя  шанцевый инструмент. Как, следом   паучком выцарапался невысокий  сварщик с откинутым забралом маски, путаясь   в газовых шлангах. И  лишь когда над ямой поднялся    камчатский,   дымящийся гейзер, заливая пространство горячим дождем, только тогда  две  начальственные персоны   в цивильной одежде, заснувшие   на зыбучем бруствере,   устроили бодрую ретирацию в направлении бежевого «козла».       Но поздно  - белые рубахи их потемнели, а брюки  лица пришлось  вытирать первой попавшейся ветошью, что валяется    в  пегом «козле»  неудачливого начрая….
– И в дирекции Бурому  на планерке – Пашка   сложил ладонь в трубочку и похлопал  по ней другой рукой ,   - чпок-чпок!  Не обес-пе-чил.
-  Так теперь все ясно. Понятно, чего он   «Аркадьевич», такая подстава. Его же отымели по полной!  На месте Вовки  я б  тоже не целовался…
- Ды. Весь день визжал… что мы… ему... сломали… Карье-е-еру.      А вечером   расходимся, - Пашка поднял палец, -  Не  бухаем. Потому как – понимаем: ему -   о-бидно.    В пятницу!  Секи?
-  Совсем-совсем? – усомнился я.
Пашка отвел глаза.
- Ну так… Чуть…  Главное, я  выхожу, а  Бурый   садится в «девятку».  Думаю, докинет до хаты? А он… так… поворачивается и го.. говорит: «У вас есть  свой…  мастак, отрыва—ает, закрыва-а-ает…. Пусть … и … подвозит!».
Пашка вздохнул.
-  И пошел я до хаты  пеш-ком.  И вдру-у-уг – Мока! «Куда?! звездюк свалил, давай отмечать!»  И мы… пошли пить!
И   догнались. И  по домам уже пойти не смогли. И утром жены развозили домой на такси.